Братья

1.

Николай проснулся оттого, что стал накрапывать дождик. Он взглянул вверх и удивился: ещё днём небо было чистым, а сейчас  над головой висела большая чёрная туча. Вокруг потемнело, и овчарка Леди, недовольно ворча, спряталась под навесом. Она смотрела  то на хозяина, то на калитку, нетерпеливо разгребая передними лапами землю.

Первые крупные капли забарабанили по крыше машины, сбили пыль с листьев деревьев, застучали по окнам садового домика. Дождь,  перекрасил в изумрудный цвет серую, истосковавшуюся по влаге растительность.

Николай сложил раскладушку и отнёс её на веранду. Закурил. Этот вечер, осеннее небо и дождь пробудили в нём тяжёлые воспоминания…

И в тот страшный вечер лет пятнадцать  назад сентябрь был тёплым и плаксивым. Дождь лил несколько дней. Земля уже не впитывала воду. На траве, на дороге, в полях стояли лужи. Старенький совхозный самосвал, гружённый кирпичом, медленно полз по неглубокой колее. «Дворники» едва справлялись с потоками, заливающими лобовое стекло. Мотор натужно гудел. Дорога в посёлок, раскисла. И надо же было  свернуть на неё! По грунтовке путь длиннее, а здесь – вот он, дом, рядом, за холмом и лесополосой. Отец понадеялся, что пройдёт. И не в таких переделках бывал! Правда, резина лысая да прицеп пустой болтается, как хвост.

За поворотом дорога шла круто вверх вдоль обрыва. Когда-то здесь был глиняный карьер. Теперь осталась лишь глубокая яма.

Темнело. Под монотонный звук мотора Алексей, братишка двенадцати лет, задремал. Отец включил фары и  перешёл на пониженную передачу.

– Ещё не хватает застрять, – пробурчал он и бросил  Николаю: –  Буди Лёху… Вот дрыхнет… Ему хоть бы хны…

– А? Что? Уже приехали?

Алешка сладко потянулся.

– Скоро. Просыпайся. Подъём крутой. Может, подсобить придётся…

– Толкать, что ли?

– Именно…

Но вот машина забуксовала. Колёса скользили по размокшей глине. Мотор взревел и неожиданно заглох.

– Во, бляха-муха… – Отец вылез из кабины и открыл капот. Стараясь защитить движок от дождя, он навис над ним, упершись ногой о передний бампер, протер контакты проводов, подкачал бензин и крикнул Николаю:

– Крутани стартером!

Но напрасно они гоняли двигатель: старенький аккумулятор разрядился. Гружёная машина стала медленно сползать вниз.

– Сынок, держи руль!

Отец уперся руками в борт, стараясь остановить пятящуюся к пропасти махину, но ноги скользили. Тогда он сорвал с себя куртку и бросил под колесо. Но и это не помогло.

– Крути  влево! Влево!

– А я куда кручу? Она не слушает руля!

– Тормози! Ручником!

Машина сползала к  обрыву. Ещё немного, и прицеп повис над карьером.

– Держись, я  попробую обрубить хвост…

Стараясь сохранить равновесие, отец  рванулся к месту крепления прицепа, но поскользнулся, невольно подталкивая машину вниз. Попытался встать, но, не найдя опору на скользкой глине, упал под колесо.

– Колька, прыгай! – крикнул он, однако было уже поздно. Прицеп провалился в темноту, увлекая за собой машину. Отец не успел даже сообразить, что  произошло. Его расплющило и вдавило в землю.

В этом месте карьер был неглубоким, метров пять. Прицеп упал на дно и был раздавлен гружёной машиной. Кирпич через сорванные с креплений борта разлетелся в разные стороны, круша кузов и остатки прицепа. Но кабина осталась целой, и Николай, ухватившись руками за руль и прижав к спинке сиденья младшего брата, почувствовал только резкий толчок.

– Ты чё? – изо всех сил отталкивая его, закричал Алексей. – Неча делать?!

Николай тщетно пытался открыть дверцу. Потом опустил боковое стекло, но, увидев, что кабина повисла в воздухе, и  чудом сохраняет равновесие, испугался и закричал:

– Батя!

Никто не откликался, только дождь громко стучал по лобовому стеклу и крыше кабины, и что-то шипело в моторе. Переждав некоторое время, Николай всё же приоткрыл дверцу – и полетел вниз на раскисшую от дождя землю, усыпанную кирпичом. За ним – Алексей. Увязая в глиняной жиже, они обошли вздыбленную машину. Отца нигде не было. Ещё не предполагая неладное, огляделись.

– Ни фига себе! – удивился Алешка. – Тут и трактором не вытянешь…

Было темно, небо  заволокло тучами, но ребята хорошо знали эти места. Со дна карьера дорога, петляя  по спирали, выходила как раз на ту, по которой они возвращались домой. Ещё раз осмотревшись, они пошли по колее, угадывая направление. Вскоре оказались на том месте, где всё произошло. Подойдя к краю обрыва, Николай увидел отца. Он лежал, распластанный на мокрой земле, вдавленный в глину,  и смотрел в небо.

Николай вспомнил, как они с братом громко ревели, добираясь домой, как мать с  дедом Фёдором побежали к  карьеру. На следующий день дождь наконец прекратился, но на кладбище мокрая земля налипала на ботинки, и было трудно передвигать ноги…

И чего вдруг нахлынули эти воспоминания? Не потому ли, что тело с непривычки ныло, и ноги гудели так же, как тогда, когда они брели  домой по размокшей дороге, а сердце разрывалось от горя.

Николай бросил окурок и сразу же достал из пачки другую сигарету. «Ну и сигареты делают, сволочи! Как трава! Чтобы накуриться, две нужно выкурить! – подумал он. – Пора, пожалуй. Отвык от работы на земле, устал. И какой дурак назвал это дачей? На даче бы в гамаке лежать, книжку читать! А здесь вкалываешь, как рабыня Изаура. И не дачники мы, а садисты, раз в саду рабствуем! Да и не садисты скорее, а мазохисты, потому что сами себя изнуряем и в том ещё удовольствие ищем. Вот если бы жить здесь… А то приедешь один-два раза в месяц. И кому это нужно?!»

Чёрные тучи тянулись до горизонта. Подумал: «Да… Это всерьёз и надолго. Надо сматывать удочки, а то и  до асфальта не доберусь…»

Потом его мысли выхватили из памяти более свежие воспоминания.

Афганистан. Целыми днями они гонялись за «духами», а  те исчезали, растворялись в тумане, чтобы за пригорком и леском вновь появиться и поливать их  свинцовым дождём. Лежа в какой-то придорожной яме, оставшейся от разрушенного строения, он старался не смотреть на солдата, который уже не нуждался в его помощи. Сколько раз тренировались оборонять колонну, а толку – чуть. Всё повторялось в мельчайших подробностях. И теперь, укрывшись за кирпичной стеной  разрушенного  домика, сержант отстреливался из автомата. Стрелял наугад, отпугивая этих самых «духов» и ворон, которые, громко каркая, перелетали с дерева на дерево.

– Дуй, док, к посадке, я прикрою! – крикнул  сержант. – Скажи командиру, что стреляют вон с того лесочка. Пусть минометами их пощекочет…

Николай  выскочил из ямы и, пригибаясь к земле, побежал к дороге, где догорали подбитые бэтээры. Ротный приказал дать залп по зарослям. Разрывы корёжили металл, срезали, словно веточки, многолетние деревья, разбрасывая вокруг жёлтую каменистую землю. Было непонятно, стреляют ли из тех зарослей кустарника или из одиноко стоящих строений. Для надежности обстреливали и лесок, и домики.  Но вдруг грохот смолк, и наступила ещё более страшная, давящая тишина, заставляющая оглядываться, ожидать подвоха. Прошло десять, двадцать минут – ни одного выстрела. Всё стихло. Тогда командир, с тревогой глядя на Николая, спросил:

– Что там Антонов чешется? Пора уходить, пока не стемнело… Поторопи его, лейтенант…

Николай снова побежал к месту, где только что тщетно старался спасти тяжело раненого солдата. Вот и то место. Только в стене была огромная дыра, а вокруг всё  залито кровью. Автомат валялся рядом. Погибшего солдата привалило землей и кирпичами. Сержант лежал на земле, раскинув руки. Уже остекленевшие глаза его с удивлением смотрели в темнеющее небо.

Потом двумя взводами обследовали  лесок, из которого велась стрельба. Никаких следов. Духи и есть духи…

«И чего  мёртвые любят смотреть в небо?» –  подумал он.

Дождь усиливался. Потушив окурок, Николай прошёл в комнату, переоделся и стал собираться. Подумал: «Нужно попросить Матвеича, чтобы Леди будку починил… А Ленка не любит ездить сюда. Ей возиться в земле не в кайф. А я только здесь и могу отвлечься от проблем, будь они неладны!  Да и думается  лучше».

После института и женитьбы он окончательно стал городским жителем. Домой ездил не часто. Закрутился, поотвык от деревни. Да и у жены не сложились отношения с его матерью. Не привыкшая сюсюкать и показывать свою нежность, мать на  Ленку смотрела исподлобья. Ревновала  к сыну. Как же, повезло девке – такого парня отхватила! А сама из себя ничего не представляет. То ли дело – Надька Семёнова, соседская дочка! Ладная, работящая, уважительная, да и скромная, не то что эта расфуфыренная белоручка… И в кого такая уродилась?! Так нет, окрутила, стреножила рысака своими хитростями! И чем только взяла? Норовом или женскими прелестями? Так  нет этих самых прелестей! Худая, плоская, как доска, да слой  штукатурки на лице! И куда Николай-то глядел? Но… теперь уже поздно рассуждать. Внучке  пятый год…

Николай не осуждал мать, старался, чтобы она с женой реже общалась, наделся, что со временем всё утрясется. Да и не знала мать, что с этой самой Надькой Семёновой  крутили любовь все парни его класса.  Только скучно ему было с ней. Ни поговорить, ни помечтать. Сплошные телесные утехи. Приземленная она какая-то.

В институте у него было любовное приключение. Николай учился в одной группе с Люсей, рыжей хохотушкой. Они  нередко готовились к семинарским занятиям вместе. Однажды Люсины родители куда-то уехали, и он остался у неё. Выпили бутылку вина. Приятная легкость наполнила его. Инициативу взяла на себя Люся… Так получилось, что после той ночи она перестала замечать Николая и всё своё внимание переключила на Валерку Никифорова из параллельной группы. Николай не мог понять причины, долго переживал, даже пристрастился к вину. Во хмелю пытался выяснить, что произошло, чем он так провинился. Но Люська только улыбалась:

– Нет, Колюня! Ты не моя половинка. И не нужно больше об этом!

Эта  история  надолго  отвратила  его от женщин. И много времени спустя появилась Лена.

Когда он выехал на шоссе, было уже совсем темно. Встречные машины, слепя фарами, мчались в ночь.

Впереди шла огромная фура на приличной скорости, сея брызги,  мешая проезду. Николай пристроился сзади и, не теряя из виду  красных огоньков,  старался не съехать на  раскисшую от дождя обочину. За рулем думалось хорошо.

«Хрен его знает, как выживать в этом бардаке? Хотя Лёшка прав. Нужно не быть идиотом,  не пытаться сохранить девственность, но… противно... Леха говорит, что в этом-то и отличие ведущего от ведомого. Он готов рисковать своим благополучием. Это его дурацкое: «Кто не рискует, тот не пьет шампанского»! Обалдуй хренов! Фермер! Впрочем, ему можно  рассуждать. На земле живёт… »

Потом мысли  Николая перебросились на завтрашний день. Предстояла сложная операция, о которой он думал последнее время. Какое-то шестое чувство  говорило, что нужно отменить её, лучше подготовить больную. «Кстати, понедельник  день тяжёлый, к тому же – тринадцатое! Перенесу-ка я на вторник. Слаба Ведерникова ещё, как муха после аборта. Пусть продолжают капать», – вздохнул он с облегчением.

Подъехав к дому, поставил машину на  стоянку, достал из багажника ведро с яблоками и зашёл в подъезд.

– Слава Богу! Почему так долго? – обрадовалась жена. –  Ужинать будешь?

– Навкалывался, а потом уснул на воздухе. Если бы не дождик, спал бы до сих пор.

Николай прошёл в ванную комнату.

– Ну, ты даешь, Леонов! Я здесь извелась вся. Забыл, какой завтра день?

«Правда, какой завтра день? Черт побери, совсем забыл – годовщина свадьбы! Гости придут. Ох, некстати. Проблема не в том, как начать эту чертову операцию, а в том, как её окончить. Вот дьявол! Ни о чём думать не могу, кроме как об этой Ведерниковой!»

– Лен, а нельзя всё это дело перенести на воскресенье?

– Почему нельзя? Можно. Только я уже звонила Ковалевым и  Вартанянам. А в чём дело?

– Во вторник мне предстоит тяжелая операция.

– Вот и хорошо. Меньше будешь пить, а то в последнее время ты снова стал увлекаться.

– Алкоголика нашла, тоже скажешь…

Тринадцатого, в понедельник, с самого утра  в коридоре толпились родственники. Старик в старомодной полосатой пижаме, шаркая ногами, прошёл в туалет,  бережно неся в руках баночку для анализа  мочи.

В коридоре у столика лаборант брала кровь на анализ. Палатные сестры суетились, приводя в порядок своё хозяйство перед обходом заведующей отделением.

Семён Яковлевич Колобас, дежуривший в эту ночь, с помятым и отёкшим от пьянок лицом, в пижаме и халате, небрежно надетом на голое тело, подошёл к сестринскому посту.

– Шаганэ ты моя, Шаганэ… – пробасил он. – Как там Козлов? После трёх я вырубился. И кто это придумал, что после дежурства нужно ещё ишачить целый день в отделении?!

– Козлов плохо спал, – ответила медсестра. – Всем недоволен, раздражителен. И снотворное его не берёт. Знаете, как говорят у нас в народе? Он как котрац ширеп – поломанный половник.

– Поломанный половник? Это хорошо. Только он к тому же больной.

– Что с того, что больной… – возразила смуглянка Мариам.

–  Он что-то  себе позволил?

– Я не позволила. Он же так нахально меня лапал, когда я налаживала капельницу, что мне хотелось ему дать по физиономии. Кобель проклятый!

– Тоже скажешь, кобель! Нормальный  инстинкт. К красоте всегда хочется прикоснуться.

– Знаю я вас… Прикоснуться!

– Запомни, Мариам-джан, в этом мире богатыми нас делает не то, что мы получаем, а то, что мы отдаём.

– Конечно! А вы, мужики,  так и ждёте, чтобы что-то получить. И одариваете доверчивых цветочками жизни. Сколько у вас клумб-то в городе, цветовод вы наш неугомонный?!

Мариам  ставила отметки в процедурных листах о проделанной работе.

– Ахчи-сырун, зачем же так зло? Разве я тебя чем-нибудь обидел? – доктор заговорил с кавказским акцентом. – Я был бы рад воздать каждому по заслугам, да не всегда в кармане мелочь.

– Вот-вот… Мелочи не хватает. Знаем  мы вас!

А Козлов ваш ночь не спал, а сейчас дрыхнет.

– Вот и хорошо, вот и ладушки! Он – больной, и этим сказано всё! И ничего не случилось, если он тебя и погладил!

– Ну и ну! У вас психология мартовского кота! Только одно на уме! Вон Ниночка, та – альтруистка. Утверждает, что если больному нужно это для  здоровья, она не против.

Семён Яковлевич улыбнулся.

– Вот и хорошо! Ниночка – умница! А ты засохнешь, сберегая свою целомудренность…

Дежурный врач взял листки назначений и стал их просматривать.

Постепенно отделение просыпалось. Врачи разбрелись по палатам. Кого-то на каталке повезли в перевязочную, чтобы успеть до планёрки перевязать, а то потом не пробьёшься.

Сестра-хозяйка ходила по палатам, проверяя качество уборки. Санитарки грохотали ведрами и елозили тряпками по стертому до дыр линолеуму.

– Совещания – самый трудоемкий способ безделья,– ворчал Семён Яковлевич. Опытный хирург, он последнее время сильно пил. Его отец, заслуженный врач, кандидат медицинских наук, возглавлявший это отделение, после того, как сын разошелся с женой,  неожиданно уволился  из  больницы и уехал в Израиль.

А Семён Яковлевич и не расходился вовсе. Просто от него ушла жена, измученная беспробудным пьянством мужа, его похождениями и скандалами. Ушла, забрав дочь,  которую Семён Яковлевич, как ему казалось, любил.

Вообще, он не очень понимал этого слова. Что есть любовь? Всякий раз, когда целовал очередную красотку,  искренне верил, что любил её. Но вскоре чувство исчезало. Всё становилось привычным, обыденным, и он увлекался другой. Со временем  становилось понятным, что это никакая не любовь, а скорее спорт, когда стремишься покорить очередную вершину, взять высоту. Но что он мог поделать с собой?! Бывало, встречая через год-два ту, которую когда-то ласкал, он жалел не её, а себя. Понимал, что лишен возможности глубоко чувствовать, безоглядно любить. Он считал себя обделенным, ущербным и, стараясь не думать об этом,  заглушал тоску водкой.

Ожидая начала планёрки,  Семён Яковлевич стоял у открытого окна в ординаторской и курил.

– Ты чего такой сегодня задумчивый? – спросил Николай, перебирая истории болезни. – Тяжёлая была ночь?

– Да нет…

– Чего же тебе грустить? Высшая категория, свобода действия… С тобой начальство считается…

– Это точно, – отвечая каким-то своим мыслям, согласился Семён Яковлевич. – Лавровый венок на шее – составная часть упряжки.

– Какая  к  черту  упряжка?

–  Он печалится  не только о своих бедах, но и о чужих удачах, – вклинилась в разговор анестезиолог.

– Скажешь тоже! – обиделся Семён Яковлевич. – Нашла завистливого! У меня своего счастья девать некуда!

– Да? Поделись!

– Как же! Нашла инвестора!  Счастье только тогда счастье, когда добываешь его сам!

– Утешил! Пошли на планёрку, а то императрица нам покажет, кто беден, кто богат.

После пятиминутки Николай предупредил заведующую, что Ведерникову  сегодня оперировать не будет.

– Что случилось? – недовольно спросила Екатерина Андреевна Кружилина.

– Думаю ещё денек прокапать. Уж очень обезвожена.

– Ну, как знаешь. Тогда помойся, поможешь…

– Хорошо. Когда можно мыться? Я хотел бы сегодня раньше слинять.

– А что сегодня за день?

Кружилина не возражала, знала, что, когда необходимо, Леонов, не считаясь со временем, мог сутками не выходить из отделения.

– Годовщина свадьбы…

– Вот так да! И сколько лет, как тебя окольцевали?

– Семь.

– Критический срок.

– Почему?

– По статистике, в это время число разводов увеличивается.

– Это не про меня. У меня дочь растёт. Кстати, её тоже Катей звать.

– Да ну? Вот здорово! Показал  бы тёзку. Сколько ей?

– Пятый год.

– Самый интересный возраст. Ну, добро, после операции можешь быть свободным. А теперь иди мыться. Соловьева возьмем первым. Если повезёт, то объём операции будет не маленький. Ты начинай, а я минут через десять подойду. Нужно срочно главному справку подготовить. Бюрократии  у нас ничуть не меньше, чем в старые добрые времена…

Николай прошёл в оперблок.

Перебросившись несколькими шутками с медсёстрами, он тщательно вымыл руки, облачился в коричневый от частой стерилизации халат. Ему натянули на нос маску, надели перчатки, и он стал к столу. Анестезиолог ввела больного в наркоз. Операционная сестра недовольно  взглянула на Николая: «А где сама?»

– Сейчас подойдет. Сказала, чтобы начинали.

Но стоило Николаю вскрыть брюшную полость, как всё стало ясно. Большой операции не будет. Брюшина и печень поражены метастазами.

«Хреново день начинается», – подумал он.

Хозяйкой вошла Екатерина Андреевна. Взглянув в операционную рану, огорчилась:

– Жаль мужика… Вот невезуха. Только на пенсию вышел.

– Жаль… – согласился  Николай.

– Ты вот что, Николаша. Заканчивай. И Зайцеву ампутацию стопы сделаешь без меня. А я пойду писать чертову справку.

– Зайцеву?

– Ему, бедолаге. Сахарный диабет. Чекрыжим его, как обрезку делаем, а толку – чуть.

– Вы бы его к дельному эндокринологу направили.

– Умник. Направляла. Но он – учитель. Что с него взять? Хищники даром не лечат, да и препараты таких денег стоят, что никакой зарплаты не хватит. Но, конечно же, попробую что-то сделать…

Она взглянула на больного, вздохнула и вышла. Операционная сестра заметила:

– Думали выходной устроить? Чего свою-то не берёте?

– Не готова ещё. Боюсь, чтобы на столе не осталась… А стопу мы быстренько отчекрыжим, не боись…

Николай оставил  дренажи  и резиновые трубки в брюшной полости, взял для биопсии несколько мелких, с просяное зернышко, кусочков ткани и зашил рану.

Зайцева оперировали под спинномозговой анестезией. Слишком слабое у него сердце.

После операции подошёл в палату  к Ведерниковой. Палатная  налаживала капельницу.

– Сколько прокапала?

– Пол-литра физиологии и гемодез…

Николай наклонился над больной и, увидев в её глазах немой вопрос, улыбнулся:

– Всё будет хорошо! Нужно ещё немного покапать, подготовить  вас.

Выходя, бросил:

– Вот ещё что: ты снотворные к назначениям добавь. Пусть как следует выспится, а то уж очень переживает.

– Хорошо…

Наконец Николай мог идти домой. Надо было ещё  купить цветы.
2.

Алексей Леонов,  хмурый  рослый мужчина в кирзовых сапогах и грубой брезентовой куртке с капюшоном, шёл по размытой дождём дороге и думал невесёлую думу. Васька Косой так и не возвращает долг. Пора и счетчик включать, да как это сделать, когда с этим Васькой пацанами на речку бегали? За одной партой сидели. Был бы долг небольшим – простил бы, хрен с ним. Но такими деньгами бросаться нельзя: быстро с голой задницей в лужу сядешь.

И какого черта Косой решил, что может сам рулить? Жаба душила: у других получается, а он вроде бы как в примаках должен ходить, по найму работать. Захотелось самостоятельности. А тяму не хватает, везение исчезло, вот и лопухнулся Васёк. Теперь что? Дом у него отбирать? Дом неплохой. Недавно его поставил. Пожалуй, один такой в станице. Трехэтажный, из красного кирпича, крыша черепичная с башенками, забор высоченный, на манер, как в Ростове крутые строят. Только зачем? Его и продать-то будет не просто. Машину отобрать? Так сколько за неё возьмешь?

А Васька ведёт разгульную жизнь, вроде как и долга никакого нет. Пьёт с дружками, разъезжает с городскими на джипах. Куда там! Крутизна! Думает, что городские эти его защитят. Дурак! В деловом мире строгие законы. Долг – святое дело. Не вернул – включили счетчик. Дали срок. Не образумился –  разденут как липку, и иди, жалуйся. Хорошо ещё, что,  когда давал  деньги,  взял  расписку  чин  по  чину. И давал при свидетелях.

Алексей тяжело шагал по лужам и глядел под ноги. Смеркалось. Собаки лаяли, откликаясь на его шаги.

Открывая калитку, щелчком выбросил окурок, взглянул на светящееся окно и вдруг заметил блеск  тонкой проволоки, натянутой поперек тропинки, ведущей к дому. Остановился и внимательно посмотрел: что это за чудеса? Такие  растяжки видел, когда служил в Чечне. Спасло то, что вернулся домой раньше. Потуши маманя свет, и неминуемо  бы наткнулся на растяжку.

Отойдя в сторонку, по мобильному телефону вызвал друзей. Григорий и Иван приехали через несколько минут. Алексей негромко рассказал, что к чему. Иван осторожно обследовал растяжку и обезвредил её. Опытный минёр, он два года занимался этим в Чечне.

– Ни хрена себе! Кто-то всерьёз на тебя зуб точит, – сказал он, разглядывая  безопасное уже взрывное устройство. – Такое сработает – полдома снесёт. Вот уроды!

–  Лёха, кому ты дорогу перешёл?

