Ангел на метле

АНГЕЛ  НА  МЕТЛЕ


( иронический детектив)
1
Сашка пропал неожиданно. Никто не знал наверняка, что с ним могло случиться. Жена обрывала редакционный телефон и истерично рыдала в трубку.
—  Покрываете! Вы всегда его покрываете! Скажите мне, кто она! Я требую! Требую! Требую!
  Любовница тоже звонила. Тоже вопила и тоже требовала. Потом изменила тактику и заявилась для откровенного разговора. Она комкала в руках замусоленный платочек, часто-часто моргала печальными глазами и что-то мямлила о большой и светлой любви. Но ей так и пришлось уйти ни с чем, потому что на этот раз в самом деле никто ничего не знал. Кроме того, пожалуй, что где-то за неделю до исчезновения он стал вести себя несколько странно. Ходил загадочный, бросался со скоростью звука к зазвонившему телефону, и, перекинувшись с кем-то парой фраз, исчезал на целый день в неизвестном направлении. Впрочем, с редактором,  или без него, но коллектив работал по отлаженной схеме и газета все равно выходила . Несмотря на то, что Сашка не появлялся на работе уже больше недели, на выпуске газеты это никак не отразилось. Коллеги не могли подвести  своего шефа и друга.
Однако, в редакционном воздухе витало все усиливающееся беспокойство: неужели с ним действительно что-то случилось? Мог хотя  бы позвонить и сообщить, где находится! Сашки не хватало. Всем. Без него как-то сразу стали пресными коллективные посиделки, нервными перекуры, а чай совсем невкусным. Попытки хоть что-то выяснить заканчивались безрезультатно. Ни неофициальные, ни, тем более, официальные источники ничего вразумительного по поводу его исчезновения сказать не могли. Предпожения конечно же были самые  разные. Одни говорили, что это происки местного политического бомонда, другие видели в его исчезновении месть криминальных авторитетов. И неспроста. Тем и другим в свое время изрядно досталось от острого Сашкиного пера. Третьи и вовсе предполагали невероятную вещь: редактор выкраден конкурирующим городским изданием. Его шантажируют, пытают и склоняют к сотрудничеству.
Поначалу вся редакция наперегонки бросалась к телефону, стоило ему лишь зазвонить. Но новостей от Сашки не было.
  Зато покинутые женщины названивали практически не переставая. Их бурные истерики и обличительные гневные монологи доводили сотрудников до белого каления. Приходилось без устали  утешать то одну, то другую и уверять каждую по очереди, что он со страшной силой любит исключительно ее. 
—  Да вы не расстраивайтесь, —  говорили жене. —  Ни о каких любовницах не может быть и речи! Вы, и только вы весь смысл его жизни! Пропал? Бесследно? Впервые так надолго? Ну-у-у-у, это вовсе не страшно. Абсолютно не страшно! У него профессия такая.  Ничего не сказал? Значит не смог! Иногда ради крутого материала приходится идти на жертвы! Значит, дело серьезное и утечка информации просто недопустима!
—  Нет, нет, ну что вы! —  утешали любовницу. —  Он так вас любит! Целыми днями только и смотрит на вашу фотографию. И вздыхает. Он пропал, чтобы сделать вам сюрприз. Чтобы покорить гору и написать на вершине ваше имя, переплыть Берингов пролив, или, на худой конец, сразиться с ветряной мельницей! Так и выйдет! Наверняка! Смотрите новости. Не отходите от телевизора. А то ненароком пропустите самое интересное!..
Женщины и верили и не верили словам Сашкиных сотрудников. Во всяком случае успокаивались ненадолго. А потом набирали знакомый  номер и начинали заново обсуждать те же проблемы. Поэтому и не последовало никакой особенной реакции, когда раздался действительно важный звонок, ставший переломным моментом во всей этой затянувшейся и таинственной истории.
— Опять наверное эти тетки надоедают! Будут искать Сашку и требовать сатисфакции! —  попытался  пошутить седовласый Григорий Викторович, Сашкин зам. —  Марина, возьми трубку!  Твоя очередь!
2
Бог есть свет и нет в нем тьмы! —  бросил в зал гитарист с интонацией и ужимками заправской поп-звезды. Все  моментально повторили фразу с точностью эха, сопровождая слова темпераментной  пляской.
       —  Что вы можете без Иисуса?
       —  Ничего! —  завопил зал в экстазе. —  Ничего! Ничего! Ничего-о-оо-ооо!
        И начал скандировать:
       —  Ничего! Он не может! Ничего он не может!!! Дьявол не может ничего!!!
       «Вот это да! Я попала в секту к фанатикам! Не больше и не меньше! —  размышляла Марина, глядя на все это сумасшествие. —Наверное, старушка, позвонившая в редакцию, или шутница или маразматичка. « Ответ на вопрос куда делся ваш редактор вы найдете в церкви «Благодать и  спасение» —  глубокомысленно изрекла она и бросила трубку.  Звучало более, чем интригующе. Нельзя было не клюнуть. А теперь не остается ничего другого, как любоваться на это столпотворение, и соображать, что  же она имела в виду? Девушка пыталась оценить ситуацию и взглянуть на нее глазами позвонившей старушки. Неужели она хотела сказать, что если подрыгаешься здесь вместе со всеми, попоешь песни, а напоследок еще и помолишься, тогда Иисус откроет где же Сашка... Ничего не скажешь — шикарно!
Да и помолиться, похоже, тут будет проблематично. В зале —  ни одной иконы. Зато стены увешаны надписями: «Иисус любит тебя и ждет!», «Пока не поздно —  покайся!», «Женщина —  это сама жизнь». 
    Действительно, о женщинах упоминается неспроста. Потому что среди двухсот собравшихся особей мужского пола можно пересчитать по пальцам. Да и те —  скорее всего служители церкви.
      На сцену взобралась дородная баба с лохматой копной рыжих волос. Она была на редкость некрасива, даже, можно сказать, уродлива. Громоздкая квадратная фигура, где отсутствовал даже намек на талию, плечи спортсмена-штангиста, огромная свисающая до пупка грудь.  С внушительными телесами вполне гармонировало какое-то слишком одутловатое, а местами и  кривое лицо, которое, казалось, было вылеплено каким -то пьяным  недоучившимся скульптором.  Одним словом, не женщина, а  настоящая мечта извращенца....
      Все почтительно замолчали. Очевидно, рыжая уродка была здесь главной.
         —  Дорогие сестрицы и братья! —  начала она вкрадчиво. —  Я так счастлива, что Иисус дал нам спасение! Дал отдохновение душам нашим! Радость нашим сердцам! Что научил нас жить, соблюдая святые заповеди! Творить благие дела во имя торжества царства Света и победы над царством Тьмы! Кто мы такие без Веры? Кем мы были без Церкви? Рабами денег и земных страстей! А важны ли вам деньги сейчас?
     —  Нет! Нет! —   послышалось из зала.
     —  Почему? —   поинтересовалась она как бы лукаво.
     —  Главное, чтобы нас любил Господь!!!
     —  Деньги —  грязь! —  продолжила она. —  Так будем чисты перед Богом! —  с этими словами она достала из карманов внушительную пачку сотенных купюр, рассыпала по сцене и принялась их остервенело топтать. —  Я презираю грязь! Я презираю рабство! Поэтому Иисус будет любить меня!!!
     Собравшиеся, все до единого, последовали ее примеру. То есть высыпали на пол у кого сколько было, и стали топтаться на своих банкнотах.
      —  Мы —  чисты перед Богом!  Так уберите грязь из святой церкви! —  скомандовала рыжая.
    Откуда то из -за сцены появились несколько старушек с вениками. Они во мгновение ока смели деньги в обширные ведра и куда-то унесли. Собравшиеся с нескрываемым восторгом наблюдали за этой процедурой. Некоторые от умиление плакали и бормотали: О! Теперь Господь одарит меня своей милостью! Теперь у меня все в жизни сложится так, как я захочу!
    А потом все вновь затянули какую-то божественную песню.            «Сборище блаженных и юродивых! Как можно было поддаться на такую провокацию! Разве можно узнать у них что-нибудь про Сашу ?! И надо же было отправить сюда именно меня!» —  досадовала Марина. После звонка неведомой бабули у Григория Викторовича возникло твердое убеждение, что пойти в «Благодать и спасение» должна именно она.
     —  Мариночка! Ты подходишь как нельзя лучше! —  убеждал он. — Во-первых, ты —  журналист. Значит не упустишь самого главного. Во-вторых, у тебя очень обманчивая внешность. Поэтому твое появление «на вражеской территории» не вызовет никаких подозрений. Железно!
     Еще в редакции Марина считала себя польщенной. Зато сейчас, вспоминая слова напутствия, злилась. Обманчивая внешность! Ишь ты!  Неужели я произвожу впечатление такой же чокнутой, как они? Джинсы, «косуха»  и футболка с изображением группы «Король и шут», в которые  она была одета, меньше всего вписывались в царившие здесь настроения, поэтому богомолки то и дело бросали в ее сторону любопытствующие взгляды. Марину это и забавляло и раздражало одновременно. В конечном итоге она начала подозревать, что все аргументы в пользу ее похода в церковь ни что иное, как шутка. А шутить редакционный люд любил, и делал это мастерски. Что ж, вполне возможно, - думала журналистка, - пока я здесь созерцаю это шоу, они там зубоскалят и потирают ручки. Ничего себе! Фокус!  Ну, Викторыч, не сносить тебе завтра бороды!

 3
Он открыл глаза и увидел чужой бревенчатый потолок и такие же стены, к которым дешевыми кнопками были пришпилены какие-то мелко испещренные листы. Напряг зрение, попытался различить строчки... Зрение уловило нечто, связанное с религией, тексты то ли молитв, то ли песнопений...
«Кто я и где это я?» — сверлил мозг настойчивый внутренний голос. К сожалению, он не помнил ни второго, ни, тем более, — первого. Это казалось удивительным: он понимал, что он — человек, мужчина, но не мог вспомнить ни своего имени, ни собственной внешности. Как бы ощущал себя изнутри, совершенно не представляя внешне...
«Надо посмотреть в зеркало, непременно взглянуть на себя, — подумал он и попытался подняться с кровати, но негромкий, властный женский голос, остановил его:
— Лежи! Вставать тебе не положено!..
— Кто это говорит? — испугался он.
— Все говорят, — продолжал голос и из сумеречной полутьмы комнаты выплыло полное женское лицо в темном клобуке. Женщина была в длинной темной рясе, в руках ее — глиняная крынка и толстая книга в кожаном переплете и на застежке.
— Кто вы и где это я нахожусь? — пробормотал он, пытливо оглядывая женщину и пытаясь вспомнить, не видел ли он ее раньше. Память ничего не подсказала.
— Ты находишься в святом месте, — между тем охотно объяснила женщина, — Это общество друзей Иисуса. Я одна из служителей общества и зовут меня сестра Лукерья.
— Но я-то, я-то что здесь делаю?.. — он приподнялся на локтях и отчаянно подался вперед. Но — наткнулся на решительную и твердую руку женщины, назвавшейся Лукерьей.
— Лежать! — повелительно повторила служительница Бога, — Ты здесь потому, что ты есть новообращенный брат Ефим...
— Что? — пробормотал он ошарашенно, — То есть — как Ефим? У меня же другое имя, хотя... я не помню его...
— Тебе вовсе необязательно помнить свое прежнее имя, — назидательно произнесла сестра Лукерья, — То, чем ты жил раньше, осталось в миру, а теперь тебе уготована совершенно иная жизнь, не похожая на прежнюю... Дни твои будут проходить в непрерывных молитвах и славословиях Господу нашему — Иисусу Христу...
— Но я хочу вернуться домой, к жене, — пробормотал он. – В мои то годы у меня, я думаю, должна же быть жена?…
— Теперь твоя жена — это вера в Господа нашего, — сурово прервала его сестра, — И не кощунствуй, обращаясь к воспоминаниям... Лучше будет тебе не помнить вовсе того, что было в прошлой жизни... Ты — новообращенный брат Ефим, и твоя жизнь во Христе будет посвящена хлебу, посту и молитве...
Он обреченно понял, что в прениях с этой бабищей проку не будет. Итак, он каким-то образом попал в религиозную клоаку, где его хотят лишить всего, и, главное, памяти. Собственно, они многого уже добились: он не помнит ни имени, в его голове лишь звенящая пустота, в которой не всплывает даже осколков прошлого... Наверное, он занимал какое-то положение, работал, имел друзей, семью... Теперь, ничего этого нет, вернее, его искусственно лишили всего и путем приобщения к вере хотят, чтобы он никогда больше не возвращался к прошлому. Варвары! Зачем, собственно, им это понадобилось, что он совершил такого, чтобы кара за содеянное была столь изощренно жестокой?
Сестра Лукерья протянула ему кувшин и книгу.
— В этом кувшине молоко, — сказала она, — Хлеб у тебя, как я погляжу, остался. А это, — кивнула на книгу, — молитвенник. Читай его, здесь найдешь для себя правила на все случаи жизни... И не пытайся что-нибудь узнать или разнюхать, это не принесет тебе ничего, кроме неприятностей...
Монахиня положила книгу на стул, рядом с кроватью, туда же поставила кувшин и удалилась.
Лишь только шаги ее утихли, он резко поднялся с кровати. Голова закружилась, все поплыло перед глазами и чтобы прийти в себя, он вынужден был несколько минут неподвижно сидеть. Пересилив слабость во всем теле, огляделся. Он находился в четырехугольном бараке, совершенно без окон. Свет в комнатке теплился лишь от керосиновой лампы, подвешенной под низким потолком. Кроме кровати и стула в бараке, похоже, ничего не было, воздух был сперт, хотя все остальные покрывал сильный запах ладана и еще какого-то лекарства, напоминающего ему из детства камфарный спирт...
Голова снова закружилась и он вынужден был прилечь... Чтобы утолить жажду потянулся к кувшину с молоком. Но сделав несколько глотков, остановился и похолодел: молоко сильно отдавало этим самым камфарным спиртом...
«Не иначе, как подмешали какую-то гадость!» — подумал он и тут же стал проваливаться в вязкую красную массу... Перед глазами все колыхалось, плыло, пока не осталось полной и бескрайней пустоты...
4
         На кладбище была уже совсем осень, и деревья казались обсыпанными золотым и красным дождем. Только трава местами зеленела под слоем листьев, а на дорожках ветер смел их густою массой, так что воображалось: по всему кладбищу текут желтые ручейки. Белели кресты, мягко чернели и серели мраморные памятники и золотились решетки, а между безмолвных могил чудилось чье-то невидимое, но грустное присутствие. Точно только что, перед приходом сюда, кто-то печальный ходил по дорожкам, сидел на могилах и грустил без слез и надежды.
      Марина не знала, по какому наитию забрела она на кладбище. Во-первых, оно располагалось рядом со зданием церкви «Благодать и спасение», во-вторых, вспомнилось, что именно здесь несколько лет назад похоронили местную поэтессу Лидию Пруденко, чей маленький сборник стихов презентовал Марине ее первый журналистский наставник Абрам Шивлиц, редактор газеты «Верх преданности». Не сказать, что Марина со своим природным скепсисом, пришла в восторг от стихов Пруденко, но раз уж подарили книжицу, почему бы и не взглянуть на могилу автора. Когда еще будешь в этих краях…
        Марина несколько минут бродила среди крестов и памятников, читая надписи и пытаясь отыскать могилу Пруденко. И вдруг позади нее раздался громкий голос, заставивший Марину вздрогнуть.
        — Гуляете, девушка?
        Марина обернулась и с неожиданной неприязнью вынуждена была констатировать присутствие на кладбище той самой рыжеволосой матроны, которая «верховодила» в церкви «Благодать и спасение ». Она была в какой-то невообразимой бумазейной юбке и синем халате, какие припомнила Марина, выдавались раньше в школе во время ленинских коммунистических субботников. Рыжая стояла за одной из оградок и похоже, приводила в порядок могилу: в руках у нее были метла и скребок.
— Здравствуйте! — сказала Марина.
— Здравствуй, дочь моя. По какому случаю забрела на кладбище? — продолжала любопытствовать рыжая.
— Да так, время убиваю... А вообще-то я пришла в церковь...
— Похвально, деточка. Похвально приходить к Господу нашему... Тебя как зовут?
— Марина.
— А меня — мать Пистимея. Я, как ты уже, наверное, поняла, мать-настоятельница церкви...Мариночка, я не спрашиваю, истинно ли ты веруешь в Господа нашего, Иисуса.... Раз ты пришла, к нам, стало быть, веруешь... Другое дело, что всякая вера предполагает определенную преданность.
— Преданность — это как? — полюбопытствовала Марина.
— Не торопи события, — елейно сказала настоятельница, — Походишь к нам и все поймешь. На первых порах твоя преданность Иисусу в том и будет выражаться. А там поглядим, — добавила она и многозначительно посмотрела на Марину.
— А у вас здесь что, родственники похоронены? — спросила журналистка все еще с неприязнью поглядывая на настоятельницу. Метла в руках Пистимеи наводила ее на весьма забавную аналогию: ей казалось, что сейчас та лихо оседлает это «орудие производства» и взмоет в небеса, как ведьма в совдеповском «ужастике» «Вий».
— Муж у меня здесь лежит, Мариночка, — охотно пояснила Пистимея, которая, к счастью не умела читать мысли, — Давно лежит, почитай два десятка лет... А я вот за могилкой ухаживаю, травушку здесь пропалываю, сор осенний сметаю...
По-рыбьи выпученные глаза Пистимеи пытливо остановились на Марине, как бы изучая, прощупывая. Казалось, она хотела забраться этим взглядом внутрь, узнать что-то важное, существенное для себя. Но Марина поежилась и осталась непроницаемой. Лишь подумала: «Да, неприятное задание поручил мне Викторович! Эх, Сашка, Сашка… Все из-за тебя!»
— Ну ты, Мариночка, ступай, ступай пока что в церковь, — сказала между тем Пистимея, так и не разгадав истинные намерения журналистки, — А я скоро буду... лишь сменю эту одежду на более подходящую...
Уходя Марина долго еще ощущала затылком ее буравящий, пристальный взгляд, слышала эти приторно-сладкие и распевно произносимые слова....

