Разоблачитель

«Знаю я их, как облупленных. Их теперь столько вокруг развелось – не сосчитать. Как их назвать – не знаю. Пришельцы – слишком расплывчато, да к тому же все они разные. И что они здесь делают – тоже, в общем, загадка. Но что-то явно нехорошее. Потому что зачем было бы тогда так конспирироваться, если пришел с миром? Нешто мы не люди, и не поняли бы – даже если  у тебя шесть ног и жало на хвосте – ты можешь быть вполне нормальным парнем. Так нет же – маскируются, паразиты.

Я их с самого детства замечал. Сначала думал – это все фантазии, что у соседки тети Любы руки нечеловеческие, все в синих прожилках (уж потом понял – провода это, а она все по врачам бегает – вроде как больная, а все и верят). Или дядя Костя с третьего. Дядя, тоже мне. Живет и не старее ни фига. Ему что тогда было лет сорок, что еще бабушка про него рассказывала, что теперь – почитай еще лет тридцать про-шло – не меняется, и все. Хотя и этот маскируется: вроде как пьет, как лошадь.

Все это только догадки были. А году эдак в шестидесятом пошел я по малолетству, грешным делом на пляж, за девчонками подглядывать. Одна из воды вылезла да и в кусты – переодеваться, значит. А я там в укрытии сижу. Так вот, она купальник-то снимает и, батюшки мои, ноги-то отстегивает. Отстегнула – и в воздухе так и висит: сверху как человек, а снизу – как у насекомого тельце мохнатое такое, черно-рыжее, и крылышек кожистых штук восемь. Она на все это хозяйство кожу человеческую (ну пластик, очевидно) натягивает, ноги пристегивает (чуть не загудела, когда туда в мик-росхемы ток что ли пошел), платье нацепила – и вперед – как бы нормальная девчонка.

Наглеют они ужасно. Я за это и пострадал. Сидит на скамеечке один такой, размори-ло его, что ли, только кожа с лица так, вижу, и поплывет сейчас. Ну я не выдержал, по-дошел и потянул его за щеку. Что тут началось! Шум, гам, доброхоты какие-то милицию вызвали, это ладно, и «скорую» почему-то. А тут я и второй раз ошибся. Начал врачу все объяснять… В общем, в психушку меня определили. Год там продержали. Все я поначалу пытался врачам доказать что-то, а потом гляжу – их там таких – больше половины, наверное. Медсестра, тоже мне – на морозе цвет глаз меняет. Хо-рошо, что я не впечатлительный: с желтого цвета – на красный. А ночью вой вокруг больницы – они говорят – собаки, что я, собак не знаю. Не-ет, это они то ли разговаривают, то ли информацию передают. Куда только – вот вопрос. Хотя такой мерзостный вой и на спутнике слышат небось. Видел я в больнице, чего у них внутри; это даже мне нервов еле хватило. А один раз замглавврача горло что ли свое инопланетное нашими курицами покорежил, только стоит он, рукой за забор держится, а изо рта что-то зеле-ное льется, во как устроено.

В конце концов, выписали меня. Их вокруг еще больше стало. Немигающими глазами они смотрят часами, право слово, на наши закаты и рассветы. Сидят на балконах и смотрят. Паразиты.

А наша беспечность – отдельный разговор. Никому ни до чего дел нет, ни людям, ни властям. Почему я сижу тут и рассказываю все спокойно? Никто не замечает, что вокруг происходит, никто и не заметил, что сделал я.

Снова сидит один – типа, трамвая ждет. И снова его на солнышке повело: голова назад запрокинута, причем так, что сразу ясно – связи этой головы с туловищем – никакой. Куда-то совсем за спину закатилась. Зато шея – там, видать, голова настоящая спрятана – толстая такая, вся в буграх, пупырышках, а посредине что –то квадратное – они думают, я поверю, что это – кадык. А кожица тоненькая, халтурщики, того и гляди порвется. Приставали они ко мне как-то раз ночью – зеленого цвета трое – так я с тех пор бритву опасную с собой ношу. Ну, думаю, сейчас проверю, что у тебя внутри. Вынул я бритвочку, открыл да как полосну по этому – типа – кадыку!
Тут же все лопнуло».

И густая, ярко-зеленая кровь потекла на мостовую.


    


Рецензии