Григорий, худощавый  мужчина с вихрастым русым чубом и большим орлиным носом, закурил и внимательно осмотрелся.

– Пока не соображу. Зайдем ко мне, покумекаем.

Они вошли в дом, сняли грязную обувь. Их встретила Марья Ильинична, мать Алексея.

– Есть будете? – спросила она.

– Идите, мама, отдыхайте. Нам поговорить нужно. Мы сами что-нибудь сообразим.

Марья Ильинична зевнула и пошла в свою комнату.  Она привыкла,  что  к  сыну приходят  люди. А этих она хорошо знала. Свои, станичные…

Друзья уселись за столом. Алексей из холодильника достал бутылку водки, нарезал ломтиками сало, колбасу, хлеб. Открыл банку соленых огурцов и, оглядывая стол, удовлетворенно сказал:

– Пожалуй, хватит. Не пировать собрались.

Алексей разлил водку и, взглянув в глаза друзьям, не чокаясь, выпил.

– Ума не приложу… Вроде последнее время  ни с кем не конфликтовал… Или пугнуть задумали?

Григорий опрокинул стопку в рот и, не закусывая  и ни на кого не глядя, произнес:

– Сдается мне, это шлейф старых дел, когда мы у Рафа шустрили.

– Да ты что?! Столько времени прошло! Нет, это не его рук дело. Да и чего ему на меня обижаться? Мы разошлись мирно. Я ему ничего не должен. Теперь у меня вполне легальный бизнес. Нет, забудь и выплюнь. Раф здесь ни при делах. И, кроме того,  я знаю Рафа не один год. Он не завистлив, да и с конкурентами нормально общается.

– Да и какие мы ему конкуренты? – поддержал Алексея Иван. – Мы идём разными курсами…

– Разными, – согласился Григорий. – Тогда кто?

Вопрос повис в воздухе.

– Слушай, Леха, а курить здесь можно?

Алексей открыл форточку.

– Кури…

– Нет, это кто-то из местных. Не директор ли совхоза злобу затаил? Как же, фермер долбаный, пытается свои порядки в районе заводить. Накрутил своих  недоумков. Они и сварганили растяжку. Уж очень непрофессионально она была поставлена. Можно было бы замаскировать лучше. Может, пугнуть хотели?

– Не исключено. Только я обычно домой возвращаюсь далеко за полночь. Маманя уже спит. Света бы в окне не было, – хрен увидишь ту растяжку! Так что кто-то хорошо знал мой режим.

– А чего ты сегодня раньше домой пошёл?

– Да заходил к Ваське Косому. Должок  за ним…

– Постой. А Косой не мог?

Алексей  недоуменно посмотрел на Ивана. Потом неуверенно сказал:

– Не думаю. Уж очень явно. И, кроме того, мы в детстве дружбанами были.

– А я его знаю как завистливую и хитрую тварь. Шестерит теперь у городской шушеры. Завистливый и жадный…

– И много он тебе должен?

– Да нет, не может быть…

Алексей не хотел думать, что старый школьный приятель  мог замыслить такое.

– Вполне может. Он – стервятник. Ему ты – камень на дороге. Он давно бы прибрал к рукам район. Ты ему не по зубам. Вот он и пытается тебя прищучить.

– Точно Иван излагает. А по моим сведениям, его пригрел  Раф. Ты напрасно  так  доверчив… Не лопухнись…

– Тем более что время и деньги меняют людей, – Иван заговорил всё более убежденно. – Сначала он был твоим корешом. Потом ваши пути разошлись. Ты полез в гору. А ведь для него ничего так не огорчительно, как твои успехи, новая машина, дело, наконец. Человек он сволочной, это точно. Он шагал по трупам. Ты это знаешь… Да и Раф мог об этом ничего не знать. Самодеятельность Косого. Мне тоже кажется, что Рафу незачем с тобой воевать.

– Так… Приехали… – Алексей ненадолго задумался, подошёл к форточке и тоже закурил, вглядываясь в темноту.

– Слушайте, а странно, что Барс позволил им здесь хозяйничать, – вдруг встрепенулся он.

Друзья переглянулись.

– И правда, его не было слышно.

Алексей набросил куртку и в сопровождении друзей  вышел во двор.

Барс лежал у будки. Глаза  остекленели. Из пасти  пенилась кровянистая жидкость.

– Вот сволочи. Барса отравили… – проговорил Алексей. – Ну, выродки…– и выругался так, как, бывало, ругался в Чечне, когда погибали  друзья.

Он  вырыл яму на краю участка. Потом взял на руки уже остывшее тело собаки, бережно опустил  на дно и засыпал землей. Дома молча  выпили, и Григорий сказал:

– Пора что-то решать.

– Прежде всего, Алексея с этого дня мы будем охранять. Но так, чтобы себя не обнаруживать.

– Это правильно. У тебя пукалка есть?

– Макарова. Для начала хватит. Кроме того, я возьму своих парней, человек пять. А что? Качают мышцы целыми днями. Пусть отрабатывают своё предназначение.

– Хорошо  бы,  чтобы ещё ты  извилины их  удлинял.

– Это ты напрасно. Ребята стреляные.

– И транспортом их обеспечь. Если Алексей куда поедет, вы его будете сопровождать – не явно, так, вроде случайные попутчики.

– Ну, что ж… Не мы первыми начали. Завтра я постараюсь поговорить с этим Косым. – Иван хмуро взглянул на Алексея. – Только ты сюда не вмешивайся. Я за твою безопасность отвечаю.

– Ты осторожней. Его сопровождает всегда пара отморозков.

– Мы тоже не лыком шиты. Возьму я на эту дичь Толяна. Он охотник опытный.  Мне больше никого не нужно. И привезем мы его тёпленьким на полевой стан. Там сейчас никого.

– А проедешь?

– Мой мустанг везде пройдет. Только ты, Леха, к нам ни-ни! Жди звонка. Если это его работа, я его расколю…

На следующее утро к дому Васьки Косого подкатила «Нива», увешанная со всех сторон хромированными трубами и фарами. Двое верзил прошли за калитку.

– Вот суки! Охрана… – Иван грубо выругался. Его машина стояла метрах в двухстах от дома, и он внимательно следил в бинокль, что происходит у ворот.

Через несколько минут ворота открылись, и со двора выехал «Опель» с затемнёнными стеклами. «Нива»  последовала за ним. Выехав из станицы, они направились в город. Иван боялся  потерять их из виду в автомобильных пробках. Но время было раннее, и улицы были пустыми.

Остановились  в глухом переулке у спортивного зала.

– Видимо, качают мышцы, – сказал Иван Анатолию,  молчаливому парню со шрамом на лице. – Ну, с Богом! И помни, оружие применять в крайнем случае. Задача: вывезти Косого на полевой стан второго отделения.

– А что с водилой делать?

– Ничего. За городом вышвырни его из машины. Только мобилу отними. Пока он свяжется со своими, ты будешь далеко. Он тебя не знает. Ты  человек у нас новый, так что действуй, Толян!

Анатолий неслышными шагами, словно тигр, подошёл к «Опелю», без труда открыл дверцу и притаился на заднем сиденье. Иван остался наблюдать за происходящим.

Когда через час к машине подошли Косой и водитель, Иван  приготовился вмешаться. Но они сели на передние сиденья, и «Опель» сорвался с места. «Нива» чуть отстала.

На выезде из города на посту ГАИ «Ниву» остановили. Это сработал Фёдор, дружок Ивана. Он неспешно проверял документы водителя, осматривал багажник.

– Что за дела, начальник? Кого ищешь? – спросил верзила у сержанта.

– «Ниву» угнали. По описанию – похожа. Надо бы номера сверить…

– Да ты что, начальник?! Мы опоздаем на важное дело…

– Ну, что ж. Езжайте. Счастливого пути!

Сержант козырнул, но документы не торопился отдавать.

– Документы! – напомнил ему водитель.

– Да, да. А ну-ка, Серега, подстрахуй, – бросил тот напарнику с автоматом. Тот вскинул автомат и направил его на водителя. – Что это у тебя выпирает за поясом? Оружие?

–  У меня разрешение есть.

–  Лицом к машине! Руки поднять!

Быстрыми натренированными движениями Федор вытащил из-за пояса пистолет, обыскал, потом  так же поступил с сидящим в машине  напарником. И у того оказался револьвер.

– Так, птенчики вы мои ненаглядные. Предьявите-ка  разрешение на ношение оружия!

– Не носим мы его… Начальник, отпусти. Мы хорошо заплатим…

– Напрасно ты так… Думаешь, если мент, так обязательно продажный?..

– Хорошо заплатим. Штуку баксов!

– Ты меня не понял!

Федор ловким движением надел на него наручники. То же самое сделал  Сергей с другим бандитом.

– Так-то лучше.

Он по рации связался с начальством, и вскоре их увезли в отделение, а машину отогнали на штрафную площадку.

А в это время Анатолий выполнил свою часть плана. После того, как машина выехала за город и свернула на шоссе к станице, он, словно пружина, приподнялся, уперев дулом пистолета в спину Косого.

– Молчать и не дергаться! Пристрелю паскуду!

Ошарашенный Косой втянул голову и молчал. От неожиданности  шофер резко нажал на тормоза.

– И это правильно! Выходим! Только без глупостей. Я не промахнусь!

Они вышли из машины.

– Оружие и мобильник! – требовательно бросил водителю Анатолий. Парень молча подал мобильный телефон и нож.

– И это все? – недоверчиво посмотрел на него Анатолий. – Со мной не шути.

– А я не шучу. У меня больше ничего нет.

– Оружие! – повернулся к Косому Анатолий.

– Ты кто такой? – начал было очнувшийся от неожиданности Василий, но удар огромной силы повалил его на землю. Казалось, он на мгновение потерял сознание.

– Оружие! – повторил Анатолий.

– В бардачке, – бросил Косой. – Ты кто такой? – уже другим тоном произнес он.

– Твоя смерть, – грозно сказал Анатолий и скомандовал: – За руль! – Потом, взглянув на водителя, бросил: – А ты прогуляешься пешком. Здесь недалеко!

Косой сел за руль. Анатолий расположился на заднем сиденье.

– Вперёд, – приказал Анатолий, подталкивая пистолетом Василия.

– И куда мы едем? – спросил Косой, понимая, что, если  не убили сразу, значит, этому бугаю что-то от него нужно. Места были  родными, в станице много дружков. Как искорка, вспыхнула надежда.  И куда подевалась эта долбаная  охрана? Кого они охраняют?

Проехав не более двух километров, Анатолий приказал свернуть на полевую дорогу.

– Ты, слышь, не знаю, как тебя! У меня же не джип. Мы застрянем в поле. Куда  едем?

– Не застрянем. Вперед! – приказал Анатолий.

Проехали еще километров пять. У речушки их поджидал джип Ивана. Анатолий приказал остановить машину.

– Выходи! И без шуточек!

– Какие уж шуточки. Вы чего, пацаны? – начал было Косой. Потом, увидев  знакомое лицо станичника, несколько воспрянул духом. – Вот, наконец, начинает проясняться. Это Леонов вас настропалил?

– Кончай разговоры…  Садись-ка в джип…

– А что с его тачкой делать? – спросил Анатолий.

– С горки в речку, – равнодушно проговорил Иван, даже не взглянув на Василия.

– Вы что, мужики?! – испугался Косой. Он понял, что дело серьёзное. – За что? Чего вы хотите?

– Садись и не вякай, – прервал его Иван. – Едем дальше.

Вскоре они приехали на полевой стан: небольшой деревянный вагончик на колесах, стол под навесом, два стареньких брошенных гусеничных трактора – вот и всё. На дворе стояла поздняя осень, и сюда не скоро должны были приехать люди.

По деревянным ступеням зашли в небольшое помещение. В комнатке с двумя окошками стояли стол, грубо сколоченные из тесаных  досок  две  скамейки.  У стола на небольшой тумбочке – стальной сейф. На стене – старый календарь с полуголой девицей.

Василий сел на скамейку, напуганный, растерянный.

– Я знаю, что у меня должок перед Алексеем есть. Так я ему всё верну. Сукой буду, верну с процентами. Разве я когда от него отказывался?

– Этого мы не знаем. У тебя есть должок не только материальный.

Косой напрягся, замолчал, раздумывая, что им  известно. Иван набрал номер Алексея, сказал в трубку:

– Приезжай!

Через полчаса Алексей вошел в вагончик и хмуро взглянул на Василия.

– Сними, Вася, тёмные очки. Здесь тебя все знают. Нечего темнить…

Василий снял очки. Левый глаз сильно косил и  смотрел в  сторону носа.

– И что это за спектакль? – произнес он, стараясь придать голосу твердость. – Неужели нельзя было поговорить иначе? Я что, отказывался от своего долга?

– Нет. Только решил: зачем платить, когда можно  закопать?

Косой побледнел. Алексей попал в точку. Это конец. Василий знал, что Леонов пользовался авторитетом у блатных, когда-то служил с Рафом в Чечне и отличался крутым нравом.

– Откуда ты взял, что это я поставил растяжку?

– А откуда ты знаешь о растяжке? Я ведь не говорил, как ты хотел меня закопать!

Косой понял, что попался.

– Ты не торопись с выводами. Я знал о растяжке. Но ставил её не я. И не я приказывал. Это Раф. Он на тебя давно зуб наточил. Что-то вы с ним не поделили. Не скрою, я подумал, что, если тебя не будет, мне же лучше. Платить долг некому будет. Но не я это задумал. Не я!

– Что ж, может быть, – сказал Алексей. – Только не верю, чтобы Раф такое поручил шушере. Мы с ним разошлись нормально. Он в претензии ко мне не был. Так что подождём. Он приедет, и ты ему это повторишь. А пока посиди, не скучай. И не шали, а то пристрелят, как блудливого пса. Что касается долга, то вместе с Рафом приедет нотариус. Ты отпишешь мне свой дом и всю наличность. И после этого не рассчитаешься.

Алексей  вышел, даже не взглянув на Василия.

Иван пристегнул пленника наручниками к скобе и вышел, закрыв дверь на замок.

Когда стихли шаги, Косой попробовал освободиться. Но при движениях кольцо наручников сжималось туже, врезаясь в кожу, и он запаниковал. «Допрыгался! Пристрелят, точно пристрелят… Головорезы! Нет, не грохнут, пока не оформят  бумаги на дом, землю… Значит, нужно тянуть. Дурак! На что надеялся?! Кого хотел обдурить?!»

Через два часа он услышал звук подъезжающей машины. «Быстро приехал. Бросил все дела. Значит, Лёха с ним продолжает корешевать».

Дверь открылась, и в вагончик вошёл невысокий черноволосый парень в спортивном костюме и кожаной куртке. Толстая  золотая цепь и массивный перстень определяли  статус вошедшего. За ним вошли Алексей и Иван. Они сели на скамейку у стола и молча ждали, что скажет Раф. А тот, взглянув на пленника, бросил  Ивану:

– Сними с него браслеты.

Иван снял наручники. Косой стал растирать затекшие руки, с надеждой глядя на Рафа и понимая, что теперь от него зависит его жизнь.

– Рассказывай, – грозно приказал тот.

– А что рассказывать, в натуре? Помнишь, как ты говорил, что Леха распушил перышки, стал хозяином в районе? Вот я и решил подрезать эти крылышки. Мне казалось, что ты этого хотел…

Раф с омерзением посмотрел на Косого, потом, взглянув на Алексея, бросил:

– Паскуда... Делай с ним, что хочешь…

– Лёха, Раф, да вы что?! Сколько лет вы меня знаете. Разве я скурвился? А промашки? У кого их не бывает?! Пусть Лёха забирает мой дом… Долг верну… сукой буду…  в течение двух недель. Пацаны… Вы что?!

Его никто не слушал. Раф встал, ещё раз взглянул на Косого, и, ни слова больше не проронив, вышел. Иван приоткрыл дверь и пригласил  нотариуса, худощавого лысого мужчину лет сорока пяти. Тот, видимо, привыкший к таким делам, быстро открыл старенький пластмассовый кейс, взял журнал и положил его на стол перед Василием.

– Здесь нужно вам расписаться, – сказал он, стараясь  не смотреть на клиента.

– Да вы что?! Они же меня убьют, как только я подпишу ваши бумаги. Я ничего не буду подписывать!

– Никто вас не собирается убивать. Мне обещали, что, если вы добровольно вернёте долг, вас оставят в покое.

Василий с надеждой посмотрел на Алексея.

– Это правда? Лёха, скажи, это правда?! Я тебе всё отдам  и  уеду  из района. У меня сестра на Алтае живёт. Я туда подамся. Ты только не убивай меня. Запутался я. Мы же с тобой в школе за одной партой сидели! Неужели…

– Кому ты нужен, паскуда! Вернёшь долг – и  не попадайся мне на глаза. Не хочу марать руки, сука поганая. Растяжку поставил, Барса отравил, сука!

Василий молча подписал все бумаги и вопросительно взглянул на Ивана. Нотариус, положив бумаги в кейс, вышел.

– Сроку тебе даю две недели, – сказал Алексей, выходя. –Мы проведём окончательный расчёт, и ты сматываешь удочки. Пошли, Иван!

Косой не верил, что опасность миновала. Он ещё некоторое время сидел за столом в холодном вагончике. Потом встал, прислушался и  осторожно приоткрыл дверь. Серое небо всей тяжестью прижимало к земле. Ветер гнал тучи куда-то на запад. Мелкие брызги висели в воздухе. Оглянувшись и не увидев ничего подозрительного, он ступил на землю и  пошёл в сторону станицы.
3.

После армии Алексей не мог найти работу в родной станице. Однажды его встретил Рафик Гузиев,  с которым около полугода ползал по горам в Чечне, рискуя жизнью у каждого дерева, камня, дома.  Узнав о его злоключениях, предложил войти в свою команду. Молодые спортивные ребята ходили по базару и «собирали дань». Обложили  ею магазины и учреждения. Выколачивали долги с должников.  Алексей приходил домой поздно, ничего матери не рассказывал. Выкладывал  на стол деньги, наливал в кружку молока и пил, как в детстве.

Однажды  его с двумя такими же, как он, парнями забрали в милицию и  дали по году исправительных работ в колонии строгого режима. Вернувшись, Алексей ещё некоторое время  был «в обойме Рафа». Потом решил уходить. Никто его не задерживал, не отговаривал. Парней, готовых на всё, в то время было много.

Раф дал  Алексею немного денег «на обустройство» и, словно извиняясь, заметил:

– Чего уходишь – не знаю. Если обидел – извиняй. Зла на меня не держи. Если буду нужен – свистни… Видел я, что ты не наш… Но хотел как лучше. Будь!

Через некоторое время Алексей решил открыть свое дело. Взял в аренду несколько гектаров земли и засеял тыкву. Потом высококачественные, промытые и высушенные белые семечки сдал и получил прибыль. Но деньги не растратил. Организовал «товарищество», купил немецкое оборудование для маслобойни, а вскоре построил мельницу. Потом, взяв кредит в банке, организовал колбасный цех. А через пару лет смог  расплатиться с долгами и купить кое-какую технику. Шаг за шагом  расширял производство. Собирал команду единомышленников, таких же, как и он, ребят, умеющих работать. Вместе с  Иваном Огневым, Григорием Новиковым, Верой Сергеевой и другими станичниками его товарищество постепенно приобретало черты современного сельхозперерабатывающего предприятия.

Председатель совхоза, бывший хозяин района, привыкший всё держать под контролем, боясь, что Леонов станет выдвигать свою кандидатуру на выборах главы района, стал запугивать его, распространять небылицы, стремясь  опорочить в глазах станичников. Но люди сочувственно относились к трудолюбивому парню. Алексей проявил недюжинные способности организатора. Образования не хватало, но смекалка и настойчивость в достижении цели, доставшиеся ему от отца, обеспечили успех предприятия. Он легко сходился с людьми, был щедр и справедлив, мог на равных вести разговор и с хитрыми воротилами полудикого бизнеса, и с образованными людьми.

Заключив договоры со  многими магазинами в райцентре и в городе, товарищество стало продавать колбасы, муку, подсолнечное масло. К нему потянулись люди. Поверили в его удачливость, в то, что прежняя власть уже не вернётся.

– Михалыч, слышь, Михалыч, – говорил ему дед Никифор, – тебе сторожа нужны?

– Это ещё зачем?

– Вот чудило! Зачем сторожа! Охранять добро! Дальше сховаешь – ближе найдешь! Возьми меня! У меня берданка есть! Рука не дрогнет. Хошь, покажу!

– Да верю я. Приходи завтра в контору, поговорим. У нас Иван Огнев такими делами занимается.

У Ивана была группа накаченных ребят, но они, как и другие, работали кто на мельнице, кто на маслобойне, кто в колбасном цехе…

Однажды к Алексею пришли бритоголовые с целью  склонить «нового русского» к сотрудничеству. Но Алексей объяснил им, что у него индульгенция от всех грехов и освобождение от податей на вечные времена. Не поняли. Попытались поджечь мельницу. После чего двух беспредельщиков пришлось самому отвозить в больницу, где они провалялись с месяц.

С каждым годом рос авторитет Алексея. Но были и завистники.

– Смешно сказать,  Леонов – капиталист хренов! – говорил бывший секретарь партийной организации Степан Петрович Авдеев. – Отец шоферил, а он, вошь паршивая,  из грязи в князи! Сливки снимает. Сельхозпереработка, фу-ты, ну-ты!  Это тебе не в поле горбатить! Вот только откуда деньги взял? Никак бандитские!

Оказавшись не у дел, он критиковал новые порядки и разбрызгивал слюну, когда речь заходила о чьих-то успехах.

Алексей в  споры не ввязывался. Жил с матерью в отчем доме и всё не женился, что вызывало немало разговоров и недоуменных взглядов.

Когда однажды к ним зашла бухгалтер Вера Сергеева. Марья Ильинична подумала, было, что, может, сын скоро и жену в дом приведёт. Но они переговорили у порога, и вскоре девушка ушла. Марья Ильинична недовольно посмотрела на сына и тяжело вздохнула.

– И что вы вздыхаете, маманя? Рано мне пока жениться. Срок не подошёл! Да и строптива  без меры…

– Самый раз!  Чего тебе не хватает? Верка – ладная девка,  работящая, да и не чужая, наша, станичная… Счастье – не конь: хомута на него не наденешь. Я Сергеевых, считай, полвека знаю. Степенные люди, сурьёзные… И хозяйство у них справное…

– Да бросьте вы, маманя! Николай-то когда женился? А вы меня так и норовите скорей спровадить…

– Дурень ты… – улыбнулась Марья Ильинична. – Внуков хочу понянчить! Что толку, что Николай с Ленкой раз в год приезжают? Катька так и не привыкла ко мне! Где это видано, чтобы родная внучка меня Марией Ильиничной кликала. Какая я ей Мария Ильинична?

– Ну, не раз в год… – смущенно сказал Алексей. – Вы же знаете, какая у них в городе жизнь! Вот я завтра буду по делам в городе, – обязательно заеду к ним. Привезу гостинцев. Поедете со мной?

– Нет уж, передай, жду их здесь, в отцовом доме! А то совсем дорогу домой  забыли!

Со временем Алексей стал опытным руководителем многопрофильного хозяйства. Не кутил, деньги не проматывал. Теперь на краю станицы работали лесопилка и небольшой кирпичный завод, благо глина была своя, далеко не возить. В райцентре в две смены работал хлебозавод. С Леоновым считались, к нему прислушивались.

Через неделю после описанных событий в небольшой кабинет Алексея заглянул Григорий. Спросил:

– Лёха, что с тачкой Косого делать?

– Буду продавать. Мне она ни к чему, а мани-мани позарез нужны. Оборотных не хватает. Электричество снова подорожало. На газ нужно переходить, а это денег стоит.

– Я к тому, может, кому из наших предложить? Сколько ты за неё хочешь?

Алексей взглянул на приятеля.

–  Не  темни! Сам хочешь  взять?

– Не! Степану Кожину она приглянулась, но он вряд ли потянет. Не наберёт всю сумму…

– А сколько у него есть?

– Не знаю… Спросить нужно.

– Спроси. Если не хватает немного, пусть берет. Выплатит постепенно.

Григорий собрался  уходить, но Алексей остановил его:

– Сейчас придут Иван, Петр Акимыч, Сергеева. Нужно посоветоваться.

