Цыганская дочь

(святочная сказка)


Много-много лет назад, сколько точно сосчитать не хватит пальцев на руках и у десяти десятков людей, жила в нашей деревне одна цыганская дочь.  Старые люди говорили, что ее забыл табор, когда шел мимо нас на ярмарку.  А еще более старые говорили, но, поди, брехали, что она когда-то держала луну на небе. Да сама не удержалась, упала вниз и залетела в трубу пустующего дома.  Здесь она и поселилась.  Звали цыганку Машей, волосы у нее были черные, словно крыло ворона, а глаза светло-голубые, как небо весной.  И была она такая пригожая да милая, что, когда выходила на улицу днем, солнце мгновенно скрывалось в облаках, боялось с ней соперничать по красоте. Доброй она была. Животных больных лечила, заговаривая их болезни на своем непонятном языке. В помощи никому не отказывала, слова дурного ни кому не сказала, а не любили ее люди. Говорили, что, какая б она хорошая не была, а все одно – цыганка. Их племя Господь за обман и ворожбу проклял. Значит, и она когда-нибудь несчастье принесет. Так оно и получилось.
Росла Маша до двадцати годков, любви не знала, всех парней со сватами одинаково встречала да с отказом за ворота провожала. А на двадцать первом году влюбилась в кузнецкого сына, Василия. Парень был видный, высокий, косая сажень в плечах, ни одна девушка мимо кузницы спокойно пройти не могла, вот и Машино сердце не выдержало. Как увидела цыганская дочь Васю, так и застучало оно, забилось как пойманная в сети пичуга, и поняла Маша – не жить ей долго на белом свете без любимого. Забыла она все свои дела да заботы. Даже к чужим хворям и горестям без души относиться стала. Только в кузницу по десять раз на день заглядывает: то ключи от погреба потеряет, то лопата сломается, а уж лошадь ее подковы теряла быстрее, чем кузнецкий сын их ковал. Вася на нее и сам ласково смотреть начал, не мог устоять перед красотой девушки, но его отец по-другому со свадьбой решил. Не хотелось ему в невестки цыганку, и заслал он сватов, пока его сын с Машей не сговорились, к одной девушке из местных.
Как узнали молодые про это, решили сбежать. Все лучше на чужбине без куска хлеба вдвоем горевать, нежели на мягких перинах в разлуке век коротать. Хоть и жалко родителей было, а свою любовь жальче.
Вышла однажды Маша за околицу да обратилась к луне:
- Ты, Луна, мать моя, не спеши на небо выходить, поля озарять, дай затеряться нам во мраке ночи с любимым. И потом не торопись – пусть погоня не найдет нас, не вернет и не разлучит. Нет у меня, кроме тебя, никого на земле, так помоги мне, бедолажной.
Послушалась ее луна, скрылась за грозовыми облаками.
Одела Маша дорожный плащ, завязала узелок с вещами да окольными путями пошла в кузницу, где должен был Вася ее с двумя лошадьми ждать.
Пришла – а никого там и нет. До утра просидела девушка возле остывшей печи, а, как светать начало, делать нечего, побрела назад.
- Обманул он меня, - сказала она двери своего дома, открывая ее, - посмеялся.
Скрипнула дверь в ответ, а ей показалось - согласилась.
- Не любил он меня никогда, - сказала Маша своему плащу, снимая его, - несчастную.
Зашуршал плащ, а ей показалось – согласился.
Зашептала тогда цыганская дочь на своем странном языке, набрала в огороде трав, чьи ядовитые свойства знала с детства,  сварила зелье. Налила его в чашку, только собралась выпить, чтобы умереть и не знать больше чужого предательства, глядь, в окно соседка – бобылка стучится. Отставила Маша чашку с зельем в сторону, открыла ей дверь – вдруг у той беда, помочь надо. Рассудила цыганская дочь, что отравиться она всегда успеет, а добро людям делать важнее собственной жизни. И, правда, у соседки бычок занедужил. А пока лечила Маша животное, рассказала ей соседка последние новости в деревне. Отец-то Васин прознал, что тот бежать решился, поймал его, связал до утра крепко-крепко, а утром в солдаты отправил. Вот как ему не хотелось сына на цыганке женить.
