Жестокие люди

Жестокие люди

Мне говорили, что жизнь не может состоять из одних удовольствий. Говорили, будто всем и каждому дается по заслугам его. Меня учили смирению, добродетели и покаянию. Мне говорили, что есть зло и есть добро, говорили о тонкой грани вещей, которую нельзя переступать.
Я знаю о ней, я хожу по этой границе всю свою жизнь...
Мне говорили, будто есть Учителя и Ученики. Меня учили, наставляли и были правы. Я сам учил и тоже был прав, мне так казалось... Мир – это общество, создающее его. Если в нем есть власть, которая вам  не нравится, то подумайте, не ваши ли братья, отцы и дети стоят на этих постах. Не они ли являются этой самой властью? А раз так, решайте сами, что следует менять.
Я не вмешиваюсь в глобальные проблемы, не стремлюсь делать все и для всех, я живу. Часто, приходя ночами домой и ложась спать, думаю над сказанными мне когда-то словами о правильном пути, о гранях, через которые так легко переступить. Я смотрю в тишину и пытаюсь услышать ответ на немой вопрос: почему люди позволяют себе судить ближних, если верят в то, что судья – это только Бог?
Я не сужу. Я делаю выбор и отвечаю за него. Мне не в кого верить – вера предала мою добродетель. Мне не на кого надеяться – надежда разрушилась моим смирением. Мне некого любить – всех любит Всевышний.
Я сам стал тем, кого так боялся в далеком детстве...

* * *
Детей я встречал разных. Были среди них и бедные, и богатые, были добрые, жадные, сильные, слабые, трусливые, злые и жестокие. Впрочем, такими они и остались, став взрослыми. Говорят, человек рождается с определенной судьбой, со своим характером, под своей звездой. Толчком к началу осуществления предначертанного служит имя. В нем не столь уж и много смысла, как думают многие, но только если оно истинно твое. Многие и многие родители не задумываются над тем, как назвать свое чадо. Это большая ошибка и большое упущение. В имени таится вся сущность человека.
Ты можешь не понимать, что творишь, можешь стараться изменить себя, поступать иначе, но это только внешность. Вот уже, казалось бы, все правильно, все на своих местах, ты изменился, познал жизнь, научился понимать безмолвное и угадывать желания, но почему же тогда окружающие видят в тебе кого-то иного? Странное чувство... Никак не можешь понять, почему к тебе относятся как-то совсем не так. Вроде бы и прав, вроде бы и нет причин для обвинения, но... Но все равно смотрят косо...
Мое имя Ригид. В детстве сверстники тыкали в меня пальцем и кричали: «Жесткий! Неполноценный! Калека!» Последнее было уж совсем непонятно.
Так вот, вспоминая о прошлом. Дети эти выросли, обзавелись собственными семьями и теперь уже их потомство кричит во дворе на кого-то из своих знакомых, что он похож на жестяную банку или батарею. По сути, не изменилось ничего.
Но могло бы. Можно измениться, это не такой уж и редкий случай. Просто чаще всего за образом перемен кроется всего лишь очередное агрегатное состояние вещества. Измениться внутри – вот это трудно. Можно стать взрослым, можно встать на ступень учебы, когда начинаешь тыкать молодым на их ошибки, почему-то совсем забыв о том, что совершал их же. Можно стать респектабельным и уважаемым, смотреть на все сверху вниз и думать, что это – всего лишь молодость, а опыт приходит с годами.
Но действительно сказать себе «Хватит!» – это доступно не всякому. И если у человека и впрямь чужое имя, он сможет изменить себя, став тем, кем должен стать. Но труднее всего не это, труднее перевернуть судьбу с ног на голову, когда ты носишь то имя, какое и должно у тебя быть.
Я смог...
Надеюсь, что смог.
Как же порою хочется сказать, что я жалею о том, что не вырос в приюте. Это общество хорошо только одним: в нем действует естественный отбор в изначально равных социальных условиях. Сохранив в нем себя, свою личность и душу, ты понимаешь, насколько ужасно в дейтсвительности это место.
А тихий семейный ужас – это медленная смерть. Делая последний вдох, понимаешь, что умер еще при рождении. Ты осознаешь, как много потратил времени на ненужные правила приличия, сопливые встречи с дальними родственниками и заунывные посиделки за общим праздничным столом, когда даже напиться-то по-человечески не можешь – а вдруг кто увидит?
В конце концов, неожиданно и очень незаметно к тебе приходит знание: твои враги знают о тебе больше личного, чем твоя семья, а уж о случайных знакомых и попутчиках и говорить не приходится. Если опросить последних, то наверняка наберется приличное досье, от которого собственная мать упадет без чувств, не смея себе и представить, что ее чадо такое.

