Ходжейли-Волгоград, май 1999

-…Там все поезда куплены на пятнадцать лет вперед!
-Кем куплены?
-Ты действительно, что-ли, идиот?
-Пожалуй, нет. Просто я никогда не был в Средней Азии.
И. Стогоff 

1.
Волею судьбы я был заброшен в небольшой азиатский городок Ходжейли, расположенный в низовьях Амударьи. У меня был рюкзак с вещами, сумка с видеоаппаратурой и, собственно, пожалуй, все. Я бы никогда не оказался здесь, если бы не обстоятельства, вынудившие меня прервать поездку и возвращаться в Москву. Мои коллеги укатили на УАЗике дальше, в Кызылкумы, отбирать геологические пробы, оставив меня в пустынном здании вокзала, лепные карнизы которого облюбовала колония ласточек. Ближайший поезд в Россию был лишь до Волгограда. Ходил он два раза в неделю и как раз отправлялся на следующий вечер. Правда, если верить расписанию, должен был быть еще поезд Душанбе-Москва, но станционный смотритель объяснил, что поезд этот вот уж как три года не ходит. Я сунулся в кассу – билетов там не было. Кассир сказала, что, может, появятся за час до прибытия поезда. А впереди были почти сутки.
Переночевал я  в гостевой комнате при вокзале. Ночью туда пришел спать местный дежурный милиционер.
–Кто такой? Цель приезда?
Я ответил. В сумке с камерой тихо скреблась маленькая черепашка, которую я подобрал в пустыне в подарок ребенку и милиционер несколько раз вскакивал среди ночи, прислушиваясь к шороху.
На следующий день, чтобы скоротать время, я взял сумку с видеокамерой и отправился на базар. Велика была вероятность того, что камеру украдут из гостиницы. Конечно, безумие своего поступка я осознал уже после, но тогда мне все казалось совершенно безобидным. Я шел по центральной улице, застроенной домами своеобразной архитектуры, являвшей сочетание сталинского ампира и восточного стиля. Базар найти было легко даже без расспросов. У входа живописно стояли, заменявшие грузовые такси вереницы осликов, запряженные в повозки. Я снял их на камеру. Несмотря на весну, базар был забит ранними овощами и фруктами. Цены были такие, что по цене московского пучка можно было купить пол-охапки зеленого лука. Я мысленно прикинул прибыль с этой охапки.
«Да,– думаю, – наверное, не все так легко. Довези его еще, этот лук до Москвы. За морем телушка пол-ушка, как говорится...».
И горы зеленого лука запечатлел на камеру.
Я попал в мебельные ряды. Продавались деревянные сундуки, грубо раскрашенные краской, и обитые жестью, эдакая имитация под золото. Про себя я улыбался при виде детских кроваток-качалок – у нас такие можно найти, наверное, где-нибудь в глуши, в деревнях. Развал с автомобильными запчастями напоминал пункт по приему металлолома. Один старик продавал кастрюли кустарного производства. На ценниках было нацарапано: «каструл», «каструлка» и на самой маленькой – «каструлечка».
Затем начались фруктово-овощные ряды. Я свернул туда – потянулись живописные вереницы продавцов с пряностями и сухофруктами. Снял на камеру и их.

2.
Я даже не сообразил сразу, что произошло. Из-за прилавка с пряностями, который я снимал на видео, вышли двое торговцев и стали отбирать у меня камеру.
–Ты зачем снимаешь?– говорит один.
–А что, нельзя снимать?
–Разрешение нужно.
–Какое еще разрешение?– я опешил, но повеяло каким-то холодком.
–Пошли, сейчас узнаешь,– один подтолкнул меня сзади, другой взял за локоть.
Они привели меня в отделение милиции при базаре и сдали оперативнику – молодому узбеку в гражданской одежде.
«Вот,– думаю,– прямо по сценарию тридцатых годов».
Оперативник с интересом посмотрел на меня:
–Ты кто такой?