Побледнела Маша, как услышала про разлуку с милым, но смолчала, не хотелось при соседке чувства показывать, гордой девушка была. Только, как домой вернулась, волю себе дала, три дня плакала, сердце кровавыми слезами омывалось. А на четвертый порешила, что ждать его будет, сколько бы он службу при царе не нес, но дождется она его, все стерпит.
На ее беду вскорости война началась, и от Васи вести приходить перестали. Год Маша ждала письма, два, три… а как четыре годка, с тех пор, как в последний раз кузнецкого сына видела, пробежало, вышла она ночью на пригорок  и взмолилась луне:
- Помоги мне, Луна, мать моя, не могу я больше в тревоге жить, не могу дольше по картам угадывать, жив он или нет, здоров или ранен, голоден или сыт, замерзает или есть уже, кому его греть да миловать. Устала я от страха и ревности с ума сходить. Верни мне его, каким бы он не был, живым или мертвым, любого приму, любого выхаживать да беречь буду.
Задул после ее слов ветер сильный.
Закричали испуганно птицы в лесу за околицей.
Заржала – захрапела лошадь в ее дворе. Застучала копытами, забилась, оборвала уздечку да убежала от страха, куда глаза глядели.
А на рассвете в дверь дома цыганской дочери постучал любимый. Открыла она ему дверь да ахнула, только делать было нечего, сама обещала, самой слово держать надо.
 Был Вася бледен, на ногах еле держался, а на виске у него зияла большая рана, края которой давно запеклись да пылью земной покрылись. 
Хоть и боялась Маша его, но взяла за холодную руку, посадила за стол и накрыла ему обед.  А он не ест ничего, молчит, ни слова не скажет, только смотрит на девушку странно, сумрачно, словно знает ее и не знает, словно часть его души любит ее, а часть ненавидит, словно смотрит он внутрь нее и куда-то сквозь девушку. Посмотрела на него Маша и заплакала. И о том, что Господь счастья не дал, и о том, что наделала. И у Васи вдруг слезинка одинокая по щеке скатилась.
Обняла его Маша и заплакала пуще прежнего.
Три дня молчал кузнецкий сын и не двигался, но постепенно выходила его девушка, научила ложку держать, ходить и простые дела делать. Из дома лишь запретила выходить. Очень уж боялась, что соседи прознают, что к ней любимый вернулся. А на четвертую ночь проснулась Маша и поняла, что постель рядом с ней опустела. Метнулась она в горницу – никого, метнулась во двор  - никого, только соседские собаки протяжно воют.  Так и простояла она у крыльца всю ночь, что-то шепча на своем странном языке.  Лишь, когда петухи первый раз прокукарекали, вернулся Вася. Схватила его Маша за руку и испугалась – была она теплее, чем прежде, и сам Вася выглядел румянее, улыбался:
- Соскучилась, милая?
Кивнула цыганская дочь головой и спрятала его в доме.
Так с тех пор и повелось. Стал Вася каждую ночь куда-то уходить, а на рассвете возвращаться. И с каждым днем становился ее суженный все сильнее и здоровее, а Маша, наоборот, бледнеть начала, исхудала вся, догадываться стала. Она, дочь цыганского народа, видимо, в детстве, в таборе подобные истории слышала.