* * *
 Труднее всего жить в маленьких городах и в ограниченных районах. Люди, которых ты знаешь с детства, никогда не изменят своего к тебе отношения, если они поставили тебя на свой, известный только им уровень – ты обречен. Никогда, даже если проживешь с ними до седин, они не поймут того, что человек может измениться.
Когда-то я жил в маленьком городе. Меня невзлюбили с детства. Неизвестно почему, наверное, не вышел лицом. Темные волосы, карие глаза, средний рост, средняя комплекция и средний возраст – таких, как я, много. Неприметная внешность, незапоминающиеся черты, потому, видимо, и не приглянулся.
Я вырос жестоким и холодным, пытаясь выжить в мире нормальных людей, я потерял самого себя...

* * *
– Ригид, ты чего тут ночью сидишь на крыше? – девочка лет восьми подошла к мальчишке, старше ее на три-четыре года и села рядом. – Не спится?
– Нет, Ева, – ответил он. – Просто сны ловлю. А то мне давно уже ничего не снилось. Я даже такую примету вывел: если посидеть здесь, представляя, как к тебе спускаются сны, то обязательно что-то приснится.
Сестра внимательно посмотрела на брата и встала, серьезно сказав:
– Тогда я не буду тебе мешать, а то поймаешь еще что-нибудь не то.
Она повернулась, чтобы уйти, но оглянулась у лестницы, ведущей с крыши трехэтажного дома.
– А ты мне сон поймаешь?
– Поймаю, Ева, иди спать.
– До завтра, Ловец Снов!
Девочка быстро спустилась с крыши и исчезла в доме...

Я проснулся от того, что в нос забралась ледяная вода и стало нечем дышать. Ванна наполнилась до краев,  я быстро пришел в себя и закрыл кран. Вот так-то! Трезветь в душе под струями холодной жидкости. Наверное, в какой-то момент я не смог стоять и упал, закрыв собой сток воды, что и привело к такому результату.
Ева давно умерла, еще когда мы были детьми. Странная и страшная болезнь, от которой не нашлось лекарства в бедной семье. Она так и называла меня Ловцом Снов, а я каждую ночь приходил на крышу, чтобы поймать для нее тот сон, в котором она не будет больна, в котором она будет счастлива...
По одному из кабельных каналов телевидения гоняли очередную дешевую порнуху. Визги и крики стояли такие, будто в мусоропровод спустили пару десятков котят.
Не люблю дешевых развлечений.
Меня ждала работа, которая выпала как раз на ночь. Что ж, значит, сегодня придется ловить чужие сны и чужие души... За окнами разносился запах ранней весны, на столике перед кроватью стояла пустая бутылка из-под коньяка, а под окном на помойке орала одинокая кошка...
Я стал одеваться, проверяя каждую деталь экипировки. Остальное и не нужно...
* * *
– Ты хочешь стать Профессионалом? – невысокий крепкий мужичок посмотрел на Ригида исподлобья. – Ты хоть представляешь себе, сопляк, что это значит? – его острые внимательные глаза буравили подростка лет четырнадцати.
– Нет, – честно ответил то, не опуская взгляда, устремленного прямо в темные глаза собеседника.
Мужчина размахнулся и наотмашь ударил Ригида по щеке. Тот отлетел к противоположной стене, сбив несколько маленьких полок. Мужчина подошел и, подняв подростка за плечи, отшвырнул обратно.
– Научите меня убивать, – вытирая кровь из разбитой губы, тихо произнес мальчишка.
– Убирайся вон, пока я не вытряс из тебя душу! – коренастый мужик вновь оказался возле Ригида и снова ударил его. На этот раз по второй щеке. Снова что-то липкое и жидкое потекло по лицу Ригида, теперь из разбитого носа.
– Научите.
– Тогда убей меня, если сможешь, – наставническим тоном произнес его собеседник. Ригид медленно встал, осмотрелся в поисках оружия, но нашел только портняжные ножницы, которыми и вооружился. Он бросился на мужчину достаточно быстро для своих лет, но реакция его противника была лучше – брали свое годы тренировок. Тот легко, казалось бы, ушел от выпада, ударив подростка кулаком по спине, от чего тот упал, а ножницы отлетели в сторону.
– Тебе здесь не место, молокосос! – бросил он Ригиду, отворачиваясь. – Что за... Какого черта?!
Мужчина с удивлением заметил тонкую и длинную рану, тянувшуюся точно по краю печени, выступающей из-под ребер. Из пореза текла кровь, но сам он был не серьезным.
– Я мог бы и убить, – произнес Ригид. – Но тогда некому было бы меня учить Я не такой дурак...
– Ты остаешься, – холодно произнес мужчина, стараясь не поворачиваться лицом к мальчишке, чтобы тот не заметил на нем довольной улыбки. – Как твое имя?
– Ригид Ловец Снов.
– Я буду твоим учителем. Мое имя Матар...

