Матушка-Ярутушка

                Ф а у с т.
Заметил, черный пёс бежит по пашне?
…И, если я не ошибаюсь, пламя
За ним змеится по земле полян?

                В В а г н е р
Не вижу. Просто пудель перед нами,
А этот след – оптический обман.
И.В. Гёте. «Фауст». ч.1.
(перевод Б. Пастернака)
1.
В тесной печурке весело горел огонь. Снаружи завывал ветер, дождь вперемешку со снегом хлестал в окна. От мокрой одежды, разложенной вокруг, шел пар. Хозяин избушки, обходчик ветки газопровода, встал и зачерпнул кружкой брагу из алюминиевого бидона. Он и до нашего-то прихода был уже хорош.
– Погодка-то сегодня, а?  В такую погоду с тропы уведет, и поминай, как звали. На Ярутате , Яруте то бишь нашей, если уже непогода –так все, пропал, считай что,- говорил обходчик заплетающимся языком.
Он сделал глоток браги, отставил кружку в сторону и неверной походкой удалился в соседнюю комнату, минут пять копался и переругивался, видимо, с женой. Потом вынес оттуда большой и тяжелый сверток и стал бережно разворачивать, несмотря на изрядное подпитие.
-Вот она, Ярутушка наша, что  дает. Потому и ласково с ней надо.
Мы с интересом наблюдали, как он что-то разворачивал. И ахнули. В его руках оказался прозрачный, длиной с полметра, без единого закола, без забоев, кристалл кварца.
– Я зову ентот камень «Ёлочкой». Сам с Ярутушки принёс.
Кристалл мог бы стать украшением любого минералогического музея. В нем заключены были хлоритовые присыпки, действительно, напоминающие ёлку. Он удалился и опять и вернулся со следующим образцом.
– А это «Бык». Вон, какие рожки торчат.
Этот являл собой прекрасную друзу горного хрусталя, два кристалла в которой торчали вбок, действительно напоминая рога. Обходчик вынес поочередно все свои ками. Это был характерный тип уральского коллекционера, который хранит свои камни завернутыми в тряпицу, в укромном месте, дает им имена, имеет наивные представления об образовании минералов, но вместе с тем знает толк в качестве образца.
– С этой самой «Елочкой» я шел через перевал, и запуржило - замело. Ничего не видать. Чувствую – с дороги сбился. И взмолился я. – Обходчик отхлебнул опять браги, пока мы с интересом рассматривали его коллекцию. – «Ну, Матушка-Ярутушка, – говорю, – перенеси меня на ту сторону». И с этими словами разошлись тучи, и появился солнечный свет и прямиком осветил мне путь на перевал. А как я перевалил, так опять замело. Нет, точно говорят, нечисто у нас тут, на Ярутушке.
В его рассказе ничего сверхъестественного не было. В любом месте в ненастье можно сбиться, да еще учитывая его пристрастие к браге. Но непогода и обстановка в полутемной избушке настраивали на мистический лад.