– А я-то с какого бока? Вы – начальство…

– Задержись, – повторил Алексей, – присядь. Газетку почитай… и помолчи. Видишь, сколько бумаг  нужно подписать!

Григорий присел на стул, без интереса взглянул на газеты, разложенные на журнальном столике. Его внимание привлек снимок и подпись под ним: «Сотрудники милиции обезвредили опасных преступников!»

– Во дела! Извини, Лёха, – это же отморозки Косого!

Алексей  кивнул.

– Видел. Помолчи чуток…

Прошло не менее двадцати минут, как в кабинет вошёл Иван. Молча пожал Григорию руку и сел к столу для совещаний. Выпил минеральной воды и взглянул на часы. Было около восьми вечера.

Вскоре в кабинет пришли  остальные.

Алексей, отложив бумаги, произнёс:

– В последнее время несколько изменилась ситуация. Нужно обговорить…

Все молчали. Только Иван встал и вышел из кабинета. Через минуту снова вошёл и сел на место.

– Обострились отношения с местными бандитами. Защищаясь, мы вынуждены были действовать их методами. Васька Косьяненко в счёт долга отдает свой дворец. Мне он не нужен. Его будем продавать. Так что нужно связаться с агентствами по недвижимости…

Он взглянул на Веру. Та  согласно кивнула.

– И вот ещё что, – продолжал Алексей. – Я не убежден, что дружки Косого не будут мстить. Читали в городской сплетнице? Двух его лбов задержали за незаконное ношение оружия.

– Откупятся…

– Вряд ли. В газете прошёл материал. Теперь не так просто… Но я о другом. Необходимо нам быть внимательными…

– Не болтайтесь по злачным местам, – поддержал Алексея Иван, – дело серьёзное… Нужно переждать, притаиться на время…

– Ты не нагнетай… не нагнетай.

– И, кроме того, – не обращая внимания на Григория, продолжал Иван, – я усилил охрану офиса и производств. Эти подонки на всё способны.

– Послушайте, какая пришла в голову мне идея! – Алексей оглядел  сидящих за столом. – А что, если дворец Косьяненко не продавать?

– Слава Богу! Наконец шеф решил жениться! – улыбнулся Григорий.

– А на кой он нам лях? – удивился Петр Акимович Николаев, технолог и первый заместитель Алексея по производству, крепкий седеющий мужчина в сером свитере. – Нам деньги нужны на топливо, на семена. Хотели новый трактор купить…

– Не плачься, не плачься, Акимыч. Тебе всегда не хватает. А идея такая: что, если  организовать переработку овощей, фруктов. Так… небольшой консервный заводик. В городе  с руками оторвут! Тем более  что цены у нас будут божеские, и при этом и себя не обидим?!

– А на какие шиши?

Видно было, как загорелись глаза Петра Акимовича.

– И на сколько тянет эта твоя идея? Нужно оборудование, технологические линии. Да и непросто получить лимит электроэнергии… Или будешь ставить подстанцию? Никаких денег не хватит… Не проще ли строиться в райцентре?

–  Я хочу в станице…

– А где ты будешь брать работников? Или думаешь, что к тебе побегут из совхоза? Тогда не один Косой на тебя начнёт охотиться…

– Рынок… – улыбнулся Алексей. – Конкуренция. Люди пойдут к тому, кто больше платит…  Да и в округе сколько станиц, сколько народа негде не работает! Нет, это неплохая идея. Но для начала нужно определиться, сколько она стоит. Ты прав, Петр Акимович. Это первое, что нужно сделать. Потом мы с Верой покумекаем, где деньги брать…

Григорий, потрясенный размахом планов, молчал.

Через месяц все формальности были исполнены, трехэтажный особняк перешёл в собственность Алексея, а Васька Косой  куда-то исчез из станицы.

Проявив чудеса изворотливости и настойчивости, Алексей получил в банке кредит, в чём помог ему приятель Николая, помощник прокурора, который позвонил знакомому директору банка и  попросил поддержать сельского предпринимателя. И закрутилась канитель. Нужно было организовать хранилище овощей и фруктов, склад готовой продукции, моечные, производственные цеха. Многие станичники, прослышавшие о новой затее Леонова, обрадовались: можно будет излишки овощей и фруктов продавать, не выезжая из станицы. И платить Леонов обещал неплохо…

На дворе стояла поздняя осень. По утрам заморозки серебрили траву, а порывы холодного ветра раскачивали деревья, оголяя ветки, срывая листья, которые ковром  покрывали лужайки и дорогу. Словно в калейдоскопе, то и дело менялась многоцветная картина земли, и было ясно, что скоро зима.

Поздно вечером Алексей в сопровождении Ивана и Анатолия возвращался домой. Ничто не предвещало событий, которые неожиданно изменили ход времени.

Вдруг откуда-то из-за кустов прогремел выстрел. Иван сразу не сообразил, что произошло. Он взглянул на схватившегося за грудь друга и всё понял. Выхватив пистолет, наугад пальнул в сторону, откуда стреляли.

– Толян, машину, срочно!

Подбежав, наклонился над раненым.

– Зацепило?

– Зацепило… Сволочи…

– Ты потерпи… мы быстро…

– К брату… в город… Голова кружится… Вот чёрт, не ко времени…

Иван сорвал с себя куртку и накрыл Алексея. Через минуту подъехал Анатолий. Иван осторожно положил  друга на заднее сиденье и сел  рядом.

– Ты потерпи, потерпи. Ах, сволочи! Ладно, ты только потерпи…

К Леоновым  пришли друзья отметить седьмую годовщину свадьбы.

С Петром Васильевичем Ковалёвым они  сдружились в Афганистане, когда Николай проходил службу под его началом, в то время – капитана, командира разведбата мотострелковой дивизии. С  тех пор эта дружба не была ничем омрачена. Теперь подполковник Ковалев командовал полком, был занят с утра до вечера, но, как правило, всегда откликался на приглашение бывшего подчиненного.

Его вторая жена была много моложе и преподавала в школе русский язык и литературу.

Вернувшись однажды из командировки, застал свою первую жену  в постели с прапорщиком своего полка. Долго не размышляя, выгнал её, а сына отправил на время к матери в Новочеркасск. А через год привёл в дом Надежду. Событие это отмечали скромно, с близкими друзьями. Николай с Еленой были приглашены тоже. С тех пор  и повелось застолья  проводить вместе. Спорили до хрипоты. Говорили о политике и, занимая нередко противоположные позиции, никогда не обижались друг на друга. Здесь каждый имел право высказать своё мнение и, если с ним были не согласны, пытался  криком  переубедить оппонента.

– Ну, чего ты орешь? От этого твои доводы не становятся убедительней. Народ нищает. С голодным желудком стройными рядами шли в коммунизм, теперь шлёпаем в капитализм! И что?! Промышленность сдохла. Престиж армии в заднице! Кому это было нужно?

Пётр Васильевич очень расстраивался, когда думал  об этом, и много курил.

Николай принципиально не состоял ни в какой партии. Пётр Васильевич был ближе к патриотическому фронту, хотя и здесь иногда видел фальшь и «игру на публику». Это не мешало им доверять друг другу и получать радость от общения. Николай видел в командире болеющего за Россию офицера, для которого честь была не абстрактным понятием. Пётр Васильевич же робел перед таинством хирургии, относился к профессии Николая с большим пиететом и считал друга умным и честным человеком.

Обычная малогабаритная двухкомнатная квартира  ничем не отличалась от множества подобных, разве что своеобразием мебели. Сколоченные из струганых досок стеллажи обрамляли стены. На них в непонятном порядке теснились книги в разных переплётах. Сразу было видно: не для красоты интерьера стоят. Ими  часто пользовались. Во многих – закладки.

Ничего лишнего. В центре комнаты – стол, накрытый на  шесть персон. Салаты и  вазочка с маринованными грибами, маслины и селёдка, политая подсолнечным маслом и усыпанная кружочками лука, тарелка  холодца и ломтики буженины… Издавали аппетитный запах  жареные биточки и отварная картошка. Между блюдами теснились  бутылки с красивыми этикетками.

Убранство комнаты было скромным: телевизор, диван с вышитыми подушечками, ковёр на стене, – пожалуй, и всё.

– Вот чёрт, укололась! – сказала Лена, ставя цветы в вазу.

– Вместо того чтобы жаловаться на шипы у розы,  радуйся тому, что среди шипов растет роза. – Пётр Васильевич внимательно посмотрел на стол и, удовлетворённо хрюкнув, продолжал: – Кстати, кого вы  ещё ждёте?

– Мою подругу с мужем. Вартаняны. Вы разве у нас с ними не встречались?

– Не имел чести.

– Интересные ребята. Вы должны были их у нас видеть.

– Кто такие? Не помню…

– Крикор – журналист в городской газете, а с Яной мы работаем вместе.

– Уж очень много среди этой братии продажных брехунов, – улыбнулся Петр Васильевич. – Я настороженно отношусь к журналистам.

В комнату вошёл Николай. Он был тщательно выбрит, рыжеватые  усики аккуратно подстрижены, а белоснежная сорочка  подчеркивала торжественность момента.

– Привет, док, поздравляю! – Петр Васильевич обнял друга.

Николай чмокнул в щечку Надежду.

В прихожей раздался звонок.

– Гость пошёл косяком, – сказал он и вышел открывать дверь. Пришли Вартаняны.

После того, как прозвучали первые тосты и гости утолили голод, все расслабились и завязался обычный в таких случаях разговор.

– Так чем вы занимаетесь? Слышал я, журналистом служите в городской газете.

– Журналистом…

– Кира сейчас роман пишет о нашей современности, – гордо сказала Яна.

– Роман? Сегодня только ленивый не становится писателем.

Петр Васильевич, привыкший командовать, выражался безапелляционно.

– Ну, почему же… – смущенно возразил Крикор.

– Сейчас всё больше  «дюдюктивы» и секс… Да и мемуарной муристики столько развелось! Только – кому  нужна?

– Зачем вы так, – вступилась за мужа Яна. – Вы же не читали его книг. Его книга разошлась очень быстро. А рассказ, недавно опубликованный в альманахе «Ковчег», имел большой успех.

– К сожалению, сегодня опусы похожи один на другой… как в школьных сочинениях, – вклинилась в разговор Надежда.

– Ну, чего вы на него набросились? Я читал. Мне нравится… – вступился Николай  за приятеля.

– Да нет... Конечно же, упрёк вполне справедливый. Надо больше работать над языком…

– Сегодня столько пошлости, столько ненормативной лексики… Писк моды … – Петр Васильевич с гордостью посмотрел на жену. – Вы посмотрите, что сегодня пользуется спросом!  Мне иногда просто противно читать…

– Но людям нравится то, что нравится, – заметила Яна.

– Ну, и много уже накропали? – спросил Петр Васильевич, который  был уже не рад, что затронул эту тему.

– Да нет… Работаю…

– А что ты, собственно, оправдываешься? –  встал на его защиту Николай. – Давайте лучше выпьем! Пишешь – и пиши! Ты только не забудь мне подарить свой роман. Я буду хвастать, что знаком с живым писателем!

– Да ладно тебе… – смущённо произнёс Крикор.

– И ты, Николай, помнится, стихи писал? – переключил  Пётр Васильевич разговор на друга.

– А кто их не писал?

– Нет, твои стихи об Афганистане, помнится, всем нравились. Может, напрасно ты в эскулапы пошёл?

– Может, и напрасно. Только…

– Да знаю. Ты – хороший врач. Не дай Бог, заболею – к тебе приду лечиться…

– Нет, Петя, погоди. Вот недавно прочитала Николая Скрёбова. Как здорово. Вы только послушайте.

Надежда достала из сумочки небольшую книжку стихов и стала читать:

Мне часто приходилось отмечать

Для мира несущественные даты –

Дни, на которые судьба когда-то

Вдруг наложила радости печать.

И хоть потом огонь иных событий

Не пощадил, спалил её дотла,

Я знаю: радость всё-таки была,

И чем нежданней, тем непозабытей.

Быть может, сила радостных минут

Не в том, что их порой годами ждут,

А в этом неожиданном явленье:

Они настали вдруг и вдруг уйдут,

И душу обрекут на долгий труд –

Писать: «Я помню чудное мгновенье…»

Все притихли. Крикор встал.

– Дорогие друзья! Позвольте мне поднять бокал за наших милых женщин! Мы их любим, хоть и не часто в этом  признаемся.  Женщины – иная разновидность человеческой особи, много  совершеннее. Видимо, когда Бог создавал женщину, учёл ошибки и решил исправить недостатки, которыми наделил нас, мужиков. Женщины всегда были для нас желанны и привлекательны. Недаром их брали в плен, дарили победителям, томили в гаремах и жгли на кострах. И напрасно их считают слабыми и беззащитными. Вспомните о непобедимом племени амазонок!  Ярким  их представителем  является наша прекрасная  Елена,  которую так преданно и пламенно любит Коля-костоправ. Впрочем, он всегда отличался хорошим вкусом. Говорят, они познакомились  в  операционной, когда Николай не знал, как закончить операцию. Мне рассказывала Яночка: он взглянул на свою ассистентку, тогда ещё  юную студенточку, и… влюбился! У него выросли крылышки, и он легко справился со всеми трудностями. Я только не очень понимаю, как он мог разглядеть её сквозь халат  и маску?! Он, как я понимаю, видел лишь глаза. Но этого оказалось достаточно! С тех пор Леночка стала носить фамилию Леонова. А теперь в другой комнате мирно спит  их замечательная поэма  – Катюша.

– Кира, тебя снова заносит…

– Совершенно верно. О Леночке я могу говорить бесконечно. Итак, за наших замечательных женщин, за  Леночку, за Катюшу, за счастье в этом доме!

Все выпили, и снова за столом установилась непринужденная беседа, зазвучали шутки, смех.

Мирное застолье прервал звонок телефона.

–  Слушаю!

Все смолкли, глядя на меняющееся лицо Николая. Он вдруг побледнел. В глазах отразились душевное страдание и боль.

– Когда  это произошло? Нет, нет, я еду.

Набрал телефон дежурного врача.

– Виктор? Леонов говорит. Сейчас привезут брата. Как – чьего? Моего!  Огнестрельное ранение. Пожалуйста, вызови Кружилину. Да, под мою ответственность. И срочно пошли за кровью.  Я выезжаю. Надеюсь… Спасибо…

Положив трубку, взглянул на друзей и, словно извиняясь, обратился  к жене:

– Полчаса назад в Алексея стреляли. Ранен. Без сознания. Его везут к нам.

Потом, обращаясь к друзьям:

–  Я  должен быть там…
4.

Николай вошел в операционную, когда дежурный хирург уже вскрыл грудную клетку.

– Помоетесь? – спросил  он. – Я только начал. Давление мы подняли. В плевральной полости полно крови.

– Пулю нашёл?

– Нет. Только начал, – повторил он. – Кровь струйно лил. Большая кровопотеря. Теперь перешёл на капельное введение.

– Кружилину вызвал?

– Да. Сейчас приедет.

Николай взглянул на бледное лицо брата.

– Давление снова падает, – предупредила анестезиолог.

– Лей струйно. Добавь кровезаменители, плазму. Делай, что хочешь…

Николай стал к операционному столу. Дежурный врач, молодой парень, уважительно уступил своё место оперирующего хирурга и, перейдя на другую сторону, стал ему ассистировать.

– Отсос, –  решительно бросил  Николай.

В операционную вошла  Екатерина Андреевна.

– Так что произошло? – спросила она, заглядывая из-за спины в операционное поле.

– Пока ничего не знаю. Мне с дороги позвонил его сотрудник. Хорошо, что живым довезли. – Потом, взглянув на анестезиолога, повторил резко: – Отсос!

Заработал электромотор отсоса, и из трубки полилась вспененная кровь. Осушив плевральную полость, хирург влез рукой в рану и стал прощупывать сантиметр за сантиметром.

– Стой… кажется, нащупал! – Николай с минуту  возился, потом  вытащил  пулю и положил на салфетку.

– Мерзавка! Брата чуть не убила!

– Сохрани. Она потребуется следователю, – распорядилась Кружилина, взглянув на операционную сестру. Та только прикрыла глаза, мол, всё поняла.

Произведя ревизию и  прошив кровоточащий сосуд, Николай оставил выпускник, трубку для введения в плевральную полость лекарств, и зашил рану.

– В сорочке родился твой брат, – сказала Екатерина Андреевна и, выходя из операционной, бросила: – Я поехала домой. Ты меня  из-за стола вытащил. В кои веки гости пришли…

Николай ничего не ответил. Он знал, что, если бы не сообщил заведующей, разгона  не миновать.

Алексея поместили в реанимационное отделение. Николай зашел в ординаторскую и достал сигареты.

– Давай запишем протокол операции, и  пойду к брату, – сказал он дежурному хирургу. – Сегодня я тебе составлю компанию…

В ординаторскую несмело постучали.

– Открыто!

Набросив на кожаную куртку грязный халат, несмело зашёл Иван Огнев.

– Я по поводу Леонова…

– Иван?! Так это ты мне звонил?

– Я.

– Что же всё-таки произошло? Да ты присядь. Всё обойдется с братом. Хорошо, что вовремя привезли.

– Стрелял какой-то обормот.  Найдем. Никуда не денется.

– Я думал, что прошли времена, когда у нас в станице стенка на стенку…

– Да нет никакой стенки на стенку… Это так… мелкая месть.

– А ты с Алексеем работаешь?

– В том-то и дело, за безопасность его отвечаю. Получается, не углядел…

– А как углядишь?! Президента в Америке подстрелили! Лучший способ этого избежать – не давать повода…

–  Если захотят, повод найдется! Так что с Алексеем?

– Прооперировали. Крови много потерял. Могло быть и хуже…

В отделение быстро вошла медсестра.

– Николай Михайлович, вас срочно зовут в реанимацию.

Николай резко встал.

– Кто сегодня  дежурит?

– Любовь Васильевна Котельникова.

– Слава Богу. Пошли… – Потом, взглянув на Ивана, бросил: – Ты подожди, не уезжай. Освобожусь, хочу кое-что у тебя спросить…

У постели Алексея возились врачи.

– Что случилось? – с тревогой спросил Николай.

– Была клиническая смерть. Сердце запустили. Давление низкое. Большая кровопотеря. Ему бы прямое переливание крови…

– Какие проблемы? У меня кровь с ним одной группы. Родной брат, так что совместимость полная…

– Ну, что ж, это может ему помочь.

В это время кривая электрокардиограммы на мониторе заметалась, запрыгала.

– Любовь Васильевна, нарушение проводимости!

– Женя, смотри за давлением! Нарушение ритма! Стимулятор. Внимание! Разряд! Ещё разочек! Хорошо. Хватит. Что же ты, дружочек, жить-то не хочешь? Куда торопишься?

Ритм сердца выровнялся.

Любовь Васильевна, взглянув на Николая, предложила:

– Давайте-ка  руку. Мы проверим вашу кровушку, так ли она хороша?

– Если нужно, я найду ещё желающих сдать кровь.

– Это потом. Сейчас много и не нужно. Граммов двести вполне достаточно.

– Я готов…

Лежа на каталке, Николай вспомнил, как однажды, сбежав с уроков, они с Алексеем поехали в Ростов. Бродили по улицам, заходили в магазины. Николай мог часами разглядывать витрины, мечтать, фантазировать. В  тот раз  в  магазине  они  увидели перочинный ножик.

С перламутровой ручкой, с двумя лезвиями, шилом и ножницами. Ах, какой то был ножик! И стоил  не так уж дорого. Казалось, больше всего на свете он хотел иметь его. Но деньги мать дала только на обеды в школе.

Он отходил от витрины и снова к ней возвращался. Ножик заслонил все его мысли. Когда поделился своим восхищением с Алексеем, тот, недолго думая, сказал:

– А чего ты жмёшься, как голубь на голубятне? Купи, раз нравится…

– Легко сказать купи! Потом две недели голодным ходить?

– Не умрешь!

– Но мне не хватает немного…

– Сколько?

– Три рубля.

– Вот. Бери…

Алексей протянул Николаю трёшку.

– А как же ты?

– Не умру!..

– Вы как? – спросила Любовь Васильевна. – Уж очень у вас взгляд затуманенный. С вами всё нормально?

– Все нормально…  Вспомнилось детство…

– Вы дружны с братом?

– Наверно… –  ответил Николай. – Как он?

– Мне кажется, лучше…

Остаток ночи Николай провел у постели брата. Под утро пошел в ординаторскую. Нужно было хоть немного отдохнуть. Предстояла сложная операция.

Алексей поправлялся. Вскоре его перевели в отделение. Целыми днями он или читал, или сосредоточенно разглядывал потолок. «Могло быть совсем иначе!» – думал он.

Вечерами в полумраке палаты на белой стене, как на экране, видел иное: его подстрелили, и никого рядом не было. Он лежал с пробитой грудью, и кровь медленно капала на землю и тут же впитывалась, как в песок, словно время – в бесконечность. Но и на том воображаемом экране надежда, даже вопреки очевидности, не покидала его. «Я не имею права умирать! Брат поможет. Он  ведь хирург!»

Через неделю Алексей встал с постели. Кружилась голова. Держась за спинку кровати, немного постоял, потом приоткрыл дверцу шкафа и вздрогнул. На него испуганными глазами смотрел незнакомый мужчина.

– Тьфу, чёрт! – воскликнул Алексей. – Ну и видок у меня!

В больнице, как обычно, была холодрыга. Стараясь не смотреть в зеркало, Алексей достал шерстяные носки. Подумал: «Даже в аду теплее! А может, есть и холодный ад?»

Тьму смерти  символизировала зимняя ночь, и он лёг в постель, накрывшись одеялом с головой. «Нет, зима – не моё время года!»

Алексей в больнице себя ощущал как в тюрьме, где недостаток пространства и свободы компенсирован временем. Его  было много. Здесь забывались мысли, затушевывались чувства. Вся Вселенная сводилась к кубу палаты, постоянно освещенному тусклой лампочкой. И Алексей с сожалением думал о тех, у кого не было ни денег, ни родственников-медиков.

Тишина располагала к философским размышлениям.

И думалось ему, что время, которое он валяется в больнице, уворовано этим выстрелом у его жизни. «Нет, ад не где-то там, под землей! Ад здесь и сейчас… Ад – дело рук человеческих. С другой стороны, нигде в мире нет такого места, где бы всем было хорошо, чтобы все были счастливы. Да такого и быть не может, даже в раю!»

Утром сначала приходил брат. Спрашивал о самочувствии и убегал. Потом Лена. Она выставляла в тумбочку баночки с бульоном, тушёными овощами, курицей. Выкладывала яблоки, апельсины, забирала пустую посуду и, перебросившись несколькими фразами, спешила на планерку. Позже, после обхода, пост у кровати занимала мама. События последних дней сильно состарили её. На лице появились новые морщины, и голова поседела у висков. Сидя у постели, она  о чём-то мысленно вела с ним разговор.

Как-то, увидев Мариам, налаживающую капельницу, спросила у Николая, когда та вышла:

– Ладная девица, справная. Всё при ней. Только чего ей ночью не спать у мужа под бочком?

– Вдова. К тому же – беженка. Потому и приходится горбатиться на полторы ставки.

А когда вечером Мариам зашла проверить капельницу, Алексей посмотрел на неё с интересом. «Действительно, ладная, – подумал он. –  Красива, слов нет,  чернявая, а глаза голубые!»

Как-то улучив момент, когда они остались одни, попросил:

– Посидите со мной, если можете. Мне так покойно с вами…

Мариам улыбнулась, присела на стул у кровати.

– Дел много. Нужно ещё две капельницы ставить. В отделении много тяжёлых.

– И часто приходится дежурить по ночам?

– Да нет! Подругу подменяю. Уехала в санаторий. Летом  дорого. Сейчас наполовину дешевле.

– Это понятно… А как же сынишка?

Мариам внимательно посмотрела на Алексея и серьёзно ответила:

– Дочка у меня… Большая уже, пять лет. Соседи присматривают…

– Дочка?!  – почему-то обрадовался Алексей.  –  И как  зовут вашу красавицу?

Мариам, физически ощутив солнечное тепло дочурки, улыбнулась:

– Соней!

– Как интересно!