* * *
Много заданий, много миров, много людей и много жестокости. Слишком много всего, даже жизни, даже смерти и любви бывает много. И тогда ты теряешься, теряешь все эмоции, ты больше не умеешь радоваться солнцу, не можешь смотреть с интересом на звездное небо. Ты знаешь, какие это звезды, знаешь, какие это миры и какие люди в них живут.
Ты ни во что больше не веришь, потому что вера – непозволительная роскошь для тех, кто видел этих богов своими глазами. Это знание рождает зависть, зависть к тем счастливым идиотам, которые исправно ходят в церкви, соблюдают традиции и послушно соблюдают обеты и законы своей веры. Это щемящая грусть где-то на месте несуществующего сердца от перезвона колоколов, от взгляда на древние стены обителей и монастырей.
Для таких жестоких людей, как я, нет ничего святого. Поэтому у них нет сердца, а иначе оно давно бы уже разорвалось от невыносимых кошмаров, которые никогда не оставляют в покое убийц. Мне говорили, что страх от кошмарных снов грозит лишь людям, кто еще не потерял душу, которую можно пугать. Узнав это, я отучил себя бояться снов.
Вечером, выходя на крышу любого дома, где бы я ни был, я снова и снова сажусь на край, смотрю на темнеющее небо, в котором зажигаются звезды и ловлю сны. Но попадаются только тени. Тени прошлого и настоящего, тени мертвых и лица живых. Я устаю от них и возвращаюсь обратно, зная, что сегодня мне ничего не приснится: старые страхи первых заданий давно прошли, а ничего иного, что могло бы отложиться в моей памяти, у меня нет.
Кому-то надо выполнять грязную работу, чтобы другие могли сидеть дома, слушать под окнами орущих мартовских котов, смотреть порно и строить далекие планы на жизнь. Я так не умею, я не умею жить в замкнутом районе, маленьком городке или одном мире – лучше свобода убийцы, чем счастье заключенного...
На улице было морозно. Яркие звезды, смотрящие на меня с бескрайнего темного бархата небес, предвещали ясный рассвет. Я сунул руки в карманы, опустил голову в поднятый воротник куртки и, вдохнув полной грудью холодный запах весны, пошел прочь...
Было тихо. Тишина – это миг отдыха от всего, что еще не успело истлеть, но и она складывается из множества звуков. Я включил плеер, и тишина взорвалась сотнями красок. Это мой мир, моя музыка. Я не могу долго слушать звуки, которые окружают меня, поэтому очень люблю плеер. Все внутри, а снаружи – тишина и никто не узнает, каков ты на самом деле, потому что все – внутри тебя. Это нечто личное, интимное, это только твое: твои мысли, твои желания, твоя память...
Память – страшная вещь и везунчики те люди, у которых она короткая. Наверное, им снится меньше снов...
Я прошел мимо припозднившегося собачника с огромной овчаркой на металлическом поводке. Собака что-то неистово отрывала в примороженном к обочине скоплении льда и грязи. Мне было все равно, но пройдя несколько шагов мимо них, я услышал, даже сквозь музыку, как хозяин разразился страшными ругательствами, которые перемежались с визгом животного. Я резко оглянулся: мужчина весьма почтенного возраста, с обезумевшими от злости глазами рьяно пинал собаку, не давая ей возможности отойти от него, подтягивая поводок все ближе и ближе.
Я сделал шаг по направлению к ним, но, встретившись взглядом с жалостливыми глазами овчарки, понял – если я вмешаюсь, то он вообще ее убьет. Через несколько секунд все кончилось, и я растворился в темноте, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев…
* * *
Девушка со светлыми, «мышиными» волосами, собранными в уродующий ее внешность хвост, темно-зелеными глазами и полноватой фигурой – это не слишком-то много, но для низкой самооценки вполне хватает. Хотя низкой она у Евы была еще в подростковом возрасте. Когда все ее сверстницы, пользующиеся популярностью с детского сада, вовсю разгуливали с кавалерами, она просиживала вечера дома, коротая время за толстыми книгами и различными играми в карты.
Те подруги, что еще хоть как-то старались навещать ее, деликатно посылали Еву на все четыре стороны, лишь только дело доходило до похода «по компаниям молодых людей». Поэтому сейчас, в свои двадцать с хвостиком, девушка отучилась плакать, осознавая себя тем, чем она себя считала. А если точнее – ничем. Нет, конечно, она уважала себя и вполне признавала в своем отражении какую-то личность, но не более. У нее еще не было мужчин, и все, что она делала, это писала короткие статьи в различные газетки, стараясь подзаработать, публиковала короткие рассказы о правде и предательстве, о жизни и смысле любви в различных сборниках и в Сети.
Последнее занятие доходов не приносило и посему являлось просто хобби.
Ева ненавидела свое имя. Она считала, что родители, прежде чем сделать свое чадо, решили хорошенько над ним подшутить. Хорошо, что она так редко видит этот тихий семейный ужас. Дочь надоела своим родителям сразу же, по достижении совершеннолетия, и была ненавязчиво спроважена вон.
Девушка сидела в старой майке и трусах посреди комнаты. Сейчас у нее больше не осталось ни работы, ни учебы, ни друзей, ни родных, ни даже собаки – бросили, забыли, уехали, выгнали, или заняты чем-то поважнее старой девы.
– Вот так, – голосом душевнобольного говорила она сама себе. – Все у тебя хорошо, правда? Ничего не случилось, тебя ведь так учили воспринимать жизнь? Ничего не случилось.
Из ее глаз катились крупные слезы боли, но разрыдаться от обиды она уже не могла – слишком долго боролась сама с собой, и теперь слезы перекипели внутри души.
Ева смотрела на небольшую продолговатую коробку. В ней лежали старые письма, оставшиеся с детства и юности. Письма от таких же девочек-неудачниц, которые были единственными отдушинами в лагерях и часто посещаемых ею больницах. У каждого письма был свой цвет, звук и запах. Некоторые из них до сих пор хранились в ее памяти.
Девушка достала несколько писем в конвертах, бережно хранимых ею долгие годы, и стала читать адреса на конвертах, просматривать их содержимое, улыбаясь сквозь слезы неровным детским строчкам.
Пробежав глазами очередное письмо, она аккуратно рвала его на части и бросала через плечо. Внезапно ее коснулось некое откровение.
– Как же так? – недоуменно спросила она себя. – Ведь вы были моей жизнью! Вы были моим светом, светом моего имени, неужели все ушло? – Еве показалось, что теперь у нее иная судьба, иное имя и совсем-совсем не знакомая, не протоптанная дорога вперед. – Пожалуйста, – умоляла она, начиная впадать в истерику, – не уходите от меня! Почему меня больше не трогают эти воспоминания?! Почему от меня ушла даже память, именно сейчас, когда ничего, кроме нее и не могло со мной остаться?! Разве я настолько жестока, чтобы забыть саму себя...
Эта мысль не стала шоком. Ева посмотрела на коробку, в которой лежало несколько десятков писем, и стала доставать одно за другим. Она рвала их, не читая и не разворачивая, швыряла через плечо, чувствуя, как что-то внутри обрывается все больше и больше.
Истлевшая желтая бумага легко поддавалась трясущимся от злости рукам, расползаясь на мелкие кусочки.
Вскоре весь пол – и в комнате, и в гостиной, куда она выходила, был застлан кусочками листов с буквами из старых конвертов.
– Прошлого нет, – выдохнула Ева, падая на холодный пол поверх бумаги. – Меня больше нет. Где же Бог? Наверное, где-то рядом. Он сейчас просто вышел по делам, но обязательно вернется, когда к нему воззовут какие-нибудь прелестные девочки и хорошенькие мальчики, у которых вся жизнь – одно сплошное приключение. Это вам не я – неизящная, смешная дурочка среднего роста и внешности «на любителя»... Это же сами любимцы Всевышнего! Ангелочки долбанные... Наверное, это жестоко...
Она смотрела в белый потолок, а в ее голове зрела безумная идея: если уж уходить ко всем чертям, то хотя бы с музыкой...

