Одинокие

Меня выносят на крышу теплые потоки воспоминаний, в которые я кутаюсь, напоровшись на стену мерзлоты и мрачной тишины. Где-то в недрах города, до коего мне нет дела, вспыхивают немые огни фейерверка, взлетающие над домами, как смертоносные пушечные ядра. Я брожу по кругу, пугаясь теней и ветра, шевеля губами в беспокойстве слов и мыслей, которые не дают мне покоя ни здесь, ни в комнатах. Я сам не знаю, кому и о чем молюсь, о ком плачу и на что надеюсь. Я просто хожу, потеряв терпение и самообладание. Ненасытный холод молотит по моему лицу, превращая его в суровую маску. Я кусаю губы от отчаяния и бессилия, что зарывают меня глубоко в мое одиночество, забивают, как два тяжелых молота – один крошечный гвоздь.

Позади меня возникает силуэт Призрака. Он висит надо мной какое-то время, светясь желтыми звериными глазами, болтается на коротких лапах, приросший намертво к металлу антенны, облаченный в свои перепончатые крылья. Потом он тихо падает, прикасаясь к поверхности крыши так, что я едва слышу этот звук, и выпрямляется высокой фигурой, запахнув полы длинного плаща.

«Я не говорил тебе приходить. Но ты здесь. Почему?»

Его отрывистый голос меня будоражит и не несет в себе теплоты или сочувствия, однако я греюсь им, наполненный морозным воздухом.

Я оборачиваюсь быстро, но Призрак успевает опередить меня и исчезает за моей спиной, прячась от моих глаз.

«Я лишь хотел взглянуть на тебя…»

Его ухмылка вносит еще одну каплю горести в мое настроение. Я чувствую его дыхание, прикасающееся к моим волосам против ветра, оставляющее на них легких запах тлена.

«Мне не нравится твой тон. – жестко говорит он. – В нем слишком много нежности. Разве ты забыл, о чем мы говорили на днях?»

Я качаю головой. Конечно, я помню все. Только этими воспоминаниями я и живу. Мой учитель, мой Бог, мой Дьявол – я не знал смысла жизни, пока не услышал его голоса. Каждую ночь я напивался его речами, как живительной силой, которая помогала мне существовать в дневной суете среди порочных лиц и фальшивой радости. Я жаждал встреч с ним, как со страстной любовницей, которой никак не мог насытиться. А он пользовался мной, как хотел, терзал мою душу и плоть, опустошал меня вновь и вновь и наполнял своим ядовитым наследием, которое я благодарно принимал и хранил.

Ужасно то, что он смеется над моей верностью, хотя я точно знаю, как рад он в глубине своей души, ибо, лишив меня всего и всех, он избавил себя от одиночества.

Я стою перед ним теперь, дошедший до последнего своего порога, переступив который, я непременно погибну. Он знает это лучше, чем я, и он улыбается.

«Мне холодно. – говорю я. – Я очень устал. Что мне делать?»

«Все это чушь. – мрачно отзывается Призрак. – Ты говоришь лишь для того, чтобы наполнить пустоту бессмысленной болтовней… Смотри, люди ликуют! – он указывает на огни города, и я вижу край его рукава. – Иди к ним, празднуй!»

«Что мне до их радости?»

Он больно прижимается ко мне, дыша мне в ухо. Его глаза буравят мою голову, влезая в мысли.

«Давно ли ты перестал быть человеком?»

«Сегодня вечером, ты же знаешь сам».

Призрак медленно отодвигает шарф на моей шее, обнажая крошечные ранки, и застывает, глядя на них. Я безжизненно болтаюсь в его объятии, ощущая нарастающий внутри него гнев.

«Дурак! Мальчишка! – он швыряет меня вниз, и я падаю навзничь, как бесформенная масса. – Ты ли это? Кто надоумил тебя стать всемогущим, имеющим право распоряжаться своей жизнью так безжалостно и бессмысленно?»

Я, прикрывая глаза ладонью, поворачиваюсь к нему. Он склоняется над моим телом, придавливая меня к крыше коленом.