Я назвался, объяснил, что в командировке, показал удостоверение. Тот изучил удостоверение и вернул его мне:
–Ты не должен здесь находиться, у тебя в Ташкент командировка.
–Я уже возвращаюсь,– говорю,– а здесь проездом.
–Вот и надо было ехать из Ташкента до Москвы.
Понятно было, что это была подготовка почвы для вымогательства. Оперативник посмотрел на камеру. Восточный народ любит такие штучки – когда все блестит, много кнопок. И им кажется несправедливым, что ты обладаешь этим, а они – нет.
–Что ты снимал на камеру?
–Вот, базар снимал, – ответил я.
–Зачем ты снимал? А вдруг ты террорист и хочешь взорвать? Ты кто по национальности?– вдруг спросил он.
Нужно сказать, что внешность моя неким образом интернациональна. В Туркмении меня принимали за узбека, в Киргизии – за таджика, в Праге – за итальянца, в Болгарии, самой собой разумеется, – за турка. Как-то в одном рудничном азербайджанском поселке мы зашли в книжный магазин. Продавщица, глянув на меня, достала из-под прилавка дефицитные книги. Тогда еще был дефицит хороших книг.
–Тебе мы продадим, ты наш.
Теперь моя национальность, никак не укладывающаяся в здешний узбекско-казахский облик, заинтересовала этого местного копа.
–Ты знаешь, что у нас неспокойно, в Ташкенте взрывы?
Про взрывы я слышал. А где сейчас не взрывают? Он посмотрел мой паспорт.
–Значит, из Москвы?
Я кивнул. В разговор встрял один из тех торговцев, который меня сдал:
–В Москве меня последний раз менты ободрали до последней копейки.
Наверное, это служило некоторым руководством к действию. Все это мне очень не нравилось. Я бы отдал всю свою наличность за то, чтобы на моем месте оказались те самые московские милиционеры.
–Включи камеру, покажи, что ты снимал. С самого начала.
Оперативник с интересом смотрел отснятый материал. Я не любил кому-либо показывать свои черновые сюжеты. Это все равно, что рыться в чужих черновиках.
–Что это вы там делаете?– спросил он и дал глазок видоискателя мне.
На кадрах бородатый Пухов расчищал коренной выход пород, подготавливая его для отбора проб.
–Пробы отбираем геологические,– говорю.
Оперативник недоверчиво покачал головой. Похоже, что Пухова с бородой он принял не меньше, чем за ваххабита.
–А может, вы взрывчатку закладываете?
Рядом в кадре действительно стояли ящики из-под аммонала. Такие, и вправду, в большом количестве имеются на многих действующих карьерах.
Это все напоминало зловещие тридцатые годы, когда подобные действия трактовались бы, как рытье тайного хода от Бомбея до Лондона. Этот коп дал понять, какую он видит замечательную логическую связку между отснятыми мною кадрами и взрывами в своей столице. Торговцы, что меня привели, потянулись к камере. Такой спектакль, видать, приключается для них не каждый день. Тот, которого почистили московские блюстители порядка, воскликнул, посмотрев в камеру:
–Э-э, да это же Устюрт! Мы на охоту туда ездим!
Оперативник отстранил его от камеры и продолжил смотреть запись. Потом он вытащил кассету из камеры и стал картинно заворачивать ее в чистый лист бумаги, при этом говоря:
–Кассету и камеру мы у тебя изымаем и передаем дело в прокуратуру.
Рассчитывая на явный психологический эффект, он обмотал кассету бечевкой и опечатал её. Потом сообщил, что поскольку сегодня воскресенье, то дело мое начнут разбирать только завтра, ну, а человек, подозреваемый в государственном преступлении, само собой просто так на свободе ожидать решения прокурора не должен. Понятно, что это был блеф, но кто его знает, что на уме у этого, наделенного местной властью, азиата. Дабы логически завершить досмотр, он прощупал меня всего, нашел под майкой нашейный кошелек.