5
Редакция газеты «Слово правды» с утра жила своей суматошной жизнью. »Колдовал»за компьютером неизменный Вадик Дубадаш, чья кучерявая шевелюра, казалось, мучительно мечтала о расческе, а осоловелые глаза красноречиво свидетельствовали о вчерашнем крупном возлиянии. Мерял кабинет шагами всегда пребывающий в эйфории поэт и «великий колдун» Сергей Квадратов: в руках у него был крошечный блокнотик, глаза блуждали по потолку, словно ища и находя там афоризмы и мудрые мысли, которые он тут же заносил в блокнотик бисерным, едва различимым почерком.
Марина появилась в редакции ближе к десяти, бросила коллегам «Привет!» и закинув сумку на спинку стула, летящей походкой прошла прямо в кабинет Григория Викторовича. Дубадаш и Квадратов переглянулись, после чего последний глубокомысленно изрек:
— Когда женщина спешит с утра — это не к добру...
— ЗОЛС неизбежен, — загадочно добавил Дубадаш.
Непосвященные не могли знать, что под аббревиатурой ЗОЛС скрывалось целая подпольная организация, созданная Вадиком не так давно и прозаически переводимая на великий русский язык, как «закрытое общество любителей самогонки». Кому как непросыхающему Вадику было блюсти интересы этого общества, которое что ни день принимало в свои ряды все новых членов!
Марина между тем сидела в кабинете Григория Викторовича. Хозяин кабинета, немолодой серьезный мужчина, взволнованно протирая очки клетчатым платочком, говорил:
— Ну, что ты, Мариночка, это же в конце-концов крайности! Не нравится тебе эта Пелагея или как там ее, ну и леший бы с нею...
— Пистимея, — поправила Марина.
— Во-во, Пистимея! Главное, что ты должна вызнать, это куда подевался Саша, то бишь Александр Дмитриевич. А его исчезновение, уверяю тебя, напрямую связано с этим самым религиозным вертепом. Кстати, ты знаешь последние новости?
— Какие? — оживилась Марина.
— Вчера, когда ты была в церквухе, нас посетила Вероника...
Марина поморщилась. Речь шла о любовнице Саши — жеманной странноватой даме из разряда слегка помешанных поэтесс. Она писала жалостивые стихи и читала их таким трагически-поставленным голосом, что у слушателей подчас возникал обратный эффект: вместо ожидаемых слез на их лицах появлялись улыбки. Марина удивлялась выбору своего редактора, хотя, похоже, он и сам не относился к Веронике серьезно: их связь была, скорее, неким альянсом, в котором каждая сторона преследовала не слишком далеко идущие цели...
— Ну и что? — спросила Марина скучным голосом. — Снова донимала вас стихами и разговорами и о своих небывалых чувствах?..
— А вот и не угадала, Мариночка... Она принесла письмо.
— С белым порошком?
— Вовсе нет. Но текст, если задуматься, наводит на некоторые размышления... Вот оно, посмотри...
Григорий Викторович протянул Марине скомканный замызганный листочек. Она пробежала его глазами и прочитала следующее:
«Если вас интересует шелкопер и бумагомарака, то вы можете справиться о нем в церкви «Благодать и спасение». Если его там нет, справьтесь у лидеров-коммунистов... Не думаю, что его ожидают в этих местах сногсшибательные удобства, скорее всего сидит на хлебе да воде. А может его даже и подвергли пыткам... Женщины ведь так коварны. Будьте здоровы, и не кашляйте, желает вам доброжелатель».
Марина повертела в руках письмо.
— Странное послание! — сказала она, — Если доброжелатель, то почему пишет таким ерническим тоном?
— Вот это и меня, признаюсь, насторожило, — искренне огорчился Григорий Викторович. — И потом — для меня загадка само это религиозное общество, как может попасть туда Александр Дмитриевич? Нелепица какая-то! Или игра, где умышленно путают карты!..
— А какая связь между церковью «Благодать и спасение» и лидерами КПРФ? — спросила Марина.
— На первый взгляд, как будто никакой, хотя если задуматься, то может быть она и существует... — произнес Григорий Викторович задумчиво. Он хотел еще что-то сказать, но не успел. Дверь кабинета раскрылась и в проем просунулся долговязый общественный деятель Кобылин в неизменной кожаной куртке и с неизменным дипломатом.
— Добрый день! — произнес он свое обычное, — Слава труду!
И Марина, и Григорий Викторович красноречиво переглянулись. Отвечать на это «слава труду» не представлялось возможным, можно было лишь сморозить какую-нибудь нелепость типа «Гитлер капут!». Но Кобылин этого не поймет потому, что он предельно серьезен и шуток не воспринимает. Он возглавляет в городе некую мифическую организацию, состоящую из четырех букв. Марина подумала, что ЗОЛС тоже состоит из четырех и невольно прыснула.
Потом встала и сотворив нечто вроде книксена, покинула кабинет Викторыча. Что и говорить, она любила покривляться. Особенных размахов ее лицедейство достигало, пожалуй, тогда, когда на душе  сильно скребли кошки и не давал покоя внутренний разлад с самой собой. Чтобы заглушить скрипучий звук мелодии диссонанса, скрыть от окружающих свои переживания, да и попросту развеселиться и развеселить других, она начинала шутить и выделываться. И подобно заправскому шуту при королевском дворе выдавала под видом шутки самые серьезные вещи. Люди, мало ее знающие, и потому находящиеся за границей ее мирка, считали Марину редкостно жизнерадостной, беззаботной и веселой. А ей того и требовалось. Потому что концерт предназначался исключительно для них.
Девушка всерьез переживала из-за Сашки. Он был для нее не просто редактором, скорее наставником и мудрым старшим другом, которому она доверяла все свои великие секреты, советом которого дорожила, как никаким другим. Мысль о том, что она может его вообще больше не увидеть, навевала такую тоску, что впору было либо завыть, либо заныть. Но Марина не делала ни первого, ни второго. Она просто кривлялась....
Дубадаш уже сидел за компьютером похорошевшим. Уши его розово светились в лучах утреннего солнца, проникающего в окно, глаза приобрели добродушный маслянистый блеск.
— Слышь, тетка, — сказал он, — глупый вопрос: не займешь червонец до завтра?
— Нет, Вадик, не займешь, — отрезала Марина, взяла сумку и, вздохнув, покинула редакцию. День ей сегодня предстоял нелегкий...
6
        Мелкий занудливый дождик медленно но верно мочил асфальт. Пронзительный резкий ветер трепал старые, местами изрисованные листовки,  сохранившиеся на столбах и тумбах со времен прошлых выборов в городской совет. Кое где они были уже заклеены новыми листовками, с новыми обещаниями осчастливить родной город. На днях Яикоград  вышел на тропу очередных выборов. Все те же знакомые лица на этот раз боролись за места в областном Законодательном собрании.
       Вон с огромного цветного плаката растянул рот в голливудской улыбке Кобылин. Этот тип —  вообще что-то с чем-то. Он, можно сказать, живет от выборов к выборам. В перерывах ищет сторонников, вечно с кем-то встречается, совещается и составляет многомудрые схемы. А как начинаются выборы, причем все равно куда, непременно выставляет свою кандидатуру.
       Марина плелась по мокрому проспекту не останавливаясь и не читая листовок. Зачем? Там всегда одно и то же. Коммунист Кобылин настольгирует по прежним временам, националист Сморчков по-традиции обличает очередного градоначальника и требует избавить город от «черных», врач Гусеницкий наверняка озаботился проблемой экологии, а молодой да прыткий лидер  НБПшников Лихобеев призывает к революции. Скучно.
Впрочем, похоже, яикоградцам тоже не было никакого особого дела ни до выборов, ни,  тем более, до плакатов. В маленьком провинциальном городке политическая жизнь напоминало мелковатое болотце, где в игру под названием «выборы» играло несколько человек. А жизнь, между тем, шла своим чередом. Параллельно интригам и закулисной возне.
Женщины постарше семенили от магазина к магазину с авоськами, думая лишь о том, как бы купить необходимые продукты на несколько рублей дешевле. Дома они наверняка тоже не будут размышлять о политике. Займутся ужином, поскандалят с мужем из-за невынесенного мусора или очередной пьянки, и закончат свой день у телевизора, в переживаниях о несчастной судьбе героев очередной «мыльной оперы». Разве что для разнообразия досуга поболтают еще по телефону с приятельницами. Опять же о мужьях, детях, ценах, сериалах...
Девицы на выданье шествуют по проспекту павами, и бросают по сторонам призывные взгляды. На туповатых физиономиях ПТУшниц застыло одно-единственное желание — хоть за кого- нибудь, желательно еще бы побыстрее, выйти замуж.  Чтобы все было как у всех. Семья, дом, авоська, такой-сякой муж, которым она будет вечно недовольна, но при этом ни за что на свете никому не отдаст...
Мужчинам, далеким от политических игр, а таковых в провинциальном промышленном Яикограде большинство, тоже не до высокой городской политики. Предприятия практически стоят, зарплату задерживают. У них одни думы: где бы найти какую - никакую работенку: чтобы и жене было что принести и себе хватило на бутылку. Молодые парни в своем большинстве самые обычные дегенераты. Живут банально, безыдейно, и в большом количестве глушат водку.
Марина думала о Сашке. Он выламывался из обыденной действительности, не вписываясь ни в унылые будни городских жителей, ни в мышиную возню и интриги тех, кто стремился ею управлять. Он был особенным, даже в своем роде уникальным человеком. Эдаким аристократом духа, живущим не по законам  нынешнего века, а скорее по общечеловеческим законам, о существовании которых как-то все позабыли. Его внешность и манера поведения были нетипичны для редактора провинциальной газеты, а скорее подошли бы какому - нибудь благородному графу из книжки, где в изобилии присутствуют светские приемы, галантные кавалеры и разговоры о высоком. Глядя на Сашку, невольно хотелось нарядить его в какой-нибудь фрак, вручить в руки трость и поставить рядом с ним эдакую расфуфыренную мадам в парике, длинном платье со шлейфом и с лорнеткой.
Впрочем, по части женщин Сашка справлялся и сам. Томясь, и пытаясь отгородиться от всей промозглости яикоградской жизни, он заводил бесчисленные любовные интрижки, стремясь, видимо, хотя бы таким образом реализовать природное тяготение к приключениям и красоте отношений между людьми. Он был неисправимым романтиком, и потому частенько видел даже в самых заурядных женщинах качества, которыми они не обладали. Поэтому ему и приходилось очень часто удивляться,  когда вместо ожидаемой красоты и романтики получалась очередная пародия...
  Выражаясь языком науки, брачный период у этой уникальной особи длился практически круглый год, при этом особенно обостряясь по весне. Поэтому Марина не исключала, что пропажа Сашки может быть вызвана всего лишь каким-нибудь внеплановым похождением. «Может стоит поискать его у бывших подружек? —  подумала она. —  Вдруг он там?»

                7
— Итак, ты сам никто и звать тебя никак? — плешивый человечек в пижаме и шапочке, смешно и задиристо сидевшей на хохолке редких волос, оскалился в улыбке, которая из-за отсутствия передних зубов выглядела не очень-то заразительно.
Он пожал плечами. Что ему оставалось сказать, если он действительно не помнил своего настоящего имени. Не называтья же новообращенным Ефимом, которым окрестила его эта толстая корова, представившаяся сестрой Лукерьей? Его память смутно сохранила даже эти несколько дней, проведенных в бараке, где он постоянно пребывал в каком-то невообразимом полусне, прерываемом короткими возвращениями к действительности. За промежуток, когда он возвращался к своему, как ему казалось земному бытию, он видел только двух женщин — сестру Лукерью и еще одну, толстую, с невообразимой копной рыжих волос и глазами слегка навыкате, какие бывают у больных отеком щитовидной железы. Эта мегера очевидно имела какое-то влияние на сестру Лукерью, потому что иногда повышала голос и он звучал визгливо и повелительно. Особенно странным показался ему их последний разговор. Речь женщин, как он понял, шла о нем: рыжая доказывала, что оставлять его в приходе ( она так и сказала — приход!) опасно, а посему не мешало бы подумать о более удобном со всех точек зрения убежище. Сестра Лукерья возразила на это, что, дескать, Богу угодно, чтобы новообращенный Ефим оставался при церкви... Рыжая засмеялась и сказала: « Много еще таких Ефимов здесь будет, а этому место, пока что там, среди тех, кто в свое время шар выронил, да с тем и остался...»
Как его перевезли сюда, он не знал. В себя пришел уже в светлой палате с зарешеченными окнами и высокими грязными потолками. По всему похоже, здесь была лечебница.
Сосед по палате, маленький, плешивый много говорил и жестикулировал. Он, очевидно, в свое время не в меру начитался Конан-Дойля, потому что все его разговоры сводились к этому.
— Может, хотите знать, кто я такой? — человечек тыкал себя крошечной ладошкой во впалую грудь, — Баскервиль-Скрябин, Вячеслав Михайлович, старший из рода Баскервилей, крупный помещик, коллекционер: молот, серп, гвоздь, шуруп, лемех и еще всякая мелочь, оптом и в розницу... А вы, наверное, скрываете свою причастность к нашему славному роду... Вижу, батенька, оченно похожи вы на Никиту Сергеевича Баскервиля... Не вы ли автор нашумевшего открытия в области свиноводства?..
— Что ты несешь? — пытался отвечать он, изумленно разглядывая соседа по палате. А тот, хитро подмигивая, между тем продолжал:
— Можете не таиться, я вас узнал... Ваше открытие состоит в том, что взяв за основу свиноматку породы красная кпрфширская, вы вывели три новые: нюф-нюф, няф-няф и наф-наф...
Неизвестно, чем бы окончилась их «поучительная» беседа, если бы ее не прервали врачи. Два дюжих молодца в белых халатах появились в палате как по мановению волшебной палочки. Ни слова не говоря, они схватили «Баскервиля» под белы руки и попыталсь вывести его из палаты. Плешивый человечек упирался и совсем по-детски хныкал:
— Отпустите меня, врачи-убийцы, Морт и Мер... Я не хочу идти к этой собаке Изергилю... Это разновидность адюльтерьера, она меня не пощадит...
После того как соседа увели, он остался в палате один. С трудом поднялся с кровати, прошел к окну. Бесспорно, он находился в психиатрической лечебнице, но в каком городе? Почему он попал сюда, надолго ли?.. Десятки мучительно-болезненных вопросов роились в его голове и ни на один их них он не мог дать сегодня вразумительного и логически-исчерпывающего ответа...

8
       В баре дым стоял коромыслом, и уже успевшая остаканиться Зинка как всегда «зажигала» с каким- то пьяным мужиком, из клиентов.
—  Ах, Зинаида, —  говорил он как бы мечтательно, —   в этот бар стоит ходить только из -за официанток! Считай, что теперь я —  постоянный клиент!
Официантка Зинка,  ощутившая себя во мгновение ока неотразимой женщиной, одарила его взглядом царицы бала:
—  Ну так я не поняла, что за базар: мы пьем или вечер пропал? Ты здесь мне рамсы не путай! —  На ее лице было написано разочарование. Пальцы нетерпеливо барабанили по пустому стакану.
—  О! В этот волшебный вечер мы конечно же будем пить, пить, пить... —  дыхнул перегаром мужик, наполняя посуду.
—  Привет, Зин! —  подошла к стойке бара Марина. —  Не видела Сашку? Он пропал.
—  Пропал? Ах! Давно? —  Глаза Зинки округлились, на лице застыли удивление и сочувствие.
—  Его уже неделю никто не видел...
—  Да ты что?! Вот это да! Эй, шеф! —  Зинка призывно щелкнула пальцами, —  Живо налей девушке. Не видишь —  она расстроена!
Шеф с готовностью налил.
—  Ты не переживай. Найдется! —  произнесла она с оптимизмом. —  Давай лучше выпьем! Снимем стресс!
—  Ну, значит, за знакомство! —  чокнулся с девушками шеф. —  Будем!
Троица выпила.
—  Меня Федя зовут! —  представился мужик, рукавом занюхивая выпитую рюмку. —  Можно Федор Игоревич, если желаете...
—  Очень приятно.
Зинка удовлетворенно хмыкнула и закурила. Глаза ее радостно сияли, и, казалось, она пребывала в абсолютной нирване. Она была весенней Сашкиной подружкой, и даже на удивление была не лишена достоинств. Длинные каштановые волосы, выразительные глаза, плотно сбитая фигура... Да, она бесспорно была красива. Так  же, впрочем, как глуповата и вульгарна.  Но при всем при  этом Зинка была обескураживающе проста, все ее действия и порой  нелогичные, а то и вызывающие смех поступки шли от сердца, а именно это в наше время встречается нечасто. Этим-то она и привлекла в свое время Сашку, который со свойственным ему романтизмом вдобавок ко всему наделил ее еще и типическими качествами « естественного человека», прописанными во всех учебниках педагогики.
  Конечно же, это был мезальянс. Как, впрочем, и абсолютно все Сашкины интрижки, начинающиеся, как правило, после очередного крупного разлада с женой. Сашка был привязан к жене, и дорожил ею, но всеми силами старался уверить окружающих в обратном, потому что отношения с ней не ладились. Жить с ней было трудно, без нее - еще труднее. Они были слишком разными, чтобы можно было надеяться на гармонию. А без гармонии он не мог, как не мог в этой жизни без красоты и романтики. Поэтому он то и дело заводил новые романы, уже не удивляющие ни жену, ни окружающих.
Сашка не хотел ничего серьезного, даже, можно сказать,  боялся этого, потому всегда выбирал потенциально безопасный объект, уступающий ему по всем параметрам, но дающий возможность почувствовать себя неотразимым мужчиной. Развитие отношений с очередной подружкой целиком и полностью зависело от отношений с женой.  Болезненных, но привычных. Если в его доме воцарялись мир и благодать, необходимость в похождениях сама собой отпадала —  неотразимым мужчиной Сашка чувствовал себя и на родном диване. Но мир в его доме был зыбок, как почва на болоте. И тогда все начиналось сначала. 
—  Хоп- хэй- ла-ла-лэй! —  пропела вдруг Зинка. —  Клиенты пожаловали, мать их!..
Марина оглянулась. Большими шагами с дипломатом наперевес к свободному столику шествовал не кто иной, как Кобылин. Следом —   две женщины. Пистимея и еще одна, семенящая и угодливо заглядывающая ей в глаза, как шакал Табаки льву Шерхану в мультфильме про Маугли. Незнакомка была блондинкой, и выражение лица имела преданно- бульдожье. Казалось, она ждала только команды: фас!, чтобы растерзать всех и вся и получить за это в награду вкусную косточку. Но команды пока не было, и она просто уселась за стол.
«Интересное соседство —  ничего не скажешь —  подумала Марина. —  Полупомешанная богомолка Пистимея и закоренелый коммунист и атеист Кобылин! Что у них может быть общего? Что?
—  Ладно, я быстро! А вы здесь не наглейте! —  сказала Зинка и, захватив поднос,  направилась к посетителям походкой манекенщицы.
—  Эх, хороша девка! —  оценивающе посмотрел ей вслед Федя. —  Хороша!
            