– Что же здесь интересного? Имя как имя. Назвала в честь мамы. Её в Азербайджане убили…

Алексей смутился. Он очень хотел ещё порасспросить Мариам  о жизни, но девушка встала и, сказав, что зайдет позже, вышла.

Пришла она поздно. Извинилась и стала готовить капельницу. Алексей разглядывал девушку, а мозг беспристрастно фиксировал: среднего роста, чёрные, отдающие синевой волосы. Глаза, словно озера. В них и утонуть недолго. Когда она наклонялась, чтобы ввести иглу в вену, он видел её мраморную грудь. Подумал: «Почему «мраморная»? Не потому ли, что  возмутительно равнодушна к моим призывным взглядам? Светло-голубой халатик и  белая кожа рук, длинные холодные пальцы… – всё пышет морозом. Так и простудиться недолго! И какого чёрта медсёстры не носят хирургические халаты, чтобы не демонстрировать свои прелести?! Нет, всё. Значит, выздоравливаю! Пора домой! Залежался!»

Девушка волновала Алексея. Раньше никогда такого не было, чтобы от одного прикосновения его бросало в дрожь. Сначала он думал, что это просто физическое желание. Потом решил, что, скорее,  душевное тяготение. Но когда  вспоминал огромные, как небо, глаза – понимал, что ради обладания этой женщиной  пойдёт на всё. Но никак не мог понять, что могло бы их объединить. И сейчас, глядя на падающие капли,  думал о том, что не хочет выписываться из больницы.

Всякий раз перед тем, как уйти домой, Николай заходил к брату. Сейчас, войдя в палату, застал Алексея печальным и задумчивым.

– Тебя что-то тревожит?

– Да нет!

Помолчали.

– Скажи, что  собой представляет эта Маруся?

– Маруся? – не понял Николай.

– Сестричка, которая мне капельницу ставила.

– А, – улыбнулся брат. – Мариам?

– Мариам!

– Она армянка. Муж погиб в Чечне. Хорошая медсестра, добросовестная, опытная. Судьба к ней немилосердна. В смутное время в Азербайджане на её глазах изверги выволокли из дома мать и братишку, облили бензином и подожгли. Мариам в это время пряталась под кроватью. Потом она оказалась в Ростове. То ли родственники здесь жили, то ли ещё что… Больше ничего и не знаю. А что? Понравилась?

– Хороша, да не мне чета.

– Это ты брось! Что у тебя за комплексы?! Муж её был студентом строительного института. Женился, перешёл на заочный, стал работать в строительной бригаде. Она училась в мединституте и у нас подрабатывала. Но его вскоре призвали, и через месяц он погиб… И осталась она с дочкой на руках, бросила учебу. Вот и работает медсестрой.

Николай встал и подошёл к окну. Ему  вдруг захотелось закурить, но он отбросил эту мысль, подумал: «Алексей совсем стал взрослым. Плохо, что мы с ним редко общаемся!» А  Алексей между тем заметил:

– Чего уж там! У каждого своя правда. Но сегодня людям некуда деться. Как прожить? Работы нет, зарплат не платят, пенсии с перебоем, медицинская помощь – дорогое удовольствие...

–  Ты уж сильно сгущаешь краски! – возразил Николай.– Конечно, в Чечне в первую очередь нужно дать работу. Но кто это должен делать? Центр? Москва? И не стоит так уж противопоставлять мораль политике!

– Или я сгущаю краски, или тьма сгущается – это ещё нужно уточнить!

В палату вошла Мариам. Увидев доктора, хотела  выйти, но её остановил Николай:

– Я уже ухожу. Мариам, вы сегодня дежурите?

– Да. А что?

– Если можно, обратите на брата внимание. Уж очень  возбужден…

Улыбнувшись, он вышел, а девушка проверила капельницу и собралась выйти, но её задержал Алексей.

– Мариам, вы прекрасная девушка, – тихо проговорил  он.

– Вечером все кошки серы, а девушки прекрасны.

– Но вы прекраснее!

– Спасибо.

– Вы знаете, что я заметил: у вас вечером глаза темнеют и в них отражаются огоньки…

– Отдаю честь вашей наблюдательности, но такое можно увидеть у всех.

– Не замечал… Расскажите что-нибудь о себе…

– Рассказывать особенно и нечего. Всё хорошее было в другой жизни. Извините, но мне вспоминать не хочется.

– Простите меня.

– Да нет, ничего… Мне нужно ещё в девятую заглянуть. Там тоже капельница…

Алексей долго ещё лежал, ошеломленный её болью, безнадежностью, которую услышал в голосе.

За окном ночь была холодной и лунной. Алексей не понимал, что с ним происходит. «Неужели это и есть та самая любовь, – думал Алексей. – Тогда почему так больно?».

Через час Мариам капельницу сняла, и Алексей пожалел, что Николай не назначил ему что-нибудь ещё.

– Ваше участие в моей судьбе подобно теплому течению Гольфстрима. Оно рождает надежду на спасение, – сказал Алексей, пытаясь задержать девушку, но она  грустно улыбнулась, продолжая складывать в корзинку пустые флаконы, отработанные шприцы и пустые ампулы.

– Какая же вы христианка, – продолжал он, – ведь христианская Истина – любить и позволять себя любить!

– Мне хватает приключений. Тут их через край. И всё-таки мне приятно и радостно: значит, вы выздоравливаете. Вы  не писатель? Уж очень красиво говорите!

– Понимаю. Как посмотрите на меня, вас бросает в дрожь. Я и сам чуть сознание не потерял, когда увидел себя в зеркале. В больнице у меня даже нос почему-то удлинился! Мне нельзя вам показываться в профиль.

Мариам улыбнулась.

– Моя специальность –  брать на себя чужие горести, чужие беды, и меня нельзя чем-то удивить, даже длинным носом. Успокойтесь. Выйдете из больницы, поправитесь, и все забудется.

– Спасибо! Утешили.

– Есть в армянском языке такое выражение: «Цавыт таным» – «Унесу твою боль». Точная фраза! Вот мы и делаем, что можем.

– Мы? Кто это «мы»?

– Все… и в первую очередь – ваш брат. Он – настоящий врач. Это он вас спас…

– Не один брат… я знаю. Как выпишусь, свечку в церкви поставлю.

– Вам не свечку нужно поставить, а церковь построить. Я слышала, что в вашей станице нет церкви. Вот и постройте за спасение своё…

Мариам  вышла, плотно прикрыв дверь.

В тот вечер Алексей  долго не мог заснуть. Лежал и смотрел в потолок, на котором проплывали блики света автомобильных фар. Постепенно всё успокоилось, стихло. Засыпая, Алексей вспоминал грустные глаза медсестры.

Как-то его навестили Иван Огнев и Вера Сергеева. Улыбаясь, они вошли в палату, держа в руках кульки с гостинцами.

– Вот здорово, что пришли! Я-то уже думал – забыли меня.

– Да брось ты языком молоть! Иван, считай, каждый день к тебе ездил. Да не пускали. Говорят, милиция запретила…

– Выглядишь, правда, как после тюряги. Но ничего. Мясо нарастет, – улыбался Иван.

– Милиция, говоришь, запретила?

– Милиция.

– Так… Ясно. И что разнюхали?

– Пока – голый номер. Но  – найду подлеца!

–  Ну, хорошо. Рассказывайте. Как там дела?

– Это у прокурора дела. У нас – делишки. Свели технолога с архитектором. Они осмотрели дом Косого…

– Что говорят? Пригоден?

– Есть проблемы…

– Не тяни кота за хвост! Говори скорее…

– А я и не тяну. Проблемы с водой, с канализацией. Архитектор говорит, что санэпидстанция может выпендриваться. Согласование денег будет стоить…

– Ладно… Поглядим… Нужно, чтобы пробурили скважину, поставили насосы. С водой и канализацией проблемы решаемые… Ты лучше вот что выясни, Иван: можно ли на краю станицы прикупить землицу? Гектаров пять…

– Землю? Это ещё зачем?

– Зачем? – эхом вторила Ивану Вера.

– Хочу церковь для станичников поставить! Не дело, когда ближайшая церковь за тридцать километров от станицы. Подстрелят – так и похоронят без отпевания…

–  Кончай ты эти  заунывные песни…

– Да нет. Это я так, к слову. А насчёт земли узнай. Посмотри на местности, где лучше. Станица за эти годы раздвинулась почти до глиняного карьера. Нельзя ли где-нибудь в том месте? Там батя мой погиб…

– Ладно. Разузнаю.

– А ты-то как? – спросила Вера. – Мы тебе яблоки и апельсины принесли.

– Да вы что, думаете, один я тут, несчастный, лежу?! Маманя только вчера была. Брат здесь работает! Но мне приятно. Спасибо. Буду выздоравливать. Хватит филонить…

Помолчали. Перед уходом Иван проговорил:

– Установлено. Стрелял Косой. Никуда он и не думал уезжать, притаился, паскуда, у своей крали в городе. Теперь залёг где-то на дно, злодей. Ищем… Я по следу Анатолия пустил. Пусть поглядит…

Алексей промолчал. Потом тихо проговорил:

– Добра без зла, наверно,  не бывает. Такова, понимаешь ли, биссектриса.

– При чем тут твоя геометрия?

– Она делит не только углы, но и судьбы людей. В жизни не бывает только плохого. Есть и доброе. Вот и я перешагнул грань… Теперь буду замаливать грехи.

Друзья с недоумением смотрели на Алексея. Но он больше ничего не сказал, а они не стали его расспрашивать.  Потом Иван, словно встрепенулся:

– Это ты брось! У меня философия простая: зло должно быть наказано. Это у тебя после ранения… Пройдёт. Вот и церковь решил строить. Слов нет, хорошее дело. Только почему раньше в голову это тебе не приходило?

Алексей, помолчав, задумчиво произнес:

– Сам думаю… Знаешь, Иван,  как больница располагает к размышлениям?

– И к чему же ты пришёл?

– А вот вывод у меня почти философский.

– Какой такой вывод? Из чего? Из того, что произошло?

– Из того, что происходит с нами последние годы.

– И какой же это вывод?

– Победа показывает, что человек может, а поражение – чего он стоит. И нельзя на себя брать права судьи.

– Это ты здесь постиг?

– Здесь.

– Нет, Лёха. Торжество справедливости  обычно сильно запаздывает.

– Не стоит  искать Косого. Пусть Бог будет ему судья!

– Нет! – твердо сказал Иван. – Это дело моё. Тебя не касается. Да и ты ещё не в рясе! Или уже меняешь специальность?

– Это идея! – улыбнулся Алексей. – Я подумаю…

Когда друзья ушли, он продолжал думать о словах Мариам. «А что?! Было бы здорово  поставить церковь в станице!.. А друзья всё-таки у меня добрые. Плохо, что замечаешь это, лишь когда оказываешься в беде».
5.

Мариам при первой же возможности заходила в палату к Алексею. Ей почему-то хотелось быть рядом. Поправляла подушку, меняла постель, выполняла процедуры. Однажды по дороге на работу увидела бабку, продающую неизвестно откуда привезенные подснежники. Купила маленький голубой букетик, налила в баночку воды и поставила на тумбочку к Алексею.

– Это чтобы вы скорее выздоравливали!

– Спасибо вам! За мной большой букет роз! Если, правда, выкарабкаюсь…

– Выкарабкаетесь. Организм крепкий. Но вам нужно начинать понемногу вставать, ходить.

После рабочего дня она помогла Алексею встать, поддерживала его, когда он пробовал ходить.

– Вот чёрт! Как голова кружится!

– Это скоро пройдёт. Тренируйтесь…

Когда после прогулки по отделению они зашли в палату, он попросил:

– Мариам, посидите со мной, пожалуйста.

Девушка села на стул возле кровати и улыбнулась.

– Мне, между прочим, уже домой пора.

– Пару минут… Я понимаю… но мне хотелось бы, чтобы вы знали, что… вы мне очень нравитесь…

– Спасибо… Но об этом можно и не говорить. Ведь каждый человек это чувствует и…  Вы лучше скажите, что вам принести завтра? Может, вы хотели бы что-то почитать?

– Не знаю… – нерешительно сказал Алексей. –  Может, Библию…

Мариам  одобрительно улыбнулась.

– Хорошо. У меня есть. Спокойной ночи!

– Одну секунду! Дайте мне вашу руку!

Мариам протянула руку, и Алексей поднес её ладонь к губам.

– Спасибо вам за всё! За то, что теперь у меня появилась большая и светлая цель! Теперь я обязательно поправлюсь!

– Вот и хорошо, – Мариам осторожно высвободила руку и встала. – Но мне нужно идти. Завтра увидимся!

Алексей ещё долго ощущал тепло её руки, видел её улыбку. Он думал о том, что, кажется, нашёл ту, о которой мечтал. О том, как они будут дружно и счастливо жить вместе. Как он построит в станице церковь…

Алексей стал быстро поправляться. Вскоре ему отменили капельницы. И на перевязки он ходил сначала через день, а потом два раза в неделю.  Николай забегал ненадолго. Говорил, скоро выпишут.

Между Мариам и Алексеем возникли теплые отношения, они чувствовали тягу  друг к другу, но боялись признаться даже себе, что к ним пришла любовь.

Долгими вечерами, когда Мариам дежурила, она приходила в палату к Алексею, и они говорили, обсуждали, какой должна быть станичная церковь…

– Это всё вы, Мариам! Я  вам благодарен! Если бы не вы…

– Не преувеличивайте. Вас спас брат.

Мариам протянула руку, которую Алексей  нежно стал целовать.

– Хватит. Успокойтесь. Вам не стоит волноваться. Выздоравливайте скорей… – засмущалась Мариам. Ей и самой хотелось прижаться к Алексею, поцеловать его, но она понимала, что у него это чувство могло быть случайным. В больнице  часто  влюбляются в медицинских сестёр. Больничные романы обычно заканчиваются с выпиской больного. Так что нечего расслабляться, а то потом ещё тяжелее будет.

Последние дни Мариам избегала  встреч с Алексеем. Днём в отделении такая круговерть, – не до бесед. А как только рабочий день заканчивался, она исчезала. Но в день выписки Алексей  остановил её в коридоре.

– Мариам! Я выписываюсь.

– Я знаю…

– Но я не могу так просто уйти. Что случилось? Почему вас последние дни не видно? Вы меня избегаете? Я вас чем-то обидел?

– Да нет! Дочка приболела. И, кроме того, не могу я себе позволить расслабляться…

– Что с Сонюшкой?

– Ничего. Всё позади. Простыла.

– Можно мне вас проводить до дома?

– Ну что вы, я двумя транспортами домой добираюсь!

– Это хорошо. У меня машина. Я должен с вами поговорить!

– Хорошо, если вы так хотите. Только это будет часов в пять, не раньше.

– Спасибо! Я буду ждать!

Поблагодарив врачей и медсестер, Алексей по мобильному телефону связался с офисом.

– Иван? Привет. Ты вот что: к четырем пригони мою машину. Потом пересядешь на свою. Я сам буду за рулем. И привези букет роз, коробку хороших конфет, большого плюшевого мишку… и бутылку шампанского. Кажется, всё. Ты меня понял?

– Понял. Тебя же должны были выписывать завтра.

– Так надо. Ты только ничего не забудь.

– Постой, не отключай трубу! Ты куда-то едешь?

– Да.

– Ну, жук! Донжуан, блин! Только с того света приехал  и туда же…

Когда Мариам, закутавшись в серое пальтишко, вышла из ворот больницы, к ней подошёл Алексей. В сером свитере, кожаной куртке, джинсах и тяжёлых ботинках.

– Ой! Вас и не узнать, – смущенно сказала Мариам, осматриваясь. У ворот стоял темно-синий «Мерседес», а рядом блестел хромом джип Ивана. Алексей, осмелевший и радостный, взял девушку под руку и подвёл к машине, открыл дверцу и усадил рядом с собой.

– И куда мы едем? – спросила Мариам.

– Как куда? Домой! Дочка же заждалась.

– Её еще из детского садика нужно забрать.

– Заберём!

Ехать пришлось через весь город.

– С кем вы живете, Мариам?

– Сами. Родственники мужа считают меня виновницей в том, что произошло с их сыном. Если бы не я, он бы не перешёл на заочный и его бы не призвали…

– Понятно… А ваши родственники?

– И их нет… Мы с дочкой одни в этом городе…

– Уже не одни…

Мариам смущенно промолчала.

– А вы? Почему у вас до сих пор нет семьи?

– Сложная история. Обязательно расскажу. Поверьте, она у меня тоже не совсем гладкая.

– Наверно, гладких историй жизни не бывает…

Подъехали к детскому садику «Ладушка», что на Пятой линии.

– Сонечка будет рада прокатиться на машине! – сказала Мариам.

Через несколько минут они вышли из садика и подошли к машине. Алексей открыл заднюю дверцу.

– Здравствуй, Сонюшка! Можно, я тебя буду так называть?

– Здравствуй. А ты кто?

– Меня зовут Алексеем. Я буду с вами жить.

– Ты будешь моим папой?

– Конечно! А  я тебе мишку купил. Смотри, какой он пушистый!

Мариам, ошеломленная услышанным, молчала.

– Так мы едем? – спросил Алексей.

– Не знаю, что и думать… Так нельзя шутить с ребёнком.

– Но я и не шучу. Я люблю вас… тебя… жить без тебя не хочу. И Сонюшку удочерю. И жить будем вместе. И церковь поставим не в честь  моего спасения и даже не в честь нашей встречи, а в честь Сонюшки, нашей доченьки… Прошу тебя, ты только не торопись с ответом. Садись в машину…

Удивлённая таким напором, Мариам покорилась и села возле дочери на заднее сиденье.

– И куда мы едем?

– Сорок пятая  линия. Не близко. Я говорила…

Машина медленно тронулась.

– Мой роман с этим районом города продолжается много лет. Я хорошо знаю его…

– Вы хоть бы рассказали о себе.

– Давай перейдем на «ты».

– Я должна привыкнуть.

– Хорошо. Расскажу о себе. Только давай сначала приедем домой. Чаем, надеюсь, ты меня угостишь. История моя  будет пострашнее ужастиков в кино.

– Только, чур, расскажете всё, без утайки. Я знаю, что вы живете с мамой в станице. Что крутой…

– Крутой?

– Конечно крутой. Вон  джип сопровождает. От кого они вас охраняют? От меня?

– Они ведь ничего не знают. Думают, провожу  домой и поеду в станицу…

– А что, разве будет не так?

– Как скажешь… – голос Алексея стал глуше, и он замолчал, вглядываясь в дорогу.

Мятая простыня неба стала темнеть. Низкие грязные тучи медленно двигались на запад. Замызганные фасады домов, лужи на дорогах совершенно не гармонировали с настроением Алексея.

– Обиделся? – прервала молчание Мариам. – Ну подумай! Мы же с тобой едва знакомы!

– А мне кажется, я тебя знал ещё в той жизни, когда был волком.

– Ты был волком? Ты веришь, что мы проживаем несколько жизней?

– Верю… Но нам не важно, что было вчера, что будет завтра. Нам нужно быть счастливыми сегодня!

Они подъехали к дому. Алексей помог выйти Мариам и девочке, потом подошёл к  джипу.

– Спасибо тебе, Иван. Дай-ка мне немного денег и поезжай домой!

– Деньги в бардачке. Ты здесь надолго?

– Как повезет. Только не думай чего плохого.

– Может, подождать?

– Нет. Мобильник  только не выключай…

– Хорошо, Лёха. Успеха тебе…

Алексей передал розы Мариам, взял пакет с покупками, мишку и пошёл вслед за хозяйкой.

В глубине двора стоял невысокий флигелек. Поднявшись на невысокое крыльцо, Мариам молча открыла дверь и прошла в дом.

– А ты будешь со мной играть? – обратилась Соня к Алексею, пытаясь достать мягкую лапу плюшевого мишки.

– Конечно! Я много забавных игр знаю!

– И сказку будешь мне рассказывать перед сном?

– Обязательно! Как же без сказки?

Они прошли в  небольшую полутемную прихожую, заставленную картонными  коробками и шкафчиками. Мариам открыла дверь и пропустила гостя вперёд. Потом сняла с дочери шубку, ботиночки, шапочку. Глухим от волнения голосом сказала:

– Раздевайся! Согласись, ситуация не очень обычная…

– И что здесь необычного? Я люблю тебя и не скрываю этого. Ты как-то сказала, что твоя профессия – нести чужую боль. Я тоже хочу нести вашу боль. Мы вместе будем её нести.

– Ладно… Ты раздевайся. У меня есть жареная  рыба. Я картошечку отварю, а ты пока осмотрись, с Соней поиграй…

Убогая конура их состояла из двух смежных комнатушек. В первой размещались газовая плита, АГВ, водонагревательная колонка, раковина. Небольшой кухонный столик соседствовал с холодильником. Единственное окошко выходило на стену соседнего дома.  В другой комнате было два окна. «Боже, как же ещё люди-то живут!» – подумал Алексей. У стены – диван. На противоположной стороне – детская кровать. Стол, покрытый  скатертью. В углу комнаты на тумбочке – небольшой телевизор с рожками антенны. Рядом с диваном – старенький фанерный шкаф. Вот, пожалуй, и всё убранство этой кельи.

– И где же твои игрушки? – спросил девочку Алексей.

– В моём уголке.

За кроваткой на небольшом сундучке аккуратно были расставлены куклы, клоун с оторванной рукой, зайчик с одним ухом и собачка с красным ошейником.

– О, сколько у тебя красивых игрушек! А куда же мы мишку посадим? Он же большой.

– Большой. Даже больше меня.

– А давай мы его пока посадим на твою кроватку?

– Давай! А можно я буду с ним спать?

– Можно. А вы поместитесь?

– Я его к стеночке положу…

Через некоторое время они сидели за столом.

– Это у нас свадьба? – спросила Соня.

– Соня! – одернула дочь Мариам.

– Да, Сонечка, свадьба. Видишь, цветы на столе, и вино мы будем пить. Только детям пока нельзя пить вино. Ты будешь пить апельсиновый сок.

– И торт! – радостно воскликнула Соня.

– И торт, – подтвердил Алексей.

Алексей разлил шампанское и посмотрел на Мариам.

– Спасибо тебе за то, что ты есть… за то, что вы есть… Теперь моя жизнь станет более оправданной…

– Кстати, о жизни. Вы… ты обещал рассказать о себе.

– Давай сначала  выпьем, отметим это событие. Да и рыба уж очень аппетитна! Очень люблю рыбу!

Они выпили и принялись есть. Соня сидела вместе с ними за столом и ела только что сваренную манную кашу, подслащенную ложечкой клубничного варенья.

Алексей  ел рыбу и готов был мурлыкать и мяукать от радости.

– Ты жарила? – спросил он, беря  второй кусочек.

– У меня прислуги нет. Утром…

– Здорово! Мастерски пожарена. Так, как я люблю!

– Спасибо. Мне приятно, что тебе нравится. А что было бы, если бы я не умела жарить рыбу?

– Ну, я бы тебя научил! Я  ведь  умею всё…

– Загадочный ты человек. И всякий раз ускользаешь, не рассказываешь о себе. Есть что скрывать?

– Нет. Но хочу, чтобы Сонюшка уснула, я сяду  рядом и поведаю тебе великую тайну своей жизни.

– Так  всё-таки – тайну?

– Знаешь, я  не привык исповедоваться. А когда Сонюшка ложится спать?

Мариам принесла из кухни чайник и разлила свежезаваренный чай.

– Вот поужинает, я её помою  и буду укладывать…

– А сказку? – подала голос Соня.

– Сегодня у тебя есть мишка. Обойдешься без сказочки.

Девочка обиженно насупилась.

– Нет, нет, – сказал Алексей. – Я же обещал рассказать сказочку. Ты знаешь сказку про слонёнка  тетушки Нарины?

– Нет. А кто это?

– Как? Ты не знаешь тетушку Нарину? У неё есть красивая доченька Надюша и много-много слоников.

–  А я не знаю ничего про тетушку Нарину.

– Вот я тебе и расскажу. Пей чай… Только не торопись.

Когда поужинали и уложили Сонечку спать, наступил момент, когда Мариам спросила:

– Так в чем же твоя тайна?