–Что там?
–Деньги,– говорю.
–Доставай, все показывай, что там есть.
Я достал. Денег, скажем, было не густо. Мелочью там было где-то около 70 долларов, и еще немного узбекских сум. Этого как раз впритык хватало добраться до Москвы. Оперативник посчитал деньги, как ни странно, все мне вернул и стал писать какую-то бумагу. Те двое так и не уходили, оперативник задавал им вопросы, потом попросил их паспорта и переписал данные в свою грамоту. Затем пододвинул лист ко мне:
–Вот, распишись. Переводчика, надеюсь, не надо?
Бумага была написана по-узбекски, причем почерк мало отличался от того, которым был подписан ценник с «каструльками». Кроме моей фамилии и имен этих двух соглядатаев, больше ничего в ней понятно не было. «Кучаси Пушкин» и «кучаси Ленин», видимо, были названиями улиц, где жили понятые. Переименовать улицы в имени Абая или Насреддина у местных властей, похоже, уже не было желания, либо средств. Я отказался подписываться под этой филькиной грамотой.

3.
–Давай, забирай свою камеру, пошли.
С оперативником мы вышли из дежурки на рынок, который продолжал жить своей жизнью, нимало не заботясь о происшедшем. Я понял, как чувствовали в далекие тридцатые годы себя те люди, которых брали прямо на улице, в магазинах или вокзалах. Правда, тогда человек мог еще закричать, привлечь к себе какое-то внимание. Здесь это было бесполезно – все равно не поймут. Мы вступили в одну из грязных и многочисленных махалей, окружающих базар. Оперативник зашел в первый попавшийся дом и, показав свое удостоверение, выгнал из комнаты дремавшего доселе узбека.
–Садись. Дай камеру, я еще раз посмотрю.
Он разорвал опечатанный свёрток и теперь смотрел, видимо, ради любопытства.
–И сколько такая камера стоит?– спросил он.
Это был первый неофициальный вопрос. «Ага, – думаю, – он уже начал копать, чтобы оценить размер взятки».
–Камера не моя, я взял у знакомых. Плохо будет, если она пропадет.
Оперативник понятливо закивал головой и с интересом крутил в руках уже весьма потрепанную «соньку». Все равно, для него эта камера оставалась красивой игрушкой, которую есть возможность подержать в руках. Потом он стал задавать отстраненные вопросы: про семью,  про детей, про то, где я живу и кем работаю. В общем, был он неплохим психологом.
Не выдержав напряженности, я сделал стратегическую ошибку – первым заговорил о взятке. Я сказал ему что-то нейтральное, что вот за такие труды я бы мог его отблагодарить. С условием, что доберусь до вокзала в целости и сохранности и что меня больше никто не тронет. Он насторожился:
–Ты мне что, хочешь предложить деньги? Я разве похож на человека, который берет взятки?
Он оказался неплохим дипломатом. Видимо, по части вымогания он успел приобрести большой опыт, работая на рынке. То есть, он добился того, что взятку первым предложил я.
–И сколько ты хочешь дать?– спросил он не без интереса.
Я назвал 10 долларов.
–Это сколько будет в наших сумах? Столько-то ведь, да?
Он назвал цифру в сумах, исчислявшуюся в несколько десятков тысяч, что было на порядок больше средней месячной зарплаты в окрестных кишлаках.
–И ты считаешь, что это те деньги, которые я возьму?
Милиционер хитро и искусно управлял диалогом. Ведь собственно, это был уже процесс торговли, неотъемлемая часть любого восточного базара. Неважно, за что ты торгуешься – за мешок картошки, ведро абрикосов, или за размер взятки.
–Ты сам видел, сколько у меня денег. Я много все равно не смогу дать.
Я перешел с ним на «ты». Обстановка была уже давно неофициальная.
–Давай хотя бы двадцать.
О, у этого узбекского полисмена воистину разгорелся аппетит.
