58 Мартовский джаз

Дом №58 по Горовской улице никогда не был обычным. К чудесам на Горовской привыкли, а вот к самым обыкновенным странным совпадениям — не очень. Сами жители дома №58 в совпадения не верили принципиально. Да и совпадением всё то, что там происходило назвать трудно. Просто почти в каждой семье, в этом самом доме, были кот или кошка. Соседи считали это совпадением. Жители дома №58 предпочитали называть это приятной неожиданностью. Всем, с ними несогласным, они предлагали называть это чудом.
Летом к Нелли Францевне (из 6-ой квартиры) приезжал её двоюродный брат — профессор каких-то там потусторонних наук. Пытался убедить Нелли Францевну в том, что само по себе наличие кошек в таких количествах в одном доме чудом быть не может. Максимум — весьма странным совпадением. Но, из солидарности со всеми остальными жителями дома, Нелли Францевна в совпадения не верила. Поэтому, вместо того, чтобы начинать долгий и бессмысленный спор, она совала в руки профессору своего Косиньку:
— Посмотри, какое чудо!
В такой ситуации профессор возразить не мог. Не хотел обижать сестру, да и Косинька сам по себе был весьма веским аргументом. В смысле, весил он весьма порядочно, к тому же считал своим долгом отстаивать мнение хозяйки. Всеми доступными способами. И пусть гостей Кося царапал очень редко, но вот в ботинки им гадил регулярно. Поэтому жители дома №58 обычно к мнению Нелли Францевны старались прислушиваться, особенно, находясь у неё дома.
Олег Павлович из 8-ой квартиры (он часто заходил в гости к Нелли Францевне) предлагал профессору приехать к ним в гости ещё разок — в марте.
— Зачем? — спрашивал профессор.
— Вы приезжайте, сами увидите.
— Что увижу?
— Чудеса.
Надо сказать, что в глубине души в чудеса двоюродный брат Нелли Францевны не верил, хотя и был профессором каких-то потусторонних наук. В университете, где он работал, поговаривали, что все его исследования направлены на то, чтобы всё-таки доказать всему миру, что чудес не бывает. К счастью, вопреки всем его усилиям они всё же иногда случались. Например, в доме №58 по Горовской улице.
Дело в том, что каждый год в марте во дворе по вечерам играл оркестр. Даже, скорее, джаз-бэнд. Для Горовской улицы это уже само по себе было очень необычно. Вообще-то, к странностям дома №58 соседи уже привыкли. Но вот чтобы джаз по вечерам играли коты! Владимир Ростилавович, старый дирижёр (из 11-ой квартиры), утверждал, что если коты предпочитают в марте играть джаз, вместо того, чтобы просто немелодично орать под окнами — мешать им не нужно. Пусть играют. Тем более, что играли они великолепно. Получше некоторых человеческих джаз-бэндов.
Итак, расскажем про всех по порядку. В 1-ой квартире, у Светки, жил кот Батон. Батон был очень большим, очень сильным, очень романтичным и чуть-чуть простоватым. Он был далеко не глуп, но в некоторых жизненных вопросах иногда оказывался наивней котёнка. Зато на саксофоне Батон играл великолепно. Кошечки из соседних дворов заранее занимали места на заборе, чтобы услышать соло Батона, и весь вечер строили коту глазки. Бедный Батон ужасно смущался и про себя благодарил всех сверхъестественных существ за то, что родился таким пушистым: иначе все бы заметили, как сильно он краснеет каждый раз.
Но кое-кто был уверен, что засевшие на заборе мохнатые соблазнительницы ничего не добьются. В 5-ой квартире, у лучшей подруги Светки — Верки, жила очень молодая, но очень предприимчивая кошка Дуська. Она-то точно знала, кто будет гулять с Батоном этой весной. Несмотря на то, что сам Батон об этом пока ешё не догадывался.
Вообще-то Дуську звали Дульсинеей — хозяйка очень любила «Дон Кихота». Вот только на Дульсинею Дуська пока не тянула — мала была ещё. И нахальна. Все дни она гуляла по окрестностям — дворам, подворотням свалкам. Домой приходила только поесть. Или поспать. Или вообще не приходила. За себя постоять могла. Даже самые матёрые соседские коты-хулиганы с Дуськой предпочитали не связываться. И если Дуська решила, что Батон будет с ней — значит, Батон будет с ней.
Но была здесь одна трудность. Сердце Батона было занято уже давно и, похоже, что бесповоротно. Батон любил отварные сосиски, любил больше всего на свете. Казалось, что никто не изгонит эту страсть из его сердца, ведь он даже саксофон бросал, когда слышал заветное «Батон, кушать! Батон, сосиски!» Дуська проклинала бессовестных мужиков, которые готовы пожертвовать любовью ради сосиски, и строила новые коварные планы.