                9
В дверь квартиры раздался звонок.
Светлана Андреевна, сидевшая у телевизора за просмотром очередной серии мексиканской «мыльной оперы» «Земля любви» вздрогнула и поспешила выглянуть в глазок.
— Кто там? — спросила она боязливо.
— Откройте, милиция! — раздался голос.
— Какая еще милиция?
— По поводу вашего мужа — Александра Дмитриевича Петрова...
Светлана Андреевна отворила дверь и в проем бочком протиснулся человек в милицейской форме, с папкой в руках.
— Старший лейтенант Пидорыч, — представился он, — У меня к вам конфидециальный разговор...
— Проходите в комнату, — пригласила Светлана Андреевна с сожалением глянув на экран телевизора, где мужская особь Барбозо уверяла женскую особь той же фамилии в вечной любви. «Опять не дали посмотреть!» — подумала хозяйка квартиры про себя, но виду не подала и предложила милиционеру располагаться на диване.
Старший лейтенант Пидорыч неопределенно повертел в руках папку и уселся в кресло, видимо посчитав, что оно для официального случая более подходит, нежели легкомысленный диван.
— Если у меня правильно записано, — сказал он, водружая на носу очки и заглядывая в бумаги, — вы — Светлана Андреевна Петрова, жена потерпевшего?
— Что с ним? — спросила хозяйка о наболевшем, пропуская первую часть вопроса, поскольку считала ее несущественной.
Старший лейтенант Пидорыч неопределенно пожал плечами.
— Пока мы не располагаем данными, — ответил он, — Я явился к вам, Светлана Андреевна, чтобы выяснить некоторые подробности... Вы согласны, что ваш муж, редактор городской газеты, человек в городе известный, исчез при несколько странных обстоятельствах?
— Еще бы!.. — сказала хозяйка, заметно волнуясь, — Может быть, вам налить кофе?
— Если вас не затруднит только одну чашечку...
Светлана Андреевна удалилась на кухню и уже через минуту вернулась с подносом, на котором стояла сахарница и две чашки дымящегося ароматного напитка. Пидорыч взял чашку и отхлебнул из нее глоток.
— Итак, — сказал он, — прежде всего, хотел бы выяснить: до этого случая ваш муж исчезал из дома?
Светлана Андреевна вскинула тонкие брови.
— В каком смысле?
— В прямом. Ну, то есть он не ночевал дома, не предупреждая при этом вас звонком...
Хозяйка квартиры смутилась. Конечно же, любвеобильный Сашка в погоне за очередной «юбкой» иногда увлекался, что называется, через край, и тогда она ждала его сутками, обзванивала все отделения милиции и морги... В конце-концов, изрядно потрепанный и с чувством небывалого раскаяния «петушок» через день-два возвращался на круги своя, придумывая целую серию небылиц о своем «уважительном» отсутствии. Светлана Андреевна со своей тонкой интуицией догадывалась, что Сашку в очередной раз «бортанули», что в своей очередной паве он не нашел даже доли того романтического бреда, который безуспешно и отчаянно искал все эти годы. И она меняла гнев на милость, снисходительно считая, что по-настоящему может жить он только с ней, такой вот практичной и незыблемо правильной, как стена из гранита...
— Бывало, конечно, что он не ночевал дома, — уклоничиво сказала женщина, — но это были разовые случаи... С приятелями, случалось, мальчишник организуют, или в редакции засидятся... Но он чаще звонил, предупреждал, хотя... в редакции его всегда покрывали... Вот почему я разучилась им доверять и первые несколько дней вообще не принимала ситуацию всерьез... думала, что он вот-вот появится...
— Сколько дней его нет дома? — спросил старлей, отхлебывая свой кофе из чашки.
— Вот уже пятые сутки пошли... я не знаю, право, что и думать... — Светлана Андреевна заломила руки, совсем, как это делала женская особь Барбозо в сериале, который она педантично смотрела каждый вечер.
— Мы рассмотрели ваше заявление, — строго сказал Пидорыч, — побывали в редакции, но разговор с сотрудниками газеты почти не пролил света на ситуацию... Или они что-то не договаривают, или...
Пидорыч сделал многозначительный вид, но хозяйка квартиры напротив подумала, что сыщик из него никакой.
— А с кем вы разговаривали? — спросила она.
— С Григорием Викторовичем, заместителем редактора, с верстальщиком... как его, кажется, Бульбаш...
— Дубадаш, — поправила хозяйка.
— Именно, Дубадаш, как я мог забыть столь примечательную фамилию! Еще была беседа с неким полоумным поэтом... он запудрил всем нам мозги. Вообще, народ в редакции сложный,  у меня сложилось такое впечатление, что они все не от мира сего... Не было одной сотрудницы, ее кажется Мариной зовут...
Светлана Андреевна поморщилась.
— Вы не много потеряли, — заметила она.
— Марина, как мне объяснили была на задании, — сказал Пидорыч, — но мы с нею непременно встретимся, как, впрочем, и с Вероникой...
— О, мама мия! — внезапно обозлилась Светлана Андреевна, — С этим ломающимся чучелом? Хотите совсем сойти с ума?
— Ну-ну! — погрозил пальцем Пидорыч, __ Оставьте ваши женские эмоции! Я вас прекрасно понимаю, соперница, то да се... но мы обязаны, выслушать всех, кто имел отношение к исчезнувшему Александру Дмитриевичу, понимаете, — всех...
— Понимаю! — обреченно вымолвила Светлана Андреевна, чувствуя, что беседа будет пустой и беспредметной.
Кофе был выпит, и на дне чашек образовались горки коричневого, вязкого осадка...
 10
  —  Видела уродов! Но чтобы таких! —  вернувшаяся к стойке Зинка негодовала не на шутку. —  Тоже мне, заказ! Ну что п..... смешить? Она и так смешная! Кофе им подавай! Попить они захотели! Бегай тут...  ни за х. собачий! —  бросила она в сердцах, и машинально скользнула оценивающим взглядом по недопитой бутылке.
—  Отчего же ни за х. ? —  вопрошающе шевельнул бровями Федя. —  Работа с людьми всегда интересна...
—  Да разве ж это люди? —  завопила задетая за живое Зинка. —  У людей от заказов столы ломятся. А это так, шваль! От них даже чаевых ждать бестолку.
—  Зин, неси им что ль кофе! —  послышалось из кухни.
  Зинка подхватила разнос и покинула свое место. Оставшиеся у стойки Марина и Федя с любопытством наблюдали, как грациозно она подошла к столику только что обруганной ею троицы, как расставляла чашки и ослепительно улыбалась, давая понять всем своим видом как она рада гостям заведения.
—  Настоящая профи! —  значительно констатировал Федя. —  Молодец! Хвалю.
—  Сами дураки и разговоры у них такие же дурацкие! —  вернувшаяся Зинка дала, наконец, волю своим эмоциям. —  Спорят они сидят! Нашли место!
—  Да о чем они могут спорить... —  с самым равнодушным видом бросила Марина, невероятно заинтригованная  появлением этой невообразимой троицы в баре.
—   Ты даже не представляешь, о чем могут спорить настоящие придурки! —  значительно изрекла Зинка. —  Ты думаешь, что видела жизнь, потому что журналистка?!  Не-е-ет! Настоящая жизнь вот здесь —  в баре. Люди, характеры, судьбы, лица... Все мелькает и меняется в бешенном темпе. За день чего только не насмотришься и не наслушаешься!.. Мне и минуты теперь хватает, чтобы разобраться кто передо мной есть кто: шар воздушный на понтах или действительно конкретный тип с весом по жизни.
—  А про этих что скажешь? —  продолжала Марина гнуть свою линию.
—  Да я же говорю, будь они нормальными людьми —  не стали бы треп про сумасшедший дом наводить!
—  Про сумасшедший дом???!!! —  не поверила своим ушам Марина.
—  Рыжая говорит мужику: —  Дело сделано! Мы убрали его с дороги. Он теперь парится в дурдоме. И вряд ли оттуда выйдет. Наши, мол, постараются! А мужик ей: —  Да уж, знаю я ваших! На таких людей надежды нет! Рыжая ему в ответ: —  Ты мне здесь демагогию не разводи! Мыслию по древу на трибунах растекаться будешь! Лучше бабки гони! Все, какие обещал! Иначе там же окажешься!
—  А он что ответил?
—  Пойди у него и спроси! Откуда я знаю?! Я расставила чашки и ушла. Зачем мне их слушать? Я и так вижу, что голимые придурки. Особенно мужик! Ведь привел женщин в бар. А угостил какой-то туфтой. Да еще и не придумал ничего глупее, как битый вечер талдычить с ними о психушке. Говорю же, они —  при-дур-ки. —  весомо и с расстановкой заключила Зинка. —  А мы то, я не в понятках, —   что время зазря теряем? Я что-то не поняла, шеф: почему рюмки пустые?
—  А все-таки погляди, Зин: —  наливая, кивнул Федя в сторону Кобылина, —  Не такой уж он и лох! Деньги этой рыжей дает пачками! Из дипломата достает и дает!
У Марины захватило дух. Кобылин действительно отдавал Пистимее деньги: пачку за пачкой. Она, елейно улыбаясь, запихивала их в свою затрепанную обширную сумку и бросала на него торжествующие взгляды. Ее беловласая спутница трепетала от благоговения, и напоминала в своей радости собачонку, виляющую хвостом и готовую от избытка чувств лизнуть свою хозяйку куда-нибудь в ногу или руку.
«Кобылин, Пистимея, деньги... Все это неспроста! —  подумала Марина. —  Прав, тысячу раз прав был Викторыч, когда говорил, что между этим религиозным вертепом и пропажей Сашки прямая связь! А тут еще и разговоры про сумасшедший дом....»
Троица между тем подозвала Зинку, расплатилась за кофе, и направилась к выходу.
—  Вот жмоты! —  причитала Зинка. —  Денег море, а мне на чай зажа-а-а-а-али-и-и!...
« Я должна пойти за ними! Обязательно должна! —  решила Марина, и, бросив удивленной Зинке уже на ходу «Пока», пулей вылетела из бара.
                11
По потолку шустро бежал паук, обходя свои, одному ему известные, владения.
Напрягая зрение, Он проследил траекторию движения этой твари, убедился, что паук, по паутинной лестнице спускается все ниже и ниже, пока не завис почти над его головой. Странно, но он не испытывал отвращения, напротив, чувствовал себя достаточно хладнокровно и невозмутимо. Видимо, это ощущение возникло оттого, что большую часть последних двух дней он проводил в палате в полном одиночестве. Интуиция подсказала ему, что соседа по палате столь быстро изолировали санитары по той самой причине, что прошла бы еще минута-другая, и тот мог сообщить некую информацию, которую знать ему было нежелательно. И вот — он снова один, и снова — неведение и неизвестность...
Паук закачался на паутине почти над его головой. Он поморщился и потянулся было за тапком, но в это время дверь скрипнула и быстро отворилась. Он моментально забыл про паука и устремил взгляд на вошедших. Это были те же санитары. Они молча подхватили под руки теперь уже его.
— Куда вы меня ведете? — попытался он сопротивляться, но ответа не последовало. Его вывели из палаты и по длинному белому коридору довели почти до конца. Возле кабинета, где стоял большой и раскидистый фикус, санитары замедлили движение и один из них — тот, что был выше, — почтительно постучал в дверь.
— Разрешите, Абрам Моисеевич?
— Войдите! — послышалось бодрое позволение.
Санитары втолкнули его в кабинет, а сами остановились в дверях.
Он огляделся. Кабинет был оборудованным, что называется, по последнему слову техники. На столе громоздился компьютер и принтер, рядом лежал короб с бумагой, стопка картриджей и компакт дисков. По стенам прихотливо извивалась вьющаяся зелень, а там, где она отсутствовала висели картины в богатых, золоченых рамах. Впрочем, картины были скорее копированными подделками и выдавали не слишком-то прихотливый вкус хозяина.
Вслед за антуражем, его взгляд остановился на владельце кабинета — невысоком чернявом человеке в халате и колпаке на голове. На носу его сидели очки в массивной оправе, рукава халата до локтей были закатаны, открывая руки борца, мясистые, покрытые сетью густых темных волос. На бейджике халата значилось: «Шустерман Абрам Моисеевич, главный врач».
— Садитесь! — кивнул врач на зеленое пространство дивана.
Он послушно сел и скрестил руки на коленях.
— Итак, больной, я пригласил вас для того, чтобы раз и навсегда избавить вас от вопросов, а также от излишних иллюзий на собственный счет, — сурово сказал Шустерман, — Как вы уже поняли, вы находитесь в психиатрической клинике, куда вас поместили в связи с тем, что ваша болезнь прогрессировала и ваши родственники не могли больше с нею мириться... Вы сделались совершенно невменяемы, настолько, что возникла необходимость изолировать вас от общества и поместить в нашу лечебницу...
— Кто я? — спросил он, — Могу я узнать свое имя, познакомиться со своей карточкой, узнать, наконец, диагноз, с которым я поступил к вам на лечение?
— Нет, — покачал головой главный врач и глаза его беспокойно забегали, — Клиентов нашего заведения обычно не интересуют такие вопросы. А если и интересуют, то мы не обязаны просвещать их на этот счет. Вы поступили к нам с тяжелым заболеванием, в результате которого у вас отрафировалась память. Но ваши родственники отказались от вас, а посему для вас же будет благом не возвращаться в прошлую жизнь... Со временем вы привыкнете к тому, что прошлого не было, а есть только настоящее.
— Врете! — яростно вскричал он, — Все вы врете!
Шустерман непроизвольно съежился в своем кресле, а санитары сделали несколько шагов вперед. Но хозяин кабинета скоро пришел в себя и дал им знак оставаться на месте.
— Что вы имеете в виду? — холодно обратился он к пациенту.
— А вот что. У вас имеются веские причины и основания держать меня здесь в полном неведении. Вы получили указание свыше не выпускать меня отсюда и гасить всякие посягательства на мои воспоминания о прошлом... моем прошлом. Но, берегитесь, я все равно вырвусь из вашей лечебницы и тогда вам не сдобровать!..
По мере того, как он произносил эти слова, Шустерман багровел и руки его судорожно шевелились. Наконец он не выдержал, вскочил с места и крикнул:
— Молчать! Вы забываетесь, больной!
— Ага! — восторжествовал он, — Вам не понравилось! Значит, я прав, коль задел вас за живое! Будьте уверены, я буду бороться, и как бы вы не хотели того, а я узнаю свое имя, свое звание, и тогда вы будете бессильны бороться со мной!..
— У него кризис! — закричал Шустерман с яростью и обратился к санитарам, — Взять его! И — двойую дозу ему пироменала и сильгарина!.. Пусть успокоится и придет в себя! Немедленно в палату!..
Санитары подхватили его под руки и потащили к дверям. Он хотел сопротивляться, но понял, что это бесполезно: хватка была медвежьей, а намерения его мучителей — сверхрешительными. В палате ему связали руки, силой раскрыли рот и засыпали какой-то горький порошок, залив его порцией воды. Затем сделали внутривенный укол... Он ослабел и снова стал проваливаться в небытие...
12
Марина в нерешительности топталась у входа в церковь «Благодать и спасение»: Зайти —  не зайти? Слежка за увиденной троицей не дала практически никакого результата в плане чего-то нового. Кобылин направился в свой бункер —  так в простонародье назывался штаб его организации, названной аббревиатурой из четырех букв. А Пистимея со своей блондинистой спутницей, как и следовало ожидать, завершили свой вояж по городу  религиозным вертепом.
Марина с удивлением заметила, что день начал склоняться к вечеру: —  Ничего себе! Эти курицы бродили по магазинам пол- дня! А я —  бестолково теряя время —  за ними! Игра в шпионаж что-то затянулась!
—  Деточка! Ты пришла в церковь? —  выглянула из-за двери какая-то бабуля в аккуратном платочке.
—  Да-а-а.... —   растерялась от неожиданности Марина.
—  Ты проходи, проходи —  распахнула она дверь. —  Здесь у нас хорошо, спокойно. Поговори с Господом, открой ему свое сердце. Поделись, облегчи ношу. Он тебе поможет, направит на путь истинный. Научит правильно жить... «А то я, прям, живу неправильно! «- подумала Марина, однако в церковь вошла.
В том самом зале, где совсем недавно в религиозном экстазе бесновалась заведенная толпа, сейчас было тихо и пустынно. Полумрак создавал ощущение таинственности и даже какого-то величия. В церкви никого не было, если не считать женщины, печально сидящей у самой сцены.
«Деваться некуда —  придется ломать комедию!..» —  решила Марина и направилась  к ней.
Но комедию ломать пока не пришлось. Печальная женщина оказалась...Вероникой, Сашкиной любовницей, той самой странноватой поэтессой. 
—  А ты-то что здесь делаешь? —  не смогла скрыть раздражения Марина.
В ответ Вероника закатила свои голубые глаза и, картинно заламывая руки, произнесла с пафосом драматической актрисы:
—  Я должна, должна была это сделать!
—  Это еще почему?
—  Мне все рассказал Сергей Квадратов... —  скорбно выдохнула она и жеманно поправила прическу.
—  Все —  это что?
—  Про звонок, про то, что Сашу надо искать здесь...
У Марины не нашлось подходящих слов от досады. Этот Квадратов всегда что-нибудь да ляпнет! Не там, где надо, не тем, кому надо... Человек не от мира сего, он живет, руководствуясь только одному ему понятной логикой, и всегда выкидывает такие номера, что приходится от неожиданности испытывать шок за шоком. Вот и сейчас он посвятил во все ему известные секреты эту бестолковую бабенку, которая по своему обычному недомыслию будет картинно страдать, и обязательно все испортит своей рисовкой и таким же словесным недержанием, каким страдает сам Сергей...
—  Я чувствую, я знаю: Саша сейчас так нуждается во мне, —  продолжала Вероника  весьма экспрессивно. — Его душа простирает к моей душе невидимые, но ощутимые нити импульсов! Они подобны горячей обжигающей волне... Он зовет, зовет меня! Он ждет моей помощи... Моей поддержки...
—  Конечно,  кто бы сомневался! —  бросила Марина с нескрываемым сарказмом.
—  Я чувствую, чувствую это!!! Саша! Я иду к тебе, я спасу тебя!... Мой дорогой, дорогой!...
—  Ну, еще бы!.. Раз уж чувствуешь... Сразу видно, что у вас высокие отношения... Джен Эйр и Ротчестер...
—  Да! Да! Именно так! Именно!!! Ах, я рада, рада, что ты понимаешь меня! Мои чувства!
«Знала бы ты мои мысли —   подумала Марина. —  Эту идиотку надо спровадить отсюда во что бы то ни стало. Ведь все испортит! Все!   
Однако ее размышления прервала подошедшая к ним Пистимея:
—  Молитесь, женщины?
—  Вы знаете, у меня такое горе, такое горе... —   начала было Вероника, но поймав полный бешенства, предостерегающий взгляд Марины, осеклась.
—  Господь залечит любые раны, и душевные и телесные. Надо только верить. Только быть искренним с ним... —  распевно произнесла Пистимея, буравя обеих испытующим взглядом. —   Вас, девушка я кажется знаю...
—  Да, я была на служении. А потом мы виделись на кладбище. Вы советовали мне ходить в церковь.  Быть преданной вере. Ну я и пришла. Я готова служить и верить...
—  Похвально, похвально, деточка! Хорошо, что ты пришла к нам! Церкви нужны молодые, здоровые, сильные...
—  А как же я... —   обеспокоенно произнесла Вероника и была награждена еще одним красноречивым взглядом Марины.
—  Идемте, идемте, дорогие мои. —  сказала мать настоятельница. —  Я познакомлю вас с сестрицами. Мы будем славить нашего Господа, говорить о душе. У нас найдется место для каждого! Вам будет хорошо с нами...
После этих словМарина с Вероникой двинулись вслед за Пистимеей куда -то вглубь, за сцену.
«Надо избавиться от этой Вероники любым путем, —  решила Марина. —  Иначе эта престарелая Джульетта все испортит».
И когда они немного отстали от Пистимеи, она шепнула Веронике с самым доверительным видом:
—  Здесь я справлюсь одна! А ты беги, и быстро все расскажи Викторычу!
—  Но я же пришла сюда спасти Сашу...
—  Вот и спасай! Бегом за Викторычем! Без мужчины не обойтись!
—  Я как-то не подумала... —  растерянно произнесла Вероника направилась в другую сторону.
«Ох, как хорошо! Одной проблемой меньше. Ушла! —  вздохнула с облегчением Марина. —  А Григорий Викторович человек умный. Догадается там что к чему!»
     