* * *
Тихие переборы струн электрогитары, ночь, плывущая за окнами большого дома и звезды, смотрящие на меня сверху... Это могло быть отличным сюжетом для какой-нибудь книги, но не судьба. Я не писатель, не музыкант и не человек. Все, что мне остается – это смотреть, слушать и работать. Я – Ловец Снов. Я ловлю чужие мечты и навсегда прячу их в безвестности. Люди, которые умирают от моих рук, умирают только здесь, в этом ограниченном мирке фантазий бытовой культуры. То, что ждет их после, не известно никому, кроме них.
Меня называют жестоким, и я не спорю. Никогда не стремился никому доказывать обратное, вообще ничего доказывать не стремился. Я соглашусь с теми, кто вознесет меня на Олимп, соглашусь с людьми, которые провозгласят меня убийцей и бессердечным животным, соглашусь с теплом и уютом, случайно подаренным мне где-то посреди жизни. Единственная вещь, не приемлемая мной – это жалость. Жалость рождает любовь, а любовь слишком велика, чтобы я мог позволить себе такую роскошь.
Жесток ли человек, пинающий собственную собаку, доверчиво смотрящую на своего хозяина? Жестоки ли девушки, ищущие выгоды в своих партнерах по жизни? Жестоки ли дети, брезгливо относящиеся к своим больным сверстникам? Жесток ли Бог, позволяющий такое на своей земле? Жестока ли мать, не верящая своему ребенку, который рассказывает ей свои сны?
Жестоки ли птицы, поедающие червей...
Жесток ли я, поедающий чужие кошмары, впитывающий их всей кожей, оставляющий их хозяевам шанс на новую жизнь, жизнь в другом мире?
Наверное, жесток....
Я стал тем, кого так боялся. Я стал зрителем, покорно смотрящим представление чужой жизни, не смеющим ничего в нем изменить, потому что знаю: как бы ты ни стремился, как бы ни менял себя, никто и никогда не поверит тебе.
Женщины не видят во мне достойного их мужчины и не верят, что я могу дать то, чего они хотят. Дети не видели во мне интересного партнера для игр и не верили, что я могу чему-то научиться. Мужчины не верят, когда я спрашиваю их о Боге, не верят, что я не сошел с ума, потому что задаю этот вопрос, направив на них оружие...
Веришь – не веришь.
В подъезде было темно. Не горела ни одна лампочка. То ли маньяки-подростки повышибали все освещение, стремясь спрятаться в темноте от своих же собственных прыщавых лиц, то ли их выкрутили резвые воры (воры-лампочники... Звучит!), а может, и впрямь все перегорели. Мне было все равно.
Я поднялся на второй этаж и подошел к массивной двери, за которой скрывался мой клиент. Сейчас я войду внутрь и поймаю очередной страх, новый кошмар, еще один сон... Я коснулся ручки входной двери, точно зная, что для меня она будет открыта. Мне не страшны никакие замки, никакие двери. Что такое преграда для снов? Ничего не значащая вещь, сквозь которую они проходят также легко, как тени.
Их соседней квартиры донесся шум. Я выключил плеер и прислушался. Звуки музыки, очень похожие на ту, что слушал я. Интересно... Кто-то еще предпочитает смотреть правде в глаза, не забивая уши дешевой «популярщиной»? Зайти туда, что ли? Может быть, но после...