На втором этаже, в 3-ей и 4-ой квартирах жили двоюродные братья — Борик и Славка. У них тоже были коты, тоже братья. Но родные. Котят звали Чук и Гек. Не смейтесь, их действительно так звали. В оркестре Чук и Гек были ударниками. Не социалистического труда, просто ударниками. То есть, играли на ударных инструментах. Коты из соседних дворов в шутку называли их «Safri Duo». Чук и Гек на прозвище не обижались и лупили по своим инструментам ещё громче. Матери Борьки и Славки уже давно грозились выкинуть котят на улицу: им надоели бесконечные репетиции, после которых надо было выметать осколки разбитых ударным трудом тарелок. Шкодить котята не хотели, просто во время репетиций иногда экспериментировали, пытаясь придать новое звучание старым, привычным вещам. Не все вещи попадали в ногу со временем. Или попадали, но недолго выдерживали новые ритмы и мелодии. Обычно Чук и Гек в своё оправдание пищали, что вещь и так морально устарела. Мамы за шкирку выносили котят с кухни и обещали после следующей разбитой тарелки стать немодными и консервативными, то есть попросту выкинуть новые веяния на улицу. Сидя под лестницей, котята осуждали немодность и консервативность и мечтали о мировой культурной революции. О мировой сексуальной революции им мечтать ещё было рано.
Как звали кота, жившего у старого раввина из 9-ой квартиры, никто не знал. Но из уважения все называли его Израилем Яковлевичем. На Израиля Яковлевича кот отзывался, на Изю — никогда. Целыми днями напролёт кот занимался очень важным делом — спал. Иногда просыпался и давал мудрые советы, но никогда не вмешивался со своими советами в чужую жизнь. За это его и уважали.
Во 2-ой квартире своих кошек не было. Зато там был попугай, который целыми днями напролёт, как и Израиль Яковлевич, занимался одним делом. Пусть и не настолько важным. Попугай орал. Вечером он орал, требуя, чтобы хозяева открыли клетку и форточку. Вылетев из клетки, попугай орал в форточку, заказывая песню. Чтобы отвязаться от попугая, коты устраивали концерт по его заявкам, и тогда попугай начинал орать что-то совсем непонятное. Время от времени он затыкался и косился на собравшихся во дворе слушателей, явно ожидая аплодисментов. Аплодисментов попугаю никогда не доставалось, аплодировали котам. Но попугай, сидя на своей форточке, тоже раскланивался. До некоторых пор.
В 8-ой квартире у того самого Олега Павловича жил кот Бегемот. В глубоком детстве его звали совершенно по-другому, но уже тогда он был очень большим и очень чёрным. Потом, когда кот подрос и прочёл «Мастера и Маргариту», он потребовал, чтобы его называли Бегемотом и никак иначе. С ним никто не спорил — Бегемот был слишком примечательной личностью, чтобы с ним спорить. Ведь одновременно с «Мастером и Маргаритой» кот штудировал восточные кошачьи боевые искусства, философскую литературу и кошачью «Камасутру». Поэтому подход он мог найти к кому угодно. Даже к попугаю.
Однажды, во время очередного концерта, попугай опять уселся на форточке и опять принялся орать. Бегемот по-хорошему попросил попугая заткнуться. Попугай орал. Бегемот очень вежливо и всё ещё по-хорошему попросил попугая заткнуться. Попугай орал. Бегемот добрался до окна второго этажа, схватил попугая, спрыгнул обратно, прижал попугая к земле и ещё раз по-хорошему попросил попугая заткнуться. Попугай задумался. Все остальные коты подошли поближе. Израиль Яковлевич проснулся (ради такого дела!) и сказал, что против общественного мнения плыть нельзя — это так же бессмысленно, как и поднимать лапу против ветра. Израиля Яковлевича попугай уважал. Бегемота тоже (попробуй не уважай кого-нибудь, когда он наступил тебе лапой на горло). На всякий случай, попугай спросил, есть ли у него выбор. Попугаю пообещали, что выбор у него будет. Вместе с перспективой. Перспектива одна, но аппетитная, то бишь — суп. Попугай задумался. Робко попытался возразить, что суп из него получится невкусный. Попугаю ответили, что пипл схавает всё. Попугай пообещал впредь согласовывать свои желания с окружающими, после чего ему ещё раз наступили на горло (для профилактики) и выпустили. С тех пор птица разговаривала со всеми тихим, вежливым шёпотом. Птицу даже стали уважать. Конечно, не так, как Израиля Яковлевича или Бегемота, но теперь маленькие котята пресловутое «Попка — дурак!» кричать перестали. Теперь они шептали это друг другу на ушко.