13
Старший лейтенант Пидорыч, зажав в руке свою видавшую виды папку, стоял на остановке в ожидании трамвая. Мысли роем кружились в его голове, а посему он мало обращал внимания на сутолоку, происходящую рядом, на остановке... А там судачили о чем-то своем два рыбака, возвращающихся домой с уловом и удочками, грызли семечки студентки, читал книжку сумрачный, похожий на народовольца прошлых веков, молодой человек.
Краснобокий трамвайчик появился минут через пятнадцать и старлей, пропуская вперед бабок с котомками, невесть куда спешащих с ближайшего рынка, тяжело протиснулся и завис на ступеньках. Он снова сосредоточился на своих мыслях. А думал Пидорыч в этот полуденный час о таинственном исчезновении редактора газеты «Слово правды». Дело казалось запутанным по той причине, что до сих пор было неясно: кому понадобился безобидный, не делавший никому зла Александр Дмитриевич? Ну, замешан он был кое в каких любовных интрижках, ну написал несколько не очень удобных для городских властей статеек — какой же это повод похищать его?.. Кому перешел дорогу Петров?..
Мысли Пидорыча отвлекли негромкие голоса, доносившиеся из середины вагона.Стайка бабок, ехавших очевидно из церкви «Благодать и спасение» негромко, но внушительно выводили нечто елейно-келейное:
Ве-ечная сла-а-ва,
ве-ечная сла-а-ва,
ве-ечная сла-а-ва Христу...
Старший лейтенант пригляделся к солисткам. На лицах их застыло выражение такой незыблемой убежденности и смирения, что Пидорычу сделалось на мгновение жутко. Одна бабка протянула мальчугану, который стоял неподалеку и слушал, разинув рот, брошюру «Книга жизни»:
— На, почитай!
После этого «солистки» снова затянули свое:
Следуй, о следуй за мной!...
а Пидорычу пришло время совершить прямо противоположное — выходить из трамвая, что он и сделал.
Старший лейтенант держал путь в районное отделение милиции, которое находилось в двадцати шагах от остановки. Он вошел в здание, привычно пересек коридор и открыл дверь своего кабинета. Усевшись за стол, хаотично заваленный папками и различного рода бумагами, схватил телефон:
— Пассатижин? Ко мне, живо!
Через минуту в дверях появился Жора Пассатижин — рыжий и щупленький старшина-сверхсрочник, которого неизвестным ветром занесло в милицию во время очередного отпуска. Пидорыч привязался к Пассатижину не меньше, чем Верещагин к Петрухе в фильме «Белое солнце пустыни» и часто, приобняв старшину за худые плечи, говаривал:
— Ты знаешь, Пассатижин, почему я в тебя такой влюбленный? Э-э, не знаешь, брат! У нас фамилия на одну букву начинается, такие вот дела!..
— Вызывали, та-арищ старл-нант? — скороговоркой пробарабанил Пассатижин, появляясь в дверях кабинета. Солнце, выглянувшее из за туч и проникающее в окошко нахально слепило его очки, сквозь которые глаза Жоры казались маленькими и трогательными.
— Вызывал, Пассатижин, очень даже вызывал... Чем ты был сегодня занят?
— Вы же знаете... Допрашивал этого мошенника с интерсной фамилией.
— Бухало, что ли?
— Ну, да.
Пидорыч нахмурился.
— Вот что, Пассатижин, — сказал он после минутного молчания, — Допрашивать Бухало — это, конечно, хорошо, но есть дела и поважнее...
— Что вы имеете в виду, товарищ старший лейтенант?
— Ты и сам знаешь что. Дело с исчезновением редактора газеты «Слово правды» господина Петрова... Прошла уже неделя, а мы практически не сдвинулись с места!..
Добряк Жора обиженно захлопал ресницами.
— Мы пытались сдвинуться, — робко поправил он своего начальника, — Посудите сами! С женой встречались?..
— Я сам ходил к ней, — сказал старлей.
— Вот именно! — торжественно воскликнул Пассатижин и загнул длинный палец на правой руке, — В редакции были?
— Быть-то были, но с Мариной Строковой так и не поговорили...
— Но кто же виноват в том, что ее постоянно не бывает на месте!
— Ты виноват, Пассатижин!.. Надо было оставить записку, сходить домой к Марине... Вдруг она и располагает той самой информацией, которая выведет нас на след исчезнувшего редактора?..
— Уж позвольте усомниться в этом, товарищ старший лейтенант!..
— Что? — грозно проговорил Пидорыч, — Уж не ослышался ли я? Вот что, Пассатижин, оставь в покое этого Бухало, им и без тебя займутся. А на твоей совести — коррреспондентка Строкова. Достань ее из под земли, понял?
— Понял, товарищ старший лейтенант, — безропотно и покорно согласился Жора.
Пидорыч сменил гнев на милость, встал из-за стола и приобнял старшину.
— Вот так-то, братец, — сказал он, — видеть надо немного подальше своего носа... А сидя здесь в отделении, да допрашивая алкоголиков мало чего добьешься, это я тебе говорю! Ты должен носиться как белка, вот тогда из тебя получится толковый следователь. Правильно говорю, Пассатижин?
— Правильно, товарищ старший лейтенант...
— Ну, иди, и чтоб с Мариной встретился сегодня же!..
— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!..
Пассатижина словно ветром сдуло, а Пидорыч сладко потянулся и открыл дело, на котором крупными буквами было выведено: «Петров Александр Дмитриевич, редактор газеты «Слово правды»...

14
—  Ну вот мы и пришли! —  бодро изрекла мать Пистимея, распахивая последнюю дверь.
В обширном зале за круглым столом сидело около двадцати женщин разного возраста. Они моментально устремили изучающие взгляды на Марину, однако не проронили ни слова.
  —   А где еще одна? —  рыжая удивленно огляделась вокруг. — Она же шла вместе с нами...
Марина, непроизвольно начавшая кривляться, изобразила на лице небывалое удивление и пожала плечами:
—    Не знаю.
Настоятельница вновь открыла дверь и напряженно вгляделась в темноту. Потом закрыла, огорченно вздохнула и сказала с нескрываемым сожалением:
—  Ну, чтож: на все воля Божья. Всему свое время. Господь все видит, все знает. Значит, ему угодно, чтобы эта женщина вступила в наши ряды попозже. Значит, он показал, что она еще не готова по-настоящему служить святому делу.
—   А ты еще кто такая будешь? —  обратилась к Марине та самая беловолосая женщина, что была в баре. —  Зачем пожаловала?  —  она говорила решительно, даже грубо, и ловила глазами взгляд Пистимеи, явно ожидая одобрения.
—  Эта девушка решила вступить в наши ряды, —  благосклонно заметила рыжая. —  Ее зовут Марина. Прошу любить и жаловать.
Лицо беловолосой женщины моментально преобразилось.  Теперь она улыбалась Марине так, будто всю жизнь только и мечтала о встрече с ней.
—  А я Тамара Алексеевна! Будем знакомы, моя милая!
Присутствующие женщины словно по команде заулыбались вслед за ней, и принялись наперебой называть свои имена. Марина, от которой не ускользнула смена общего настроения, изобразила такую же лучезарную улыбку и без устали одаривала ею каждую из теток. Напряжение было снято. Богомолки, похоже, приняли ее в свое общество. В сумке работал включенный по пути диктофон. Оставалось самое трудное —  не выдавая себя, выведать у них все, что возможно.
—  В прежней, мирской жизни у нас у всех были трудности, —  проникновенно начала Пистимея. —  Но Господь принял и полюбил нас. Утешил и дал силы жить.
—  У каждой из нас за плечами пережитая трагедия, —  авторитетно добавила Тамара Алексеевна. —  И только здесь мы нашли себя, обрели настоящих преданных друзей. Да что там говорить! Церковь открыла нам истинный смысл жизни!..
—  Ты послушай, послушай, Мариночка, —  вновь взяла слово рыжая, —  женщины по-очереди расскажут тебе, как им было плохо без Веры. Как они пришли к Господу, как он изменил их судьбу...
Радушные прихожанки усадили Марину за  стол, и принялись рассказывать о своих былых проблемах. Истории были похожи одна на другую, за исключением, пожалуй, только деталей, и заканчивались неизменным хеппи- эндом: вера в Бога преобразила их жизнь до неузнаваемости, и каждая в конечном итоге получила именно то, что ей было нужно.
Марине стало скучно.Однако ситуация ее весьма забавляла. Сценарий вечера был предрешен и, похоже, неизбежен. Когда выскажется последняя из несчастных богомолок, ей придется поведать обществу нечто подобное. В том, что ей удастся сделать свое выступление убедительным и правдоподобным она не сомневалась. Не зря же люди, очень хорошо с нею знакомые, прозвали ее ангелом на метле...
               
15
Солнце уже клонилось к закату, когда в палате появились санитары и, как всегда, железной хваткой подхватили его под руки.
— Куда? — прохрипел он, отчаянно сопротивляясь.
— Прогулка, — коротко и односложно пояснил один из санитаров.
Его вывели во двор клиники. Наконец-то, после долгих дней он оказался за пределами четырех замкнутых стен. Стоял погожий осенний вечер; солнце, уже собиравшееся закатиться, ласково освещало просторный двор, где ходили мужчины и женщины всех возрастов. Они размахивали руками, разговаривали сами с собой и при этом казались совершенно незнакомыми друг с другом.
Костюмы их были самыми необычайными. Тут седой старик, накинув на себя плащ, точно Цезарь тогу, декламировал стихи, точь-в-точь как некоторые амбициозные поэты в местном литобъединении. Там молодая женщина громко смеялась и пела, ни на кого не обращая внимания. Одного взгляда на подобное странное общество было достаточно, чтобы понять, что вы находитесь в сумасшедшем доме. Как мы знаем, это действительно было такое заведение, куда помещали всех окрестных психически больных людей.
Чтобы занять себя, он принялся изучать расположение лечебницы. И пришел к выводу, что здание стоит на пологой возвышенности, поросшей лесом. Лечебницу окружали высокие каменные стены. Железные вороты были заперты, окна забраны решетками, вот почему побег отсюда стал представляться ему достаточно сложным, почти что невозможным.
От размышлений об этом его оторвал странного вида мужчина с клочковатой, похоже давно не стриженой бородой. У него на груди виднелась табличка со следующей не совсем приличной надписью большими, прыгающими буквами: «НИИ ***». Сумасшедший забежал вперед и тыкая закорузлым пальцем в табличку убежденно воскликнул:
— Вступайте в ряды нашего института, товарищ!..
— Какого института? — удивился он.
— Вы же видите! — палец укоризненно поелозил по табличке, — Читайте: научно-исследовательский институт Характерных Универсальных Явлений!..
— Ах, да! — слабо улыбнулся он, подыгрывая своему случайному собеседнику, — Как я сразу не догадался! Что ж, надо вступать!.. Пойду писать заявление о приеме!..
Сумасшедший благодарно заулыбался и закивал. И вдруг совершенно случайно взгляд нашего героя упал на нагрудный карман куртки «представителя института». Оттуда торчал номер газеты с броским названием «Слово правды».
Откуда ему так до боли знакома эта газета, это название? Ах, да, так ведь он работал корреспондентом... нет, редактором этой газеты... В мозгу его, разлаженном психотропными препаратами, вдруг появилось маленькое воспоминание об этом... оно повлекло за собой другое, третье, стало выстраиваться в стройную цепочку... Откуда-то из глубин сознания, как из тумана, одна за другой появились сцены из жизни редакции, знакомые лица. Он вспомнил, что зовут его Александр Дмитриевич Петров, вспомнил жену, Веронику, вспомнил сотрудников газеты — Вадика Дубадаша, Григория Викторовича, Марину Строкову, в которую был немного влюблен, хотя старался не показывать этого... Целая жизнь вставала теперь в его сознании, целая галерея лиц жила в мозгу и это было огромным облегчением — сбросить с себя груз неизвестности, незнания, забвения... Теперь, вооруженный этим знанием, он мог бороться, искать выход в ситуации, в которую так неожиданно попал, он мог размышлять, а стало быть — действовать!..
— Эй, ты! — грубо окликнули санитары, подхватывая его за руки, — Что встал, как пень? Прогулка закончена, пора в палату!..
Он посмотрел на них и счастливо улыбнулся. Санитары удивленно переглянулись и один покрутил у виска: дескать, парень того, еще один шар выронил...
Солнце почти совсем скрылось за зеленой зубчатой стеной лесного массива вдалеке. Сумасшедшие потянулись с прогулки, и наш герой, имя которого теперь нам хорошо известно, очень довольный теми переменами, которые пробудила в нем случайно увиденная газета, вместе с ними вернулся в свою унылую и одиночную камеру...

16
Григорий Викторович нервными шагами мерял свой кабинет, насвистывая и поглядывая в окно. Через пол-часа должен был подойти к остановке его автотобус. Ему не терпелось укатить домой, подальше от редакционных забот, в уютный семейный вечер. Мыслями он, собственно, уже давно был там, и потому с равнодушием смотрел, как разворачиваются события после окончания трудового дня.
А события разворачивались в своем традиционном для «Слова правды» ключе. Под столом у большого любителя заложить за воротник, и потому — председателя общества ЗОЛС — Вадика Дубадаша стояла уже целая батарея разнокалиберных опрожненных бутылок. Но, тем не менее, на столе гордо занимала свое законное место бутылка последняя, наполовину еще не допитая. Рядом красовались открытая банка консервов, несколько бутербродов и два надкусаных огурца. С глубокомысленным видом, зажав в руках наполненнные рюмки, Вадик и Сергей Квадратов как всегда спорили на серьезные философские темы.
—  Ну как ты не можешь понять, —  монотонно бубнил Сергей, —  смерти нет! Я —  бессмертен!!! Самое страшное, это жить и знать, что ты никогда не умрешь, —  продолжал он таинственно, пристально глядя в глаза собеседнику.
Вадик был значительно проще, да и вообще философией, а уж тем более мистикой не увлекался. Можно сказать, он даже недолюбливал Сергея именно за эти его заморочки. Но, однако, Вадику не нравилось пить в одиночестве, поэтому он периодически приглашал к себе в компаньоны «великого колдуна». Тот всегда и с готовностью соглашался, хотя знал наверняка, что после энного количества выпитых рюмок они с Дубадашем обязательно повздорят. Без этого не обходилась ни одна редакционная пьянка.
—  Тоже мне, Кащей Бессмертный! —  насмешливо бросил Дубадаш. Сергей, казалось, не обратил никакого внимания на колкость и продолжал:
—  Тебе,  в твоей реальности, может показаться, к примеру, что ты умер. Но ведь есть и другие реальности. Там ты вполне можешь избежать трагедии, неприятности, смерти...
—  Давай, давай, сказочник...
—  И тогда ты начинаешь понимать, что ты.... бес-ко-не-чен... Как мир, как Вселенная... Ведь любой человек —  это целый мир. Удивительный, уникальный...
—  Ладно, хватит нести чушь. Давай выпьем! —  предложил нетерпеливый Вадик, —  С тебя тост!
  —  Господь предложил в свое время человеку: выбирай себе какой-нибудь грех. Иначе —  никак. Человек подумал, подумал, и выбрал на первый взгляд самый безобидный: пьянство. Ведь страсть к выпивке не идет ни в какое сравнение с убийством, воровством и так далее. Выбрал грех пьянства и.... в конечном счете получил впридачу все остальные грехи... Потому что от пьянства, Вадик, люди деградируют....
—  Ну, дядь,  ты загнул! Да ты знаешь, почему, от чего я пью? Что у меня в душе? А? Какие проблемы... Ничего ты не знаешь! Ничего! А говоришь.... И я тебе еще хотел сказать, поделиться, что на днях пойду кодироваться...
—  Да этой песне сто лет!!!
—  Да п-п-пошел ты!
И неизвестно чем бы все закончилось, если бы в открытую редакционную дверь не влетела запыхывшаяся Вероника:
—  Я знаю!!! Я нашла его!!! Бежим, бежим спасать Сашу!
—  Вероника, присядь. —  строго сказал Григорий Викторович, чье уже почти домашнее настроение было грубо нарушено этим визитом, —  А теперь без кокетства, без стихов, и без жеманства.... Говори четко , по существу: что, где, когда. У нас мало времени.
Вероника покорно села, и, закатив глаза, начала свое повествование театрально-печальным голосом.
—  Ах, я так переживаю, так за него переживаю, —   теребила она в руках замусоленный носовой платочек. —  Но теперь спасение близко! О!!!.. Саша будет просто счастлив, когда узнает что именно Я спасла ему жизнь! Я! Я! Я!...
Газетчики переглянулись между собой и обреченно вздохнули. По всем параметрам рассказ Вероники обещал быть длинным и эмоциональным. 
     
                17
После прогулки, Сашка всю ночь не сомкнул глаз. С того самого мгновения, как в его памяти появилась первая, слабая зацепка за воспоминания о недавнем прошлом, они, эти самые воспоминания не давали ему покоя ни на минуту. Как ребенок, возводящий из кубиков дома и крепости, складывал он по частям картину собственной жизни, которая существовала не так давно и была совершенно полноценной. В памяти Сашки всплыло бледное, освещенное слабой улыбкой лицо жены Светланы, с которой они жили бок о бок вот уже более пятнадцати лет. Один за другим вспоминались сослуживцы по редакционному коллективу; как наяву увидел Сашка свой редакторский кабинет, стол, за которым проходили еженедельные летучки...
«Надо же! — подумал Сашка со все возрастающим изумлением, — Как я мог всего этого не помнить?! Это что же за лекарствами пичкали меня врачи, если я забыл даже свое настоящее имя? Значит, кому-то было на руку, чтобы я ничегошеньки не помнил, чтобы я на всю жизнь остался в этой психушке, забытый всеми!..»
Он лихорадочно принялся размышлять, кто из действительных или мнимых врагов его мог быть заинтересован в том, чтобы устранить редактора городской газеты «Слово правды» Александра Дмитриевича Петрова с дороги. Но память, подсказавшая общую картину его жизни, отказывалась прояснить частности. Сашка даже вспотел, пытаясь заставить логически мыслить мозг, отвыкший от такой работы и отрафированный сильнодействующими лекарствами...
В девять часов в его палату как всегда пожаловали санитары.
— Доброе утро! — бодро поприветствовал их Сашка.
Санитары, привыкшие к тому, что пациент палаты в основном молчит, погруженный в себя, переглянулись.
— Вам надо принять лекарства, — наконец сказал один из них и положил на тумбочку возле кровати горсть разнокалиберных таблеток, — через час вам сделают укол, а пока — выпейте это... Через пять минут вам принесут завтрак...
— С удовольствием выпью! — заверил санитаров Сашка и сложив таблетки в ладонь, оптимистично погрузил их в рот. Затем запил водой, стараясь однако не проглотить, а задержать горьковатую массу где-то в районе языка.
Санитары еще раз, теперь уже удовлетворенно, переглянулись и покинули палату. Едва лишь их шаги затихли за дверью, Сашка моментально сплюнул начавшие растворяться во рту таблетки на ладонь и стряхнул их за батарею... Там уже было складировано немало всякого мусора, оставленного вероятно предыдущими обитателями этой палаты.
Отныне Сашка решил любыми путями избегать приема лекарств. От уколов, конечно, избавиться было не так просто, а вот таблетки... Смахивая их за батарею, Сашка заметил внизу, среди паутины, что-то белеющее. Просунул руку вниз и вытащил смятый лист бумаги. Разгладил его ладонями и убедился, что листок совершенно чистый.
«Пригодится!» — подумал Сашка и спрятал листок в изголовье кровати, под матрац.
Вскоре после завтрака, состоявшего из несьедобно-пресной баланды, гордо называющейся «перловой кашей с маслом» и стакана совершенно несладкого чая, санитары повели Сашку на укол в процедурную. Но в процедурной уже были пациенты и санитары, которым не хотелось торчать под дверьми, ушли и строго-настрого наказали ему дожидаться своей очереди, пообещав вернуться минут через пять-семь.
Когда они ушли, оставив его перед дверями процедурной, Сашка огляделся. Рядом с фикусом, пышно произраставшим из пузатой бочки, стоял стол медсестры, которая в эту минуту тоже отлучилась. Внимание Сашки привлекла авторучка, брошенная среди бумаг. Убедившись, что никто не видит, Сашка сделал несколько осторожных шагов, дотянулся до ручки и схватил ее. Затем быстро спрятал ручку в безразмерном кармане пижамы. Скоро вернулась медсестра, за нею санитары. К счастью, пропажи никто не заметил.
В процедурной Сашке сделали болючий укол в ягодицу, после которого его стало неудержимо клонить в сон. Сказывалась и бессонная ночь. Вот почему, вернувшись в палату, он погрузился в забытье и пребывал в нем почти до обеда.
Когда Сашка открыл глаза, солнце стояло уже достаточно высоко и его веселые лучи путались в верхушках огромных тополей, произраставших во дворе клиники и видневшихся в зарешеченное окно его палаты. Сашка поморщился. Голова гудела, как после сильного перепоя, причем в мозгу снова ступором стояла какая-то страшная стеклянная пустота.
Сашка испугался этого состояния. Неужели обретенная память вновь покинула его? Итак, он... Александр Дмитриевич... Петров... редактор газеты «Слово правды». Мозг работал, как плохо смазанный механизм, и Сашка, неожиданно вспомнив про свои недавние приобретения, быстро достал из-под матраца листок бумаги и из кармана пижамы ручку. Слабой трясущейся рукой вывел он на листке свое имя и должность.
«Так-то лучше, — подумал Сашка с облегчением, словно с его души свалилась немыслимо тяжелая ноша, — Теперь-то я ничего не забуду...»
Мелким почерком уместил он на листке бумаги имена жены, сослуживцев, знакомых... И по мере того, как Сашка писал, лица этих людей, их характерные жесты и слова, вернулись и снова заняли место в его памяти. Торжествующая улыбка заиграла на губах нашего героя.
В коридоре тем временем раздался характерный шум. Сашка знал, что клиника готовится к обеду и скоро в его палату снова придут санитары и принесут неизменное и столь ненавистное им лекарство.