«Ты выбрал смерть, ты знаешь об этом?»

«Я должен стать таким, как ты! – выкрикиваю я сквозь слезы. – Я видел это в своих снах. Мне больше ничего не нужно».

«Глупец! – Призрак резко вскакивает и отходит куда-то вдаль. – Разве я этому учил тебя? Ты поклонялся своим жалким ложным представлениям о том, что я есть, мечтал о подражании, как заурядная кукла, у которой нет своего убеждения! Что же ты наделал? Теперь во что ты превратишься? Ты умрешь сегодня, и смерть твою не встретят рукоплесканиями!»

Я сажусь, горько подпирая голову ладонями.

«Я хочу, чтобы ты знал, что в этом нет моей вины. – он встает передо мной, сгорбленный, как старик. – Я лишь мерзкая тварь, исчадие ада и зла, которому предписано творить нечистое с душами людей. Я лишь поверхностный ветер, бьющийся о живую плоть. Где же гранит, на котором стоит твоя вера? Неужели он хрупок, как песочный дворец, который даже я всесилен разрушить?»

Я молчу, не зная, что ответить. Я смотрю на него, не видя его лица, ставшего для меня солнцем и луной, светом и тенью, зноем и прохладой. Я зову его по имени, и он протягивает руку, дотрагиваясь до моей горячей головы.

«О, мальчик! Как тщетно все, что я сделал, ибо теперь оно обратится во прах. Твой прах, твоего сожженного тела пепел! Кто возрыдает над могилой твоей, коей станут воздух и вечная мгла? Я не смогу быть рядом отныне, душа твоя освободится от бремени твоих эмоций – но не от меня! Ведь я не иллюзия греха, я есть грех! Как же ты не заметил этого, мальчик?»

Я пожимаю плечами, скидывая его руку с себя и одновременно ловя ее, подношу его холодные пальцы к щеке и прижимаюсь к ним, обжигаемый льдом его плоти.

«Ты самая печальная моя шутка. – задумчиво бормочет он, наблюдая, как я ласкаюсь об его руку. – Теперь, когда ты близок ко мне более, чем был доселе, ты оступаешься навсегда. Я теряю тебя, хотя думал, что получил целиком. Что ты наделал?»

«Пожалуйста, говори со мной. – молю я. – Пусть твой голос станет прощальной песней на моих похоронах».

«Я не останусь здесь. Неужели ты думаешь, что я стану так рисковать? Свет погубит меня так же, как и тебя. А ведь смерть выбрал ты, но не я!»

«До рассвета еще много минут. – я вглядываюсь в синее небо, поросшее вспышками звезд. – Я ведь не прошу слишком многого».

«И ничего не даешь взамен. – улыбается Призрак. – Да, теперь я вижу, как ты жаден. Уходишь, не оставляя следов, как опытный эгоист. Твоя молодость казалась такой плодоносящей, но ты сухая ветвь единого кустарника. Какой же прок от того, есть ты или нет тебя?»

Слова его холодом обдают мою душу.

«Что делать мне?» – вновь жалобно спрашиваю я.

«Умирать способом, достойным врага Господа и людей».

«Я не искал себе врагов. Лишь истину».

«И что же, нашел?»

Я пожимаю плечами.

«Истина полноценна в поиске, но так ничтожна, когда держишь ее в руках. – я смотрю на свои пустые ладони. – Я верил, что эти пальцы когда-нибудь сомкнуться и ощутят твердость намерений и желаний. Моя душа так обречена, как никакая другая на свете. Ведь даже если б не ты, я все равно встал бы на путь, где нет места для связей, сомнений, страхов и эмоций. Я должен сделать последний шаг, ведь за ним простирается вечность, которую я мечтаю познать».