* * *
Ева пролежала на полу до вечера, делая короткие перерывы на сигареты и кофе. Есть не хотелось... Ничего не хотелось. Она лежала и ждала, когда же с неба спустится Бог и ее отсюда заберет. Девушка была просто уверена в том, что после таких событий жить дальше нельзя. Ей казалось, что она выполнила свою миссию, прожила достаточно, чтобы можно было уйти.
Когда ты понимаешь, что события складываются так, чтобы не оставить тебе выхода из них, когда жизнь рушится настолько, насколько это было возможно, то приходит знание о ее конце. Каждый должен понимать, когда надо уходить, а когда – возвращаться. Это происходит внутри. Иначе, как объяснить, что человек находит в себе силы начинать все с нуля, когда ничего не осталось, и не может вновь поднять крылья, когда все, казалось бы, не столь уж и трагично?
Но Бога не было, и Ева продолжала лежать на полу, усеянном рваными клочками писем.
Когда за окнами совсем стемнело, она все же встала и включила музыку. Села на стул, поставила перед собой чашку  кофе и стала думать, почему ничего не происходит.
В какой-то момент ей показалось, что в дверь позвонили, и девушка пошла посмотреть, кто пришел. Ева глянула в глазок, но за дверью был только мрак. Ей показалось, что она увидела скользнувшую в соседнюю квартиру тень, но не услышала, как закрылась тяжелая металлическая дверь соседа.
Не понимая, что делает, девушка выключила музыку, надела халат и вышла на площадку...