2.
– Я вспоминаю, как пришлось ночевать точно в такой же избушке на перевале в Саянах, – таинственно стал рассказывать Пухов, один из моих спутников. Мы с Павлом Витальевичем сделали вид, что с интересом готовы прослушать эту историю, хотя знали ее всю наперед. Но все равно, Пухов – интересный рассказчик. Более того, он сам противник всякой мистики и чертовщины, тем убедительнее звучит его история:
– …Было это в одна тысяча девятьсот …э-э-э-.. – Пухов нарочно потянул, чтобы возбудить интерес к истории. – Так вот, мы были вдвоем с сестрой. И нас предупреждали, чтобы мы постарались пройти перевал до темноты, дабы не останавливаться в избе под перевалом. Нехорошее, говорят, там место. До темноты мы не успели. Пришлось в избе остановиться. Ничего, нормальная изба. Печку растопили. Сестра сидела возле печки вот так же, как и мы. И я ее решил сфотографировать. Ну, понятное дело, снимал с большой экспозицией. Потом спать легли, переночевали, вроде все нормально.
– Ну, и в чем же фокус? –  спросили мы с Пашкой, дабы подогреть страсти. Наш другой спутник, Володя, и обходчик трассы, с интересом обратили взоры на Пухова.
– А в том, –  продолжил Пухов, – что когда я фотографию напечатал, то там появилось лицо какого-то страшного старика на заднем плане. Напечатал другую – опять лицо старика. А на негативе ничего нет…
Несмотря на то, что концовка истории мне была известна, по коже все равно побежали мурашки. Даже обходчик, будучи уже прилично накачанным брагой, и тот слегка протрезвел. Следующую историю рассказал Павел Витальевич:
–Сашку Феофанова знаете?
Мы знающе кивнули. Как же, не знать? Он был одним из лучших знатоков минералов Ильменских копей, прекрасный работник, умница, и в то же время – пьяница. Обычной была картина: вахта Музея, в котором мы тогда работали. Сидит изрядно принявший Саша в телогрейке на голое тело. Толпящиеся рядом экскурсанты с интересом смотрят на него, словно на живой музейный экспонат.
– Так он, когда напивается, говорит, что радио слышит.
– Да ну, ¬– усомнился Пухов, человек непреклонных фактов, - Саша тебе еще и не то расскажет. Он приемник под ухо, небось, кладет.
– Под ухо? –  спросил Павел Витальевич и рассказал следующую историю.
На третьем этаже Музея у нас была рентгеновская комната. В конце рабочего дня Павел Витальевич поднялся туда, чтобы закрыть ее на ключ. В комнате напротив располагалась группа биологов. И вот выходит их начальница, и спрашивает: «Паша, а зачем это вы дверь железом оббили – чтобы радиация не проникала или чтобы вашу аппаратуру не украли?». Пашка уже не помнит, что он ответил на столь дурацкий вопрос. Он быстро спустился вниз, чтобы сдать ключ и бежать на автобус. А внизу уже до боли знакомая картина. Сидит пьяный Саня, увидел Пашу и спрашивает его заплетающимся языком: «Паша, так зачем вы все-таки дверь железом оббили – чтобы радиация не проникала или чтобы вашу аппаратуру не украли?».
– Понимаете,- закончил Пашка, –  слово в слово повторил то, что я за полминуты до этого сказал той дуре с третьего этажа. А сам-то ведь Саня еле языком ворочал при этом. Я так остолбенел, что и на автобус опоздал, пришлось следующего целый час ждать. Так вот, потом он мне и рассказывал, что радио слышит, когда пьяный.
За окном еще сильнее захлестал дождь.
– Не прилетят за вами в такую погоду, - сказал обходчик, зачерпывая очередную кружку. – Эх, Ярута-Ярутушка. ¬Ну, давай, милая, за тебя.
Обходчик отхлебнул опять и закусил горстью брусники. В разговор вступил молчавший до сих пор Володя, биолог по профессии. Он всегда мечтал побывать на Приполярном Урале и потому охотно согласился поехать с нами в качестве рабочего. Всю свою сознательную жизнь Володя занимался рысью. Одному заезжему иностранцу, тоже занимавшемуся рысями, Володя показывал как-то свои материалы. Увидев фотографию с надписью  «Экскремент № 1654», тот был сражен наповал. Не ожидал, видимо, такого количества изученных экскрементов. Володя мог кричать по-рысьи, причем хитрая, осторожная рысь выходила на него без всякой опаски. А когда он желал показать, как рысь хватает оленя, то мертвой хваткой вцеплялся в затылок собеседника, поясняя при этом, что олень умирает не из-за сломленной шеи, а от разрыва сердца. Состояние собеседника при этом, видимо, было близко к состоянию оленя.
-А как, по-вашему, рыси между собой общаются, знаете? Поймал, скажем, папаша зайца, весь день его выслеживал, лежа на снегу. А мамаша с рысятами уже тут как тут. А до этого они сидели, между прочим, за несколько километров, чтобы не вспугнуть зайца. Так оказывается, они общаются инфразвуком. Теперь это, благодаря мне, установленный факт. Тут уж, как ни крути, сверхъестественного ничего нет.
В довершение Володя предложил крикнуть по-рысьи, но обходчик остановил его – жена его уже спала.