Перестала девушка из дома выходить, больной для соседей сказалась. Днем спала, а ночью ждала Васю и плакала. Зарос ее огород бурьяном, дом стал в негодность приходить, а Маша все тянула, все думала - завтра Вася изменится.  Две недели она безвылазно дома сидела, а потом соседи беспокоится стали. Первой бобылка к ней пришла, встретила ее девушка во дворе, в дом пускать не захотела,  помочь с ее хворями отказалась. Принялась рассказывать бобылка Маше последние новости по привычке, что в соседних деревнях ужас, что творится, сначала кто-то раскапывал по ночам могилы на кладбище, а потом животные умирать начали. Вечером загоняют хозяйки в стойла коров, а по утру их находят мертвыми, с перегрызенной шеей.  Мужики считают, волк орудует. Большой и сильный, знамо дело, могилу-то не так просто раскопать, да и раны на шее у домашней скотины громадные. Услыхала про это девушка, задрожала всем телом как осиновый лист и выпроводила соседку со двора побыстрее. Упала дома перед Васей, лежавшим на кровати, на колени, стала умолять его не ходить этой ночью никуда. Он посмотрел на нее своим странным взглядом, что в первый день у него был, и спросил честно:
- Ты меня любишь?
- Больше жизни, больше света белого, - ответила ему Маша.
- Хорошо, - только и ответил ей Вася, повернулся на другой бок и уснул.
Заплакала девушка и отправилась в церковь ближайшую, к попу, совета просить.  Не поверил ей духовный сначала, а как понял, что цыганка правду говорит, креститься начал да плеваться. Дал он девушке святой воды и наказал, как Вася ночью опять пойдет, так брызнуть на него святой водой, она его обездвижит. После Маша должна прочесть над ним молитвы специальные, и тогда сгинет мертвяк навеки туда, откуда пришел.
Собрался вечером ее суженный уходить, загородила она собою дверь, стала в последний раз его просить:
- Останься со мной, любимый. Я и ужин сготовила, и на постель мягкие перины застелила. Только не уходи.
Отодвинул Вася ее в сторону:
- Не могу я, прости. Оно меня сильнее.
Поняла тогда цыганская дочь, что никогда он не сможет принадлежать миру живых, достала святую воду, но не решилась ее использовать. Как посмотрела в глаза любимого, так такая тоска на нее напала, что опустилась ее рука с пузырьком, который дал ей поп, и выпустила она его из дома. А сама следом пошла, проследить, что он делать будет. Все не верилось ей, бедной, что соседка правду сказала.
Смотрит она, идет Вася в соседнюю деревню мимо кладбища.  Замерло ее сердце, только не свернул любимый к могилам, отправился дальше. Подошел он к дому на окраине, но не в хлев свернул, как думала девушка, а в окно стал заглядывать. Встала Маша за его спиной, тронула его, а он и не замечает ее, только неотрывно смотрит в дом. Глаза его светятся серебряным, словно лунный свет. Испугалась она, заглянула  через его плечо – а там, в комнате младенец в люльке спит. Совсем маленький, улыбается, во сне, видать, хорошее что-то снится.
Зашептал Вася одними губами заговор на крепкий сон:
- Спите, спите, все вокруг, не поможет вам никто, новая пора вступает, жизнь другую мне дает.
Окаменела Маша, хочет его остановить – а ни рукой, ни ногой двинуть не может. Только в кармане платья что-то теплое чувствует.
Открыл, тем временем, Вася окно, залез в комнату и начал подкрадываться к ребенку.
Собрала девушка в себе последние силы, еле-еле сунула руку в карман, достала святую воду в пузырьке, тепло которой и чувствовала,  и бросила его в Васю.
Разбился пузырек об его голову, полилась святая вода по его затылку, заорал он не по-человечески и замер на месте. А Маша начала молитвы читать, быстро-быстро, пока он не очнулся, и пока ей самой жалко его не стало.
После последнего слова Божьего завертелся ее возлюбленный волчком на месте, упал на пол, забился в судорогах, потом скрючился и рассыпался во прах. На ту пору и соседи сбежались, поглядели они изумленно на спящего ребенка, на горку пепла в его комнате да на Машу и начали ее расспрашивать, что произошло.
Хотела девушка объяснить, рот открыла да не смогла ничего произнести, онемела она навеки.  Старые люди говорили, что в ту же ночь собрала цыганская дочь вещи и ушла из деревни. По святым местам девушка направилась, грехи замаливать.
      

Конец.