* * *
Не люблю никаких представлений, вроде поигрывания оружием и произношения красивых речей над насмерть запуганным человеком. Он все равно не способен в такой момент ничего понять. Так к чему тратить слова?
Лучше сделать все быстро и уйти. Но сегодня, увидев, что человек слишком уверен в себе, в своей неприкасаемости и удаче, я немного отступил от своего правила.
– Ты веришь в Бога? – спросил я, сидя на стуле напротив грузного, обрюзгшего мужика в купальном халате, на шее которого блестела широкая золотая цепь с крестом. Я опирался руками на спинку стула, что придавало беседе ироничную и немного пафосную нотку.
– Я верю в то, что тебе конец, ты даже не успеешь выйти отсюда! – брызгая слюной, ершился мужик, поблескивая лысой головой на толстой шее в тусклом свете настенных бра.
– У тебя на шее символ веры, – кивнул я на него. – Так ты веришь, что он спасет тебя?
– Нет! – подумав, выкрикнул мужик. – Символ... Это же просто кусок золота, в нем не больше веры, чем в любом из нас!
– Тогда зачем он тебе? – немного удивился я.
– Потому, что это модно, так делают все. Все носятся туда-сюда, пытаясь вымолить прощения у идолов икон. А сходишь в церковь, расскажешь священнику о своих делах и получишь иллюзию отпущения грехов. Зачем, ты думаешь, люди ходят к Богу? За Богом ли? Нет! Нет, они только ищут слов об отпущении греха... все равно, что имя сменить...
Мужичка явно понесло.
– Все, чего я добился, – продолжил он. – Все, чем располагаю – это только то, что я сделал сам. Я никого и никогда ни о чем не просил, принимая и ложь, и плевки, и упреки, и обвинения, – его лицо изменилось, стало уставшим и горьким. – Я ждал тебя, может, не сегодня, но я знал, что однажды придет кто-то более сильный, более смелый, более молодой…
Я с интересом смотрел на него: он был весь, как на ладони, не лучше и не хуже любого. Я начинал ненавидеть, но не его, а слова, которые он произносил. Вот, что было по-настоящему жестоко. Жестоко настолько, что мне становилось тошно от происходящего. Я узнавал в этом лице себя. Я стану таким же, как и он, через какое-то время, но все равно стану. Это знание сводило с ума, заволакивало глаза мутной красной пеленой, выбрасывало в кровь адреналин...
– Нет, я не верю в Бога. Ни в какого не верю, если бы верил, то попросил бы тебя прийти раньше, когда я еще мог оказать хоть какое-то сопротивление, а теперь я – всего лишь мешок дерьма, который не может даже встать с пола и посмотреть в глаза своему убийце...
– Я не убийца, – впервые решился поспорить с этим словом я. – Я Ловец Снов. Я пришел за твоими кошмарами, за твоими фантазиями...
Я встал со стула, отодвинул его в сторону и вытянул руку с оружием, направив его прямо на человека.
– Я не хочу знать твоего имени, потому что не хочу тебя жалеть. Жалость – самое стойкое чувство, оно рождает любовь и ненависть, а я не хочу помнить о тебе. Именно о тебе – ты слишком напоминаешь мне меня самого... в будущем я стану таким же...
– Ловец Снов, – задумчиво произнес он. – Как же ты с этим живешь-то, парень?
В голосе этого человека прорезалась такая забота, что я вспомнил своего наставника Матара, который однажды подошел ко мне и сказал:
– Брось ты все это, не могу я смотреть, как ты себе могилу роешь... Могилу для души, которую уже ничем не испугать. Брось – и к тебе вернутся твои сны...
В его голосе тоже была забота. Он никогда и никого не жалел, ни о ком не заботился, но, кажется, я стал для него тем, кем не должен был становится – больше, чем воспитанник, меньше, чем сын...
– Как же ты с этим живешь? – повторил мужчина.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть его, и нажал на курок...
Осечки не было, пуля попала в цель, принеся с собой немедленную смерть, если не брать в расчет то, что мозг живет своей жизнью, не зависимо от тела, еще пять минут. Пять минут последних кошмаров и первой свободы от ограниченной симметрии мира...
Я обернулся. На пороге, за моей спиной стояла девушка в домашнем халате. Расширенные зрачки, распущенные волосы, не слишком симпатичная... Такую можно было убить из жалости. Но я никого не жалел, требуя того же... Может, и зря не жалел...
Я перевел оружие на нее, нацелившись в лоб невольного свидетеля. Мы стояли так несколько секунд, показавшихся мне вечностью. Она смотрела мне в глаза: не испугавшись, не отводя взгляда, не пытаясь кричать или бежать. Стояла и смотрела. Я тоже смотрел...