3.
Я вышел из избушки освежиться. Дождь продолжал лить, вдалеке темной нитью тянулся газопровод, приносящий едва не половину национального валового продукта страны. Такой солидный статус этой артерии никак не увязывался с обстановкой избушки, бесконечным проливным дождем пополам со снегом и грязью, которую намесили вокруг труб трактора. Я вернулся. Пухов тем временем рассказывал очередную загадочную историю своим характерным окающим ярославским говором:
– Моя мама – учительница. И одно время, в молодости, она работала в деревне, за несколько километров от нашего дома. И вот идет она поздно зимним вечером через поле вместе с покойной нынче бабушкой, а навстречу им мчится тройка. Мама до сих пор рассказывает подробно, как эта тройка выглядела. И что интересно, для наших мест, в Ярославской области, тройки не принято запрягать. Так вот, мчится тройка на них, бубенцы звонят. А с дороги свернуть никак нельзя – снег глубокий, и бросились они прям в снег  …и тут враз все пропало. Ни тройки, ни саней, ни бубенцов. Но, что самое удивительное – и следов то никаких…
Мы с Павлом Витальевичем эту историю слышали тоже не раз, но тем не менее, за душу она брала: и бабушке, и маме - обеим привиделась одна и та же тройка.
После этого тема массовых видений была продолжена.
– Раз, на Кольском полуострове, ещё будучи студентами, зимой, – продолжал Пухов,– пошли мы копаться на свежие эвдиалитовые канавы. Подходим ближе, а там мужики – с лопатами, кайлами. Ну, думаем, это местные «самоцветчики», наверное. В общем, народ этот незлобивый, но подойти все же спросить стоит – можно ли на их канавах порыться или нет. Снарядили старшего нашего. Возвращается старший с широко раскрытыми глазами и говорит, что на канавах-то никого нет и не было – снег не тронут. Потом мы сами посмотрели в сторону канав – действительно, никого нет. Подошли поближе - ни одного следа на снегу…
Мы помолчали. В печке уютно трещал огонь. Наступила моя очередь. Я вспомнил историю с довольно трагичным началом, но, к счастью, с хорошим  концом.
– Мои знакомые, любители лазить по скалам, поехали как-то раз в Крым отдыхать на майские праздники. Так вот, все ушли на гору, а одна девушка, Надеждой ее звали, в лагере осталась.
–Днем она заснула и видит странный сон. Вяжет она что-то, хотя с роду никогда не вязала, и в какой-то момент обматывает она петлю …вокруг дерева. А потом опять продолжает вязать. Проснулась оттого, что услышала, как пришли двое ребят. Лица – бледнее не бывает, сами трясутся. Тут же выпили по хорошему стакану водки и закусывать ничем не стали. Потом рассказали, что случилось. Первый из них, Мишка, уже наверх забрался и страхует, другой -  местный скалолаз из Ялты, Данила, еще лезет. Вдруг Данила срывается и оба уже через секунду летят вниз, связанные одной веревкой. Для двухсотметровой стенки шансы практически нулевые. И прямо посреди стены растет арча. Мишка просвистел по одну сторону дерева, Данилка – по другую. Веревка, которая их связывала, зацепилась за дерево и, к счастью, выдержала. Но метров семьдесят пролетели. Как спустились потом, сами уже не помнят. Говорят, когда человек срывается в горах, то чувство страха у него потом притупляется. А Надя потом им этот сон рассказала  и они уже все втроем подивились…
–Вообще же, я снам не удивляюсь,– продолжал я.– Помните, как в прошлом году мне приснилось, что у Веры Львовны мальчик родился?
Вера Львовна - наша лаборантка. Мы были в какой-то очередной поездке, и тут однажды мне снится сон, что Вера Львовна родила мальчика. Я всем рассказал этот сон, чтобы запомнили дату. Приезжаем домой – у Веры, действительно, именно в тот день родился сын. Так что сны – это уже не удивительно. Но не по себе становится, когда ты видишь что-то, а объяснить не можешь.

4.
Утреннее солнце ударило в лицо. Пухов с Павлом Витальевичем еще спали, Володи-же на месте не было. Я вышел из избушки и по глазам резануло ярко-синее небо и нетронутая белизна свежевыпавшего снега. Со стороны поляны за избушкой я услышал какой-то звериный крик. Я пошел туда и увидел чудную картину: стоит на поляне Володя-рысятник,  что-то говорит и медленно при этом шагает, а метрах в тридцати от него сидит рысь. Он идет на нее и рассказывает свою биографию. Я никогда не видел рысь – грациозная пятнистая кошка с кисточками ушей    заворожено смотрела  на него. Я неловко ступил – снег скрипнул, рысь бросила на меня молниеносный взгляд и через мгновение исчезла. Володя обернулся:
– Эх, что же ты рысь спугнул. Мы так замечательно общались. Ну, пошли следы ее хоть посмотрим.
– И экскременты заодно,– пошутил я.
Мы осторожно подошли к кусту, возле которого она сидела мгновение назад. Ни следов, ни тем более, экскрементов не было. Снег был чист и девствен.
– Что за дела, – стал сокрушаться Володя. – Вон ведь заячьи следы петляют, –  и он указал на цепочку следов на краю поляны. – Небось, за зайцем рысь и ходила. Снег ведь хороший выпал. И рысь ведь сидела. А следов нет. Не могло же их засыпать за это мгновение? По воздуху, что ли, она полетела?
Заметим, что Володя был абсолютно трезв – по своим убеждениям он никогда не пьет.
Вдалеке послышался какой-то гул, несравнимый ни с чем гул приближающегося вертолета. И это была уже не мистика, а реальность. Мы помчались будить ребят. Нереальным все оставалось пожалуй, только для Пухова, который даже в вертолете продолжал пребывать в состоянии сна, хоть и сидел с открытыми глазами. Через несколько минут внизу мелькнули пупыри Яруты. А впереди раскинулась необозримым морем синева Восточного Зауралья…

Вместо эпилога.
…Пройдут столетия, а может достаточно будет и нескольких десятков лет, и потомки будут улыбаться наивности моего рассказа, как улыбаемся мы наивности туземцев с берега Миклухо-Маклая, до сих пор воспринимающих каждый корабль с товарами, пристающий к их берегу, ниспосланием верховного божества. Ведь все зависит от нашего уровня знаний. Мы стремимся разложить все явления по полочкам, но когда последняя полочка будет заполнена, то жить, пожалуй, станет неинтересно. И я в какой-то мере удовлетворен, что на наш век еще достаточно хватает загадок и тайн.
В этом рассказе почти все – правда. Почти, потому что мною придуман лишь один эпизод, его просто не хватало для сюжета. Но какой именно, о том умолчу, и дам возможность Вам, уважаемый читатель, выбрать себе ту загадку, которая больше всего понравилась.

Москва , январь 2005