– Тайны на самом деле никакой нет. Ты знаешь, что мы живем в станице. Когда я был в пятом классе, на наших глазах погиб отец. Очень скоро Николай уехал в Ростов, и мы с матерью остались одни. Учился я неважно… Едва-едва. Было неинтересно. В школе по уши влюбился в одноклассницу. Звали её Леной. Я её дразнил Ленкой-пенкой. Стал учиться лучше. Не хотел в её глазах казаться таким уж дураком.

– Известное дело – любовь!

– Мы вместе готовили уроки, ходили купаться на Дон, помогали друг другу чем могли. Ленка училась хорошо, и мне было стыдно от неё  отставать.

После школы решили поступать в Ростове. Она хотела быть врачом, а я  подался в строительный. Но так получилось, что я математику завалил и вернулся домой.

Николай окончил институт, и его вскоре забрили в армию военным врачом и направили в Афган. Там он был ранен и, вернувшись в Ростов, стал работать хирургом в городской больнице.

Меня какое-то время не тревожили. Я работал в колхозе и  ещё дважды пытался пробиться в институт. Но ни денег, ни серьезной  подготовки не было. А через три года и  меня забрили в армию. Служил в десантных войсках. Воевал в Чечне. Примерно через полгода я перестал получать от Лены письма. Чувствовало мое сердце: что-то не так. Но домой не сорвёшься. Служба. Когда вернулся из армии, узнал, что моя Ленка-пенка вышла замуж за… моего брата!

Мариам слушала Алексея с широко раскрытыми глазами.

– Что было делать? Николай не знал, что Ленка была моей девчонкой. Он чем виноват? Не поверишь: дружили с ней много лет, а я её и не собирался трогать. Не скрою – на выпускном целовались. И не более… Ты представить не можешь мое состояние. И не потому, что я ревновал. Я не желал им плохого, и всю боль носил в себе. Она два года входила в мое воображение, как к себе домой. Не скрою, были у меня женщины. Но они не волновали. Не знал, чем заняться. Работы не было. Прозябать в станице не хотелось…

Мариам чуть придвинулась к Алексею. Ей хотелось его хоть чем-нибудь утешить. А он продолжал:

– Потом встретил одного приятеля, с которым воевал в Чечне. Я его плохо знал. За кружкой пива поделился с ним, что нет работы,  не знаю, куда деться. Он пригласил в свою команду.

– Что за команда?

– Натуральные бандиты. Нет, не грабежи и убийства, но что-то очень близкое. Мы с пацанами трясли должников, собирали дань с торгашей и предпринимателей, решали споры, возникавшие между группировками. Мой приятель был в авторитете.

– В авторитете?

– Есть такое понятие. То есть пользовался авторитетом у таких же беспредельщиков.  Но сколько бы веревочка ни вилась, конец оказался болезненным. Однажды меня и ещё двоих забрала милиция, и вскоре я оказался... Что ты так на меня смотришь? Ты же просила ничего не скрывать! Я не хочу от тебя ничего утаивать! В тюрьме! Как говорится, от сумы и тюрьмы…

– Но был же суд. В чем тебя обвиняли?

– Какой к чёрту суд! Впрочем, и я был не ангел... Короче. В тюрьме я был год. Мама посылала мне посылки, приходила на свидание. От брата я лишь однажды получил письмо…

– Чтобы сохранить друзей, нужно прощать. Тем более – брата…

– Ну что ты. Я давно ему всё простил. Просто рассказываю свою жизнь… Брат мне разве враг?

– Что же потом? – нетерпеливо спросила Мариам.

– А потом, когда вышел, тот самый приятель мне дал деньги… как компенсацию за вредность. Но ещё в тюрьме  твердо решил кончать с такой жизнью. И ушёл. Спокойно, без скандала. Деньги у меня были на первое время, и я решил жить в станице, тем более что мать стала болеть. Короче: организовал сначала маслобойню. Когда появилась прибыль, построил небольшую мельницу и пекарню…  Потом  стали сами делать колбасу… Теперь есть задумка сделать небольшой консервный заводик: консервировать овощи, фрукты. Себестоимость должна быть невысокой, а потребность в этом есть. Не в станице – в городе, конечно. А теперь ты дала идею построить церковь. Вот и будем вместе воплощать твою идею в жизнь!

Мариам сидела, не шелохнувшись, находясь под впечатлением от услышанного.  Замолчал и Алексей.

– Всё у нас будет хорошо. Это я тебе обещаю. Ты веришь?

– Верю и надеюсь… Только  как отнесутся твои на такой поворот судьбы? Я – не казачка.

– Причем здесь это? И какое мне дело, как они отнесутся?

– Ну, как ты не понимаешь… Я так боюсь ошибиться.

– Не ошибёшься, если хоть немного есть у тебя ко мне…

– Да что ты говоришь. Если бы я не хотела, разве бы села к тебе в машину… разве сидели бы мы сейчас…

– Спасибо, родная. И не нужно об этом больше. Завтра мы должны будем сделать два важных дела.

– Важных дела? – эхом спросила Мариам.

– Мне кажется, важных. Мы должны пойти в загс подать заявление  и договориться в церкви…

Мариам затаила дыхание. Об этом она мечтала, но боялась даже думать о церковном венчании. Глубоко верующая, она не демонстрировала свою религиозность, не любила говорить на эту тему.

– А какое же ещё дело?

– А ещё после работы мы с Сонюшкой поедем к моей маме. Ты увидишь, какой будешь желанной. Она спала и видела, что я приведу в дом хозяйку.

– А мама твоя кем работала? Сколько ей лет?

– Работала дояркой в колхозе. Теперь на пенсии. Ей  скоро шестьдесят.

– Знаешь, Алёшенька, – проговорила Мариам и сама засмущалась от проявления такой нежности, – я почему-то боюсь. А вдруг я ей не понравлюсь…

– О чем ты говоришь! Она тебя приметила ещё, когда ты мне капельницы ставила. Хорошая, говорит, девушка. Вот бы тебе такую в жены…

– Ты все шутишь…

Алексей обнял Мариам и стал страстно  целовать.

– Нет, не торопи события… – почти простонала Мариам. – Лучше давай выйдем на воздух. Нам нужно немного остыть.

– А Сонюшка?

– Она теперь будет спать до утра.

– Хорошо, давай остынем немного. Тем более что ты мне о себе ничего не рассказывала.

– У меня всё гораздо прозаичнее, хотя и в моей истории много боли.

– А ты об Азербайджане не вспоминай. Мне брат рассказал о твоей трагедии.

– Трагедии… – эхом откликнулась Мариам. – Я не думала, что спасусь. Евгения Федоровна, что жила в соседнем доме, спрятала меня, а потом помогла добраться до Ростова.

– Кто такая? И где она теперь?

– Здесь, в Ростове, в женском монастыре. Сначала послушницей была. Теперь – монахиня Ефросинья.

– А у нас есть такой?

– Есть. На Северном…

– Мы её обязательно пригласим на нашу свадьбу…

– Конечно… Она будет рада нашему счастью…

Они оделись и вышли во двор.

– Я так боюсь, что вдруг проснусь, и всё исчезнет. И я снова буду одна…

Мариам взяла Алексея за руку, чуть-чуть прижалась к нему.

– Давай помолчим. Просто постоим и помолчим.

– А потом ты всё-таки расскажешь мне о себе.

– Расскажу. У меня нет тайн от тебя. Но хочу, чтобы  ты  знал:  я  тебе  очень благодарна за твое тепло.

– Это правда…

Они стояли во дворе и смотрели на тёмное небо, на фоне которого едва видны были голые ветки деревьев. Ветерок раскачивал на столбе фонарь, где-то скрипела незапертая дверь, изредка лаяла собака.

– А тебя не смущает, что я – армянка?

– Какое это может иметь значение?! – удивился Алексей. – Небо не делится на свое и чужое. И любовь всегда говорит на одном языке. Разве не так?

– Так… Я тоже так чувствую. Но сколько раз приходилось слышать…

– Забудь! Всё плохое забудь! Всё это было в прошлом. Теперь мы вместе, и нас никто не сможет обидеть.

Когда спустя час они вернулись в дом, было уже поздно. Мариам  все ещё не могла свыкнуться с мыслью, что Алексей будет ночевать у неё. Сняв пальто, она нерешительно села на диван.

– А у тебя что, завтра выходной?

– Какой выходной! В шесть нужно встать, чтобы успеть Соню собрать, в садик её отвести и на работу не опоздать.

– Тогда  почему мы до сих пор на ногах?

Мариам ещё больше смутилась. Алексей подошёл к ней, обнял  и, поцеловав, тихо, но твердо сказал:

– Всё. Мы с тобой муж и жена. Браки вершатся на небесах. Не в росписи же, в самом деле, проблема? Или ты мне не веришь…

– Верю…

Мариам улыбнулась  и стала  стелить постель.
6.

Река, гонимая свежим весенним ветром, несла к морю талые воды, и волны, поднятые протарахтевшим вверх по течению катером, бились о берег. Наивная синева неба, множество диких уток, радующихся  утреннему солнышку, наконец, истома, которая вдруг появилась в душе Николая, когда он приехал на свадьбу брата,  – все говорило: пришла весна!

После шумного свадебного застолья и короткого тревожного сна  Николай вышел к реке и стоял, глядя на  томные ивы, полощущие пряди своих волос в чёрной воде, на стоящие вдалеке березки и бескрайнюю донскую степь. Утренняя дымка стерла едва заметную линию горизонта, и казалось, голубоватая  её даль плавно переходит в  небо. Странно, вчера лил дождь, а сегодня ни облачка!

По дороге домой Николай заглядывал в зеркало луж и  вздыхал. «Что-то не так, – думал он. – Неужели Ленка о чем-то догадывается? Вся напряжена, как пружина. Ершиста. Что ж такого, что вчера перепил немного? Свадьба же брата! А может,  чувствует что или скрывает…»

Пройдя метров двести, зашёл во двор.

Было около восьми, когда постепенно стали просыпаться гости, оставшиеся  ночевать после свадебного застолья.

– Привет, братан! – зевая и потягиваясь, приветствовал брата Алексей. – Ты-то чего так рано? Или отвык от домашних перин? У вас в городе нет таких.

– Я-то ладно. А ты чего молодую так рано оставил? Понежился бы ещё… Впрочем, Мариам привыкла рано вставать. Она, наверно, давно уже на ногах.

–  Повела показывать Сонюшке, как доят корову. Ей всё в диковинку.

– Понятное дело. Где могла это видеть? Разве что на картинке.

– Что у тебя на душе, Никола? Весь вечер смурной был какой-то.

– Не бери в голову!

– А ты не темни. Не чужие… Не с Ленкой ли что?

– С чего ты взял? Всё нормально. Ты лучше скажи:  где жить будете?

– Мать говорит, чтобы  здесь жили. Она с радостью возится с Сонюшкой. Да и недалеко время, когда за нею будет нужен уход.

– Это правильно. А как на это смотрит Мариам?

– Нормально смотрит.

Помолчали. Николай достал сигареты, закурил.

– Счастлив?

– Представить не можешь! Никогда не думал.

– И у меня было так.

– Что значит было? А сейчас?

– А хрен его знает. Что-то не так у нас, а что – не пойму. Вроде бы работаю, зарабатываю нормально. Да и она, как ушла из хирургии, стала спокойнее, не так устает…  А счастья нет.

– Постой, постой. Не ты ли сам виноват?

– А хрен его знает. Может, и я. Да что толку. От того, что я знаю причину, легче не становится.

– Так что всё-таки случилось? Не темни. Пойдем-ка в сад, расскажешь.

Они прошли в глубь сада к забору. Николай всё никак не решался открыться брату. Но, видимо, переборов себя, проговорил:

– Понимаешь, Леха! У меня есть любимая женщина. Вот уже второй год, как мы прячемся от всех… Видно, Ленка что-то прослышала. А может, просто почувствовала… Мне ничего не говорит, а сама словно одеревенела. Чужая. Холодная.

– Ну, ты даёшь!

– Что я могу сделать? Сердцу не прикажешь.

– А когда Ленку уговаривал, думал о таком?

– Да ты что! Я её очень любил!

– Он её очень любил! – передразнил Алексей. – А знал, что ещё со школы мы с ней хороводились, любовь крутили, мечтали? Потом я в институт не прошёл и в армию загремел. А  когда вернулся, моя Ленка уже и не моя вовсе, а брата родного!

Николай смотрел на Алексея, пораженный услышанным.

– Это для меня как гром среди ясного неба...  Ленка и словом не обмолвилась. Я знал, что вы учились в одном классе, но никогда не думал о том…  Впрочем, откуда я мог знать? Я жил в Ростове. Дома бывал не часто.

Он выбросил окурок и тут же закурил новую сигарету.

– Ну и ну! А я-то думаю, чего это Ленка вся напрягается, когда ты приходишь или когда мы сюда приезжаем…

– Напрягается?

– Прямо в стойку становится. Видно, боялась, что откроется её школьная любовь.

– А чего ей было бояться? У нас ведь ничего и не было.

– А может, чувствовала, что предала тебя? Хрен его знает. Но теперь многое становится понятным.

– Что тебе стало понятным? Успокойся! Всё в прошлом, давно травой поросло. Теперь у меня Мариам, и, надеюсь, она меня не предаст.

– Дай Бог.

– А что ты там говорил о какой-то женщине? Кто такая? И что? Живешь на два дома?

– Да нет! Встречаемся изредка. Когда тяжко на душе, на работе надёргаешься, домой идти не хочется. Она удивительно тёплое существо. Расслабляюсь, обо всём на свете забываю. Наверно, и ей приношу тепло. Иначе чего бы вот уже второй год мы искали встреч,  и друг друга грели?

– Ты не сказал, кто такая. Работает с тобой?

– Работает она не в больнице. Оперировал её пару лет назад. После того всё и закрутилось.

– Ну и ну!

Алексей с удивлением смотрел на брата. Потом, немного помолчав, продолжал:

– Конечно, Ленка чувствует. У неё нюх, как у овчарки. И что же ты решил?

– Да  понимаю, что нужно кончать эту канитель. Но теперь я выгляжу, как предатель. Да и не хочу.

– Тогда брось Ленку.

– Скажешь тоже! А  Катьку разве я могу предать?! Нет, нужно с Наташей завязывать…

– С Наташей?

– Ладно. Кончай. Пошли в дом. Пора побудку делать. Мы  домой поедем. Да и завтра на работу.

– Не торопись. Позавтракаем, и поедешь…

Они вошли в дом.

Вскоре все проснулись, встали. Женщины хлопотали, накрывая на стол. Катя и Соня подружились и увлеченно играли в другой комнате.

Есть не хотелось. Выпили по рюмке за счастье молодых и стали собираться.

– Ты  уйдешь из больницы? – спросил Николай.

– Отпуск за свой счет взяла. На днях подъеду, заявление подам. Теперь я – сельский житель! Вот никогда не думала!

– Далеко ли до города! Всего ничего!

– Не знаю. Всё так неожиданно, так стремительно…

– Ничего. Поверь мне, ты не пожалеешь.

– Я надеюсь…

– К тому же нам предстоит свадебное путешествие, – заметил Алексей, обнимая жену.

– Свадебное путешествие? – удивился Николай. – Я знаю, что весной у тебя самая горячая пора. Заключаешь договоры с фермерами, колхозами…

– Во-первых, всё давно сделано. Этим мы занимаемся с февраля. Да и сотрудники на что? Пусть крутятся.

– И куда?

– К теплому морю. Купил три путевки в Турцию.

–  А почему три? Вы Сонечку тоже с собой берёте?

– А как же? Теперь мы – одна семья. Да и ей полезно покупаться в теплом море…

Мариам улыбалась, счастливо глядя на Алексея.

Лена  позвала детей завтракать. Посадила Катюшу рядом с собой, поставила перед ней тарелку.

Алексей, следуя её примеру, посадил Соню на  колено.

– Сонюшка, положить тебе салатик? Нет? А пюрешку с котлеткой? Хорошо.

Он  кормил Соню, и для него не было большего удовольствия, чем  делать это.

– А где ваша монахиня? Неужто уехала в Ростов? – спросила Марья Ильинична.

–  Ещё вчера. Её  ребята отвезли.

–  Хорошая монашка, мудрая.

– Хочу обязательно с ней поговорить, когда церковь строить начнём, – сказал Алексей.

– А я ей рассказала о твоём желании…

– И что она?

– Сказала, что будет молиться за нас…

Николай вышел во двор прогреть двигатель, а Лена собрала Катю в дорогу.

– Алена, – спросила Марья Ильинична, – ты к своим заедешь?

Родители Лены жили в другом конце станицы.

– Заедем на пару минут. Дел дома много.

– Тогда передашь им гостинцев. Я сейчас соберу. А то они вчера так и не попробовали моего пирога, почему-то рано ушли.

– Мама плохо себя чувствовала. Да и папаня жаловался, что спина болит. Старые уже…

– Не такие уж и старые…

По дороге домой Николай молчал, напряжённо вглядываясь в дорогу. Низкий туман затруднял видимость. Дальше пятидесяти метров всё превращалось в сплошное молоко. Молчала и Елена. Видно было, что ей трудно даётся  это молчание.

– Что случилось? Почему ты молчишь? Ты чем-то недовольна… –  спросил  Николай.

– А ты сам не понимаешь? Ты считаешь, что ничего не произошло?

– Я действительно не понимаю. Алексей женился. Давно этого ждали. Да и Мариам хорошая женщина. Я её несколько лет знаю.

– Да при чем здесь Алексей, при чем здесь Мариам?! С тобой, Коля, ничего не происходит?

– А в чём дело? Что ещё случилось?

– Эх, Коля, Коля… Я была так счастлива! Каждое утро, просыпаясь, благодарила Создателя, что подарил мне счастье – быть рядом с тобой, быть твоей женой! Когда ты приходил с работы и рассказывал о делах в отделении, о новых операциях, я захлебывалась от восторга, от сознания того, что и я причастна к этому, потому что люблю тебя, потому что мы – одна семья… Я всегда гордилась тобой, твоим талантом.

Николай понимал, что Елену прорвало, и теперь она будет говорить, и если не дать ей выговориться, у неё начнется истерика. Он понимал, что ей всё известно о Наташе. Потому свернул на обочину и остановил машину. А Елена продолжала:

–  Я тебя боялась. Этот страх особый. Боялась волновать, боялась, что разлюбишь… Хотелось  угождать. Сама себя не узнавала! Такой раньше не была… Раньше  стерегла свою независимость. Никто кроме тебя, наверное, не смог бы так меня укротить. Ты был нежен и терпелив. В юности у меня было много ухажеров.

– Даже Алексей был одним из них…

Елена на мгновение замолчала, потом продолжала:

– В меня влюблялись, страдали. Но я к этим ухаживаниям  никак не относилась. Меня эти ухаживания не трогали. Но ты сумел укротить строптивую. Сплошная покорность. Сама себе удивлялась. Казалось, сказал бы – стань травой, чтобы прошёлся по тебе, – стала бы, стань водой, чтобы вымыл ноги,  –  стала  бы.  Смешно  слушать? Но  ведь  это так!

И что в результате? Конечно, я понимаю, для того, чтобы так работать, ты должен всегда быть в состоянии влюбленности… Это как у поэта или композитора… Тебя все время должно что-то вдохновлять… А я уже давно тебя не вдохновляю.

–  Что ты такое говоришь? Что всё-таки случилось? Что?

– Эх, Коля, Коля! Мне Никитина на работе  открыла глаза… Воистину, все вокруг шепчутся, а я последняя узнаю, что у тебя завелась зазноба… А мне почему-то так стыдно стало, и …

– Какая Никитина? На что открыла глаза?

– Врач… Работает со мной, а живёт в том же доме, куда ты ходишь на свидание… Ты не представляешь, как стыдно и больно… Это проклятое общественное мнение…

– Уже и общественное мнение! Оно как  привидение. Никто его не видел, но всех им пугают. Зачем ты их слушаешь? Разве у нас дома что-нибудь изменилось? Зачем ты так?

– Эх, Коля, Коля! Взгляни на себя со стороны! Мне  не нужно никого слушать, достаточно открыть глаза. Ты стал совершенно другим. Чужим, что ли. И мне совсем не нужно твоих признаний. Мне нужно, чтобы ты сам определился, что будет с нами дальше. Я понимаю, что это нелегко решить. Но делить тебя ни с кем не хочу. Или ты с нами, или мы уйдем из твоей жизни.

Николай был ошеломлен услышанным,  тактом и выдержкой жены. А Елена между тем продолжала:

– Как только я почувствовала, что  перестала быть тебе нужна и  стала лишь декорацией, приняла решение не молчать и поговорить с тобой. Но ты всякий раз уходил от разговора. Я знаю, тебе сейчас трудно. А мне?! Мне тоже не легко. Но я надеюсь, мы сможем победить этот кризис. Конечно, трудно победить себя, но я верю в тебя. Только не тяни и будь справедливым. Я вовсе не хочу, чтобы ты мучился. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив. Если тебе с нами плохо – уходи! Только сделай это не так больно. Хотя, что я говорю? Как это может быть не больно? Но я сильная, я выдержу… Ты только будь справедливым…

– Ты всегда верила в торжество справедливости…

Ничего не понимающая Катя первое время тихо прислушивалась к разговору. Потом, уловив непривычные интонации, вдруг расплакалась.

– Ты чего, доченька? – Лена прижала её к себе. – Что случилось? Ты испугалась?

– Домой хочу… – ответила Катя. – Домой…

– Поезжай, – сказала Лена. – Мне легче стало на душе. Высказалась. Самое трудное – носить в себе эту боль.

«Нужно решиться, – думал Николай, – нужно сказать Наташе, что это больше не может продолжаться… Но как сказать ей сейчас, когда она забеременела? И почему она скрывала от него это? Или  таким образом хотела удержать?..

Дома Елена больше не напоминала о разговоре. Умыла и покормила дочку, стала возиться с бельём, поставила варить борщ и жарить мясо. Он же не знал, куда себя деть. Брался читать новую монографию, потом откладывал книгу и включал телевизор. На душе у него было муторно и противно.

Следующая неделя была так насыщена делами, что Николай почти позабыл, что хотел поговорить с Наташей. Позвонил ей лишь в среду и сухо, почти официально сказал, что на этой неделе они встретиться не смогут. Но в субботу утром ему позвонили домой из гинекологического отделения. Говорил какой-то молодой врач, не то Никольский, не то Дольский. Он сказал, что звонит по поручению больной Матвеевой Натальи Сергеевны. Она просила сообщить, что находится в больнице. У неё  маточное кровотечение.

Ни в субботу, ни в воскресенье Николай уйти из дома не мог. Поэтому в понедельник, сразу после планёрки, помчался в гинекологию. То, что он узнал, повергло его в шок. Наташа дома сама пыталась прервать беременность. Открылось тяжёлое кровотечение, которое она первое время хотела скрыть. Её привезли в тяжелейшем состоянии, почти без пульса. Врачи не справились с кровопотерей. Она умерла  в субботу вечером.

Николай прислонился к стене в ординаторской гинекологии,  бледный, потерянный, потом вышел на лестничную площадку. Он не понимал, как это могло произойти. Конечно же, это он виновен в её смерти! Почему не нашёл повода и не примчался в отделение, когда её привезли? Умереть от кровопотери в наши-то дни! Это чёрт знает что! И что толкнуло её на это? Почему так долго скрывала? Если бы не его страстные заверения в  любви, может, она бы не допустила беременности… Боже, что же делать? Когда похороны? Он должен обязательно узнать, но как? Она жила одна. Звонить некому.

Впервые в жизни Николай почувствовал резкую загрудинную боль. Попросил  у медсестры таблетку  нитроглицерина, бросил  под язык и стал ждать, когда боль утихнет. Ни о какой работе речи быть не могло. Позвонил заведующей и предупредил, что едет домой.

– Резкая боль в сердце. Не знаю. Хочу полежать денёк. Да, обязательно вызову домой врача. Спасибо…

Через полчаса боль утихла, и он поехал  к дому Наташи. У  её подъезда стоял  пожилой мужчина с цветами и курил.  Николай сидел в машине и подумал, что не купил ей даже цветы. Часам к одиннадцати подъехал катафалк, и  вскоре гроб с Наташей, оббитый голубым крепом, установили перед домом. Вокруг стояли люди, клали цветы. Пришёл автобус, из которого вышли, видимо, сотрудники.