–Мне еще до Москвы нужно доехать. Самое большее – пятнадцать.
Тот продолжал вертеть, улыбаясь, камеру в руках. Потом опять посмотрел какой-то сюжет. Словно ребенок, он никак не мог наиграться с этой игрушкой. Затем вдруг встал и протянул мне камеру:
–На, забирай свою камеру и уходи.
Я слегка не понял поворота событий.
–Все, я сказал, бери камеру, укладывай ее и уходи. Ты свободен.
Я пожал плечами и стал укладывать камеру. Он стоял и смотрел. Когда все было готово, мне вдруг почему-то стало жалко это парня. Наверное, у него тоже семья. Собственно, плохого он мне ничего не сделал. Просто исполнял свой долг.
–Слушай, говорю я ему.– Давай, раз так, я тебе дам немного денег. Ты ведь так долго сидел со мной.
Он кивнул головой.
–Сколько тебе дать?
–Ну, смотри сам, сколько совесть позволит.
Я протянул ему пятидолларовую бумажку.
–Так ты же говорил, что дашь пятнадцать.
Мне уже был жалко расставаться с означенной суммой. Вот он, думаю, вот кульминационный базарный момент. Цифру можно называть любую, но реальной ценой будет та, которую ты заплатишь. Я протянул ему еще пятидолларовую бумажку. Потом извлек из кошелька еще один мятый доллар и передал ему в качестве довеска. Оперативник торговаться больше не стал. Один доллар он поделит, наверное, между двумя продавцами сухофруктов, которые меня сдали. На прощание он пожал руку.
–Извини,– говорит,– брат. Сам понимаешь, работа такая.
Я кивнул головой. Понимаю.
–Давай, удачно тебе до дома добраться. На вокзале тебя никто не тронет.
–Буду надеяться. Спасибо.
4.
Я вернулся на вокзал и решил уже из гостевой комнаты никуда не выходить. Правда, выполз оттуда все же один раз – за билетом. Вокруг окошечка уже гудела азиатская толпа человек в двадцать. Каждый считал своим долгом взять билет первым и тянул свой паспорт. Поэтому толпа у касс чем-то напоминала партсобрание канувших в лету времен. К этому времени зал заполнили многочисленные местные челночники с клетчатыми сумками. Вокзальные милиционеры спокойно и целенаправленно делали свой бизнес. Они подходили к очередному челноку, брали у него паспорт и безо всяких объяснений препровождали его в отделение вместе с сумкой. Толпа у билетной кассы вдруг распалась сама собой. Кассир объявила, что билетов нет и не будет. Стоявший рядом парень в стеганом халате сказал, что можно попробовать уехать через проводника. Наверное, так и нужно будет сделать. Оставаться еще на сутки в этом городе мне совсем не хотелось. В зал вышел милиционер в старомодной форме советских времен. Он профессионально выделил меня из толпы, попросил паспорт и, даже не заглянув в него, со словами: «Иди за мной», удалился.
В отделении сидел еще один милиционер, тот, что ночевал в гостевой комнате. Я кивнул ему головой, как старому знакомому: вот меня, дескать, тоже забрали. Тот, что привел меня, внимательно посмотрел мою командировку, правда, причин придраться к ней не нашел, в отличие от своего рыночного коллеги.
–Ты похож на одного из этих,– сказал он то ли в шутку, то ли всерьез, указав на плохие ксерокопии фотографий, по меньшей мере, полусотни террористов, подозреваемых во взрывах. Почти все они были бородатыми. Милиционер был прав. При известном воображении почти любое лицо каждого из этих разбойников можно было сопоставить с моим. С одной лишь разницей, что у меня не было бороды.
–Сколько черепах везешь с собой?
Вопрос стоял так, что не везти черепаху из Узбекистана служило признаком дурного тона.
–Одну всего. Дочке в подарок.
–Ну-ка, покажи,– уже миролюбиво сказал милиционер.