В 12-ой квартире тоже не было своих кошек. Там жила Анастасия Георгиевна, старая учительница. Обычно именно она пристраивала всех котят, которые обязательно появлялись в доме после каждого марта. Котята были уже у всех её учеников, учеников учеников, друзей, друзей друзей, друзей учеников, учеников друзей и просто родственников. В общем, окошачено было уже всё окружение Анастасии Георгиевны. Владимир Ростиславович (тот самый старый дирижёр из 11-ой квартиры) обещал ей помочь: сказал, что будет пристраивать котят в свой оркестр и оркестры друзей.
У самого Владимира Ростиславовича кот уже был, и именно Шурик (так звали кота) обеспечивал весь оркестр нотами. Коты были довольны, а вот Владимир Ростиславович сердился каждый раз, когда обнаруживал копающегося в его бумагах Шурика. В общем, на репетицию Шурик прибегал в слегка встрёпанном состоянии, а из окна 11-ой квартиры доносились раскаты могучего баса Владимира Ростиславовича. Обычно дирижёр предлагал различные способы расправы с «этими горе-музыкантами». В такие минуты коты предпочитали особенно не вслушиваться в его слова — берегли свою хрупкую и ранимую психику. Успокоить Владимира Ростиславовича могла только Анастасия Георгиевна: она обычно звала его с себе на чай с конфетами и просила не сердиться так на милых усатых зверюшек — они ведь просто тянулись к искусству. В этот момент в двери обычно появлялась милая усатая мордочка Шурика, заявляла «Вот именно!» и быстренько спасалась от праведного хозяйского гнева путём прятания под кроватью, откуда его уже никто не мог достать. Ведь в гневе Владимир Ростиславович бывал весьма крут: одним слегка встрёпанным состоянием Шурик обычно не отделывался. Поэтому ни руками, ни шваброй, ни скрипкой кота выудить из-под кровати было невозможно. Кот обычно дожидался, пока Анастасия Георгиевна не войдёт в комнату и не начнёт причитать, чтобы Владимир Ростиславович немедленно встал с холодного пола, пока не простудился. Пока Владимир Ростиславович смиренно поднимался и отряхивался, Шурик выскакивал из-под кровати и убегал во двор. Вслед ему летели тапочки Владимира Ростиславовича и подробное описание того, что будет с котом, если тот посмеет ещё хоть раз рыться в партитуре. Шурик, отбежав на безопасное расстояние, промяучивал «Вот так вот тапком убивают чувства!» и гордо удалялся. К вечеру кот с дирижёром всегда мирились и, устроясь вдвоём в большом уютном кресле, обсуждали какие-то свои мужские вопросы. Анастасия Георгиевна сидела на диванчике и радовалась, смотря на них. Вообще-то, кот и дирижёр обожали друг друга и даже помнили об этом. До следующей репетиции.
В 10-ой квартире у девушки Марианны жила Гризабелла. Просто Марианна в детстве мечтала когда-нибудь спеть в мюзикле. Мечтала Марианна, а имечко кошке досталось. Но кошка была очень довольна, ведь она была единственной Гризабеллой на всю Горовскую улицу. Как должна вести себя настоящая Гризабелла, кошка не знала и, честно говоря, была этому очень рада, потому что могла вести себя так, как хотела, а не так, как обязывало бы её имя. Гризабелла просто была самой собой и считала, что это — величайшее счастье на земле.
В 13-ой квартире, которая вообще-то была не квартирой, а скорее получердачным помещением (если есть полуподвальным помещения, должны быть и получердачные), в общем, в 13-ой квартире жила художница. Сколько ей на самом деле было лет, никто не знал: в разные дни она могла выглядеть и на 14, и на 34. Для удобства считали, что ей около 24-х. Наверное, оно так и было. Вообще, художницы — очень странные существа, не менее странные, чем живущие у них кошки. Кошка художницы была рыжей, как и сама художница, что само по себе уже говорит о многом. Откуда они обе появились, никто не знал: вот просто появились в один прекрасный день в получердачной квартире №13 художница и кошка. Обе стоили друг друга, обе любили слушать кошачий джаз-бэнд. Иногда то одна, то другая высовывались в окно и просили спеть серенаду. Коты смущались — серенад они петь не умели. А кошка и художница улыбались друг другу и садились играть в шахматы.