«Ты не найдешь ее, если будешь так рассуждать! – грубо обрывает меня Призрак. – Взгляни! Там, где веселятся и живут в довольстве, нет тебя! Там, где любят и множатся, ты не появляешься! Куда ты бежишь, от кого? Стремясь к славе, люди лезут в толпу и пробивают себе дорогу локтями. А ты уходишь в тень, отрекаясь от мира. Ища познания, люди говорят и слушают, но ты молчишь и отворачиваешься, когда к тебе обращаются другие. Если есть вера, то где она? В тебе я вижу лишь противоречие, которое пытался простить самому себе. Что порождает тебя, если не ты сам? Остановись и посмотри себе в глаза, пока ты еще можешь что-то сделать! Спроси себя, то ли ты ищешь и там ли?»

Я поднимаюсь на ноги, чувствуя раздражение и даже ярость.

«Я спрашиваю себя об этом каждый день! Неужели ты думаешь, что я слепой глупец, который упивается своим рабством? Да, я подвластен тебе, безволен и скован. Но, если ты думаешь, что, выбирая смерть, я ищу свободу, то ты ошибаешься».

«Что же ты ищешь?»

Я гордо выпрямляюсь, забыв про терзающий холод.

«Выбирая смерть, я жду смерти. Мне нет прощения, ибо грех, который я совершаю, искупить может лишь великое милосердие. Но я недостоин того, чтобы это благо было содеяно ради меня».

Призрак молчит, мрачно вперив в меня свои искрящиеся мертвые глаза.

«Я не молю о вечной жизни! – я расправляю руки, как крылья, вставая под шквальный ветер. – Я мечтаю о ней, но жизнь не терпит таких подношений, как я. Я горстка пепла, как ты говоришь, наделенная способностью быть тенью, и в прах я обращусь. Во мне нет сожаления. Я должен был бы переродиться заново, чтобы стать живым. И я думал, что смогу сделать это, подставив горло под клыки кровопийцы. Но я ошибался: я оказался уже испитым до дна – тобой!»

Призрак прохаживается около меня, заложив руки за спину, напоминающий старого ворона, отягощенного своей никчемностью.

«Смерть снится каждый день таким, как я. – говорит он. – Мечта, которая не станет реальностью. Ибо после смерти человеческой остается надежда, а после гибели наших тел – ничто… Люди, – он снова указывает на непрекращающееся празднество в городе, – не ведающие страха вечной пустоты, способны чувствовать себя богами. Мы же, являющиеся нетленным демонами, боимся никогда не проснуться».

«В моем сердце нет жалости к таким, как ты. – твердо говорю я. – Мне бесконечно жаль людей. Их мелочные радости, сгруппированные по тщетным интересам, не имеют никакого смысла. Я столько раз обдумывал все это, что прийти к подобному выводу был просто обязан. Наше существование бестолково в самом своем корне. То, что мы делаем на земле, не несет никакой пользы, лишь только вред и смерть. Мы опустошаем самих себя, хотя род наш не вымрет даже через миллионы лет, если только чья-то великая рука не решит вмиг положить конец этому дикому карнавалу».

«Бог знает, какой бес вложил эти мысли в твою голову!» – восклицает Призрак с театральным жестом печального клоуна.

«Этот бес – ты».

«О, как же много ты возлагаешь на меня, мальчик! Вспомни, когда я пришел в первый раз, ты сидел перед зеркалом, целящийся дулом пистолета в свое отражение. Один лишь выстрел, и ты убил бы своего дьявола. Но нет, ты облачил меня в подобные одежды, сотворив себе злобного идола, чьей бездарной гениальности ты поклоняешься!»

«Я не искал себе кумиров. – возражаю я спокойно. – Ты пришел поработить меня сам, охотник до невинных юных душ. Но ты ошибся в своем выборе: я оказался сильнее, чем ты предполагал. Сковав своей волей, ты избавил меня от необходимости преклоняться самому себе, ты освободил меня!»

«Это сделать должен был не я. – качает головой Призрак. – Но да, ты прав: я проиграл. Однако ангел твой по-прежнему плачет за закрытыми дверьми».

Я хочу вновь что-то возразить, но не нахожу слов и просто молчу.