18
  Светлане Андреевне не спалось. После визита бравого милиционера Пидорыча мысли роем кружились в ее голове. Вся их совместная с Сашкой жизнь прокручивалась в мозгах как кинопленка, кадр за кадром. Вот она, совсем еще юная девушка, смотрит на него влюбленными глазами и верит, что встретила наконец-то мужчину своей мечты. Такого интеллигентного и эрудированного, человека из совсем другого мира. Мира людей, живущих совсем по другим законам, нежели накопительство денег, да угнетающее скопидомство, вызванное стремлением обзаводиться бесконечными шкафами, тумбочками, телевизорами и обустраивать свой быт, чтобы было не хуже, чем у соседа за стеной. Она открывала для себя с удивлением что в этом мире есть совсем другие цели и ценности...Что есть совсем другие люди, которые верят, что появились на этой земле отнюдь не для того, чтобы потратить свою жизнь на погоню за материальными благами. Что можно получать наслаждение от соприкосновения с искусством и стремиться самому не только потреблять, но и созидать,  создавая прекрасное. Сашка ввел ее в круг местной богемы, круг людей несколько на обывательский взгляд странных, но все же неординарных и интересных. Общего языка она с ними не находила, да и не стремилась к этому.
Но это, казалось, было не важным. Ведь чтобы быть женой совсем не обязательно находиться со спутником на единой духовной волне...
У всех чудиков, что удивительно, оказывались совсем банальные супруги. Почему-то именно в таких союзах явно чувствовалось единство противоположностей....Во всяком случае —  поначалу. Как правило, после нескольких лет совместного сосуществования, у всех противоположностей к хваленому единству добавлялась та самая борьба, о которой говорится во всех премудрых философских книжках, после чего наступала эра «веселой жизни»...
Светлана переживала то же самое, что и другие жены или мужья  ваятелей местной культуры. Бесконечные разговоры о высоком очень быстро надоели. Отсутствие ощутимого результата в виде денег от всех этих творческих встреч, проектов и прочей кипучей деятельности вызывало все большее раздражение. И уже совсем скоро она стала поглядывать вокруг и сравнивать свою семейную жизнь с другими семьями, живущими согласно некогда отвергнутой ею с Сашкой формуле успеха. Жизнь их казалась ей слаще, куски жирнее, а цели реальнее. Ведь куда проще поставить перед собой задачу: на следующий год покупаем машину!, неукоснительно ей следовать и в конце —  концов купить, чем гоняться за Синей птицей и стремиться за  вечно ускользающий горизонт...
Словом, ее взгляд упал на грешную землю да так там и остался. Тогда-то они с Сашкой и поняли, что они на самом-то деле  совершенно разные люди. Поняли, и начали друг друга переделывать...
Разрушение иллюзий прошло болезненно для обоих. Сашке пришлось смириться, что Светлана никогда не станет его Галатеей, чего ему втайне очень хотелось... Светлана же в свою очередь с разочарованием отметила, что даже годы совместной жизни не сделали ее мужа практичней ни на йоту...Бури сменились апатией, после чего каждый из них замкнулся в своем мирке, чтобы уже никогда не впустить туда другого...
Светлана целиком погрузилась в обустройство быта, а тонкая  Сашкина душа, жаждущая гармонии и красоты отношений между людьми стала отчаянно подавать в пространство сигналы SOS. Но пространство все больше заполнялось мебелью и дорогими безделушками, призванными символизировать своим видом респектабельность. Чем острее чувствовал себя  Сашка одиноким, тем  сильнее желал увидеть вновь в глазах жены прежнее восхищение и тем громче становились сигналы бедствия.
Отчасти он и в самом деле искал в бесконечных подружках вечно ускользающую гармонию с самим собой, но больше все-таки его романы носили показательный характер. С каждой новой интрижкой он как бы вновь и вновь убеждал себя (а порой получалось, что и жену), что он сногсшибательный мужчина, и может впечатлять других женщин несмотря на то, что не оправдывает Светланиных надежд  и его семейная лодка регулярно разбивается о быт. Его вторая, тайная жизнь дополняла первую, щедро одаривая остротой ощущений, и вскорости приняла очертания какой-то уродливой нормы.
Конечно же Светлана со своей редкой проницательностью все понимала...Но прятала свое понимание где-то глубоко в душе, в противном случае ей бы тоже пришлось признавать справедливость разочарованности мужа и расписываться в своей несостоятельности. Они как бы играли в игру, с правилами которой были оба негласно знакомы, и в детали которой  не хотели посвящать посторонних...
Но на этот раз муженек, похоже, заигрался не на шутку... Где он?.. Что с ним?... Именно в такие моменты она мучительно ощущала, как он ей нужен и дорог... Ее Саша... Вечный романтик...Уставший путник...С которым они вот уже столько лет идут по одной дороге...Каждый в свою сторону...
               
                19
Прошли несколько дней, данных Марине на размышление матушкой Пистимеей и ее сторонницами.
Наступил вечер решительного дня.
Марина сидела, серьезно задумавшись, в своей однокомнатной квартире, отличавшейся вкусом, но не роскошью. По обстановке видно было, что тут живет молодая женщина, уже узнавшая что такое замужество, но не променявшая зависимость от мужа на самостоятельность и относительную независимость. Стопка самых необходимых книг, компьютер, не больно крутой, но достаточно навороченный, тахта, торшер и на нем — неизменная пепельница свидетельствовали о натуре, склонной к размышлению, порой даже копанию в собственной, не до конца устроенной душе.
Марина взглянула на часы, стрелка приближалась к десяти. Она хотела выкурить сигарету, но передумала и задумчиво мяла ее пальцами, когда в дверь раздался пронзительный и длинный звонок.
Марина знала, что это значит: пришли звать ее на испытания!
Она встала и отворила дверь.
Вошла Тамара Алексеевна, одетая во все черное. На лице ее застыла лицемерная торжественность. Цепким оценивающим взглядом она оглядела внутренность квартиры, потом спросила:
— Мариночка, готовы ли вы вступить в нашу организацию, которая сочтет за честь иметь вас среди своих членов?
— Я твердо решилась, Тамара Алексеевна, и готова следовать за вами, — ответила Марина, не моргнув глазом.
— Согласны вы, зрело обдумав, произнести три обета и выдержать испытания?
— Согласна, Тамара Алексеевна!
— В таком случае будьте любезны следовать за мной. Что бы ни случилось, что бы вы не увидели, ни о чем не расспрашивайте. Отвечайте только на вопросы верховной повелительницы и помните, что ваши ответы обязывают вас на всю жизнь.
— Я все поняла и следую за вами.
Они вышли из дома; у подьезда ожидала красная «шестерка». Прежде, чем Марина уселась, Тамара Алексеевна достала из сумки темную повязку и набросила ей на глаза.
— Зачем это? — пыталась спросить Марина, но монашка прошипела:
— Тсс! Так надо! И не забывайте — впредь никаких вопросов!
Путь в машине занял минут пятнадцать-двадцать. Все это время Тамара Алексеевна молчала, а у Марины предательски посасывало под ложечкой от страха: что же ее ожидает, что представляет собой этот самый обряд, останется ли она вообще живой? Утешали в этой ситуации только мысли о Саше. Ему, наверное, где-то еще хуже, вот почему надо принять эту пытку, какой бы она ни была, чтобы в конце концов выйти к истине, разгадать тайну этой религиозно-мафиозной структуры... Улучшив момент, она включила диктофон.
Где остановилась машина — Марина не знала. Тамара Алексеевна, не говоря ни слова, взяла свою спутницу за руку и куда-то повела. Они вошли в помещение и здесь монашка сняла с глаз Марины повязку. Но поскольку было темно, она ничего не могла разглядеть в темноте и чувствовала только, что они спускаются куда-то по лестнице; навстречу ей пахнуло холодом, а шаги раздавались гулко, точно в подземелье.
Вдруг проводница придержала руку молодой женщины. Марина остановилась. Тамара Алексеевна провела другой рукой по стене и как будто взяла что-то. Вслед за тем в подземелье трижды раздался звук, похожий на удар колокола или молотка по металлу. Звук был необыкновенно чистым и громким.
Темнота вдруг рассеялась — невидимая рука отодвинула портьеру, — и Марина очутилась в небольшой круглой комнате, стены которой были обтянуты черным бархатом; от бесчисленного количества свечей в двух огромных канделябрах было светло, как днем. За столом, покрытым черным, с белым мраморным распятием посредине, стояли мать Пистимея и еще одна монашка — такая же серьезная и торжественная.
Когда Марина вошла, портьера за ней опустилась, а Тамара Алексеевна отошла к матушке Пистимее.
«Боже мой! — подумала удивленная Марина, — Куда же я попала? Это похоже на подземелье инквизиторов в средние века! Уж не начнут ли меня сейчас пытать?»
Несмотря на природный скепсис, она решилась ничем не выдать себя и сыграть эту роль, какой бы она не показалась трудной, до конца.
Перед столом, посреди комнаты, полной таинственности, на полу мелом был вычерчен круг.
Через минуту Марина привыкла к свету. Ей показалось, что черный бархат на стенах тихо шевелится.
— Марина, — начала Пистимея громким голосом, — в знак твоего желания вступить в нашу организацию, стань в круг перед тобой! С этой минуты ты обязуешься защищать невинных и слабых, преследовать неправду и порок и стремиться только к одной цели: самой лично и вместе с сестрами поступать по правде и никого не бояться!
«Ого! — подумала Марина иронично, — Цели, как ни странно, очень благородные!»
Она стала в круг.
Матушка Пистимея замолчала.
Вдруг над головой Марины послышался шорох; она подняла голову и увидела огромный нож, какие она видела только на рынке, в мясных павильонах; нож спускался через большое круглое отверстие в потолке прямо на нее. Острие ножа, казалось, вот-вот обрушится ей на голову, но она собрала всю свою волю, не шелохнулась и не моргнула. Нож качался над нею на едва заметном шнурке из конского волоса.
— Марина, поклянись перед этим крестом до конца своей жизни быть бесстрашной, скромной и мужественной.
«Я такая и есть, — подумала та, кого прозвали ангелом на метле, положила правую руку на сердце, левую на крест и твердо отчеканила:
— Клянусь до конца жизни быть бесстрашной, скромной и мужественной!
Нож, качаясь, поднялся кверху и исчез в темном отверстии.
Первый обет был произнесен, первое испытание выдержано.
— Марина, — продолжала, помолчав, верховная правительница Пистимея, — обернись к тому месту, откуда вошла.
Молодая женщина обернулась.
В эту самую минуту портьера отодвинулась, и она увидела в дверях большой черный закрытый гроб.
— Подойди и открой это последнее жилище всякого человека — от президента до нищего!
Марина, холодея от страха, подошла к гробу и дрожащими руками подняла крышку...
Как ни ужасно было то, что она увидела, она не дрогнула и не вскрикнула. Перед ней лежал скелет! «Ладно хоть не полуразложившийся труп с червяками, - подумала она.  - Это было бы зрелище куда более мерзкое.»
Череп скалил на нее зубы... страшно глядели черные впадины глаз... кисти рук и ног были вытянуты...
— Марина, — сказала Пистимея, — клянитесь перед крестом не бояться смерти, когда придется исполнить приказание верховной правительницы!
Марина подошла к столу и положила руку на черное мраморное распятие.
— Клянусь до последнего вздоха не бояться смерти, — сказала она, представив, что играет в местном театре ведущую роль в напыщенной мелодраме с сюжетом из средних веков. «Кошмар!, - продолжила она свои размышления. - Такой маразм - и в наше время! И под носом у городских властей?!»
Черная портьера между тем неслышно задернулась.
Второй обет был дан.
Оставалось выдержать третье и последнее испытание, предписанное правилами этой странной организации. Оно, как и следовало предполагать, оказалось самым трудным.
— Марина, оглянись кругом! — раздался голос верховной правительницы Пистимеи, и в тот же миг послышался шорох.
Молодая женщина, до сих пор не удивлявшаяся ничему, вдруг очутилась посреди какого-то волшебного мира...
Черный бархат по стенам круглой комнаты поднялся живописными фалдами, и перед глазами Марины открылась чудесная картина: на роскошных софах сидели элегантно  одетые мужчины и женщины, они пили из длинных бокалов рубиновое вино, курили ароматные сигареты, тянулись друг к другу в естественном и страстном порыве... Увидев Марину, они стали протягивать к ней руки и звать к себе... «Боже! Какой символизм! Комедия!» Молодая женщина поняла, что это очередное искушение, и отвернулась от этого зрелища.
— Марина, — сказала матушка Пистимея, — поклянись распятием отказаться от всех земных радостей и никогда не выходить замуж, а всегда, душой и телом, неизменно принадлежать нашей организации!..
Трудно было пойти на такое условие всерьез, но Марина вспомнила про Сашку, про его зеленые глаза, в которых можно было утонуть....
— Клянусь, — твердо и громко отвечала молодая женщина, — клянусь до последнего моего часа отказываться от всех земных радостей и никогда не вступать в брак!..
Занавес между тем опять опустился, скрыв волшебную картину.
— Так прими знак, что ты, Марина, на всю жизнь обручился с нашей организацией тремя священными обетами, — сказала Пистимея, взяв со стола кольцо и надевая его на четвертый палец руки молодой женщины.
Потом она подошла и обняла новообращенную.
За ней то же самое сделали Тамара Алексеевна и другие сестры. «Ну вот - теперь и я стала фанатичкой! - рассмеялась про себя девушка. - Добро пожаловать в общество маразматиков!»

20
«Вот так иллюминация! К чему бы это? —  подумала Марина, распахивая редакционную дверь. —  Была здесь Вероника или нет? Не исключено, что вместо этого она понеслась по городу, рассыпая по ветру свою бестолковую эмоциональность...» Марина знала, что несмотря на поздний час в редакции обязательно кто-нибудь  будет. Ежевечерние посиделки в обществе ЗОЛС были здесь чем-то вроде нерушимой традиции. Предчувствия не обманули.
Под столом, в тесном соседстве с пустыми бутылками, валялся пьяный Дубадаш, по всей видимости промочивший горло сверх всякой меры. Чуть более трезвый Серега Квадратов остервенело хлестал его по щекам, пытаясь привести в чувство.
—  Ну, ну-у-у, вставай! Келдырь несчастный! Рррота, подъем! —  «великий колдун» был в прошлом военным и иногда проявлял командирские замашки.
—  А давайте его водой польем, как растение! —  радостно ухмылялся Ванька. —  Заодно и подрастет, сил наберется, возмужает!...
—  Может жене позвонить... —  как-то безнадежно предложила сердечная Валентина Семеновна, корректор.
Ей ответили молчанием. Впрочем, она и сама понимала, что жене звонить никто не будет потому как редакционная жизнь строилась по неписанным законам, в правила которых входило обязательное покрытие мелких грешков друг друга перед всем остальным внешним миром. Эта традиция называлось высокими словами «чувство товарищества» и находила у редакционного люда всяческое одобрение.
—  А где Григорий Викторович?! —  выпалила без всяких предисловий Марина мучивший ее вопрос. —  Вероника была?
—  Бы-ла-а-а-а... —   вздохнула Валентина Семеновна. —  Целый час что-то пыталась объяснить, да так никто ничего и не понял. Уж на что Викторыч спокойный человек, так она и его вывела! То плачет, то о любви лопочет.... Из последнего ума баба выжила! В церковь всех звала, умоляла: Пойдемте! Пойдемте!...
—  Ясно.
—  А ты это откуда, мадам? —  поинтересовался Квадратов. —  Мы...ик!...уже все выпили...ик!...
— ЗОЛС бессмертен! —  подал из под стола голос Дубадаш. —  По пасаран!
Все рассмеялись. Однако Вадика это ничуть не обидело и он вновь погрузился в свое пьяное забытье, разве что еще теснее приобнял бутылку и прижал ее к сердцу.
—  Ты посмотри на него —  прям как родную! —  не удержался от зубоскальства Ванька. —  И никакой жены не надо!
Комнату потряс громогласный хохот.
—  Может того... в церковь его с Вероникой отправить, —  не унимался Ванька. —  Грехи замаливать...
—  Ничего вы в этой жизни не понимаете! Я, между прочим, из церкви тащусь... «Благодать и спасение»... Ждала, что хоть кто-то додумается туда прийти...
— Каким ветром занесло? Грехов много? —  лукаво поинтересовался Квадратов и комнату потряс новый взрыв хохота. Шутки здесь были в ходу и потому смех считался самым обычным явлением.
—  Да-а-а, куча! Тьма! Я и покаяться успела, и в секту к ним вступить! Это настоящий кошмар!.. Этот обряд посвящения!!!...
—  Оо-о-о-о-о... Мать Марина....По трамваям теперь петь будешь...
—  Обряд все объясняет! Теперь понятно, почему они такие фанатики... Как зомби...Запрограммированные...
—  А Сашу не видела?
—  Нет! И без него впечатлений хватило! Но я уверена теперь на все сто —  секта причастна к его исчезновению...
—  Расскажи, расскажи что там было! —  заинтересовались присутствующие.
—  Да уж конечно! Пьяный трезвого не разумеет —  знаете поговорку? Завтра! Вот все соберемся —  тогда... Меня до сих пор трясет, между прочим....У меня диктофон работал...Заодно и кассету послушаете....Тогда все поймете!...
-  Хочешь - нальем? У нас еще осталось чуток....
    -  О-о-о-о! Смерть моя! У вас одно на уме!
Ветки дерева, растущего аккурат у окна хлопнули по стеклу, послышался звук падения и слабый возглас... Ванька метнулся к окошку в смежной темной комнате.
—  Оппаньки! Какая-то баба с дерева рухнула. Парашют видимо не раскрылся...
Мгновенно оказавшаяся у окошка Марина успела различить под деревом знакомую беловолосую женщину из церкви, спешно ретировавшуюся во тьму.
—  Ребята! Не смешно! Они за мной следили! Следующей пропаду я!...
 