Конечно, кошачьи концерты понравились не всем и не сразу, и дело даже не в том, что коты не могли спеть серенаду, просто Нелли Францевна полагала, что по вечерам все порядочные коты должны сидеть дома. Она так и заявляла Олегу Павловичу, который конечно же с ней соглашался. Слишком уж угрожающий вид был у Коси, а Олег Павлович обычно приходил в новеньких туфлях. Тем не менее, он не прекращал попыток убедить Нелли Францевну в том, что коты, играющие джаз всё же лучше обыкновенных немузыкальных котов. Тем более, что его Бегемот был в этом оркестре кем-то не ниже главного администратора. По секрету скажу, что Олег Павлович, пусть и не имевший высшего образования, старался произвести впечатление человека начитанного, культурного, понимающего Искусство. В обществе Нелли Францевны он прямо-таки расцветал. Закадрить он хотел Нелли Францевну, вот только не знал, как к этому отнесётся Бегемот. По правде говоря, именно Бегемот был настоящим хозяином 8-ой квартиры, а Олег Павлович вместе со всеми своими стараниями был в неё просто прописан. Но ради счастья Олега Павловича Бегемот был согласен терпеть и Нелли Францевну, и даже Косиньку.
— Кстати, почему Кося? — спрашивал Олег Павлович.
— А это старинное французское имя. Косей его могут называть только самые близкие люди. Для всех остальных он — Консоме!
— Как?
— Консоме! — гордо отвечала Нелли Францевна.
— Простите, но «консоме» — это французский бутерброд! — Олег Павлович говорил очень горячо и очень уверенно, потому что для того чтобы произвести впечатление человека образованного, выучил весь «Словарь иностранных слов».
— Косинька, ты слышал? В твою честь французы назвали бутерброд, Косинька!
Косиньке, по большому счёту было всё равно. Олег Павлович тем временем вспоминал: а может, французский бутерброд — это «канапе», а «консоме» — это суп с яйцом и майонезом. В общем, «консоме» — это что-то очень французское и очень вкусное. Даже если это бутерброд, то бутербродов из Косиньки получится много. Хотя на француза, несмотря на все старания хозяйки, Кося не походил. Морда у него была очень русская и очень сытая.
— Мой Косинька не такой, как все эти невоспитанные бродяги! — тем временем продолжала Нелли Францевна — он хороший котик, он по вечерам под окнами не орёт, правда, милый?
Косинька по вечерам под окнами не орал, даже в марте. Он просто не понимал, зачем это нужно, потому что Косю для его же блага кастрировали в глубоком детстве.
Нелли Францевна один раз уже уговорила Олега Павловича посадить во двор большого и злого пса. Несколько вечеров концертов не было. А потом Бегемот познакомил этого большого и злого с милой овчарочкой из соседнего двора. Котам больше никто не мешал, а через некоторое время Анастасия Георгиевна пристраивала не только, котят, но и щенков.
Вскоре в оркестре появился солист. В 7-ую квартиру, которая до этого пустовала, въехал молодой, перспективный редактор. И, конечно же, у него тоже был кот. Кот был талантлив. И петь он умел. И главное — он умел петь серенады. Бегемот, когда узнал об этом, сразу же пригласил его в оркестр солировать. Сам Бегемот пел очень редко, поэтому в такую находку вцепился всеми лапами. Коты сдружились. Через некоторое время сдружились и редактор с Олегом Павловичем. У молодого редактора было много совершенно замечательных книг. Олег Павлович был в полнейшем восторге: теперь он мог наслаждаться великолепнейшей литературой, до которой молодому редактору не было никакого дела — его от чтения уже просто тошнило. Говорят, что он активно помогал пробиться молодым талантам, поэтому все его почтовые ящики всегда были переполнены. Е-мэйлы редактор читал сам, а вот всей рукописной корреспонденцией занимался кот. Мнение своё о прочитанном кот выражал очень просто: если редактор обнаруживал, что какая-то рукопись дурно пахнет, значит, она совсем никуда не годилась.
В общем, все были счастливы. Только Косинька иногда вечером отрывал свою пушистую попу от подоконника, вставал на задние лапы и голосом великомученика мяучил в форточку:
— Прекратите шуметь! Сколько можно?! Я спать хочу!
На что Израиль Яковлевич открывался один глаз и заявлял, что тот, кто не может спать при любом шуме, не очень-то и устал. После чего переворачивался на другой бок и дремал дальше.
Вот такой джаз-бэнд жил в доме №58 по Горовской улице. С тех пор, как в дом переехал молодой редактор, стало понятно, что джаз-бэнд будет процветать. И ещё стало понятно, что бедный Батон обречён. Кот молодого редактора и кошка художницы с удовольствием по самые ушки вляпались в весёлую Дуськину игру «Соврати Батона!» Что из этого получилось…