Почему я не могу ее убить? Свидетели мне были ни к чему, а ей, похоже, ни к чему была собственная жизнь. Вот так и встречаются идеальная жертва, о которой не станешь жалеть, и жестокий убийца, приносящий желаемое облегчение...
Я опустил руку и убрал оружие. Она не сдвинулась с места. Через открытую ею дверь квартиры (за собой я ее прикрыл, оставив щель, чтобы можно было быстро уйти) я слышал, как к подъезду подъехала машина, взвизгнув тормозами. Наверное, это и была обещанная моей жертвой кавалерия...
– Идем, – она протянула мне руку. – У меня они не станут тебя искать...
Я взял ее ладонь и вышел за девушкой, которая быстро юркнула в соседнюю дверь, плотно притворив ее за собой.
– Раздевайся, – требовательно посмотрела она на меня, стягивая халат. – Не думай, я не собираюсь тебя насиловать, – она слабо улыбнулась. – Просто я примерно представляю, чем занимался мой сосед, и кто сейчас будет ломиться ко всем соседям в поисках свидетелей... Мы разыграем любовь.
Я стал стягивать с себя одежду, а она торопливо относила ее в комнату.
– Иди за мной, – кивнула девушка. Я прошел в квартиру. Пол небольшой комнатки был устелен обрывками бумаги, приглядевшись, я понял, что были письма.
– Прошлое? – коротко бросил я, взглядом указав на клочки конвертов.
– Настоящее, – так же коротко ответила она. – Мое имя Ева. Ты своего, я думаю, не скажешь...
– Ева... – Эхом повторил я, словно окунаясь в далекое и призрачное детство. – Мою сестру звали Евой, но она давно умерла... Это не я ее убил, – быстро сказал я, поймав на себе настороженный взгляд. – Она болела... очень. Можешь звать меня Ловец Снов, – я пришел в себя и произнес эту фразу уже более осмысленно.
– Хорошо.
В этот момент в дверь позвонили, потом еще и еще раз, настойчиво забарабанили кулаками. Девушка пошла открывать, но я оттолкнул ее от двери и открыл сам. За дверью стояли трое молодых, коротко стриженных ребят. Состоялась весьма долгая беседа на тему, что мы видели и кто вообще такие.
– Мы ничего не слышали – у нас музыка играла, – в какой-то момент Ева возникла около меня и вступила в разговор.
– Я не с тобой разговариваю, стерва толстая! – прикрикнул на нее один из ребят. Девушка ничего не сказала и, опустив голову, ушла в квартиру. Меня охватила непонятная злость, словно в детстве, когда кто-то из дворовых ребят так же кричал на мою сестру.
– Полегче, ребята, – сказал я, уже пожалев, что оставил оружие далеко от себя. Очень хотелось пустить его в ход, не марая рук об этих засранцев.
– Да что она могла видеть, с ее-то косоглазием! – захохотал второй. – Пошли, мужики, у нас еще проблем хватает. А тебе, парень, – обратился он ко мне, – совет: найди себе бабу получше, а то эта совсем уж....
Они быстро спустились вниз и уехали. Какое-то время я еще стоял, слушая отъезжающую машину и ветер, рвущийся внутрь помещения.
– Я за вами еще вернусь, – пообещал я пустоте и, закрыв дверь, вернулся в комнату. Ева лежала на кровати лицом вниз. Она не плакала, просто лежала и слушала тишину. Я присел рядом, осторожно, словно боялся что-то сломать. Эта девушка вызвала во мне странное чувство: хотелось обнять ее и сказать, что я никуда не уйду. Сказать, что никто больше не посмеет обидеть мою женщину, что я заберу ее с собой...
– Я привыкла, – сказал она, подняв лицо. В глазах, на самом-самом их дне дрожали горькие слезы. – Ты уйдешь, я знаю. Не позвонишь и не вернешься… Я ни на что не надеюсь, даже на жизнь, хотя ты почему-то не выстрелил в меня, но не жди благодарности. Я пошла в соседнюю дверь с надеждой на смерть, потому что думала, что она просто ошиблась дверью.
Девушка села рядом со мной.
– У тебя были мужчины? – зачем-то спросил я, прекрасно зная ответ и осознавая всю глупость вопроса.
– А как ты думаешь? – нервно усмехнулась она. – Будешь насиловать? – улыбка стала шире.
Я встал, поднял ее с кровати и посмотрел в глаза.
– Может, я и скотина, но не до такой степени.
Она подняла на меня испуганные глаза, в которых слезы сменились искрами пьянящей радости.
– Не бойся, – сказал я, едва касаясь губами ее шеи. – Я поймаю твой страх, поймаю твой сон... в последний раз... Меня зовут Ригид, девочка....