21
На следующий день, во время прогулки, Сашка всерьез задумался о побеге. Пока, заложив руки за спину, он неторопливо, с меланходичным видом прохаживался по двору клиники, мысль его судорожно работала в этом направлении. Он не по разу обошел двор и постарался получить представление о всех потаенных уголках, о всех ходах и выходах печального заведения, в котором волей случая оказался.
Психиатрическая клиника со всех сторон была окружена достаточно высоким забором. Поверх него к тому же красовалась колючая проволока. У ворот, которые открывались весьма редко, дежурил охранник со здоровенной собакой по кличке Пушок. Было ясно, что через ворота убежать будет не так-то просто. Оставалась стена. Сашка исследовал ее, и пришел к выводу, что наиболее уязвимым и подходящим для побега местом может служить гараж главного врача. Металлическая коробка, куда Абрам Моисеевич ставил свой серебристый «мерс», уютно лепилась к забору. Забравшись на крышу гаража, можно было подняться на стену, а там уж — дело техники и, конечно же, удачи...
— Чего задумался? — грубо толкнул Сашку в спину подошедший санитар, — Гуляй, дыши свежим воздухом! Стоять не положено!
Сашка снисходительно улыбнулся ему в ответ и возобновил прогулку. Утро стояло ясное, безоблачное, солнце золотистым караваем разгуливало по празднично-синему небу.
«Интересно, — размышлял Сашка, — как там дома?» Светлана, скорее всего, не шибко переживает его исчезновение. Ведь они, чего греха таить, последние годы жили каждый по себе. Общими были только стены, стол да постель. Что же касается интересов, то она давно уже жила просмотром «мыльных опер» по телевизору, бездумным чтением книжек и тем, что скажет мама... А мама, как Борман, ежедневно звонила по десять раз и часами висела на проводе, педантично вызнавая что и как. Сашка нервничал, раздражался, но изменить ситуацию уже не мог. Беспокоили его дела и в редакции. Григорий Викторович, скорее всего замещает его, газета, конечно, выходит. И все недоумевают, ведь редактор — не иголка. Возможно, уже организовали розыск. Впрочем, где-где, а уж в психушке его никто и искать не подумает. Скорее всего, признают пропавшим без вести. Сюда, как заметил Сашка, и навещать-то больных почти никто не приходит. За редким исключением. В основном, люди как бы прописаны здесь навсегда. В один из дней он видел в окно, как санитары несли человека на носилках, причем лицо его было накрыто простынью. Сашка подумал тогда, что это покойник и ему стало невыразимо грустно, оттого, что бедный сумасшедший так вот без роду и племени представился и похоронен будет скорее всего под крестом без всякой надписи, в могиле, на которую никто потом не придет.
За этими размышлениями, Сашка не заметил, как прогулка закончилась, и больные стайкой потянулись к входу в свою тюрьму. У дверей в клинику Сашка носом к носу столкнулся с главврачом. Шустерман по-прежнему был в белом халате, с закатанными рукавами. На миг его бегающие глазки остановились на пациенте.
— Как дела, больной? — спросил он.
— Спасибо, вашими молитвами, — насмешливо ответил Сашка.
— Я сегодня буду делать обход, забегу и к вам перед обедом...
— Право, могли бы и не беспокоиться, — ответил Сашка и оставив главного с раскрытым от удивления ртом прошествовал мимо.
Время до обеда он провел в своей палате, пытаясь уснуть. Поскольку укол ему теперь стали делать через день, а от лекарств он умело уклонялся, то голова была ясной и сон не шел. Тем более, что из соседней палаты, куда недавно поселили молодую женщину, опять стали доноситься невразумительные крики, стоны, возня.
Сашка вздохнул. Теперь уж точно не уснешь! И что там с этой больной делает врач? Может быть, она особенно буйная? По-крайней мере, Сашка замечал, что Шустерман во время обхода не берет с собой даже санитаров и, мало того, запирает дверь палаты на защелку.
Шум из соседней палаты раздавался минут пятнадцать, потом стал утихать. Вскоре дверь щелкнула, а потом в его палату заглянул раскрасневшийся, с блестящими глазами главный врач.
— Ну, здравствуйте, пациент!
— Уже виделись сегодня, — ответил Сашка, немало удивляясь «мясницкому» облику Шустермана.
«Патологически здоровый человек!» — отметил он про себя, пока Абрам Моисеевич придвигал табуретку к кровати и шумно усаживался. От разгоряченного тела врача неприятно пахло потом. «И впрямь, будто только что тушу разделывал!» — продолжал размышлять Сашка.
— Как дела, больной? — между тем деловито поитересовался главный врач клиники.
— Я же уже говорил вам, что хорошо...
— Голова не болит?
— Нет.
— Покажите язык, скажите «а».
— А-а!..
— Прекрасно! Язык почему-то желтый. Таблетки пьете?
— Пью, как же их не пить...
— А стул какой, жидкий?
— Какой стол, такой и стул, — вспомнил Сашка чей-то остроумный афоризм.
— Все юморите? — покачал головой Шустерман, — Ну, что ж, похвально. Давайте, я померяю вам давление.
Пока он возился с аппаратом давления, прилаживал его кожанку на руке пациента, Сашка лежал с безразличным видом и разглядывал какую-то трещинку на видавшей виды стене. Но когда врач наклонился над ним, Сашка перевел взгляд и заметил в нагрудном кармане Шустермана цветную этикетку от презервативов.
Врач, перехватил взгляд, покраснел и тут же распрямился.
— Вижу, что вы здоровы, пациент. И давление в норме, можно даже не мерить, — сказал он преувеличенно-бодро, собрал свои причиндалы, произнес еще несколько ничего не значащих общих фраз и ретировался к дверям.
Когда он вышел, Сашка задумался.
«Ай да Шустерман, ай да еврей! — размышлял он, — Так вот чем он еще занимается в рабочее время!»
Теперь Сашке стали понятными и возня, регулярно раздавающаяся из соседней женской палаты, и стоны, и разгоряченный вид, и бегающие глазки главного врача... А на полу, как неоспоримое свидетельство его правильных выводов розовела резинка использованного презерватива, который Шустерман, уходя в спешке, очевидно выронил из кармана халата.

22
—  Ну и что с тобой теперь делать? — Григорий Викторович тряс за плечи едва успевшего протрезветь Вадика. —  Что?... Как можно было напиться до такого состояния? Неужели ты в самом деле ничего не слышал и не видел?..
—  Не-а... —  Дубадаш чувствовал себя виноватым, и потому прятал глаза от сотрудников, сгрудившихся вокруг него.  —  Надо было еще кому-нибудь остаться.... Видели же, в каком я... гм... нокауте.
В редакционном воздухе пахло плохо скрываемым напряженным беспокойством. Дело в том, что теперь пропала Марина, как она и предполагала. После сцены с деревом, было коллективно решено, что ей лучше остаться здесь. Поднявшийся из-под стола, и казалось, пришедший в чувство Вадик обещал за ней присматривать. Но, по всей видимости, сейчас он об этом не помнил абсолютно. Воспоминания о прошедшем вечере заканчивались эпизодом с Вероникой. Впрочем, всерьез на Дубадаша не надеялся никто, потому как его таланты по части выпивки ни для кого не оставались секретом...
  Марину заперли в редакции по другой причине: там была сигнализация и, казалось, что уж под такой надежной защитой этой ночью она будет недосягаема для фанатиков. Не тут-то было! Пришедшие поутру сотрудники  нашли под столом только сладко спящего Вадика, который ничего вразумительного сказать не мог...
—  Давайте сообщим в милицию! —  предложил дядя Вася, фотограф. —  Другого выхода нет!
—  Ага, конечно! Они уже нашего шефа неделю с лишним ищут... Все ищут и ищут... Ни версий, ни зацепок... Дубы...
—  А ведь не только Марины нет! —  с удивлением заметил Сергей Квадратов, —  Ванька тоже пока не появился. А вчера они с Мариной о чем-то долго шептались...
—  Не смешно, Сережа. —  пристыдила «великого колдуна» Валентина Семеновна. —  С ними наверняка что-то случилось, а ты здесь потешаешься...
—  Ванька —  другое дело! Его под сигнализацией не запирали! Мало ли где он может быть! Может спит еще... Дело молодое, как говорится...
—  И то правда, —  задумался Сергей. —  Что же делать?..
  Его размышление прервало появление в дверном проеме незнакомого долговязого типа в милицейской форме.
—  Старшина Пассатижин, Георгий Пантелеймонович. —  взял он под козырек. —  Уполномочен производить расследование относительно пропажи Александра Дмитриевича Петрова. В связи с этим я обязан опросить всех свидетелей.
Редакционный люд хмыкнул и значительно переглянулся.
—  Меня интересует э-э-э-э... как ее... —  Пассатижин глубокомысленно нацелил в бумажки свои близорукие глаза, спрятанные под стекляшками очков. —  Ваша сотрудница... э-э-э-э... корреспондентка... Марина Строкова. —  после этих слов Жора стал оглядываться по сторонам. Его взгляд хаотически бегал по комнате, вопрошающе останавляваясь то на одной, то на другой женской фигуре.
—  Могу я ее увидеть? —  наконец произнес он и значительно кашлянул.
—  Да  бы сами на нее посмотрели... —  вздохнул Григорий Викторович. —  Пропала Марина.
—  Так  так-так-так... Это интересно. Чрезвычайно интересно!
—  Причем не одна пропала, —  как всегда некстати вставил Квадратов. —  Вместе с Ванькой... Вчера шептались, шептались...
—  Ну что ты несешь, Сережа! —  прервали его словоизлияния сотрудники. Пассатижин же наоборот, не скрывал своего любопытства, и создавалось впечатление, что старшина был охоч до сплетен. Более того, по всей видимости любил подглядывать в замочную скважину.
— Раньше такое случалось? То есть они... э-э-э-э... отсутствовали вместе?
—  Да я вообще-то здесь! —  подал голос Ванька, чье появление в связи с возникшей кутерьмой осталось незамеченным. —  Что за глупые домыслы?!
—  Э-э-э-э-э.... Значит так... Так-так-так... Хорошо. Где гражданка Строкова вы конечно же не знаете?
—  Вчера мы ее оставили здесь... —  сбивчиво, перескакивая с одного эпизода на другой, сотрудники принялись рассказывать все, что было связано с исчезновением Марины. Как она следила за интересной троицей, как ходила в «Благодать и спасение», как появилась в редакции... Не умолчали они о таинственном звонке, и о не менее таинственном послании, и о безмерно эмоциональной  Веронике...  Жора то и дело кидал красноречивые взгляды в сторону пустых бутылок, живописно сгрудившихся под столом у Вадика, однако никто и словом не обмолвился о последней пьянке, и бравому милиционеру не оставалось ничего иного, как довольствоваться собственными предположениями на этот счет.
—  А вот кассета наверное исчезла вместе с Мариной, —  подытожил дядя Вася.
—  Так-так... так... —  Пассатижин скрупулезно записывал показания собравшихся. —  Хорошо! Прекрасно! Такая фактура! Только вы граждане несознательные. Затеяли какое-то свое непонятное  расследование... Зачем? Надо обо всем сразу же сообщать в милицию, —  назидательно произнес он и приосанился. —  Понятно? Обо всем и сразу! Милиция на то и существует, чтобы ловить преступников. Разоблачать негодяев, выводить их на чистую воду должны профессионалы! Спецы! Съевшие на этом не одну собаку!
В общем-то он был прав, на такие аргументы возразить было нечего, поэтому все помалкивали и косились друг на друга.
—  Вы ничего больше от следствия не утаиваете? Может статьи у пропавших были кому неугодные? Газетчики ведь скандалы ох как любят! Знаем мы вашего брата! Хлебом не корми —  дай кого-нибудь высмеять да за живое задеть!
—  Функция газеты —  печатать новости и поднимать скандал! «Чикаго Таймс», 1861 год! — радостно хихикнул «великий колдун» и стукнул себя  по хилой груди:  —  А вот я, помнится...
—  Марина... нет, вряд ли... —  перебил его Григорий Викторович. — Сама она в скандалы не лезла, только когда давали тему...Но это —  другое дело. Впрочем, масштаб все равно не тот. Совсем  не тот.  Похищать девчонку из-за этого никто бы не стал. А вот Сашка —  дело другое. Этот скандалы любил, причем серьезные. Так, бывало, раскатает какого-нибудь деятеля местного, места живого не останется! Кому только от него не доставалось!
—  Вот! И вы об этом молчали! В последнее время о чем таком он написал? О скандальном?
—  Да как же вы, простите, работаете? —  не удержался Квадратов. —  Спецы! Газет,  что ли, не читаете?.. При такой-то работе!!! Должны ведь интересоваться, что в городе на слуху!
Пассатижин замялся. Городских газет он и вправду не читал, причем очень давно. В милиции буквально-таки обязывали штудировать всю местную прессу, но Жоре больше нравились «Мистер - ИКС», «СПИД - инфо» и еще несколько центральных изданий, наполненных светскими сплетнями о звездах кино и эстрады.
—  Ну так о ком он нелицеприятно высказался?
—  О преподобном Кобылине, да будет вам известно, вышла целая серия материалов, разоблачающая мошенничество и присвоение казенных выборных денег...
—  О том самом, который...
—  Да, о нем, —  предупредил Дубадаш его вопрос. —  Слышь, дядь, имей это ввиду.
Окрыленный удачей, и торопясь доложить руководству о появившейся ценной информации, старшина Пассатижин вскорости ретировался.
—  Ну что, ребята несите магнитофон! —  предложил Ванька, как только захлопнулась дверь за стражем правопорядка. —  Кассета у меня! Марина побоялась оставлять ее у себя и отдала мне... Сначала послушаем сами, а там снимем копию, отдадим в милицию... Заодно и решим, что будем делать дальше.

23
День склонялся к вечеру, и очередное дежурство служителей правопорядка неуклонно приближалось к своему логическому завершению. Уже был  выпит весь чай, рассказаны все анекдоты и байки, пепельницы полны до отказа бычками, а умные головы бравых следователей идеями раскрытия преступлений и планами поимки негодяев; оставалось только отсчитывать вместе с минутной стрелкой последние мгновения рабочей смены, чтобы с чистой совестью закрыть за собой  тяжелую дверь РОВД, оставить за ней все заботы и шагнуть в иную действительность. Однако ни  Пассатижин, ни, тем более,  Пидорыч,  казалось,  и не помышляли о доме и отдыхе. 
—  Послушай, брат Пассатижин, да мы с тобой, можно сказать, почти уже у цели!!! —  Пидорыч возбужденно мерял шагами кабинет. —   Смотри сам. Пропал Петров. Звонок в редакцию и письмо —   раз, и есть информация о религиозном  вертепе! —  он загнул один палец. —  Туда пошла Строкова, и тоже пропала —  уже два, —  он загнул второй палец. —  И три, —  он сделал паузу —  это наш деятель Кобылин. Итого в сумме три серьезные зацепки.... Но, черт возьми,  ни одного прямого доказательства!
—  Почему же, товарищ старший лейтенант,  —  возразил Жора. —  Письмо вот, у нас, —  достал он смятую записку  из кучи бумаг, горой лежащей на его столе,  —   В редакции отдали. А что —  на вещдок вполне тянет. Надо будет на экспертизу отправить, может и автор выяснится. И еще. Вероника видела Строкову в этом вертепе —  вот тебе и плюс показания свидетеля. Нормально.
—  Видишь ли, друг любезный, с законом у  «Благодати и спасения» неладов нет. Тут все ровно. Свобода вероисповедания, и все такое... Благотворительные обеды, служения, участие в показательных городских акциях  и прочая, прочая, прочая... Все чинно, ладно, до предела вылизано. Чтобы им предъявить обвинение, придется изрядно попотеть. Записулька —  не аргумент. Мало ли! Вдруг кто пошутить вздумал?! Что ты на это возразишь? 
—  Я Веронику пригласил. Показания давать: так мол и так, видела Марину в церкви...
—  А-а-а-а-а, эта! Которая  под дверью у нас сидит и битый час слезы льет?
—  Она.
—  Ничего, еще пусть посидит. Может успокоится... А Кобылина ты не приглашал?
—  Да пока нет веских оснований его вызывать. С этим типом лишний раз и связываться не хочется. Тут уж, как говорится, не троньте... и дышите глубже. Из-за любой ерунды бежит в суд! Просто одержим процессами! То права его ущемляют, то чести и достоинства лишают, то оскорбления ему кругом видятся... Вот и выходит, что ни месяц —   процесс, а то и два. В городе ни для кого не секрет, что он —  политический труп, но благодаря нескончаемым судам его имя еще как-то держится на слуху. Смердит  потихоньку,  хотя над ним сейчас не смеется только ленивый. Деятель!...Гм...
—  Не кипятись так, Жора! У меня вот здесь, в этой вот папке показания Ивана Тетерева, дизайнера «Слова правды». Он с заместителем редактора у меня был, пока ты с делом Выхухолева носился. Так вот: трупы деньги пачками в дипломатах не носят, с бабами из церквухи по барам не шастают и разговоры не разговаривают! Запомни!!!
— ????
—  Да закрой ты рот, остолоп! Муха залетит! Сразу видно, не заглядывал ты больше в папку, не смотрел материалы следствия!.. А не мешало бы. Марина перед исчезновением все что знала, рассказала Ивану. Она видела, как Кобылин в баре отдавал богомолкам деньги. Значит, их что-то связывает! Говорила троица про сумасшедший дом, это тоже следует учесть! Тут не знаешь, что может потом пригодиться... —  он со значением поднял вверх палец. —  Но, главное, газетчики передали нам  кассету. Сказали, что там записан последний поход Марины в этот вертеп. Ей удалось незаметно включить диктофон. Я тебе записку оставлял, чтобы ты кассету прослушал. Ну и что там?
—  Не видел я записку, товарищ старший лейтенант...
—  Ах ты... Муравьев тебе в штаны! Ничего кроме как чифиру заварить тебе поручить нельзя! Тьфу! И за какие грехи достался мне такой напарник?
—  Вам виднее...
—  Правильно! Виднее. Так и есть! —  изрек Пидорыч с нескрываемой важностью. —  На фоне твоих недостатков лучше видны мои достоинства!
—  Рад стараться, товарищ старший лейтенант! —  Пассатижин взял под козырек.
—  Вот и старайся! Зови, допрашивай свою Веронику. А  я займусь кассетой. Прослушаю.
—  Прошу, заходите! —  галантно распахнул Жора дверь перед поэтессой. —  Я расчитываю на вашу полную откровенность!
24
—  Стыдно, ох, как стыдно, дочь моя! —  назидательно говорила мать Пистимея, буравя связанную Марину пристальным испытующим взглядом. —  Посмеялась, да что там —   надглумилась над истиной Верой, над благословением Иисуса, Наставника нашего, растоптала доверие сестриц, раскрывших навстречу тебе свои светлые души. Как, как могла ты, подлая, совершить такое деяние?
—  Ой, подла-а-а-я-я-я-я, —  вторили ей богомолки, окружавшие журналистку плотным кольцом. Они раскачивались в такт словам настоятельницы,  кивали головами, поддакивали, а то и просто завывали с большим чувством в знак одобрения и согласия.
—  Обманом, аки Змей-искуситель проникла в нашу святую обитель... —  продолжала между тем рыжая. —  Расточала окрест себя, аки тлетворную пыль,  сладкие речи... А мы, Божьи дети, чистые агнцы, верили тебе, ве-ри-ли-и-ии... Мы, служительницы Иисуса, хотели подарить тебе Спасение, открыть глаза... Показать новую жизнь...Осмысленную жизнь во славу Господа,  Отца нашего!..
—  Предала-а-а-а, ой, предала-а-а-а нас, под-ла-я-я-я-я, —  подвывали  постепенно впадающие в религиозный экстаз женщины. —  Ох и под-ла-я-я-я....О-о-о-ой....
Марина молчала. После того, как разъяренная толпа религиозных фанаток каким-то непостижимым образом проникла в редакцию, связала ее спящей, избила и притащила в «Благодать и спасение», причем в тот самый подвал, где не далее, как пару часов назад ее посвящали в сектантские таинства и брали клятвы верности, девушка, разумеется, ничего хорошего от богомолок не ожидала.  На улице была глубокая ночь, коллеги, уверенные, что она в безопасности, безмятежно спали у себя по домам. Милиция, видимо, и вовсе впала в хронический анабиоз, ведь  за неделю, прошедшую с Сашкиной пропажи,  она себя никак не проявила. Словом, помощи ждать было неоткуда. «Нужно срочно что-то придумывать! Эти люди не остановятся ни перед чем! —  нервничала Марина. —  Но кривлянием на этот раз делу вряд ли поможешь. Пистимея ничему уже не поверит. В прошлый раз все вроде бы гладко прошло, и то белоголовую следить за мной отправила... Что же делать?..»
—  Ты, дочь моя, пришла в святую церковь не с чистым сердцем. С камнем за пазухой пришла ты в благодатное место! —  со все возрастающим пафосом продолжала рыжая. —  Господь готов был принять тебя в свои объятья...Он протягивал тебе на ладони свое благословение: «На, деточка, возьми! Оно всецело принадлежит тебе! Без остатка!» Но ты ударила по его руке... Больно хлестнула своим вероломством по его протянутой руке!.. К тебе протянутой руке!
—  Подлая, подлая, подлая, подлая... —  бормотали женщины монотонно, со все увеличивающимся негодованием.
—  Иисус готов был принять тебя в своем сердце... Но у тебя,  в твоей каменной душе не было места для него! Он пытался достучаться до тебя. Он кричал: «Дочь моя! Взгляни на меня! Приди ко мне!» Но ты не слышала... Не хотела слышать...
—  Подлая, подлая, подлая....
—  Он истекал кровью на кресте... За тебя истекал... Принимал муки ради твоего спасения... Ты не видела... В это самое время ты замышляла предательство... Таила за пазухой камень... Ты посмеялась над Господом, посмеялась  над нами... Над всеми нами...
—  Подлая, подлая, подлая....
—  Но Создатель учил нас быть милостивыми...Учил прощать врагов наших... Добром платить за зло....
—  Да, да, да....Учил, учил, учил....
«Да уж —  подумала Марина и насторожилась: —  Что-то мать-настоятельница «мягко стелет»... Добром платить за зло!!!.. Ну она и загнула!»
—  Ты, дочь моя, не ведала, что творишь... Не понимала всей серьезности... Дьявол вошел в тебя... Ты поддалась искушению нечистого... Он вложил в твою голову крамольные мысли, в уста лживые  речи, превратил тебя в слепое орудие своей воли...
—  Долой! Долой! Дьявол, долой!...
—  Мы должны спасти эту девушку, —  обратилась Пистимея к женщинам. —  Она еще так молода! Она еще придет к Господу! Мы должны ей помочь в этом.....Изгоним из нее Дьявола! Изгоним! Изгоним! Долой!
—  До-лой, до-лой, до-лой!!! —  женщины набросились на Марину, стали трясти ее, трепать за волосы, бить, пинать, кусать —  Вон! Вон! Дьявол, выйди вон!!! Оставь ее!!!!
  Крики и стоны девушки все больше раззадоривали толпу, считающую, что наносят удары по нечистой силе. Каждый стремился внести свою лепту в борьбу со Злом, и удары сыпались на Марину, как град. Вскоре она потеряла сознание...
...Боль, боль... Ужасная, всеохватывающая боль... Кажется, что ничего нет во всем мире... Жизнь остановилась... Есть только боль... Которую чувствуешь каждым нервом, каждой клеткой... Будто состоишь только из боли...Только из боли...
Фанатки не заметили, как к Марине вернулось сознание. Сквозь красную пелену, как будто это кадры какого-то ирреального фильма, она механически наблюдала, как покидали зал довольные богомолки. Руки, одежда, а у некоторых и рты были испачканы кровью... Всюду валялись клочья волос и окровавненной одежды... «Неужели все это произошло со мной на самом деле? Нет, не может быть... Это сон... Страшный сон... Скорей бы проснуться... Что же дальше?...»
—  Может добьем? —  угодливо поинтересовалась у Пистимеи Тамара Алексеевна. —  Все равно с ней надо что-то решать.
—  Ну-у-у, убить ее мы всегда успеем. —  ответила настоятельница. —  Дело не хитрое. Она может быть нам полезна. С ее-то работой!!! И как это мы не догадались?... Как это она нас провела?.. Кто бы мог подумать... Давай подержим ее пока в психушке, а там видно будет.
—  Пей, пей, стерва! —  Пистимея схватила Марину за волосы и стала вливать ей в горло какой-то дурманящий напиток. —  Давай, глотай! Не захлебнись, идиотка!
Марина послушно сделала несколько глотков и вновь провалилась в небытие...


