Санитарный этюд

С АНИТАРНЫЙФ ЭТЮД

В Томске я никак не мог найти достойную работу. Однажды на улице Горького меня остановил бывший белильщик, а ныне часовых дел мастер Иван. Сунул мне конверт:
- Я тебе еще вчера хотел отдать, да уж больно от тебя воняло. Золотарем заделался?
- Аккордная работа подвернулась! - сказал я небрежно.
- Ну-ну... Так вот. Тетка твоя Олимпиада нашла мою мастерскую, про тебя интересовалась. Оставила конверт, чтобы при случае тебе передал. Ну, бывай!..
Иван ушел, видно считал зазорным стоять со мной, золотарем. А я поспешно распечатал конверт. Быстрой канцелярской вязью там было написано: "Проездом в Томске, Узнала о твоей неприкаянности, немедленно приезжай к нам в Кемерово, поставим на ноги! Адрес: Динамическая 13.
Твоя тетя Липа! "
Я посмотрел  письмо на просвет. Никаких водяных или иных знаков, которые бы внесли в дело ясность, я не разглядел. Тринадцатый номер - плохо. Хотя оригиналы утверждают, что это как раз хорошо.
Когда мне было пять лет, младшая мамина сестра Липа прожила зиму нашем доме. За зиму она успела несколько раз сходить на каток, после чего у неё почему-то стал расти животик. У меня тогда был тоже полненький животик,  и это никого не заботило. А тетин животик домашних возбудил. Из-за этого её живота, отцов брат, начальник телеграфа, перевел её из города в дальнее село Кошевниково. Мне было жаль: тетя Липа приносила мне с работы много телеграфных лент, отличный серпантин! И вот - праздник кончился!
 Через много лет я узнал, что в селе Кошевникове тетя срочно вышла замуж за местного парня. Он был мрачным и могучим, и во время войны дослужился до старшего сержанта. Тетя называла его страшным сержантом. Потом я совсем позабыл и тетю, и сержанта. А они  вдруг вынырнули из небытия, зовут к себе, хотят поставить на ноги!
Я не мог отбыть из Томска, пока Даромир находился в заточении. И мы с Гурием на другой день сходили в прокуратуру. Дело утряслось. Вместо пятнадцати суток, Дарька отсидел всего два дня. После уплаты грабительского милицейского штрафа, денег у него осталось совсем мало, и все же он дал мне на билет до Кемерова.
Дом тетушки Олимпиады был на краю шахтерской столицы за глубоченными оврагами. Тут был поселок  с хаотично разбросанными постройками. Подходя к тетушкиному дому, я мысленно отметил, что выстроен в стиле "вампир".
Входя  в ограду, я оглянулся и наметанным взглядом определил отхожее в дальнем углу двора возле оврага. Там не было ямы, и все отходы с помощью силы земного тяготения сваливались в овраг. Это было отрадно, значит, здесь-то уж мне не придется заниматься очисткой.
Тетя Олимпиада хотя и постарела, была еще бодра. Она меня расцеловала, и смахнула с ресницы слезу. Моей мамы уже не было на свете, зов родственной крови и у меня выжал слезу. Это наблюдал страшный сержант: смуглый, обрюзгший, с черными сверлами глаз и кустистыми бровями. Были тут двоюродные мои братцы: старший Валерка, семнадцатилетний, конопатый,  длиннорукий, и младший - Сашулик, ласковостью напоминавший теленка.
На ужин была жареная картошка, с гарниром из соленой капусты и помидоров. Это вызвало гастрономический разговор:
- Силос! - сказала тетя Липа, - сами растим. Теперь мой сержант опять все ест. А как желудок отрезали, с полгода жиденькую овсянку хлебал.
- Почему отрезали?
Пояснила: российская болезнь. У половины мужиков в России горло имеет слишком большой диаметр. