ТОМ

                Тому Йорку и Михаилу Максимову.


   Он сидит у окна. Она ходит по комнате, укладывая вещи. Он пытался, было, помочь, но стало ясно, что так она точно что-нибудь забудет. И он сидит у окна, и слушает как она укладывает в сумку вещи, видит её, отражённую в оконном стекле, полупрозрачную, будто она уже наполовину уехала. А за ней, сквозь неё тают, не долетев до земли первые снежинки. Первый снег становящийся последним дождём.
   Иногда вместе с сигаретным дымом он выдыхает названия каких-нибудь предметов. Тех, которыми она пользовалась здесь. Тех, которые могут пригодиться ей там. Он говорит не задумываясь. Его мысли о другом. О том, что «зато он сможет, наконец, спокойно поработать», что завтра репетиция и, возможно, он успеет что-нибудь закончить. Эти мысли тают, оседая на губах словами, не имеющими к тому, о чём он думает никакого отношения. Первый снег становящийся последним дождём:
- Зубная счётка
- Взяла
- Купальник
- М-гм
- Диктафон
- Ага
- Фотоаппарат
- А где он?
- М-м..
   Он поднимается и ищет фотоаппарат, они ищут его вдвоём в этом доме, таком подходящем им по размеру. Дом в Натуральную Величину. Дом, который сейчас стал таким маленьким, так что они всё время оказываются рядом, задевают друг друга, и одни и те же предметы попадают в поле зрения, мешая найти то, что нужно. Дом, который завтра станет таким большим. Всё – кухня и стол, спальня и кровать, шкафы и полки – всё увеличится вдвое, наполовину опустеет. Сейчас дом в масштабе ½. Завтра, да что там – сегодня уже - он вырастет до 2/1. И это жутковатый счёт. И не дай бог к нему привыкнуть за 15 дней (шестнадцать ночей). Адаптироваться. Отмасштабировать.
   Она уходит, убегает, и он вслед, с сумкой и чемоданом, по раскисшим/не замерзшим дорожкам, и шоссе до аэропорта, и хорошо что машин не так много, и парковка, АЭРОПОРТ, и попытка найти билет, и «ты точно ничего не забыла», и «там тоже есть магазины», и «кто её знает, эту Полинезию», и «Позвони как устроишься», и «Это всего две недели», и «Это пятнадцать дней» (и шестнадцать ночей), «зато ты сможешь, наконец, спокойно поработать»,  и «Будь умницей», и «НЕ ЗАБУДЬ О РЫБКАХ!» (уже от турникета, уже оттуда, из воздуха фактически).
  И шоссе от аэропорта, и не «забудь о рыбках», и «будь умницей», и эти шестнадцать ночей (всего две недели), и там тоже есть магазины, хоть бы она позвонила пораньше, и по не замёрзшим/раскисшим дорожкам в дом в масштабе 2/1.
  И пустая ночь. И ни строчки. И пустая кровать как кусок картона и пустое окно как колодец и бесполезный телефон и почему-то вдруг пиво, и сон около пяти утра.
   Пруд очень маленький. Если он замёрзнет – не забудь прорубать лунки. А то они могут задохнутся там, мои рыбки.
   И будильник, и тёплое молоко, и холодный (пока умывался) омлет, и надо ехать в студию (а ведь ни строчки) и бестолковый день когда пиво уже с утра, и все добродушно бездельничают, первый день, и ясно что сегодня ни черта не получится,  и почему-то кофе, и немой телефон, и сухие дорожки и дом,  ещё пустой, но уже почти по размеру, немного великоват, но со светом и музыкой, и почему-то телевизор, и сон в два часа ночи после возни с микроволновкой. 
  И снова будильник, и вчерашняя холодная пицца.  И утро ослепительно ясное. И ослепительно ясное «не забудь о рыбках», и смутное «она не позвонила». И ослепительно ясно: замёрзшие дорожки в темноте (вечером) и на свету (утром!), ещё прошлым утром. И бегом по обледеневшим дорожкам в конец сада, к пруду и воздух как стекло, бесцветный, колючий и бесцветное солнце процарапанное в нём.  И издали кажется что пруд не замёрз – чёрный глаз среди красных и серых ресниц-прутьев сбросишего листву кустарника. И лёд на на пруду достаточно толстый, чтобы по нему ходить «за одну то ночь!» (за две) и достаточно прозрачный (снег так и не выпал) чтобы видеть россыпь белых брюшек вдоль берега на чёрной поверхности воды, точно опавшие ивовые листья вдоль тратуара.
  «И не забудь про моих рыбок» и она будет звонить, и только пробив шесть лунок, он вспомнил о свитере, и о перчатках. И не допитый, слишком горячий чай, и ожидание звонка.
  А в студии все уже собрались и ждут от него чего-то, может быть чуда, а чуда не происходит, ни строчки, он готов просто механически отработать этот день, так что конечно мало–помалу энтузиазм остальных исчезает, но он назло сидит допоздна, пытаясь поймать, ухватить, наверстать.
  И вечером опять шесть лунок, и снег не выпадает (листья вдоль тратуара кажущиеся белыми на чёрном) и ничего не поделать, только лунки, каждое утро и каждый вечер, и может кто-то ещё жив, хотя с какой стати – две ночи… Но раз уж ничего не изменить, но слово давал – каждый день, если пруд замёрзнет. Шесть лунок. Утром и вечером. И «Ты не забыл о рыбках?», «Нет, как я мог!». Как он может сказать про серо-серибристые листья вдоль тратуара, он ведь и не забыл – шесть лунок два раза в день, четырнадцать дней в неделю (минус две ночи), но как сказать. И каждое утро и каждый вечер, пока не пока не вернётся загоревшая за четырнадцать дней (за шестнадцать ночей ни строчки, две недели впустую) но спасибо за этот рассказ.