Николай подошёл к гробу. Наташу было трудно узнать. Пергаментно-белое лицо, закрытые чьей-то заботливой рукой глаза, ввалившиеся  в глазницы. На лице, как показалось Николаю, застыла едва заметная улыбка, словно она предвидела всё и говорила ему: мне жизнь без тебя не нужна. А ты не верил, что я тебя любила…

Когда гроб затолкали в катафалк, все сели в автобус и поехали на кладбище. Николай пристроился к процессии.

Стоял ясный весенний день. Ярко светило солнце. На деревьях и кустарниках появилась свежая зелень. Ни ветерка. Николай снова почувствовал боль в сердце. Не обращая на неё внимания, он выстоял, бросил горсть земли в могилу и, не дожидаясь, когда все разъедутся, уехал.

Поднявшись в квартиру, выпил полстакана водки  в надежде, что алкоголь снимет боль в сердце. Потом  разделся и лег в постель. «Голова раскалывается, – думал Николай. – Глаза болят. Видимо, давление. Совсем расклеился». Он попытался заснуть, но не мог. Так и лежал, повернувшись к стене.

Постепенно уснул, и проснулся лишь, когда услышал, как пришли домой жена с дочкой.

«Неужели уже шестой час? И что теперь я ночью буду делать?» – подумал Николай.

Лена удивилась, увидев Николая в постели.

– Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

– Сердце жмёт. Отпросился и решил немного полежать.

– И сейчас жмёт?

– Немного. Ничего страшного. Отлежусь.

– Может, позвонить Яне? Она неплохой кардиолог. Сделает кардиограмму…

– Не стоит пока. Я думаю, всё пройдёт…

Лена взглянула на мужа, потом набрала номер Вартанянов.

– Яна? Привет. Ты можешь к нам приехать? Коле что-то плохо с сердцем. Не знаю. Пришла, а он в постели валяется. Такого ещё не было. Да, только кардиограф захвати. Хорошо. Я жду. Спасибо, подружка.

Через час Яна, послушав больного, измерив давление и сделав кардиограмму, успокоила Лену:

– Ничего страшного. Видимо, спазм коронарных сосудов. Не думаю, что необходимы нитраты. Скорее – валокордин, другие успокаивающие средства. Снизить нагрузки. Перегружаешь ты себя, Колюня!

Когда Яна ушла, Лена принялась готовить ужин, а Николай лежал, и перед глазами у него  было восковое лицо Наташи, воронки глаз и только ему заметная улыбка.
7.

Прошло девять дней с тех пор, как ушла из жизни Наташа. После работы Николай поехал на кладбище. Положив цветы на могилу, он достал из кармана кожаной куртки плоскую пол-литровую фляжку с водкой и кислый огурец.

– Прости меня… Виноват я перед тобой… Но я тебя тоже любил… – бормотал он. Отвинтив пробку фляжки, отхлебнул обжигающей влаги прямо из горлышка. – Пусть земля тебе будет пухом…

Мимо проходил старик, из тех, что ходят по кладбищу в надежде приобщиться к поминальной выпивке. Он подошёл к Николаю и, глядя с вожделением на флягу, хриплым пропитым голосом проговорил:

– И чего ты пьешь один, мил человек? Так поминать не полагается…

– У тебя стакан есть?

– Это завсегда… – засуетился старик, доставая из глубин кармана граненый стакан.

Николай налил водку и разломал огурец пополам.

– Только ничего не говори. Помолчи…

– Пусть земля будет пухом, – перекрестился тот и выпил водку.

Постояв  ещё некоторое время, Николай  направился к машине, но его остановил умоляющий взгляд старика:

– У тебя же осталось…

– Осталось…

Николай снова достал фляжку и наполнил до краев стакан старика.

– Извини. Огурца больше нет…

– Это ничего. Это мы уладим. Спасибо, мил человек…

Он достал из того же кармана кусок хлеба, сдул с него мелкие крошки табака и, перекрестившись, выпил большими глотками, как пьют воду в жаркую погоду.

Весенние грозы сменились тихими солнечными днями. В хирургическом отделении, где работал Николай, наступило некоторое затишье. «Людям летом некогда болеть, – шутила Екатерина Андреевна на утренней планерке. – Вкалывают на своих садовых участках. Теперь можно и  плановым больным уделить внимание. Вы, Николай Михайлович, свяжитесь  с поликлиниками. Пусть присылают своих хроников, нуждающихся в хирургической помощи. А то непривычно. Отделение пустое. Отвыкнете работать!»

Часто, если удавалось освободиться раньше, Николай ехал на кладбище. В последнее время у него появилась привычка бродить по улицам мертвого города, всматриваться в надписи на памятниках. Когда  встречал знакомое имя и  вспоминал человека, с которым когда-то был знаком, доставал свою заветную флягу и выпивал глоток за упокой его души.

Наконец, добравшись до могилки Наташи, садился на лавочку и долго молчал, словно молился, прося у неё прощения. Здесь он мог сидеть долго, до сумерек. Вспоминал ту, которую, как ему казалось, только и любил. Он казнил себя, что не уберёг её, так и не решился на разрыв с женой, и теперь нет ему прощения. Жизнь казалась  ненужной и бесцельной.

Придя домой, он переодевался  и, как правило, ложился на диван, включал телевизор и дремал под приглушенные звуки популярных песен до прихода жены.

В тот вечер, как обычно, Лена, придя домой,  умыла и покормила дочку и позвала его к столу.

– Ты снова пил? – недовольно спросила она.

– Пил, а что?

– И долго так может продолжаться?

– Что продолжаться?

– Долго ты будешь приходить домой выпившим? Ты не понимаешь, что тебя затягивает в болото. Ты уже не можешь не пить!

– Ерунда! Не делай меня алкоголиком! Или я что-то не сделал?  Плохо работаю?  Зарплату не приношу домой?

– На что же ты пьешь?

– Семейный бюджет я не трогаю?

– Коля… Эх, Коля! Разве не понимаешь, что с этого всё и начинается!

– Брось причитать! Что начинается? Я становлюсь алкашом?  Не хорони меня заранее…

Он вдруг представил, что будет лежать на том кладбище и к нему на могилку некому  даже будет прийти. Достал сигарету и подошёл к форточке.

– Раньше ты никогда не позволял себе курить в квартире. Выходил  на балкон или на лестницу. У нас Катя. Ребенку это вредно. Разве ты  не понимаешь?

Николай погасил сигарету и щелчком выбросил  окурок в форточку. Лена с осуждением посмотрела на мужа, а он, промолчав, вышел из кухни.

– Так  ты есть будешь?

– Нет. Сыт уже…

Разговаривать не хотелось. Смотреть телевизионные передачи или читать книги – тоже. Он лежал с закрытыми глазами, снова и снова представляя себе бледное лицо Наташи, бескровные губы и её улыбку…  И чему это  она улыбалась? Наверно, точно знала, что они расстаются ненадолго.

Катя возилась в своем уголке с игрушками. Жена возилась на кухне.

Через час Николай встал, прошёл в кухню, достал из холодильника начатую бутылку.

– Коля! – вскрикнула Лена.

– Что Коля? Хочу выпить. Не делай из этого трагедии. Успокойся. Я – не алкоголик.

Он налил водку в чашку и взглянул, чем бы закусить.

– У тебя что, рюмок нет? Ты уже чайными чашками водку пьёшь?

– Ты меня уже заколебала своими причитаниями!

– Тогда налей и мне! – сказала Лена, ставя рюмку на стол.

Николай с удивлением взглянул на жену и молча наполнил рюмку до краев.

–  И по какому поводу пьём сегодня?

– За упокой души. Умерла женщина, которую я любил.

Лена взглянула в его глаза, и в них  было столько боли, что она промолчала. Выпив,  тихо сказала:

– Я знаю…

Николай закурил. Лена, взяв из рук мужа пачку, тоже закурила. Николай удивленно посмотрел на жену, но говорить о чём-то не было сил.

…Прошло три месяца. Август в Ростове был особенно жарким. Деревья стояли понурые, едва шелестя пыльными листьями, словно молили о дожде. Но в это лето дождей было мало, и только к вечеру легкая прохлада предсказывала скорую осень.

В операционной, как обычно, была запарка. Вот уже полтора часа шла операция, и конца её не было видно. Мерно вздыхал мехами аппарат управляемого дыхания. На экране дисплея прыгал огонек кардиограммы. То и дело анестезиолог включала электроотсос. Слышались короткие:

– Тампон!

– Кохер!

– Прошить!

– Скальпель!

Николай только подставлял ладонь, и операционная сестра привычно вкладывала нужный инструмент ему в руку. Хирург брал его, не глядя. Его внимание было там, в глубине операционной раны, заполняющейся кровью. Николай никак не мог найти кровоточащий сосуд. Приходилось то и дело включать отсос, снова и снова промокать тампонами ткани, чтобы убедиться, что кровотечение  остановлено.

– Крючки! Крючки держи! Что ты как варёный сегодня, тридцать два, сорок восемь!

«Тридцать два, сорок восемь» у Николая была крайняя степень возмущения. Чтобы не ругаться матом, он всегда пользовался этой присказкой.

Николай в последнее время часто приходил на работу хмельным. Однажды, заметив это, Кружилина даже  запретила ему оперировать.

– Николай Михайлович, – резко сказала она, – идите в ординаторскую. Я сама прооперирую вашу больную. Но вы меня дождитесь. Мне нужно с вами поговорить!

Не слушая никаких возражений, заведующая прошла в операционную, а позже  в кабинете излила свое возмущение:

– Я же тебя предупреждала! Ты же за стенку держался, когда шёл в операционную! Только от Колобаса избавилась, теперь ты на мою голову! Чтобы глаза мои тебя не видели! Месяц к операционной близко не подходить! Ещё раз увижу...

Но терпела… И в операционную пускала. Таких хирургов было не много. Да и дежурить некому.

Операция подходила к концу. Ассистент зашивал кожу, когда Николай вышел в предоперационную, сел на табурет и, взяв пинцетом сигарету, закурил.

Когда  вывезли больного, Николай обратился к операционной сестре:

– Валюша! Пять капель!

– Николай Михайлович! Вы же знаете!..

– Ничего, Валюша! Под мою  ответственность!

– А вдруг Екатерина Андреевна…

– А мы  по-быстрому…

Операционная сестра кивнула санитарке, и та, наполнив мензурку, поднесла Николаю. Тот, обхватив края мензурки губами, резко запрокинул голову, глотая чистый спирт.

– Это как машине горючее, – улыбнулся Николай, выплевывая мензурку в руки санитарки. – Теперь я готов к бою!

Сестра с жалостью посмотрела на хирурга.

– Все вы, мужики, одинаковые!

– Это точно! Но и вы, бабы, тоже нас разнообразием не балуете…

После операции в ординаторской Николай оправдывался перед анестезиологом, которую побаивался и уважал:

– Небольшая доля алкоголя повышает…

Любовь Васильевна прервала его:

–  Семья… жена  прекрасная! Доиграетесь, – уведут её у вас! Точно, уведут!

Николай промолчал. Потом глухо произнес:

–  Это вы о чём? Кто уведёт?

У Николая пересохло горло, и он внимательно посмотрел на Котельникову.

– А вы что думаете? Долго ли молодая красивая женщина будет  терпеть?

– Это как понимать? Что значит терпеть?

– Да ладно. Не притворяйтесь девственницей. Вы всё хорошо понимаете!..

Любовь Васильевна вышла.

Закончив писать истории болезни, Николай зашёл к старшей сестре.

– Ларочка, привет, солнце мое! Накапай живительных капель. Какой-то день сегодня ненормальный.

– И у меня все шиворот-навыворот.

Высокая рыжеволосая старшая достала из шкафа бутылку спирта, налила в мензурку пятьдесят граммов и подвинула  к доктору.

– А ты?

Лариса  наполнила вторую мензурку и улыбнулась.

– И что это вы меня спаиваете? Неужто и до меня очередь дошла?

– Ладно. Давай по-быстрому!

Они  выпили. Старшая подвинула доктору нарезанный плавленый сырок и варёную колбасу.

– Закусь у меня – третий сорт…

– Третий сорт ничуть не хуже первого. Ох, обожрусь и умру молодым! Ты лучше кофейку плесни…

– Кофейку нет в наличии. А почему это вы, Николай Михайлович, такой неухоженный? Из дому выгнали?

– Выгнали! Тоже скажешь! Сам уйду, если что. Примешь меня?

–  А почему бы и нет? Вы – мужчина статный, красивый. С вами нигде показаться не стыдно. А что? Не к кому прислониться?

– Не к кому, – согласился Николай.

– Так приходите ко мне! Я вас отмою, приласкаю, в теплую постельку спать уложу…

Старшая улыбалась, но Николай понимал, что стоит ему согласиться,  так оно и будет. Он встал, чмокнул Ларису в щёчку, сказав:

– Что ты, Ларочка! Я очень дорожу своей свободой!

После работы Николай решил пойти к терапевтическому корпусу. Было около трех, когда к входу подъехал «Мерседес» серого цвета. Из него вышел невысокий мужчина в спортивном костюме и закурил, явно кого-то поджидая. Николай сидел на скамейке, скрытый от входа в корпус густым кустарником. То, что он увидел и услышал, повергло его в шок.

Из отделения вышла Елена. Воровато осмотрелась и направилась к мужчине, стоявшему у машины.

– Вот и я! – сказала она.

– Привет! Каким временем мы располагаем?

– Не  знаю. Мой  раньше семи домой не приходит. Но мне в шесть дочку нужно из садика забрать.

– А я-то думал, мы сможем поужинать…

–  Но я же предупреждала… И не нужно сюда приезжать!

– Но я не могу без тебя… Садись… Пожалуйста…

Лена села на переднее сиденье, и машина тронулась.

Николай некоторое время сидел на скамейке и не мог объяснить себе происходящего. Не допускал даже мысли, что такое могло произойти. Подумалось, что, наверное, все давно знают и только он, как обычно, узнал об этом самый последний. Впрочем, а почему это ему можно, а ей нельзя? Это ведь тоже несправедливо. Но тогда зачем семья? Зачем жить?  Что же будет с Катюшей?..

Домой Николай не пошёл. Позвонил и, ничего не объясняя, сказал, что остался дежурить.

– Но ты же послезавтра дежуришь! – воскликнула Лена.

– Так нужно. Ты не скучай. Работа есть работа…

И положил трубку.

В ординаторской похлебал больничный борщ, похожий на помои, проглотил котлету, от которой даже не пахло мясом. Запил бурдой, которую почему-то называли компотом. Очень хотелось выпить, но Кружилина была ещё в отделении, и потому он сдержался, хотя бутылка лежала у него в столе.

«Котельникова права, – думал Николай. – Доигрался… Неужели она его любит? Кто теперь я? Человек, имевший в прошлом великое будущее?».

Николай прямо из горлышка отхлебнул несколько глотков, словно утолял жажду.

На следующий день домой  пришёл поздно. Не хотелось видеть глаза Лены, слышать её голос. Открыл дверь своим ключом, тихо прошёл на кухню, выпил воды из-под крана, разделся и лег в комнате на диване. Он последнее время часто спал на диване, чтобы никого не тревожить.

Утром, стараясь не глядеть на жену, позавтракал, односложно отвечая на её вопросы, потом заторопился на работу.

– Сегодня дежурю, – сказал он глухим голосом.

Лена промолчала.

После рабочего дня, как и в прошлый раз, подъехал к терапевтическому корпусу на машине и стал в отдалении.

К трём, как и тогда, к отделению подкатил знакомый «Мерседес» и из машины вышел тот же мужчина, только сегодня он был в шикарном костюме и в белоснежной сорочке.

Через минуту из отделения вышла Лена. Но едва она уселась рядом с водителем, как Николай завёл свою старенькую шестёрку, разогнался,  и… врезался в «Мерседес». Пластмассовый бампер раскололся в нескольких местах. Незадачливые любовники выскочили из  машины, и у Лены глаза округлились от ужаса. Она  успела сказать своему кавалеру, что всё это сделал её муж.

Невзрачный по сравнению с Николаем водитель «Мерседеса» побледнел ещё сильнее. Потом, увидев, что Николай настроен решительно, залез в машину и уехал, оставив Лену стоять  во дворе.

Николай, ни слова не говоря, развернулся, и скрылся за поворотом. В ближайшем магазине купил бутылку водки, двести граммов колбасы, печенье и, поставив машину во дворе больницы  у одинокого гаража, служащего складом онкологического диспансера, пошёл в котельную, где дежурил его знакомый сантехник Валера.  В семь вечера начиналось дежурство. До этого можно было немного отдохнуть.

– Привет труженикам сифонов и унитазов!

– Привет, живодёр!

– Составишь компанию?

– Всегда готов!

– Тащи закусь. У меня только колбаса.

– А у меня кислые огурцы, сыр и хлеб. Могу на кухню сбегать.

– Не стоит. На первый случай хватит.

Николай выставил на стол бутылку.

– Ёксиль-моксиль! Это что за праздник?

– А хрен его знает!

Николай разлил водку и выпил. Валера, перекрестившись, последовал его примеру. Николай тут же наполнил свой стакан и плеснул приятелю.

– Не частим ли? – спросил Валера. – Слышь, Михалыч, не случилось ли что?

– Не… Просто  выпить хочется…

– А ты случаем не дежуришь сегодня?

– До дежурства у тебя здесь отдохну. Прилягу на твоём топчанчике. Не прогонишь?

– Ты чего? Отдыхай, сколь душе угодно! Хошь – всю ночь! Даже с бабой  прихоть. Ты не думай, я уйду. Мне есть где покемарить.

– Вот и хорошо. Ну, поехали!

Опустошив бутылку, Николай прилёг на топчан и захрапел. Ровно в  девятнадцать он был в отделении. Сделал вечерний обход, перевязал послеоперационных больных и, не ожидая ничего, прилег в ординаторской на диване. Ночь в хирургии непредсказуема. Сейчас тишь и благодать, а через полчаса привезут больного, с которым будешь возиться до утра.

Разбудила его Кружилина. За её спиной стоял заместитель главного врача по хозяйственной части.

– Леонов, я же тебя предупреждала, – расталкивала она Николая.

– А? Что? – не сразу понял тот. – Что случилось? Пожар?

– Ничего особенного, – сказал заместитель главного врача. – Только чудом взрыва не произошло. Вы пили с Комаровым вечером в котельной?

– И что? Я  пил в свободное от работы время.

– Всё, Леонов. Моему терпению пришел конец. Уходи с дежурства. Считай, что ты здесь больше не работаешь!

– Погодите! Что за истерика? Что, в конце концов, произошло?

– Завтра узнаешь у главного. А сейчас иди домой, проспись.  Пьян  как  сапожник!  На  дежурство  явился! И нечего с ним разговаривать!

Кружилина была в негодовании.

– И что за проклятое место – та котельная. Недавно хирург из онкодиспансера там устроил пьянку, теперь ты. Всё! Нет больше моего терпения. Иди домой!

– Домой так домой, – бормотал Николай, собирая  вещи.

Он пошёл к машине. Когда подошёл ближе, –  протрезвел. В машине были выбиты  стёкла. Мелкие осколки их бисером отражали лунный свет. Все четыре колеса были спущены. Фары разбиты. На руле, словно на виселице, висела, привязанная бечёвкой, пустая бутылка из-под водки. Картина разгрома была столь убедительной, что Николай не знал, что делать. Постояв в нерешительности некоторое время, он пошёл в сторону котельной. Дверь её была приоткрыта. Николай заглянул внутрь. На топчане лежал Пётр.

– Привет, герой труда! А где Валерка?

– А хрен его знает. Позвонил наш пупырь…

– Пупырь?

– Зам по АХЧ Курбатов, и сказал, чтобы я срочно вышел на дежурство. Я спросил: а где Валерка? Он же должен был дежурить. Так тот как рявкнет, что чуть мембрана не кокнулась. Кричит, что выгнал алкаша, то есть Валерку, с работы! Вот я и пришёл. А тебе чего, Михалыч?

– Да нет, ничего…

Было около двух ночи, когда Николай добрался до дома.
8.

Утром, когда Лена выходила из дому, Николай спал. Торопиться ему было некуда. Да и разговаривать с Леной не хотелось. Что ей сказать? Упрекать не мог,  понимал, что в своё время первый предал её. Раз она до сих пор не ушла, значит, надеется сохранить семью. На работу решил не ходить. Если Кружилина передумает – позвонит. Что ни говори, а он – тягловая лошадка. Надеялся, что через час-другой позвонит и скажет: «Погорячились, и хватит! Выходи на работу. Больных полно!»

Но телефон молчал.

В  двенадцать Николай уже не мог находиться дома. Жена убрала выпивку, даже сухое вино, которое привезли из станицы. «Ну и хрен с тобой! – зло подумал он. – Этим стреножить захотела! На-кась, выкуси!»

Он прямо из чайника большими глотками выпил воду и засобирался.  Денег не было. В глаза бросились наручные часы. «А что? Вполне можно толкануть! Правда – подарок от Ленки. Ну и хрен с ним! Что теперь делать? А счастливые  часов не наблюдают! Да и некуда теперь  торопиться!»

Николай быстро оделся и вышел на улицу. Сравнительно легко, за бесценок продав часы,  купил бутылку водки, закуску и в ближайшем садике пристроился на скамейке. Мимо шли люди, из школы стайками куда-то торопились ребята, а Николай, стесняясь, что вдруг увидят знакомые, прямо из горлышка сделал несколько больших глотков. Торопясь и оглядываясь по сторонам, съел колбасу, больше похожую на резину, струсил хлебные крошки прыгающим у ног голубям, остатки водки перелил во флягу, с которой никогда не расставался, и пошёл в больницу. Нужно было что-то делать с машиной, да и к Кружилиной зайти.

Машина представляла жалкое зрелище. Видно было, что кто-то уже побывал в салоне и снял магнитофон...

Николай походил вокруг, потом пошёл в больничный гараж.

– Матвеич, – обратился он к завгару, грузному мужчине невысокого роста. – У меня какие-то сволочи машину изуродовали. Взгляни, пожалуйста, что можно сделать.

Они прошли к машине.

– Да… дела… Ремонт тебе обойдется недешево. Сейчас всё так дорого…

– Сколько недёшево? – нетерпеливо спросил Николай. Он завгара знал много лет, потому надеялся на объективную оценку.

– Мне трудно сказать, но сам посуди: стекла, фары, подфарники, рихтовка, покраска… Легче толкануть эту рухлядь на запчасти…

Николай с сожалением посмотрел на машину. Потом, поразмыслив, спросил:

– А за сколько?

– Я думаю, недорого. Но надо поспрошать…

– Слышь, Матвеич,  поспрошай!  И отволоки  к себе. А то через пару дней  за неё и копейки не получу.

– Отволоки… Легко сказать! Резина порезана так, что хоть выбрасывай. Вот изверги. И кто бы это? За пять минут такого не сделаешь. Знали, что тебя долго не будет. И какого черта ты свою коросту здесь ставил?

– Сколько лет ставлю, и никогда ничего подобного не было! Так договорились? Бутылка за мной…

– Ладно тебе! Бутылка! Бутылкой здесь не отделаешься…

– Спасибо, Матвеич!

Часам к четырем Николай был в отделении. Постучал в кабинет заведующей.

– Войдите, – услышал он. – А… явился не запылился! Что скажешь?

– Ты что это, серьезно? Куда же мне деться?

– Я тебя предупреждала, Николаша. Не могу  допустить, чтобы хирург шёл оперировать, цепляясь за стенку. К тому же ты и персонал стал спаивать.

– Это еще кого?

– Ларису, старшую. Её я тоже выгнала.

– Это ты напрасно. Пусть я. Она-то причём?

– Ладно. Не  шелести! Она  тебя не лучше. А ведь баба! Терпеть не могу баб-алкашек.

– У неё же двое детей…

– Что я могу поделать? Хотела перевести  в смену. Она отказалась…

– А может, меня переведёшь куда-нибудь. Куда же мне?

– Я бы перевела, только, во-первых, главный в бешенстве. Во-вторых, всё равно будешь пить. Тебе лечиться нужно! Хочешь, с Марченко поговорю, или с другим кем? Возьмешь отпуск, чтоб никто не знал, пролечишься?

Кружилина с надеждой взглянула на Николая.

