Сомнения

И вот приспичило ей отправиться в театр. Сроду такого не бывало. Пришли, сидим. Скукотища, думаю, будет смертная. Какие-нибудь, как всегда, герои в идиотских мас-ках, как в прошлый раз.
Ну нет, все аккуратно: занавес, музыка. И актеры – почти как мы, вроде как люди обычные. Прозевал я начало: все думал, как к фляжке приложиться, чтобы она не заметила. Когда понял, что ничего не выйдет, действие уже вовсю развернулось.
Что-то они на сцене не поделили, куда-то он бабу свою тащит, а она кричит: «Я не оставлю своего сына!» – и молнии на заднике сверкают.
У меня тоже детей много.
Стоит этот брошенный, одиноко так, а эта парочка за кулисы медленно на липовом пароходике отъезжает.
Вспомнилось мне, как мы из Японии так же в Австралию ехали. Стоял сыночек мой на пристани, кричал что-то…
А этот ей в дороге все какие-то капельки подсовывает, она их пьет, не глядя – женщина, что взять-то.
Тут бац – перерыв, антракт называется. Раньше такого в театрах не было. Вообще ничего не было – буфетов, пива разливного. Жизнь не стоит на месте. Одни мы стоим.
Моя зазевалась, и хватанул я из фляжечки-то.
Дали третий звонок, опять действие пошло.
Один их сынок в какую-то контору сыскную подался, чтобы вычислить, куда они подевались. А там уж навычисляли. Что мотаются они Бог знает с какого времени по всему свету («На нас похоже», - мелькнуло у меня), что везде живут лет по тридцать, детей рожают, а потом оттуда линяют («Ну точно – мы»), что денег у них куры не клюют, все старыми вещами приторговывают («А что в них старого, лет двести назад и куплены на толкучке»).
Установил он, куда они теперь запропастились («Ага, а нас-то поди, найди»), и поехал туда. В каком-то захолустье сыскал. «Здравствуйте», - говорит, - «зачем же вы так со мной поступили?»
Тут опять антракт. Моя бледная вся стала. «Давай», - говорит, - «уйдем», Я говорю: «Нет уж, больно интересно, и семья у них очень на нашу похожа». А она ныть – «давай уйдем, давай уйдем». Я в спорах обычно отступаю, опасно с ней спорить, но тут как бес вселился – не пойду, говорю, и все тут. Сникла она, только платочек к глазам тянет. На фляжку вообще не реагирует.
Подняли занавес: темно, театральная тетка лежит на диване и плачет. Пришел ее мужик (дурачок, лучше бы пересидел где-нибудь). Тут она ему и выдала.
«Я», - говорит, - «так и знала, что ты меня эликсиром подпаиваешь».
Он ей – «во-первых, ни хрена ты не знала, а во-вторых, это вообще все неправда».
«Нет, правда! Нет, правда! Нет, правда!» - завела шарманку.
В общем, говорит, лучше бы я осталась тогда с Мерлином жить, а еще лучше, у своей дочки Розы, а ты, говорит, жид вечный, так бы и мотался раз в сто лет на мою могилку, как ты мотаешься к своей распрекрасной Лауре.
«Заподло», - говорит, - «втихушку (и красиво так) обрекать на бессмертие».
А он ей – «это, типа, судьба», - и стакан с этой дрянью протягивает.
Смотрит она на него, и я уж не знаю, то ли сейчас по роже съездит, то ли… Не знаю.
Кончился спектакль, едем мы домой, а я все думаю – а если и моя мне капельки какие-то подсовывает. Это же ненормально, наверное, по три тысячи лет жить. А раз в пятьдесят лет, только обживешься на новом месте, детей, внуков заведешь – собирайся, поехали. Спорить с ней страшно, собираемся все – и на другой конец света. Я языков пятьдесят знаю по-моему, не меньше.
Только вот капелек-то никаких она мне не дает. Таблетки только иногда.
Все равно подозрительно.
Подъезжаем уж к дому, тут меня мысль и пронзила: «А что если это не она, а теща, карга старая?»