Мы оба слышим нарастающий шум снизу и смотрим туда, перегнувшись через парапет. Глумливая хохочущая толпа празднующих шествует по темной улице. Люди размахивают факелами, как циркачи, пьют из горлышек невидимых бутылок и все смеются, как будто это единственная ночь для радости. Какая злостная ирония судьбы! Ведь именно этой ночью мне предстоит прощание с миром, но я так и не нахожу себе единомышленников.

«Увы! – шепчет Призрак, читая мои мысли. – Их нет среди этих людей. Ты мог бы бродить по странам целую жизнь, ища свою семью, но ты бросаешь все. Ради чего?»

«Оставь меня. Я так устал».

Я опускаюсь вниз, присаживаясь. Жестокость морозной ночи меня не тревожит более. Я понимаю, как бесцельно прожил данное мне время, и страх сковывает меня прежде, чем я решаюсь признать поражение. Но на что я мог променять свои дни? Разве на это бесплотное веселье, бездумное существование, беззаботные чувства?

Я всю жизнь искал тяжести, груза, креста, который волочить был бы не в состоянии. Мне казалось: то, что возложено на меня с рождения, так легко и невесомо, что оно не стоит моего внимания. Мне все давалось без усилий – любовь родителей, верность друзей, благосклонность учителей, ясность ума и множество талантов, среди которых я не мог выбрать себе единственный необходимый. Я утратил все и всех, меня забыли и прокляли те, кто любил и обожествлял. Так мало лет, так мало дней, чтобы понять весь смысл, чтобы поймать истину… Я не сумел. Я проиграл.

«Довольно горести. – говорит Призрак, наклоняясь ко мне. – Теперь пришла пора ликования. Кульминация всей комедии приходится на последний акт. Сыграй же превосходно, чтобы зрители онемели!»

«Здесь нет никого. – возражаю я. – Только я и ты. И скоро ты покинешь меня. Никто не увидит моей гибели».

«Многие мечтают уйти в одиночестве, как Моисей, чтобы никто не мог надругаться над их могилами или построить на их месте алтарь».

«К несчастью, я не заслужил такой чести. И я просто желаю, чтобы кто-то поддержал меня за руку, когда я перестану дышать».

Я поднимаю глаза на Призрака, внезапно разглядев его лицо – впервые! Как странно, что я не удивляюсь его чертам. Ведь у него мое лицо…

Я ловлю в его взгляде испуг.

«Если я останусь подле тебя до конца, я погибну вместе с тобой!»

«Жертва ничтожна лишь тогда, когда никто ее не ценит. Но я был бы столь благодарен тебе, столь безгранично счастлив, умирая!»

«Оставь эти мысли! – Призрак в негодовании отходит на несколько шагов. – Что даст мне наша общая кончина?»

Я ухмыляюсь.

«Как странно ты мыслишь. Ведь ты умер давно! И после меня ты не найдешь покоя, ибо я был твоей иллюзией жизни. Ты вкушал мои радости и печали, наслаждался моим гневом и страстью, ублажался моими страхами и восторгами – пока они были! Теперь же я умираю. Что у тебя останется, кроме воспоминаний? Ты не найдешь себе новую игрушку, потому что я такой один. Иных тебе всегда будет недостаточно».

Призрак хватается за голову. В светлеющей мгле я отчетливо вижу его сомнения и страдания. Я упиваюсь ими, как вампир.

«Ты не хочешь, чтобы я уходил. Признайся в этом! Ведь тогда тебе незачем будет существовать!»

Я встаю на ноги и подхожу к нему вплотную.

«Пришло время нам снять маски, и в последнем акте смерти мы меняемся местами. Ты был мне зеркалом. Теперь же смотри на свое отражение».

Призрак молча глядит мне в лицо моими глазами, такой же усталый и молодой, как и я, такой же истерзанный холодом и одиночеством, гонимый недостижимым, вечный мятежник и искатель. Я улыбаюсь, хотя слезы бегут по моим щекам, леденея на ветру.