Я открыл боковой карман сумки с камерой. Там царапалась миниатюрная черепашка.
–Они в Красной книге ведь, знаешь? Ну ладно, иди.
В отделение привели очередного челночника.
5.
Наконец подошел поезд. К этому событию долго и тщательно готовились как милиционеры, так и пассажиры. Поскольку поезд был набит битком, то двери вагонов в принципе не открывались. Милиционеры бегали и сдергивали мешочников, пытавшихся влезть в окна. Задолго до прихода поезда с другой стороны рельсов расположилась пестрая толпа аборигенов, сидевших на корточках рядом со своими баулами. Я не сразу разгадал их стратегический замысел. Когда подошел поезд, они стали атаковать его с другой стороны. Я чувствовал, что надвигается перспектива провести на этом вокзале еще сутки. Тут рядом оказался знакомый уже вокзальный милиционер, вытаскивающий из окна очередного мешочника.
–Помогите мне сесть, а то следующая ваша смена точно меня заберет за бродяжничество.
Полисмен оказался отзывчивым. Он крикнул что-то по-узбекски проводнику, который имел неосторожность приоткрыть дверь вагона. Милиционер буквально впихнул меня туда. Дверь тут же захлопнулась, отсекнувши устремившийся внутрь поток восточных челноков.
На тесной площадке вагона вместе со мной ехало еще человек восемь. До потолка громоздились мешки с тем самым зеленым луком, занимая почти треть пространства. На каждой станции поезд с боем брали местные милиционеры. Они с грохотом требовали открыть дверь вагона, тут же устремлялись к проводникам, требуя с них положенную мзду за перегруз. Почти все эти команды считали почему-то своим долгом проверить именно мой паспорт. На одной станции проводники не пустили милиционеров в вагон. Те кричали, потрясая кулаками, очевидно, обещая им на обратном пути не самый ласковый прием. К ночи мало-помалу все утряслось и те, кто ехал в тамбуре, смогли сходить в туалет и даже попить чай. Скрючившись, я сидел на своем рюкзаке. Рядом расположились две апушки – местные женщины, они угостили меня лепешками, достав их из связанного узелком цветастого платка. Кто-то разорвал мешок с луком. Мы ели лепешки с луком и запивали зеленым чаем. Апушки потом легли спать, как-то хитро подвернувшись одна под другую, словно кошки, используя имеющийся минимум свободного пространства с максимальной выгодой.

5.
Утром поезд уже ехал по Казахстану. Мешки с луком были выгружены на какой-то пустынной станции. Все, кто ехал на площадке, облегченно вздохнули. Проводники стали собирать плату за проезд. Поскольку вагон был купейный, они хотели взять с меня плату по цене купейного, несмотря на то, что спать мне пришлось на площадке, сидя на рюкзаке. Я отдал им лишь половину этой суммы, проводники возражать не стали. В Атырау весь вагон дружно закупил рыбу. Я тоже поддался этой массовой акции. Полуметровый копченый змееголов стоил что-то около двух долларов. За окном, в степной дали, на фоне розового закатного неба, пылали газовые факелы. Вторую ночь я провел так же, сидя на рюкзаке. Но количество левых пассажиров уже как-то убавилось и я ехал не в предбаннике вагона, а в коридоре.
Поздно вечером подъехали к российской границе. Я с облегчением вздохнул. В вагон зашли наши, родные милиционеры. Они бегло посмотрели на забитые купе и со словами «все ясно, колхоз» удалились с проводниками в купе переговоров. Один из милиционеров посветил фонарем на меня.
–Документы!
Я показал паспорт. Подошел другой:
–Кто это?
–Не видишь разве?– он показал тому страничку с моей фамилией и фотографией.– Хохол с еврейской мордой.
Я не стал особо возмущаться такому обращению. Из окна тянуло прохладой с полынным запахом нашей уже степи.

Москва, декабрь 2004- январь 2005