* * *
Мне нечего было ей дать, кроме самого себя. Я знал только одно: она будет пытаться научить меня любить, а я всеми силами буду стараться научиться. Не для того, чтобы стать обычным человеком, а для того, чтобы научится жить с тягостным чувством собственной вины, собственных снов.
Я хочу толику этой роскоши в надежде на то, что не стану тем, кто был моим последним клиентом... в этом мире.
Я сидел на крыше высокого дома. Дул слабый ветер, треплющий мои волосы. На меня смотрели мириады ярких звезд. Каждая из них была чьей-то жизнью и чьей-то смертью. Каждая звезда была чьим-то именем. Я видел, как упала моя, как она пронеслась по небу и исчезла за горизонтом. Я видел, как зажглась новая, на том же месте.
Я видел скользящие с облаков сны, которые стремились поскорее прийти к людям. Я больше не ловил их. У меня были свои грезы, своя жизнь.
Я знал, что меня ждут, знал, что она обязательно дождется, потому что я собирался еще вернуться к той, в чьем сне мне захотелось остаться, кому захотелось подарить свои мечты. Я знал, где она сейчас: там, куда я отвел ее.
Вот сейчас посижу еще немного, посмотрю на звезды, на сны, на тени прошлых лет и уйду. Уйду отсюда навсегда, чтобы никогда не возвращаться в мир, где явь страшнее грез...
На одной из этих звезд меня ждала женщина. Единственная, чьи сны мне хотелось ловить и... отпускать.
Не люблю скользкие крыши...

Look! At this night are so many stars.
And everyone is someone`s live or death.
Look! This is a Dream Catcher slide by the roofs.
He is catching a night shadows,
He is nowhere and with everyone.

These stars are simply shadow of some who went away in night,
These stars are just a light,
This city is lost somewhere in the shores.
You`ll see it in his eyes...

The solitude treat the soul and heart,
The night conceal all dreams,
And the Dream Catcher will give forgiveness
To everybody, who will meet him in this time.
This world is spoiled by a hopeless depravity,
But every star has a live under it,
Look!
Is the night faulty that
She make a present of last sigh?

These stars are simply shadow of some, who went away in night,
These stars are just a light,
This city is lost somewhere in the shores.
You`ll see it in his eyes...

(Rage. Anatomy Of Spirit «Dream Catcher»)

Эмина.
18. 03. 05.