Мы садимся на парапет, одинаковые, обнявшись, как влюбленные близнецы. Мы садимся лицом к солнцу, которое должно взойти над успокоившимся городом в ранний час, когда людские сны еще кошмарны, но мысли невинны, как у мертвецов.

Я чувствую, как теплеет его тело, согреваемое моим дыханием, бережно хранимое в моих объятиях. Мы так спокойны, как могут быть только умирающие. При рождении мы все напуганы и обескуражены, но, встречая смерть, мы смиряемся. Вот оно, покаяние! Я впускаю его в душу, как обжигающее пламя, которое наполняет мои жилы благословенным ликованием. Да, я вмиг понимаю всю прелесть жизни, которая длится лишь ради подобного момента прозрения, когда сор мыслей и мечтаний больше не мешает видеть.

И милосердие, на которое я уповаю, становится доступным и близким, как теплые руки, поддерживающие меня в последнем порыве. Что это? Надежда, которая будет вечно пребывать, светясь во тьме призывным маяком, указывая путь к достойному завершению. Вера, которая была песчаным замком и ныне выиграла состязание с ветром и водой, закалившись до гранита. Любовь, которая даже в самовлюбленности познала свою суть.



* * *
Я чувствую, что засыпаю, когда наступает рассвет. Склонив голову на плечо, я одиноко сижу на крыше, озаренный свежими лучами зимнего солнца. Как радуется мое сердце, внимая вечному сиянию и истине, которая лишь во тьме кажется ничтожной. Я смыкаю пальцы, чувствуя твердость.

Проснувшийся голубь, парящий над крышами домов, ловко планирует на мой парапет. Приземлившись, он подходит ближе.

«Дотронься, – шепчу я ему, – и я рассыплюсь в пыль. Навсегда».

Я приготовился и жду, но любопытная птица медлит. Она жаждет кормежки, а не моих нелепых смертей. Обиженный, я замахиваюсь на нее, смыкая веки, предвкушая скоропостижную гибель. Голова моя кружится, и я теряю равновесие, поскальзываясь на холодных трубах парапета, покрытых инеем…

Внезапно я открываю глаза, чувствуя, как кто-то с силой тянет меня, срывающегося, назад за куртку. Потом чьи-то руки, просунутые под мои плечи, вытаскивают меня за пограничную линию, ставят на ноги и поворачивают к себе.

Я смотрю в некрасивое, изъеденное оспинами, лицо трубочиста.

«Вот до чего доводит разгульное торжество! – ворчит он, щурясь в солнечном свете. – Еще бы немного, и ангелы пели б по вам, юноша! Смотрите, куда укладываетесь спать».

Он отходит, потирая мятые бока, достает папиросу и втыкает ее между кривых зубов. Потом оглядывается на меня. Я, по-прежнему впиваясь руками в парапет, изумленно наблюдаю за ним, слушая колотящее сердце в своей груди.

«Замерзли, наверное? – его голос теплеет в студеном воздухе. – Зима такая лютая, а вы почти раздеты!»

Он вытаскивает из нагрудного кармана кожаную фляжку и подходит снова ко мне. Заботливо поправляет мой шарф, хмыкая старческим ртом.

«Знаю, что на улице алкоголь пить нельзя. – говорит он. – Но пара крепких глотков вам не помешает. Пейте и пойдемте ко мне в каморку. Я давно не приглашал гостей».

Он по-отечески обнимает меня за плечо, и я послушно глотаю жидкость, давясь ее терпким горьким вкусом. Он посмеивается, забирая флягу из моих рук, и сам отпивает из нее, вытащив папиросу изо рта корявыми пальцами.

«Кто вы?» – спрашиваю, наконец, я, дивясь своему хриплому голосу и мгновенно поплывшему изображению перед глазами.

«Старый одинокий призрак, живущий в голубятне! – он смеется. – Идемте! Я иногда бываю гостеприимным».

Я смотрю в его небритое чумазое лицо и внезапно улыбаюсь, проводя рукой по мокрым щекам.