– Да брось ты, Катюша! И правда подумала, что я – алкаш? Если хочешь знать, – в любой момент могу бросить. Алкаша нашла! Но ты подумай! Сначала по моей вине погибает любимая женщина. Потом застаю жену с хахалем! Что мне было делать? Как тут не запить?

– Про смерть ты мне говорил. – Екатерина Андреевна с жалостью взглянула на Николая. – Про Лену не знала. Хорошо. Если дашь слово больше не пить, попробую уговорить главного. Но слово  должен дать твердое…

– Пить на работе не буду. Слово даю…

– Хорошо. Сегодня иди домой, помойся, побрейся, а то как арестант. Людей пугаешь. Завтра приходи на работу. А этот день я из твоего отпуска вычту. Иди! Много работы…

Николай вышел. Было около пяти. На «Шайбе» купил бутылку водки, буханку хлеба и плавленый сырок. «До завтра много времени. Утром приму душ и буду как огурчик!»

Придя на кладбище, сел на скамейку у могилы Наташи и, разложив на газете еду, только хотел начинать трапезу, как к нему подошли несколько грязных, с пропитыми лицами мужиков, кладбищенские живые мертвецы, опустившиеся на дно и промышляющие здесь в поиске выпивки. За бутылку они выполняли  различные поручения, копали ямы для подзахоронения, иногда ремонтировали старые, покосившиеся от времени памятники или просто выпрашивали водку у людей, пришедших помянуть близких. Николай с ними был уже знаком.  Не навязывая своего общества, они тихо стояли рядом.

– Привет, зяблики, –  поприветствовал  их  Николай.

– Привет, мил человек, – откликнулся Арончик, бывший  трубач, специализирующийся на похоронных маршах. Последнее время приятели редко брали его на халтуру, так как он их часто подводил. Теперь трубач околачивался на кладбище, где, как он считал, подобралась вполне приличная компания.

Николай кивнул, и в тот же миг все заулыбались, доставая,  кто гранёный стакан, кто  алюминиевую кружку.

Выпили.

– А по мне, – продолжал начатый разговор Витя, бывший инженер из «Электроаппарата», –  лучше  – Жириновский.

– Ну да! Фюрер хренов! – скептически заметил Женя-художник, чьё искусство, как он считал, ещё не поняли современники. Он  пропил всё, что у него было, и сейчас пристроился помогать кладбищенским умельцам выбивать на гранитных плитах портреты и надписи. – Головой дёргает, как Дуче. Точно, Муссолини! Хоть портрет пиши.

–  Ну и что? Пусть дёргает, чем хочет. Верхней же головой дёргает, не нижней! Вождь и должен дёргать! Хорошо – есть,  чем дёргать!

– Ну, хорошо. Пусть Жириновский. Водка от этого дешевле не станет.

– Это правда. Водку, сволочи, дешевле не сделают, – сказал Женя-художник.

– Чего захотели! На прибыли от неё армию нашу непобедимую содержат…

– То раньше. Теперь олигархи всю прибыль захапали.

Витя смачно выругался, заметив, что всем этим законникам давно нужно устроить  Нюрнбергский процесс. А то не знают, как ещё обобрать людей. Шутка сказать – водка стоит столько, что никаких денег не хватит!

– Капни  ещё пару капель, – сказал, протягивая стакан, Витя, – а то у меня зла не хватает. Сволочи проклятые!

– Нет больше.

Для большей убедительности Николай перевернул флягу горлышком вниз.  Арончик  из кулька достал бутылку с мутной жидкостью и резким запахом.

– Самогон?

–  Клей очищенный. Жень, а Жень, выпить хочешь?
–  Хочу!
– А закусь есть?
– Нет.

– А жрать хочешь?

–  Хочу!
– А чего больше – выпить  или закусить?
–  А всего больше  –  и  выпить, и закусить! Но выпить  всё-таки больше!

Арончик разлил мутную вонючую жижу.

– А ты чего? – спросил он Николая, убравшего стакан.

– Не… Я норму знаю… Больше душа не принимает.

Женя перекрестился и  крупными глотками выпил. Потом крякнул и рукой вытер губы.

–  Ну и вонь! Так зашибает, что и вкуса не слышно…

– Он ещё крестится, чертов хрен! Загораживает путь в ад крестом! А кто голых баб малюет и продаёт? Кто развращает народ? Он ещё крестится!

Витя выпил медленно, смакуя.

–   Арончик,  ну чем тебе помешало, что я перекрестился? Или ты  в Бога не веришь? Так на кладбище сидим. Здесь Бог рядом! Хоть ты и иудей, так  Бог же един!

Арончик тупо смотрел на Женю, потом примирительно произнес:

– А я таки люблю выпить в хорошей компании, чтоб я так жил! А пойло это я смешал с самогоном из яблок, чтобы поубористей было.  Яблоки стали портиться. В подвале один сарайчик надыбал. Смастерил змеевичок…

– Ух ты! – удовлетворенно хмыкнул Витя-инженер, оценивший сообразительность Арончика. – Еврей и есть еврей! Молоток! Хоть и бьёт в нос, но пить можно. И тепло по жилам разливается.

– Ну прямо чокнутый какой-то! Ни о чём другом думать не может, – утихомирил приятеля Женя.

– А что? Евреи – умный народ! Только хитрый… и  Христа распяли… Я знал одного…

Чтобы перевести разговор  в более спокойное русло, Арончик  сказал:

– Умных и ловких в каждом народе много. Вот, например, вы хвастаетесь, что блоху подковали. Можете-таки мне поверить: если бы Левша был евреем, он бы ей обрезание сделал! Чтоб я так жил!

– Тоже скажешь! Обрезание!

– А что?

– А ты, Арончик, обрезанный?

–  Нет! Могу показать. В моё время это  не делали. Да и зачем укорачивать? И так небольшой! И, кроме того, оружие нужно держать в ножнах. Мы – мирные люди…

– Но наш бронепоезд стоит на запасном пути!

Николай пришёл домой, когда  жены ещё не было. Побрился, принял душ, но было уже шесть, а их всё не было. Николай стал волноваться. Мало ли что могло случиться. Сейчас время такое…

Лена с Катей пришли в восьмом часу. Увидев мужа, Лена нисколько не смутилась.

Николай постоял, посмотрел, как жена раздевает дочку, и, ни слова не говоря, ушёл в комнату. И Лена не считала нужным объясняться. Через полчаса крикнула из кухни:

– Ужинать будешь?

– Спасибо. Сыт.

Когда же Лена уложила дочь спать, он отложил книгу в сторону, спросил:

– Так что? Как жить-то будем дальше?

– Что значит, «как»?

Лена к такому «разбору полетов» была готова.

– У нас семья…

– Где ты видишь семью? Семья в руинах!

– И что? Снова её построить нельзя?

– А для чего? Ты беспробудно пьёшь. Тебе никто не нужен. Зачем мы тебе?!

– Чего ты за меня решаешь, кто нужен, кто не нужен?! Мы наделали много ошибок…

– Ты на меня не сваливай! И вот ещё что: в пятницу я оформляю отпуск и поеду с Катюшей  к маме. Хочу немного отдохнуть от этого кошмара.

– А как же я? Или мы уже не муж и жена?

– Муж и жена? Не смеши меня. Я уже забыла, когда ты трезвым приходил домой!

– Ну, началось…

Николай встал из-за стола и с неприязнью посмотрел на Лену.

– Неужели даже дома  не могу отдохнуть? И что я такого сказал? Предложил поехать вместе к родителям.

– Зачем? Чтобы  ты нам с Катей отпуск испортил? Хватит того, что я целый год тебя пьяным вижу.

– Так, может, тебя освободить от себя? – Николай  разозлился и говорил резко, словно рубил.

– Знаешь, Коля, ты очень изменился. Куда-то исчез тот, которого я любила. Пьёшь каждый день. Тебя ничто не интересует, ни Катя, ни я. Зачем мы тебе? Может, нам разойтись? Ты  же этого хочешь?

Николай промолчал, а она поняла его молчание как согласие, и лицо её стало напряженным и суровым.

– Что ж, хорошо. Мы с Катей уйдем. Только ты погибнешь, если будешь продолжать пить. Эх, Коля, Коля!  Никогда не думала, что у нас всё так закончится!

– Тебе никуда не нужно уходить. Я сам уйду, – возразил Николай, и в голосе его послышались решительные нотки. – Освобожу тебя от себя. Алкоголика нашла! Просто сейчас я в чёрной полосе. На работе не клеится. Кладбище моё увеличивается. Да и цель потерял… Раньше знал, для чего живу. А теперь – не живу, а хрен его знает… Тошно… Ты, наверное, права. Нам нужно пожить отдельно.

Лена вдруг встрепенулась, посмотрела на мужа.

– Что ты такое говоришь? Если тебе плохо, ты скажи. Разве все эти годы у тебя была причина на меня обижаться? Хорошо, мы  никуда не поедем с Катюшей. Можно и здесь отдохнуть… В парк будем ходить. На Дон ездить…

– Нет… Ты права. Давай хотя бы недолго поживём отдельно. Я должен для себя решить… должен решить…

– Что решить? Коля, Коленька! Неужели ты не видишь, как мне больно?

– Нет. Я хочу пожить один… – упрямо твердил Николай.

– Где же ты будешь жить? Или у тебя есть и где, и с кем?

– Да нет у меня никого… Перекантуюсь где-нибудь.

– Боже, как стыдно-то! Хочешь, мы завтра с Катей уедем? Живи один…

– Никуда тебе не нужно уезжать. Да и в больнице никто ничего знать не будет. И деньги на Катю... Не думай,  не подлец! Но давай поживем отдельно!

Николай достал большую сумку, торопливо уложил вещи, туалетные принадлежности и, не глядя ни на плачущую жену, ни на заигравшуюся дочку, вышел из комнаты. В прихожей остановился и,  набрав в грудь воздуха, словно бросаясь в холодную воду, решительно открыл дверь. На улице огляделся, не зная, куда податься, пошёл  в больницу.

Дежурил молодой хирург. Не спрашивая причину, почему к нему на дежурство пришел Леонов, предложил:

– Вы располагайтесь, а  мне вряд ли светит отдохнуть. Если выпадет часок, я вполне на диване могу…

– Нет, Сережа. Кровать твоя, и не будем об этом. У меня тоже дел много. А отдыхать я буду на диване. Так что кончай кокетничать.

Он переоделся и пошёл в отделение к послеоперационному больному.

Утром, после планерки, заведующая  попросила Николая пройти к ней в кабинет.

– Что случилось? Почему ты ночуешь в отделении? – спросила она, как только они остались вдвоем.

– Я ушёл из дому.

– Давно?

– Вчера.

– И собираешься ночевать в больнице?

– Да нет. Найду пристанище... Может, угол сниму. Не пустишь на квартиру?

Кружилина внимательно посмотрела на Николая и твердо проговорила:

–  Так  долго продолжаться не может!

– Придумаю что-нибудь. Май на дворе…

– Так… – протянула Екатерина Андреевна. – Понятно. А я-то думала, почему у тебя всякий раз такой помятый вид? И что вы не поделили?

– Катя, не влезай в душу. Мне и так тошно…

– Потерпи! Я, как всегда, узнаю всё последняя. Баста! Хочу знать, что от тебя ожидать? Или снова появился кто?

– Никого у меня не появилось. У тебя есть претензии к моей работе?

– Ты вот что, голубь сизокрылый, чтобы для тебя это не было неожиданным, запомни: ночевать в отделении не разрешаю! Это не ночлежка. Понятно?

– Яснее ясного…

– А как же жена? У тебя же дочка. Катей, кажется, зовут.

– Сам разберусь. А в отделении ночевать не буду. Ты хотела мне ещё что-то сказать? Нет? Тогда я пошёл.

– Я тебя предупредила…

Алексей, узнав, что брат ушел из семьи, примчался в город. Пытался с ним разговаривать, пробовал переубеждать, но, как только заводил об этом разговор, Николай замыкался и  прятался в раковину, как улитка.

– Ты глухой  как пень, – упрекал его Алексей. – Я разве тебе плохого хочу? Ну, не сложилась у тебя с Ленкой. Так что, жизнь заканчивается?!

– Чего ты кричишь?

– Я тебя не узнаю. Посмотри на себя в зеркало! На кого похож? Кончай хандрить. Поехали  в станицу. Построим тебе дом. Будешь работать. Ведь у нас в районе нет приличного хирурга. Все в Ростов мотаются, если что приключится. Неужели…

Николай как-то жалко улыбнулся, взглянул на брата.

– Никуда я не поеду. Здесь перекантуюсь. Не дрейфь! Прорвёмся! А что касается Ленки, то она ни в чём не виновата. Это я запутался. Теперь распутывать поздно. Эту трещину не склеить. А связываться с какой-то бабой  не хочу. Так что отстань от меня, Леха. Если потребуется помощь,  сам к тебе приду. У каждого своя судьба…

– Ты это брось… И своих дружбанов зови. Я сейчас в станице церковь строю. Слышал, там художник с тобой кантуется.  Всем работа найдётся…

– Нет, у нас разные судьбы… – упрямо повторил Николай.

– Но ты не понимаешь, как мать-то переживает.

– Я не алкоголик. Будет нужно – пить брошу. Сейчас мне этого не нужно.

– Откуда же ты деньги берешь?

– Во  чудак! Много ли мне нужно?! Комнату снял у нашей нянечки за тысячу в месяц. Машину толкану. Зачем она мне? Куда ездить? Да и бензин дорожает.

– А Катюху, дочку свою, ты видишь?

– А как же. Издалека. Не хочу травмировать девочку. Мала ещё, не поймет, испугается, расплачется.

Разговор этот проходил ранней весной. Май был холодным, ветреным и дождливым. Потом закрутили Алексея дела и заботы.  Как-то  через месяц приехал Алексей в Ростов, хотел встретиться с братом. Пошёл в больницу. А ему сказали, что Леонов Николай Михайлович вот уже несколько дней, как взял отпуск за свой счёт.  Где его искать, Алексей не знал. Так и уехал он, несолоно хлебавши, домой. Матери ничего не говорил. Опасался за её здоровье.
9.

На следующий день Алексей поручил Анатолию разыскать брата:

– Нет у меня больше родных, кроме него и матери. Постарайся найти. Он где-то ошивается около винных ларьков. Пить в ресторанах у него не за что. А купить бутылку и где-то её вылакать он может. На тебя вся надежда.

– А его бывшая не может знать, где он залег?

– Нет. Но Николай может прийти к их дому, посмотреть на дочь. Он её очень любит.

– Ну ладно, найду, а дальше-то что? Связать и притаранить сюда?

– А ты видел его? Буйвол. Ты по сравнению с ним –  карлик.  Он тебя сам притаранит.

–  Ладно! Так что с ним делать?

– Установи: где он ночует? Что делает? Чем живет? Потом и решим.

– Это дело может быть и не скорым.

– А ты поторапливайся. Денег не жалей. Поспрошай. Сколько денег тебе отвесить на эту операцию?

– Знаешь, как говорил наш старшина: солдату в день положено двадцать граммов масла: пятнадцать граммов утром и пятнадцать – вечером!

– Умник! Ты  в каких войсках служил?

– Так все в тех же, что и ты. В десантных.

– Хорошо. Тогда справишься. Бери пока пятьсот зелёных. Если потребуется ещё, скажешь.

– Волнуюсь я за Николая, – сказал он Ивану, когда Анатолий вышел. – Совсем спивается, и помочь ни чем не могу, – словно оправдываясь, сказал Алексей.

– Ты не вибрируй раньше времени. Толян его найдет. Ты представить не можешь, что он за мужик. Я его вот уже десять лет знаю. Вместе приходилось рисковать шкурой. Сметливый, смелый, честный.

– А чего он до сих пор бобылем живёт?

– Не знаю.

– Квартирует где?

– У Елистратовой.

– Позволь, там же Анюта – невеста.

– А хрен его знает. Может, и посватался. У него-то родных – никого. Детдомовский. Так что не исключено, что так оно и есть…

Потолкавшись по пивнушкам и забегаловкам и поговорив с врачами и медсестрами отделения, Анатолий решил пойти на кладбище.  Дни стояли тёплые. Ни ветерка. «Чем черт не шутит. Может, там и околачивается раб Божий Николай Леонов?»

Он бродил по заросшим аллеям, вглядываясь во встречных людей, стараясь узнать в них рослого спившегося брата Алексея.  И когда уже шёл к выходу, на скамейке у чьей-то могилки увидел Николая в компании троих приятелей. Они неспешно беседовали. На газете, служившей им скатертью, лежали остатки закуски. Немного подумав, Анатолий решительно пошёл  в сторону компании.

– Привет, братаны! – сказал он, не зная, с чего начать.

– Привет, если не шутишь. Чего тебе нужно? Или нос чего учуял?  Так шлепай дальше! Мы по пятницам не подаём!

– Ну, зачем же так? – улыбнулся, показывая ряд золотых коронок, Анатолий. – У меня есть что выпить, а вот компании нет. Не привык один. Когда пьёшь один, это уже не выпивка, а пьянка. А в компании  – другое дело!

– Совершенно с тобой согласен! – оживился Витя. – Это по-нашему. Присаживайся, мил человек. Давай  тяпнем за знакомство.

– Что ж, давай тяпнем, – согласился Анатолий и достал из кулька поллитровку.

Все оживились, подставляя стаканы.

– Люблю в компании.

Выпили. Закусывать было нечем, поэтому, крякнув и глубоко вдохнув прохладного воздуха, Женя спросил:

– Ты кто? Я здесь всех  знаю. Тебя раньше не видел.

– И правильно. Я из новеньких. Дядьку моего недавно приземлили.

– Дядьку?

– Его, родненького. Он воспитал меня.

– Так плесни. Помянем. Пусть земля ему будет пухом.

Анатолий снова разлил.

Выпили.

– Так ты  всё же кто? – не успокаивался Женя.

– Слушай, как-таки тебя зовут? – спросил Арончик.

– Да что вы к человеку пристали? – вступился за Анатолия Николай. – Мало что уплатил вступительный взнос, так вы ему ещё допрос учинили. Человек он. Разве этого мало?

– Человек? – Арончик посмотрел мутными глазами на Николая. – Нет, этого вполне достаточно! Человек  – это  звучит гордо! Этого… вполне достаточно!

– Ну вот и правильно! – согласился Женя. Он залез в свой бездонный карман и достал большое зеленое яблоко. Разрезав его на несколько частей,  положил на газету. – Знаешь, Колян, я, пожалуй, соглашусь и поеду к тебе в станицу. Буду новую церковь расписывать. Знаешь, ещё Рублёв… да что Рублёв, и Микеланджело…

–  А я работал  слесарем, да вылетел за пьянку, – прервал Анатолий искусствоведческий экскурс Жени, направляя разговор в нужную сторону. – Сейчас кантуюсь у кого придётся. Нужно будет пристроиться к какой-нибудь красотке. Зима на носу!

– Завидую. Его ещё хватает на красоток. А мне они уже давно по барабану!

Женя с сожалением посмотрел на пустую бутылку.

– А знаете, друзья, – сказал Арончик, – недавно во сне я видел себя в винном погребе. Лежу прямо рядом с бочкой, а из крана мне в рот капает красное вино. И я пью, пью… Только названия  не запомнил. Оно было на английском. То ли  херес, то ли… хрен его знает!

Витя облизал обветренные сухие губы и тоже с сожалением посмотрел на пустую бутылку. Потом перевёл взгляд на сумку Анатолия.

– Слышь, как там тебя? В твоей волшебной сумке больше ничего не завалялось?

– Меня Анатолием дразнят. А в сумке у меня завалялась ещё бутылка. Только я её храню до особого случая.

– И когда этот случай наступит?

– А я знаю?! Нужно же будет отметить свою встречу с прекрасной незнакомкой! Это – для знакомства.

– Когда это будет?! – Арончик, почувствовав, что есть перспектива выпить ещё, просительно взглянул на Анатолия. – Или не так, Колян? Правильно я говорю?

– Почему ты спрашиваешь у него? – поинтересовался Анатолий.

– Потому что хирург всегда прав. А он  – хирург. Правда, в прошлом, но всё же.

– Почему в прошлом? Я не в прошлом. Я и есть хирург. И пить сегодня больше не буду. Я свою норму знаю…

– Все мы в прошлом, – философски поддержал товарища Женя.

– Первый раз вижу еврея-выпивоху.

– А ты что, антисемит?

– Боже меня упаси! Почему антисемит? Даже напротив. Семит настоящий! Я евреев очень даже уважаю. Но среди них не было выпивох…

– А я что, выпивоха? Нашёл, тоже мне, аида шикера! Просто люблю посидеть с хорошими людьми, поговорить за жизнь… Ты, например, за кого голосовал?

– Я? Ни за кого. У меня даже паспорта нет. Куда-то задевал. Кто его теперь найдёт!

Все с вожделением смотрели на кулек, в котором была заветная бутылка.

– Будь по-вашему! За знакомство так за знакомство!

Он достал бутылку водки и поставил её на металлический столик.

– Во, это по-нашему, это здорово!

Выпили.

Женя-художник размяк. Ему захотелось с кем-то поделиться своими мыслями. Дергая за куртку, он  завёл с Анатолием всем уже довольно надоевший разговор:

– Понимаешь? Об искусстве судят люди невежественные, и часто их нужно обманывать, чтобы они не заблуждались. Но  мне не нравится обманывать. Обман – оружие рабов. А я – свободный человек!

– Все мы – свободные люди, – поддержал его сильно охмелевший Николай, – только ты не думай. Здесь собрался вполне интеллигентный народ. Витя был инженером на военном заводе, Женя – художник, Арончик – музыкант. Я – врач. Ты не смотри, что мы здесь водку пьём. Это так… Это потому, что на душе хреново. Но я  ещё встану с колен.

– И где же ты живёшь? – спросил  Анатолий.

– Снимал комнату у нашей нянечки. Потом ее муж взбрыкнул, сказал, чтобы я сматывал удочки. Теперь взял отпуск за свой счёт. Ищу жилье. Пока кантуюсь, где придётся. Вчера ночевал в подвале вместе с Витьком. Во, блин. Витек уже вырубился! – Николай посмотрел на приятеля и сокрушенно замотал головой. – Теперь до самой ночи дрыхнуть будет. У Арончика есть чердак, где он с одной марусей барахтается. А Женя на кладбище нору нашёл. У него здесь дружков много. Памятники делают, надписи всякие…

– Так… Ну что ж. А не будешь ли ты против, если эту ночь я с тобой…

– Нет проблем. Только учти, я не гомик. У меня нормальная ориентация. А тебе мальчика нужно?

– Ты чего, охренел? И я нормальной ориентации. Просто  в этом городе мало кого знаю.

Они попытались растолкать Витю, но это им не удалось. Тогда, оставив его лежать на холодной земле,  подхватив свои пожитки, пошли к выходу с кладбища.

Уже темнело, когда Николай с Анатолием оказались в подвале девятиэтажки. В углу на сухом участке земли валялся картон  из-под ящиков, на котором и расположился Николай, приглашая сесть и Анатолия. Тусклый свет электрической лампочки освещал убогое жилище.

– Как же ты дошел до такой жизни? – спросил Анатолий, устраиваясь на ночлег рядом с Николаем.

– Сам не заметил… Не поверишь. Был неплохим хирургом. Но, видно, просто пить не умею. Меня развозит после первой поллитры!

– Остановиться не пробовал?

– Пробовал. Мне казалось, что бросить – раз плюнуть! Хрен тебе! Всегда нахожу какие-то причины, чтобы выпить…

– А жена? У тебя же была жена?

– Почему была? Есть. Только на кой черт я ей такой. Обидел сильно. Самому тошно. Разве я не понимаю?! Мне казалось, что зануда. Поедом ест, стоило только выпившим домой прийти. А на работе, знаешь, всякое бывало. Ты сам не был женатым?

– Бог миловал. Терпеть не могу болтливых баб!

– Да, – согласно протянул Николай. – Языкастая жена – это сущий ад. А как же ты без баб-то обходишься?

– А кто тебе сказал, что без баб? Только постоянной не хочу иметь. Привязываюсь, потом жалко оставлять…

– Это правда. А я слышал, что для проституток главное – не получать удовлетворения. Вот бедолаги!

– Кого пожалел!

– А что?! Люди как люди… Я от своего труда всегда удовольствие получал. Иначе  не могу. Я такой…

Николай достал откуда-то алюминиевый чайник с водой и стал пить из носика.