25
Прошло еще несколько дней, которые для Сашки, заключенного в психиатрическую клинику, показались достаточно скучными и однообразными. В каждый из них происходило приблизительно одно и то же: посещения санитаров, обход похотливого доктора Шустермана, произносящего ряд дежурных фраз, уколы, таблетки, завтрак-обед-ужин, в редкие дни — прогулка.
Главное, что Сашка все эти дни размышлял, вел записи, позволяющие фиксировать работу собственной памяти и деятельно готовился к побегу. В конце концов он продумал все до мелочей, теперь оставалось только воплотить то, что задумал, в жизнь. Но это предприятие, разумеется, не казалось ему простым и легко исполнимым, напротив, он представлял себе десяток непредвиденных преград и ситуаций, не могущих быть предусмотренными вплоть до последнего решительного момента.
И вот день, определенный им для побега, наступил. Сашка для того, чтобы усыпить бдительность санитаров и, главное, самого Абрама Моисеевича Шустермана, с утра сказался больным. Во время завтрака он симулировал головокружение, целый день не выходил из палаты и лежал, отвернувшись лицом к стене.
После ужина пациенты клиники разбрелись по палатам и в отделении наступила относительная тишина. День был субботний, вот почему врачей в клинике оставался минимум; Шустерман укатил на своем «мерсе» сразу же после обеда. В отделении оставалась лишь медсестра, которая углубилась в какой-то любовный роман и забыла, казалось, обо всем на свете.
Поэтому когда Сашка встал и , запахнувшись в пижаму, проследовал в туалет, она не обратила на это обстоятельство ровно никакого внимания. Медсестра думать не думала, что таким образом хитроумным пациентом клиники были сделаны первые решительные шаги к побегу из клиники.
Сашка вошел в туалет и тщательно закрыл шпингалет на двери. Затем потушил свет и взобравшись на высокий подоконник распахнул форточку. Он старался делать все бесшумно, чтобы ни медсестра, ни охранник не заподозрили чего-нибудь неладного.
В туалете — Сашка обратил на это внимание заранее! — было единственное незарешеченное окно. Правда форточка была небольших размеров. Наш герой подтянулся и с трудом протиснулся в нее. Пришлось вспомнить армейское время, когда рядовой Петров отличался на турнике и сержант приводил его в пример сослуживцам. Сашка угрем пролез в отверстие и опять же стараясь не создавать шума выкарабкался наружу. Пижама было зацепилась за металлические шарниры форточки и Сашка с трудом вызволил ее в цельном состоянии. В конце концов это было не главным, главное — что он сам оказался вне ненавистной клиники! Сашка огляделся.
Тихая осенняя ночь окутала окрестности. Двор поликлиники казался вымершим, во всем здании светилось лишь несколько окон. Сашке оставалось преодолеть расстояние шагов в пятьдесят, которое отделяло его от гаража Шустермана. Он осторожно сполз с подоконника и мягко спрыгнул на землю. Притаился и прислушался. Никаких звуков не слышалось, стало быть пока что его действия ни в ком не возбудили подозрений.
Сашка осторожно сделал несколько шагов, обогнул угол здания поликлиники. Вот он, гараж главного врача, стоит, как на ладони, притулившийся к забору. Всего несколько десятков шагов и Сашка будет возле него. Сашка побежал. Вдруг ему показалось, что кто-то смотрит ему вслед. Парализованный страхом, Сашка остановился и посмотрел назад. Никого. Тогда он глянул вверх, туда, где в здании поликлиники горело желтым светом несколько окон. И — о, Боже! — у одного из окон он увидел прижавшуюся к стеклу окна женщину. Сашке даже показалось лицо этой женщины знакомым. Кто это? Медсестра, пациентка или кто-то еще из тех немногих представительниц слабого пола, которых Сашка здесь встречал? Распознать женщину Сашка так и не смог, да и не сильно ломал над этим голову. Его интересовало теперь больше другое — могла ли женщина видеть его. Вряд ли, ведь окно было освещено. И все же, следовало быть осторожным...
Сашка прижался к стене клиники и стал преодолевать расстояние до гаража короткими перебежками по теневой стороне. Он опасался — и небезосновательно! — что на открытой местности его перемещение по двору может привлечь чье-нибудь внимание.
Вот, наконец, и гараж. Сашка сделал отчаянный рывок и в два прыжка добежал до металлического корпуса, ухватился за выступ на крыше и в одно мгновение вскарабкался наверх. Затем вылез на стену. В последний момент, перед тем, как перемахнуть через колючую проволоку, Сашка не удержался и еще раз взглянул в сторону здания. Поликлиника по-прежнему была объята тишиной и покоем. Женщина, показавшаяся нашему герою знакомой, так же стояла у окна, и у Сашки на миг мелькнула шальная мысль — не Марина ли это Строкова, сотрудница редакции, к которой он в одно время был неравнодушен... Да, женщина в окне безусловно была похожа на Марину, но откуда бы ей здесь взяться?!
И Сашка отогнал от себя эту шальную мысль, тем более, что размышлять долго ему было и некогда, и опасно. Он оторожно преодолел колючее заграждение и спрыгнул вниз, прямо в кусты лопуха, которые густо произрастали рядом с больничным забором.
Прыгнул Сашка неудачно, сильно подвернул ногу и даже скорчился от сильной боли. Но что значило это по сравнению с тем фактом, что он был теперь на свободе?! И превозмогая боль, Сашка волоча ногу стал быстро удаляться от поликлиники, в сторону темневшего неподалеку лесного массива.

26
Пистимея печально смотрела на пустой молитвенный зал. Сцена, плакаты, аккуратные ряды кресел, люстры... Империя женщин —  ее взлелеенное детище. Она создавала ее семь долгих лет. Возводила как здание: кирпичик за кирпичиком, камешек за камешком. От основания, фундамента вверх и вверх... Украшала свою империю золотом и драгоценностями, поливала жертвенный алтарь алой кровью.... Убирала с дороги непокорных и неугодных, зазывала в церковные ряды сильных, влиятельных и потому для нее нужных... Она не останавливалась ни перед чем. Она знала с самого начала, что она хочет.
И вот, казалось, добилась, наконец, всего. Местные политики жаждали ее расположения, лидеры общественных организаций откровенно заискивали и просили покровительства, криминальные авторитеты приглашали на свои собрания, где она по всем понятиям занимала равное с ними положение. Все  вместе они кроили и перекраивали карту города, делили сферы влияния и деньги. Но такой силой, такой мощью, такой идеальной организацией как «Благодать и спасение», в Яикограде не обладал никто. Служительницы церкви были везде: в любом районе, в любой социальной и возрастной прослойке. Религиозный опиум как рак в обреченную жертву все дальше и глубже запускал свои щупальца, сильнее и сильнее опутывая Яикоград отравой бездумного фанатизма и страха.
...В религиозную общину принимались исключительно женщины. По самой природе своей они более эмоциональны, доверчивы, менее самодостаточны. Для них важно чувствовать свою принадлежность к какому-нибудь социуму, будь то семья, коллектив на работе или клуб домохозяек по интересам. Для них необходимо не просто знать —  ощущать каждой клеточкой своего существа, что они кому-то нужны, что им есть для кого или для чего жить. Сама русская история сделала наших женщин такими. Достигая определенных лет, они в своей массе забывают напрочь простую истину, что любой человек живет в первую очередь для себя самого. В заботах о благополучии в семье,  в муже и детях и заключается зачастую вся их жизнь. Маленький семейный мирок заменяет весь большой Мир. Женщины очень преданны тем, кто для них дорог. Преданней, пожалуй, может быть только собака. Однако это редко ценится теми, ради кого они, казалось бы, отказываются от всего. Возникает эмоциональный вакуум. Который они стараются заполнить еще большими заботами о своих ближних и настойчивыми напоминаниями по типу: вот что я для тебя сделала! Однако насильственные методы выколачивания признания их бесспорных заслуг,  отнюдь не способствуют получению в ответ на это любви, тепла, благодарности....
И тут на их горизонте появляется Церковь, во мгновение ока занимающая в образовавшемся вакууме все большее место. Появляется Господь, который любит, понимает и принимает каждого... Потому что не может иначе... Который пережил поболее любого смертного... По сравнению с муками которого любые проблемы кажутся мелочью. А постепенно мелочью и суетой сует начинает казаться богомолкам и вся их прежняя жизнь и прежние заботы...
Матушка Пистимея поняла, что любая из женщин, обделенных в миру, под волшебным воздействием веры, становится слепым орудием, которое можно направить в любом нужном направлении. Нужно убить — пожалуйста, именем господа нашего, нужно разрушить семью — никаких проблем, нужно расставить сети тому или другому политическому лидеру — и это возможно... Здесь, в «Благодати и спасении», под лицемерным покрытием святой обители, вершились самые мерзкие и отчаянные дела. И женщины, связанные клятвой, верили, что Пистимея направляет их на дела благие, угодные господу... 
Женщинам, слепым исполнительницам ее воли не надо было платить. И при этом можно было быть уверенным на все сто, что они даже под страхом смерти не предадут интересы общины. 
—  О чем печалитесь, матушка? —  прервала размышления матушки Тамара Алексееевна, и угодливо заглянула  в глаза.
—  Беда пришла, Тамарушка. Семь лет все шло гладко, наша мощь росла, ряды ширились.  Да вот как на грех появился этот Петров и теперь все может пойти прахом! Все!  Уж пытались себя обезопасить, пытались...Пока не стал он совать нос куда не следует...Пока не затеял это дурацкое журналистское расследование... Труба -дело, Тамарушка.
—  Как же так?! —  ахнула беловолосая.
—  Сбежал из психушки Петров. Вроде бы все меры приняли....А вот на тебе! Сбежал! Сейчас только Шустерман звонил... Сестрицы ищут его, конечно же. Но теперь нельзя быть спокойными, нельзя расслабляться. Случиться может всякое. Тут уж, как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся...
—  Беда-то кака-а-а-я-я-я-яя! —  запричитала Тамара Алексеевна. —  Что же делать?
—  Я уеду пока что, на недельку-другую. В Германию, по религиозным делам. Ты за главную остаешься. Доверяю тебе, как самой себе! Цени! И да пребудет на тебе благословение мое!
—  Оно и лучше так будет, Пистимеюшка! Схоронись пока. А на меня и на всех других сестриц можешь расчитывать. Все как надо сделаем. Лишнего не наговорим!
—  Спасибо, родненькая! Спасибо, Тамарушка! —  женщины обнялись. —  Держи меня в курсе: что и как. Я скоро вернусь....
               