– Напрасно ты пьешь из чайника, – заметил Анатолий.

– Это ещё почему?

– Станешь чайником!

– Скажешь  тоже…

–  Так у нас говорили…

Помолчали. Спать не хотелось.

– А что твоя жена? Одна? Не завела себе хахаля?

– Не знаю… Вряд ли. Когда-то любила меня сильно. Я, осёл, это понимать стал только сейчас.

– Так уж сильно?

– А хочешь, я прочту её письмо. Правда, писала  давно,  но  я  сохранил  и, когда  на  душе  тошно, читаю.

И тогда мне легче становится.

– Почитай.

Николай  порылся в сумке, достал несколько листков и стал читать, как молитву. Видно было, что он это письмо читал часто, потому что многие места знал наизусть.

«Привет, любимый!  Я кажусь себе такой незначительной в сравнении с тобой.  Но не хочу культивировать в себе робость, потому всегда говорю тебе всё, о чём думаю, что чувствую. При этом за тобой я оставляю право не всё мне говорить. Ты – мужчина, у тебя должна быть своя внутренняя жизнь, свободное пространство. Но для себя этого пространства, где нет тебя, – не представляю. Больше того, не хочу. Ты растёшь, набираешь сок зрелости, который настаивается и крепнет, как вино. Мне не угнаться за тобой. Это меня радует, но и пугает. Мы с тобой похожи,  как близнецы. Знаю по себе, что мне стал бы скучен человек, который меня «не догоняет», который проще, глупее, наконец. Но надеюсь, что в чём-то корневом мы с тобой навсегда одинаковы.

Я полюбила тебя, потому что ты на удивление точно совпал с моим душевным внутренним ритмом.  Хотела тебе соответствовать. Может, поэтому тебя так раздосадовало, когда сказала, что нет у меня куража от хирургии. Знаю, что у тебя всегда есть этот кураж. Может,  и я его отыщу в себе. Пока не выискивается.

Иногда  боюсь тебя потерять. Женская интуиция говорит, что мои опасения не беспочвенны. Ты столь значительный. На тебя все так смотрят, что мне становится страшно. И тогда мне хочется  поскорее зарыться в тебя. Хотела бы быть сильной, чтобы и тебя питать. Это как  Инь и Ян.

Я люблю тебя! Как это прекрасно! Мы с тобой совпадаем во всём. Мне нравится, что ты занимаешь позицию, близкую моей.  Иначе и быть не могло! Ты – мой муж,  моя вторая половина, моя сущность! А не ты мне не нужен.

Иногда я  ревную тебя к твоим больным, хотя и понимаю, что глупо. Но и радуюсь за тебя, горжусь.

Наверно, я слишком усложняю жизнь. Это правда, родной?

Взялась писать короткую записку, а получилось целое письмо. Целую и заканчиваю писать, а то наплету ещё что-нибудь. С Катюшей еду к родителям на субботу и воскресенье. Буду очень скучать. Любимый, как я тебя люблю! Это всё же болезнь. Так нельзя любить. Опасно. Целую ещё раз. Твоя Елена».

– Да… – после некоторого молчания протянул Анатолий. – И ты такую бабу бросил?

– Я не привык притворяться. Тогда мне казалось, что я её ненавижу, что она меня не понимает.

–  Ненависть – изнанка любви. А что же дочка?

– Катюша? Мне стыдно перед ней показываться в таком виде. Всё, что было, – давно в прошлом. В другой жизни. А сейчас у меня этот подвал… Как выпить хочется! У тебя ничего не осталось?

– Есть НЗ. Но ты же сказал, что больше сегодня не пьёшь,  свою норму знаешь.

– Как письма читаю, душу переворачивает. Давай твой неприкосновенный запас. Сейчас самое время его использовать.

Анатолий достал из бокового кармана фляжку с коньяком, к которому было примешано сильное снотворное. Плеснул его Николаю:

– Пей. Я не буду.

Николай жадно выпил.

– Хочешь, ещё почитаю?

– Почитай!

Николай облокотился на деревянный ящик, закурил  и стал читать, как поэты читают свои стихи, нараспев, словно завывая:

«Дорогой Колюшка! Мне так хорошо, когда ты ласково говоришь со мной! Грустно, конечно. Но странное дело, прежде была своевольной и непокорной. Ощущала за собой право быть независимой. А теперь всё делаю так,  как ты говоришь. Иначе становится очень неуютно. Это правда странно. Я всё больше погружаюсь в зависимость от тебя. Уже ни ногой, ни рукой  пошевелить самостоятельно не могу. Но что ещё более удивительно: меня это состояние не коробит, не унижает. Это похоже на чудо. Всю жизнь жила с ощущением, что смогу подчиниться только очень значительному мужчине. Вот отчего не особенно угнетало меня одиночество. Мне казалось, что того, кто мне подошел бы, кого могла бы впустить в себя, встретить сложно, если не невозможно. А размениваться не хотела. И – о чудо! Ты встретился! Но теперь пришел страх, почти животный, что разлюбишь. Любовь делает меня глупее. Это, видимо, удел всех женщин. Как же был точен Райкин, когда словами своего героя сказал: «Закрой рот, дура!». Я так боюсь когда-нибудь это услышать.

Родной мой, любимый, счастье моё, солнце, Колюшка!  Я вспоминаю, как мы с тобой сидели в ординаторской, и я смотрела на тебя как на Бога. Ты и был Богом! Я так тебя люблю! Но нас разлучили. Кому только в голову пришло такое?! Разве они не знают, что любящих разлучать нельзя! Ну, скажи на милость, зачем мне эти курсы специализации?! Это для меня пытка. Боже, как я хочу быть рядом с тобой!

Колюшка, всё суета, всё бред. Есть ты и наша любовь, которую надо беречь. Ещё раз скажу: спасибо Богу за то, что он дал мне тебя, за то, что пришло именно такое чувство, всепоглощающее, полное, бесконечное, которое мне и нужно было.

Любимый мой, родной! Ты не волнуйся, пожалуйста. Я скоро приеду. Месяц пролетит быстро, и ты не успеешь даже соскучиться. А Катюше у мамы будет хорошо, да и ты немного отдохнешь от нас. Не скажу, что особенно весело мне. Но это уже хроническое. Когда тебя нет рядом, я не могу быть веселой.  Я эгоистка – хочу, чтобы мы были вместе всё время. Целую, родной. Хотела бы быть умной, целеустремленной, энергичной. Но все мысли, как у той коровы, упираются в одну: «Му-у-у! Пустите к любимому-у-у!» Быстрее бы пролетел этот месяц! Целую, Елена».

– И ты бросил такую женщину?

– Не говори… Сам думаю, какой же я был идиот.

– А кто тебе мешает вернуться?

– Кому я нужен такой?

– Тебя что, с работы турнули?

– Не-е-е! Я в отпуске за свой счёт. Но кому я нужен такой? Ну и коньяк у тебя! Разморил. Спать хочется. Давай немного покемарим.

– А здесь крыс нет?

– Нет. Здесь сухой подвал. Они больше там, где сыро…

Николай повернулся на бок и, подложив под голову руку, вскоре захрапел.

Анатолий  по мобильному телефону позвонил Алексею.

– Я его нашел, – сказал он, даже не поздоровавшись, справедливо полагая, что Алексей его узнает.

– Где?

– На кладбище.

– На кладбище?! Что он там делал?

– Проводил время с такими же интеллигентными бомжами.

– Где ты сейчас?

– В подвале.

– Адрес?

– Космонавтов, 17. Третий подъезд. Там подвал не закрыт. Замок висит для виду.

– А что сейчас делает Николай.

– Что ему делать? Спит.

– Спит?!

– Чего удивительного? Я ему снотворного подсыпал.

– Там больше никого нет?

– Нет. Мы одни.

– Хорошо. Я еду. Жди.

Очнулся Николай в родном доме. Над ним склонилась мать. Увидев её, Николай, ничего не понимая, подумал, что видит сон. Но, поняв, что это не сон, встрепенулся:

–  О! Маманя! Как я здесь оказался?

– Как оказался? Привезли тебя, бесчувственного, грязного… Что с тобой, сыночек?

– Не знаю… ничего  не знаю… оставьте меня… жить не хочу…

В комнату вошла Мариам.

– Николай Михайлович, здравствуйте!

– Здравствуй, Мариам… Вот не думал, что ты меня таким увидишь…

– И я не думала…

– Стыдно-то как…

– Это хорошо. Значит, кризис миновал.

– Пить хочется… Дай мне, пожалуйста, напиться.

Мариам принесла кружку воды. Николай большими глотками  стал пить. Потом поблагодарил.

– А братан-то где?

– Где ему быть? На работе. А как у вас? Вам когда на работу?

– Так  завтра и поеду. Чего тянуть-то?

– Мог бы в отчем доме и погостить, – вставила Марья Ильинична.

– Всё! Нужно кончать эту бодягу. Покуролесил – и будет. Неужто, думаете, этот  зелёный змий меня сломил? Чёрта ему лешего! Завязываю! Баста!

– Правильно, сынок! Я знала, что ты у меня сильный. Я всё время это знала…

На следующий день Николай пришёл на работу. Кружилина придирчиво взглянула на него и, пригласив к себе в кабинет, спросила:

–  Лечился где?

– Зачем? Я же сказал, что сам брошу пить, когда срок придёт.

– Так  срок пришёл?

– Пришёл.

– Это хорошо. Молодец. А что с семьей?

– Катюша, не лезь в душу. Пить больше не буду, можешь мне поверить. А всё остальное…

– Дурак ты, Николаша. Если бы ты мне был безразличен, возилась бы я с тобой! Мы же однокашники, как-никак!

– Однокашники.

– Где ж ты ночевать-то будешь?

– Брат снял комнату здесь недалеко…

– Снял комнату? Ну и дурак!

– Это почему?

– Помириться тебе нужно с твоей Еленой. Хорошая она баба. Уж поверь мне. Знаю, что говорю. Не на ходулях ходит. Коренная…

– Ладно, видно будет…

– Хорошо. Принимай свои палаты, и с Богом. Очень надеюсь, что завязал с пьянкой, хоть, не скрою,  мало верю. Но дай Бог тебе… Ты сам не понимаешь, что Бог тебе дал. Если говорят: «Врач от Бога», – говорят таким, как ты. Цени это! И это не только умение рук твоих золотых. Это ещё и сердце твоё…

– К чему  такие сладостные речи завела, Катюша?

– А к тому, чтобы подумал своей глупой головой, что нужно вернуться в семью.

– Ну… совсем забодала! Погодь немного… Не пришпоривай…

После работы Николай шёл домой. Он избегал встреч с новыми знакомыми из города мертвых, вспоминая, как после каждой такой встречи голова трещала, и на душе было наплёвано. Как оказалось, не так-то было просто бросить пить! Всегда находилось оправдание, а потом было нестерпимо тошно на душе, что не сумел, не сдержался, а значит, всё-таки алкаш! Чего уж там чирикать!

Для того чтобы не думать о выпивке, Николай в больничной библиотеке набрал монографий и журналов по хирургии и вечерами сидел, корпел, конспектировал…

Однажды вечером в больницу зашёл его бывший командир,  Петр Васильевич Ковалёв. Он был хмур и чем-то расстроен.  Николай подумал, что нужна его помощь. Но командир, поздоровавшись, спросил:

– Ты что, дежуришь сегодня?

– Да нет…

– Так, может, пройдемся? Есть разговор…

– Нет проблем…

Николай убрал со стола истории болезни в папку, переоделся, и они вышли во двор больницы. Некоторое время медленно шли молча. Потом Петр Васильевич спросил:

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Чего рассказывать? Вы и так всё знаете…

– Слушай, мать твою! Мы с тобой в Афгане вместе кровью харкали, пузом скалы утюжили, кровью братались не для того, чтобы темнить! Чего ты туман напускаешь?! Что произошло?

– Ничего, командир, особенного… Конечно, штормило сильно. Но, надеюсь, выплыву…

– Нет! Я слушаю!

– Сначала  увлекся я. Женщина, которую, как думал, я полюбил, забеременела. Потом у неё открылось кровотечение  и она погибла…

– Постой! А Елена? Она всё знала?

– Знала…

– Так… Диспозиция ясна.

– А потом у Ленки появился хлыщ. Я ему «Мерседес» разбил…

– Ну да?! А он?

– А он, как я думаю, мне моего «жигулёнка» угробил…

– И что?

– Что-что? Я ушёл из дому.

– Ни хрена не понимаю! Ты решил уйти из семьи?

– Да ничего я не решил! Забурил… Всё у меня наперекосяк…

– Так точно! Наперекосяк. Елена позвонила мне. Ревёт. Просит на тебя повлиять. А как на тебя влиять, когда ты предал не только её и свою Катьку, но и дружбу нашу! Пропил, мать твою, дружбу.

Николай, опустив голову, шёл молча.

– Чего молчишь?

– А что говорить? Только дружбу я не предавал!

– А почему я ни сном ни духом? Или дружба только у нас за столом?

– Да вы что, командир?

– А что? Бросить пить не можешь?

– Бросил... Но как склеить то, что разбилось вдребезги?

– А Еленка ревёт. Говорит, что любит тебя, мудака…

– Любит… О чём вы  говорите! Если бы вы видели того самодовольного хмыря на «мерсе»! Как подумаю, что он её лапал, так…

– А не думал, каково было ей, когда она представляла  тебя с  той кралей?!

– О ней не нужно. Её уже нет…

– Не нужно… Добро! Что дальше думаешь делать?

– Не знаю…

– Не знаю, – передразнил Петр Васильевич. – Он, видите ли, не знает! Заварил кашу, а расхлебывать дядя будет?

– А что вы ждете от меня, командир? Чего хотите?

– Хочу, чтобы ты вспомнил ребят наших, которые погибли в Афгане. Чтобы дружбу нашу вспомнил. Хочу, чтобы вернулся домой, прекратил пить! Хочу, чтобы…

– Да как я могу вернуться домой?! Столько мы друг другу наговорили! Столько за это время произошло!

– Это ничего! Это как после тяжелой болезни. Ты же доктор!

Они оказались у командирского «газика».

– Садись! – приказал Петр Васильевич.

–  Да вы что?! Я не готов!

– Ничего. Я всё уже подготовил! Садись, мать твою!

Николай сел и хотел что-то сказать, но Петр Васильевич приказал солдату-водителю:

– Туда, где мы только что были!

– Слушаюсь!

Машина сорвалась с места. Николай и Петр Васильевич  молчали. Да и о чём было говорить? Всё было и так ясно. Только, уже поднимаясь по лестнице, Петр Васильевич, подталкивая замешкавшегося Николая, произнёс:

–  Возвращение блудного сына!

– Надолго ли? Кому я нужен?

– Ты только веди себя достойно, как мужик.

Дверь им открыла Лена. Словно ничего не произошло, она взглянула на Николая и, увидев его  уставшую физиономию, сказала:

– Идите мойтесь. Я биточки пожарила. С картошечкой. Поужинаем…

Она некоторое время задержалась  в прихожей, не зная, какая будет реакция на её предложение, но, увидев, как оживился Петр Васильевич, ещё раз взглянула на Николая и пошла в кухню. Петр Васильевич же подтолкнул Николая к ванной:

– Давай  иди! Не задерживай движение!

Строительство церкви шло ускоренными темпами. Первым делом установили бытовку, провели освещение, и закипела работа. До позднего вечера гудели экскаватор и тяжёлые самосвалы, вывозившие глину. Потом краном укладывали тяжёлые  железобетонные блоки. Работали с раннего утра и до позднего вечера. Многие станичники помогали  чем могли.

Дед Никифор предложил поставить металлический ящик, чтобы в него станичники бросали  пожертвования.

– Церква – дело общественное, – говорил он. – Все должны быть к энтому делу касательны! А то как же! Леонов-то, он что? Олигарх, что ли? Он святое дело затеял. Народ сподвигнул. Шутка сказать, церкву в станице воздвигнуть. Но и мы не рыжие! Должны быть  к энтому благородному делу причастны. Правильно я говорю?

Сварили ящик, покрасили в голубой цвет и написали  белой краской: «Для пожертвований». Ящик приварили к вбитой в землю трубе.

Алексей дневал и ночевал на стройке. Он многократно ездил в епархию, обсуждал различные вопросы со  священником, договорился, чтобы церковь назвали именем Святой Софьи. Потом  заказал художникам иконостас, цветные витражи…. Станичники обещали принести в церковь свои иконы. Из Мариуполя привезли три бронзовых колокола.

В станице царил необыкновенный подъём. Строительство не затихало ни на час. Алексей в литейном цехе завода «Ростсельмаш» заказал  крест, который обещали отлить строго по чертежам. Его предстояло покрасить специальной краской с золотым порошком.

Территорию отгородили невысоким кирпичным забором с чугунными решетками, которые  изготовил литейный цех «Ростсельмаша» за полцены. Привезли крест, и все приходили смотреть на него и крестились.

Однажды ночью, это было в середине августа, дед Никифор, подрядившийся сторожить на стройке, услышал лай собачки, с которой приходил на работу. За многие годы он научился отличать обычную перекличку станичных псов и злой тревожный лай на непрошеного гостя. Набросив на плечи куртку (ночи уже стали прохладными), он вышел из бытовки и посмотрел в темноту. Ничего не заметив, хотел было вернуться в помещение, как вдруг возле  ограды в полоске света заметил тень человека.

– Эй, кто там шастает?

Человек, притаившийся у густого кустарника, молчал. Тогда дед Никифор шагнул в его сторону.

– Ты, что ли, Васька? – крикнул он, вглядываясь в темноту. – Чё в жмурки играешь? Чё прячешься? Косьяненко  Василь, я тебя вижу, выходи! Те чё надо?

И в это мгновение тишину разорвал звук выстрела. Сторож упал, схватившись за грудь. Васька Косой осторожно подошёл к упавшему и, приставив дуло пистолета к  его голове, нажал курок. Потом  стал саперной лопаткой рыть неглубокую ямку у стены строящейся церкви, но, услышав шум подъезжающей машины, положил на землю кулек, прикрыл его доской, валявшейся поблизости, и  растворился в темноте.

–  Дед Никифор! – окликнул Иван Огнев сторожа. – Во, бля, неужто заснул, старый?!

Иван и Анатолий подошли к бытовке и тут увидели  распластанного  на земле сторожа.

– Толян, ничего здесь не трогай. Я сейчас вызову ментов. Убийство – это не хрен собачий.

Иван позвонил по мобильному телефону  в райотдел милиции и сообщил о случившемся. Потом набрал номер  Алексея.

– Леха! Иван говорит. Извини, что разбудил. Да тут такое дело: деда Никифора грохнули.

– Как грохнули? Где грохнули, – не понял  спросонья Алексей. – Ты где?

– Я на стройке. Мы с Толяном приехали посмотреть, что да как, а он лежит у бытовки с простреленной головой. Крови – лужа натекла!

– Вы там ничего не трогали?

– Нет.

– Милицию вызвал?

– Первым делом.

– Хорошо. Ждите. Только ничего не трогайте. Я еду.

Через десять минут Алексей был на месте.

– Странно. Кому мешал дед Никифор?

– Может, спугнул кого? – высказал предположение Иван.

– Не исключено.

Через полчаса подъехал милицейский «УАЗ», из которого вышли двое рослых парней.

Взглянув на труп, один из них, видимо, старший, крикнул водителю:

– Володя,  посвети-ка.

Водитель направил свет фар на место происшествия.

– Вы ничего не трогали? – спросил старший.

– Нет.

– Хорошо. Пройдите с моим помощником и расскажите ему всё, как это случилось. А я здесь погляжу.

Иван и Анатолий прошли к машине и ответили на вопросы  милиционера. Тот старательно записал их ответы.

В это время старший по рации связался  с отделом.

– Федор, Михайлов говорит. Звони дежурному следователю. Убийство здесь. Я  организую охрану места преступления, а ты давай звони. И вот ещё что! Хорошо бы собачку. Откуда, откуда… А хрен его знает, откуда! Может, из Ростова. Ты давай, звони! Жду.

Следователь вместе с проводником собаки приехали, когда уже рассвело. Собака побегала по территории, принюхиваясь и фыркая. Потом потянула к забору, к зарослям кустарника и, наконец, вывела к дороге. Здесь след обрывался.

Осмотрев труп, следователь дал разрешение его увезти, а сам внимательно стал обследовать местность вокруг. Внимание его привлекла небольшая  ямка у самого фундамента, небрежно прикрытая куском доски.

Следователь наклонился, чтобы отбросить доску, и увидел пакет с кончиками торчащих проводов. Он отошёл, приказал помощнику никого не подпускать к стройке, а сам вызвал минёров.

Все терялись в догадках, кому нужно было взрывать церковь? Минёр приехал только к обеду. Он без труда обезвредил взрывное устройство, сказав, что если бы оно рвануло, то вместо церкви здесь была бы  яма. Видимо, действительно сторож спугнул  мерзавца. А потом приехавшие не дали ему завершить задуманное.

Минёр внимательно проверил всю территорию стройки и только после этого дал разрешение на  продолжение работ.

Алексей распорядился, чтобы с этого дня ночью дежурили по два человека.

– И после того как все уйдут, закрывайте  ворота! – инструктировал Иван охранников. – Что за разгильдяйство, в самом деле!

– Долго ли перемахнуть через забор? – возражал Григорий.  –  Света  нужно  дать  больше  по  периметру. А то – темно, как у черта в заднице!

Вечером у Алексея  друзья гадали, кому помешал дед Никифор?

– Вряд ли это был чужак. Сдается мне, не Косой ли снова появился в наших краях? Послушался я тебя. Вот и «не суди, и несудимым будешь»!  А теперь расхлебываем кисель твоей мягкотелости. – Иван укоризненно посмотрел на друга. – Ты, Лёха, должен быть не добреньким, а добрым. И не в рясе ещё, чтобы  прощать этому злыдню его художества. За себя ты мог ему простить. Это – твоё дело. Теперь ты меня не остановишь.

– Успокойся! Теперь его будет искать милиция. Тебе ещё не хватает подставиться под его пулю! Поубавь  прыть. В ментовке всё расскажи, нет вопросов. А сам и не вздумай его ловить. Охотник нашёлся!

– Ладно, не гони пургу…  Знаю, что  делать.

Через неделю в Ростове арестовали Василия Косьяненко. Нашли и оружие, из которого  был ранен Алексей и убит дед Никифор. На  суд приехали многие станичники. Василий и ещё двое подельников смотрели на земляков нахально и вызывающе. После того как был зачитан приговор, уже выходя из зала суда, Васька Косьяненко бросил Алексею:

– Я тебя все равно урою, сука…

Прошла бесснежная морозная зима. В марте из Ростова пригнали два больших крана на автомобильной тяге, и крановщики, с ювелирной точностью подняли и установили купол и крест, который блестел на фоне голубого весеннего неба. Подняли и колокола, укрепив их на специальном швеллере, закрепленном в звоннице. Через месяц, казалось, всё было готово к тому, чтобы начать службу. Но церковь должен был освятить митрополит. А он мог приехать лишь в мае. Поэтому все силы бросили на уборку территории. Укатали красным гравием дорожки, засеяли лужайки  специальной травой. В дальнем конце двора за чугунной оградкой убрали могилку деда Никифора. Рабочие завершали строительство дома, где жил отец Александр и располагалась приходская воскресная школа.

Администрация района по такому случаю выделила средства и отремонтировала покрытие центральной улицы станицы, продлив её до самой церкви. И теперь она стояла, белая, нарядная, такая, какой в своих мечтах видели её Алексей и Мариам.

На освящение пришёл народ из всех ближайших станиц. Глава районной администрации, довольно улыбаясь, глядел на митрополита и сопровождающих его священников, на понаехавших откуда-то корреспондентов и гордо задирал голову, будто именно он был главным на этом празднике. Алексей, по этому случаю надевший белую сорочку с галстуком, стоял рядом с Мариам и Сонюшкой и успокаивал мать, которая плакала от счастья. А когда  митрополит освятил церковь Святой Софии и сказал благодарственную речь об Алексее, вручив ему церковный орден, всплакнула и Мариам, стыдливо пряча слезы. Станичники поздравляли Марью Ильиничну, Алексея, друг друга и крестились, глядя на блестящий на солнце крест.


Рецензии