27
  Этот вечерний телефонный звонок прозвучал для Светланы Андреевны в самое неподходящее время: она принимала душ. Кое-как хозяйка квартиры вытерла голову полотенцем, накинула халат и шлепанцы и бросилась в зал, где на маленьком столике, зажатом с обоих сторон креслами, неиствовал телефон.
— Алло?..
— Светлана? Это Григорий, Сашкин зам... Как твои драгоценные дела?
— Дела, как сажа бела, — ответила Светлана мрачно.
— Что так?
— Ну, вы же сами прекрасно понимаете, Григорий Викторович! — сказала хозяйка квартиры в сердцах. — Столько времени прошло, а о Петрове ни слуху и ни духу. Ну не иголка же он в стоге сена, в конце концов, должна быть какая-то определенность?!
— Определенность есть, — мягко возразил замредактора, — Милиция, кажется, наконец вышла на верный след. У нас в редакции был старшина Пассатижин, который детально изучил последние публикации Александра Дмитриевича. Общий вывод такой: более других шеф задевал религиозные конфессии и так называемую группировку Кобылина, то есть КПРФ. Им доставалось, что называется, и в хвост и в гриву...
— Публикации, знаешь ли, ни для кого не секрет... Могла бы доблестная милиция и поактивней шевелиться, - заметила она. - Ты хочешь сказать, Гриша, что похитили его сторонники Кобылина?
— Не совсем так, Светланочка. Убрали с дороги Дмитрича — и нам теперь это достоверно известно! — милосердные сестры из обители «Благодать и спасение», которые каким-то там образом взаимодействуют с организацией легендарного Кобылина...
— Вот как? — удивленно процедила Светлана, — Признаюсь, для меня это новость. Но где же тогда Саша? Почему милиция до сих пор не освободила его из рук этих фанаток?
— По свидетельству уже знакомого тебе лейтенанта Пидорыча, — сказал Григорий Викторович веско, — они как раз теперь этим и занимаются. Так что не переживай — скоро твой Сашка будет под бочком и под каблучком...
— Ты как всегда шутишь. Но, двй Бог, чтоб это было так! — вздохнула Светлана Андреевна, — Я уже вся испереживалась, чего только не передумала!
— Я тебя прекрасно понимаю, — посочувствовал зам, — Кстати, ты уже знаешь новость?
— Какую?
— Пропала Марина Строкова. В последнее время по заданию редакции она активно занималась поисками Александра Дмитриевича, даже вышла на этих религиозных мафиозниц... Думаю, они ее и замели...
Светлана Андреевна многозначительно помолчала. Потом сказала не без раздражения:
— Знаешь, Гриша, я бы на твоем месте таких ответственных поручений Строковой не давала! Тоже мне миссис Марпл!.. Это, конечно, не мое дело, но ее еще надо воспитывать и воспитывать! Куда вы там только смотрите?!
— Ну, ну, понеслась душа в рай! — рассмеялся в трубку зам, — Узнаю тебя, Светик: в каждой женщине ты видишь потенциальную соперницу!
— Строкова — моя соперница? — вспылила Светлана Андреевна, — Да ни за что в жизни не стала бы я ревновать к этой лохматой лахудре! Много чести! Ну, ладно, Викторыч, — решительно подвела она черту разговору, — я тебя поняла. К тому же, ты меня, можно сказать, из ванной достал. Если я тебя правильно поняла, не сегодня-завтра Сашку можно ожидать домой...
— Вот именно! — торжественно заверил Григорий Викторович и положил трубку.
Светлана Андреевна вернулась в ванную комнату и снова включила душ. Стоя под теплыми струями воды она продолжала прокручивать в голове разговор с заместителем Сашки. Итак, на этот раз пропажа мужа не вписывается в разряд обычной любовной интрижки. Дело, как и следовало ожидать, гораздо более серьезное. Сколько раз она говорила Сашке, чтобы в своих публикациях он был осторожнее, чтобы обходил острые углы, не задевал «крутых», партийцев, администрацию... Сашка только смеялся над ее предостережениями и с точностью до наоборот продолжал строчить фельетоны и критические статьи на ту или иную тему. Про религиозные конфессии у него прошла в «Слове правды» целая серия публикаций. Светлана помнила, как вечерами, обложившись книгами и распечатками из Интернета, он писал, писал, писал... Помнила и странные звонки по телефону, когда в трубке стояла зловещая тишина, прерываемая чьим-то дыханием... За все надо платить в этом обществе — за критику тоже. Хоть бы Сашка жив остался, все остальное для нее казалось не таким уж и важным.
С мыслей о Сашке Светлана Андреевна переключилась на Марину. Эту шуструю корреспондентку она интуитивно недолюбливала. Ее раздражали независимость Строковой, свободомыслие, наконец — привычка ломаться и курить. Настораживала и молодость Марины, ее незамужнее положение. Светлана Андреевна знала, что Сашка с его пристрастием приударять за каждой юбкой, просто не мог обойти вниманием и Строкову. Правда, особых шансов у последней, кроме молодости и смазливого личика, редакторская жена не находила. Хотя эти мужчины, они ведь совершенно непредсказуемы...
Снова раздался звонок. На этот раз в дверь.
«Кого принесло? — неприязненно подумала Светлана Андреевна, спешно облачаясь в халат и расчесывая мокрые волосы, — Неужели снова этого Пидорыча, будь он неладен?!»
Кое-как приведя себя в порядок и намотав на голову полотенце, она подошла к дверям и выглянула в глазок. В коридоре по причине отсутствия лампочки разглядеть посетителя было невозможно. Светлана Андреевна спросила громко:
— Кто там?
— Открывай, свои...
Этот голос она бы узнала из многих. Григорий Викторович, похоже, как в воду глядел! С гулко бьющимся сердцем хозяйка распахнула дверь и всплеснула руками.
На пороге стоял грязный, обросший, мало похожий на себя Сашка, облаченный в какую-то немыслимо широкую больничную пижаму.
 28
В бункере Кобылина в этот вечер было, как обычно, оживленно. За накрытым столом собрались разномастные яикоградские общественные деятели. У Кобылина был просто-таки дар группировать вокруг себя всяких людей, в большинстве своем ему нужных и в городе известных. Он стремился к ним всей душой в надежде на очередных выборах получить от столь тесного общения неплохие дивиденты. В его бункере для них, что называется, были созданы все условия. Гостей встречали накрытым столом., на котором непременно красовалась водка с портретом Сталина и патриотическим названием «Ни шагу назад». Была обильная закуска, а к чаю пряники, которые давно уже  все между собой окрестили не иначе, как «партийные». 
Деятели в свою очередь тоже дорожили обществом вечного кандидата в депутаты при любом  политическом раскладе. Во-первых, у него был «бункер», то есть помещение, приобретенное им по случаю на неизвестно  откуда взявшиеся средства. Там можно было устраивать сборища, по поводу, и что немаловажно,  без него, не опасаясь, что кто-то посмотрит строгими глазами на часы и укажет на дверь. Лидеры общественных организаций в первую очередь думали о своем положительном имидже. То есть светиться где бы то ни было в пьяном виде для них было совсем невыгодно. А здесь, как говорится, все свои. А значит, есть гарантия, что все останется шито-крыто. Кроме этого, весьма существенную роль играла и самая банальная материальная корысть. Любые выборы —  это всегда работа для общественных организаций. Агитация, пропаганда, листовки, поездки... Городской бюджет выделял деньги кандидатам в депутаты, те платили своей команде. Выходило, что стабильно числиться в каком-нибудь предвыборном штабе по всем параметрам выгодно.
Появление в бункере Пидорыча и Пассатижина особого фурора не произвело. Вернее тут вообще не стоит говорить о произведенном впечатлении. Его просто не было. Компания, которую доблестная милиция застала за бурным застольем, бросила на них лишь скользящий взгляд и вновь потянулась к рюмкам. Появись на пороге даже сам мэр города или герой баек Неуловимый Джо, реакция была бы в точности такой. К посетителям здесь привыкли, как привыкает человек к явлениям природы —  снегу, дождю...
—  Нам надо увидеть Кобылина, —  обратился к собравшимся Пидорыч.
—  Нет его.
—  Попозже подойдет?
—  Ждать не стоит! Он взял чемоданчик и уехал из города. На недельку - другую, а может и поболее...
—  А куда, не подскажете?
—  Не-а, не подскажем. Он не говорил, да мы и не спрашивали... Мало ли! Дела у человека, наверное. Партийные.
—  А почему уехал, вы тоже не знаете?
—  Да вы прям допрос с пристрастием тут устроили! Гм... Почему?.. Да знаем мы почему. Что тут не знать? Неприятности у него. Попал наш Кобылин как кур во щи. Серьезно, по самое «здравствуйте».
—  А где это у него «здравствуйте»? —  улыбнулся Жора.
Компания разразилась смехом.
—  Да как где? Там, где и у всех!...
—  Ребята, а что за неприятности, не в курсе?
—  Да-а-а-а, тут —  туман. Говорит, кинули его. Сначала он деньги заплатил, ему сделали, что обещали. Прошло совсем чуть-чуть —  пришлось обломаться. Все сорвалось. Вот он и смотался пока все не успокоится, не уляжется. Не хочет светиться лишний раз... Выборы ведь сейчас, сами понимаете.
—  Ну, бывайте тогда! —  попрощались милиционеры.
—  Так, морды все запомнил? —  поинтересовался Пидорыч у Жоры, как только они вышли на улицу. И не дождаясь ответа, добавил: —  Этих всех по-одному, и к нам в отделение. Давать показания. А отъезд Кобылина —  это интересно! Даже очень интересно!

29
Странно она все же устроена, натура человеческая! В разлуке — добровольной, вынужденной ли, как это получилось у нашего героя, — все мы в несколько преувеличенном, идеальном варианте представляем себе обстановку и людей, от которых временно отдалились. Кажется, сами виноваты в каких-то мелочах, стоило повести себя иначе и жизнь бы повернулась к нам совсем другой, праздничной стороной... В такие моменты мы как бы забываем, что есть иная сторона, а если точнее, иной человеческий характер, который едва ли вписывается в наши идеальные представления.
В своем «плену» ( так он теперь называл пребывание в церкви, а потом в психушке) Сашка уже в который раз отвык от жены, наградив Светлану Андреевну массой достоинств, отнюдь ей не присущих и нехарактерных. Конечно, встреча и последовавшая вслед за нею постельная сцена не развеяла этой иллюзии. Но утро строго расставило все по своим законным местам.
Сашка брился в ванной, собираясь бежать на работу, когда Светлана, продолжая начатый разговор, крикнула ему из кухни:
— Кстати, Федя (так она иногда в шутку его называла) твоя пассия-то последняя тоже куда-то запропастилась...
— Какая еще пассия? — спросил Сашка с неудовольствием: его одинаково бесила и кличка, и тема, затронутая женой.
— Маринка ваша разлюбезная...
— Что? — воскликнул Сашка, уронив от неожиданности бритву, — То есть, как это запропастилась?..
— Викторыч вчера только звонил, сказал, что ее уже несколько дней нет в редакции... А до этого, якобы, она усердно занималась твоими поисками в церкви «Благодать и спасение». Так что это и не Строкова вовсе, а благородная жертва общества «Коза ностра»!..
— Ах, я болван! — вскричал Сашка, хлопая себя по лбу, — Ведь это ее, Марину, видел я в психушке!..
— Похоже, обоим вам там и место! — констатировала Светлана Андреевна.
Оставив бритье, Сашка спешно стал одеваться.
Тревога мужа по поводу Марины Строковой не ускользнула от ревнивого ока Светланы Андреевны. Она хладнокровно понаблюдала за ним, потом уперла руки в бока и решительно загородила Сашке путь.
— Куда, Федя? — спокойно спросила она, когда муж направился к двери.
— Как, куда? — искренне удивился тот, — В редакцию, разумеется! Марину надо спасать, как ты считаешь?
— Ах, Марину? Шлюху твою подзаборную?
— Светлана! — с укором произнес Сашка, — Ты опять за свое?
— Не опять, а снова! — вспылила Светлана Андреевна, — Сколько можно?!..
— Ну, хорошо, — сдался Сашка, — что я сделал плохого?
— Ах, ничего? Зачем тебе нужна эта Марина? Почему из-за нее ты так ж... дерешь? — и Светлана Андреевна, что было ей в высшей степени присуще, перешла на крепкие русские выражения. Сашка всю жизнь безуспешно боролся с этой неискоренимой привычкой жены. С этой целью он даже прибегал к радикальным средствам: привел из Москвы толковый словарь «Русский мат» и пригласил в гости поэта Гришу Свертко, который слыл известным матерщинником и начинал «выражаться» сразу же после слова «Здравствуйте!» Бесполезно! Словарь Светлана не стала даже листать, а Свертко выставила за порог, немало подивившись его некультурности в гостях...
Убедившись, что и теперь ему не найти веских аргументов, чтобы урезонить жену, Сашка спешно нырнул в дверь и захлопнул ее с обратной стороны.
Трамвайчик, на боку которого красовалась надпись: «Голосуйте за меня! Кобылин...» быстро домчал Сашку до ь редакции газеты «Слово правды». Взбираясь по крутой лесенке наверх, он отметил про себя, что волнуется. Как давно, кажется, он не был здесь, не поднимался по этим ступенькам. Хотя то, что тянулось вечностью на самом деле уместилось в какой-нибудь полуторанедельный срок. Обычно в небольшом коридорчике у окна кучковались курильщики и тогда посетитель не оставался незамеченным. Сегодня их не было, вот почему появление редактора практически для всех членов редакции стало громом с ясного неба.
Дубадаш, сидящий у компьютера, от удивления даже забыл спрятать слегка початую чекушку с самогонкой. Он ошалело уставился на Сашку, словно это был выходец с того света.
— Что? — подмигнул ему Сашка и перефразировал слова известной песни, — Утро начинается... с чекушки?
— С устатку, шеф... — виновато пробормотал Вадик и стал длинно объяснять что-то, но его уже никто не слушал. В комнате как-то разом появились все, облепили Сашку, засыпали вопросами.
— Некогда рассказывать, ребята, девчата, — отмахнулся редактор от сотрудников, — Много чего со мной было... За пять минут всего не расскажешь. Вы лучше скажите мне — где Марина?
Григорий Викторович, которому в основном адресовался вопрос, пожал плечами:
— Не знаем... У нее было предчувствие, что ее украдут эти тетки из церкви... последнюю ночь она провела здесь, в редакции, на пару с этим пьяным идолом! — он кивнул в сторону Вадика, — Но его-то не взяли, а вот Маринка исчезла...
— Лучше бы случилось наоборот! — хохотнул «великий колдун» Квадратов.
— Меня не пропоит ни одна организация, так как у меня свое спасение и своя благодать! — гордо встрепенулся Вадик, — Куда дешевле будет закодировать...
— Ну, да, мы на эту тему даже поэму написали «Вадик в кодировке»! — похвалился Квадратов.
— Не время шутить, — нахмурился Сашка, — дело даже очень серьезное... - Побег и пребывание дома окончательно развеяли последние сомнения. Теперь он помнил все, причем детально, и в строгой хронологии...
— Уж не хочешь ли ты сказать, Дмитрич, что Марина пошла по пути, проторенному тобой?
— Именно это я и хочу сказать, — ответил Сашка, — мало того, убегая из психушки, я видел ее в окне... Теперь-то я точно знаю, что это была Марина.
— Ты побывал в психушке? Но как ты там оказался, расскажи! — посыпались вопросы удивленных до предела сотрудников «Слова правды».
— Не время! — отмахнулся Сашка и, расталкивая людей, прошел в свой кабинет. Кругленький Викторыч, почесывая озадаченно бороду, шаг в шаг следовал за ним.
— Гриша, — обратился к нему Сашка, — ну-ка признайся, как на духу, моими поисками занималась милиция?
— Обижаешь, начальник! — сказал зам, — Конечно!
— Кто конкретно?
— Старший лейтенант Пидорыч и старшина Пассатижин...
— Как им звонить?
Викторыч быстро нашарил в кармане визитку, сунул редактору.
— Вот, пожалуйста...
— Гриша, — сказал Сашка, — пока я буду звонить, ты организуй машину и двух-трех ребят. Мы должны сейчас же ехать в Скотоложино, в психушку. Ментов возьмем с собой. Надо поторопиться. Эх, чует мое сердце, что Шустерман может там нашустрить с нашей Мариной!..
Викторыч хоть и мало что понимал в речи своего начальника, однако главное уяснил. Вскоре редакционная «Волга» стояла у крыльца. Сашка, Викторыч, Квадратов и новенький корреспондент со смешной фамилией Бублик, мало вязавшейся с его долговязой фигурой, нырнули внутрь.
— Сначала к райотделу милиции на Горького, — коротко отдал Сашка распоряжение шоферу, — А потом — прямым ходом в психиатрическую клинику в Скотоложино!..

30
«Ну ты и вляпалась, мадам!» — с упреком сказала себе Марина, впервые в своей жизни оказавшись в психушке. Сначала ей, как особе любознательной, конечно же было интересно. Однако представив, что пребывание здесь может затянуться на неопределенные сроки, молодой женщине стало жутковато.
По крайней мере в том, что с нею никто шутить не намерен, она убедилась уже в церкви «Благодать и спасение», куда ее два дня назад доставили. Марина осторожно потрогала лицо и тело, которые болели от многочисленных побоев, и чуть было не расплакалась от жалости к себе. «Ну что, что теперь делать? Пошевелиться и то больно, не сбежишь...»
В палате, где она находилась, была лишь койка, тумбочка и стул. Ее привезли сюда вчера, поздно вечером, и Марина поняла, что находится в психбольнице. Ее сразу же навестил главный врач — небольшой, лысоватый, с бегающими глазками и закатанными до локтей рукавами еврей со смешной фамилией Шустерман. Увидев его бейджик, Марина по аналогии вспомнила университетского профессора кафедры зарубежной литературы Павермана, который говаривал: « В мировой классике есть три Манна — Томас Манн, Генрих Манн и Паверман». В жизни маннов оказывалось гораздо больше, взять хотя бы этого. Неприятный до омерзения, с какими-то плотоядными, раздевающими глазками, которые так и обшаривают ее тело. Шустерман бодренько похохатывал и задавал нескромные вопросы ( «А вы, дамочка, позвольте спросить, замужняя или как? А мужчины часто вас балуют своим вниманием? А любовники у вас есть?»). Марина отвечала на вопросы ернически и без особой на то охоты. Потом главный врач наконец-то ушел и в палате появилась некая дородная и молчаливая тетка, которая повела пациентку на укол. Остальное Марина помнила плохо: по возвращении из процедурной долго стояла у окна палаты, пока в отделении не погасили свет и она не рухнула на койку. Спалось ей плохо, утром сильно болела голова, очевидно от укола...
Утром ей снова впороли укол, теперь уже в палате, от которого ее бросило сначала в жар, а потом в холод... И теперь она лежала, натянув одеяло до подбородка, клацая зубами и плохо понимая, где она находится и что с нею... В памяти стали возникать какие-то провалы, сознание словно подернулось какой-то тугой и непроницаемой пленкой... Молодая женщина то проваливалась в вязкое колышущееся забытье, то возвращалась в действительность, с трудом цепляясь за малозначительные детали...
В один из таких моментов перед нею возникло лицо главного врача Шустермана, которое виделось ей почему-то как в кривом зеркале — то оно расширялось и было похоже на грушу, то наоборот свертывалось и становилось узким, как детская лопаточка для песка в песочнице...
— Что вам надо? — с трудом ворочая языком пролепетала Марина.
Она вдруг заметила, что Шустерман суетливо расстегивает халат, а глазки его по-бычьи маслянисто блестят. Когда потные волосатые руки врача бесцеремонно полезли ей под юбку, Марина с ужасом все поняла, попыталась крикнуть, но крик получился ватным и застрял где-то в горле. Она кричала и все глубже проваливалась в звенящую, красную пустоту...

*   *   *
Шустерман, воровато оглядываясь, расстегивал брюки, предвкушая, что вот сейчас он в очередной раз удовлетворит с этой молоденькой пациенткой свою чудовищную похоть. Такие ситуации случались уже не раз. Главврач, как вождь какого-нибудь африканского племени, не пропускал ни единой женщины, которая попадала к нему в отделение. Сопротивление заглушалось сильной дозой психотропных средств, а там уже — дело техники... Эта тоже, кажется, потеряла сознание, ну, да это ничего, зато как аппетитно и соблазнительно смотрятся эти бутончики грудей, эти раскинутые на постели ножки...
И вдруг... дверь предательски заскрипела, отлетела от сильного удара задвижка и чей-то холодный и решительный голос произнес:
— А ну-ка в сторону, сволочь! К стене! Живо, или я буду стрелять!
Главный врач как стоял в нелепой позе с расстегнутой ширинкой, так и застыл. Потом медленно, с обезумевшими глазами, подошел к стене и поднял руки. В одно мгновение он понял, что все кончено, он взят с поличным и спорить в данной ситуации бесполезно и бессмысленно.

*   *   *
В город бригада наших героев возвращалась в милицейском газике. Сашка сидел и бережно придерживал закутанную в одеяло Марину, которая после сильнодействующих уколов с трудом приходила в себя. Только в машине она пристально вгляделась в бледное и решительное Сашкино лицо и, узав его, улыбнулась:
—Привет! Где это я? — спросила она.
— Ты — с нами... — ответил Сашка, — Все самое плохое уже позади...
Марина подумала, потом улыбнулась:
- Да-а-а, все как в кино! Очень романтичный момент... Ты - супергерой, благородный рыцарь, освободивший девушку из лап Дракона...
Сашка посмотрел на нее добрыми внимательными глазами:
- Разве это плохо?
- Да уж... В лапах Дракона обычно томятся красавицы... А у меня - такая сногсшибательная рожа! Убойная сила! Ужас! Эти богомолки все испортили...
— Не страшнее бабы Яги, — улыбнулся Сашка и добавил, — Не переживай, замуж мы тебя выдадим...
— Ну-у-у, замуж-то я всегда успею выйти, — ответила совсем в своем репертуаре Марина и игриво добавила, — А пока в мои планы на жизнь замужество совсем не вписывается.... Как-нибудь в другой раз!
Сашка, который то ли услышал последние слова, то ли нет, улыбнулся и сильнее прижал ее худенькое тельце к себе.
На заднем сиденье машины сидели старший лейтенант Пидорыч и Жора Пассатижин. Между ними, в наручниках, — обезумевший от страха главный врач психбольницы. Он, казалось, впал в какой-то ступор: с того самого момента, как его взяли, не произнес ни слова, лишь молчал и безропотно подчинялся работникам милиции.
Коротая дорогу, Пидорыч и Пассатижин негромко переговаривались между собой.
— Ну, вот, кое-что в этом узелке, кажется, развязано, — задумчиво говорил старлей, наблюдая, как за окном «газона» начинают мелькать окраинные многоэтажки города, — хотя меня волнует, что мы никак не доберемся до этих религиозных мракобесов... Как, впрочем, и до партийной кассы Кобылина... Недоказуема их причастность к чему бы то ни было, Пассатижин, слишком умело маскируются, вот в чем вся сложность...
— Товарищ старший лейтенант, дайте время, и мы все поставим на свои места, — убежденно заверил Пассатижин.
— Кто это мы?..
— Вы... и я...
— Не будь столь самонадеянным, старшина, тебе это не идет! — упрекнул Пидорыч.
— А что? — запальчиво возразил Жора, — Взяли же этого зарвавшегося кобеля-медика, значит, возьмем и других. Все это звенья одной цепи, товарищ старший лейтенант. И, дураку понятно, что ставить точку во всей этой истории рано...
— Да, — согласился Пидорыч, снисходительно улыбнувшись, — в этом ты, Пассатижин, пожалуй, прав...
Газик, миновав хитроумную сеть поворотов, въехал в черту города и быстро покатил по улице, направляясь к зданию районного отдела милиции.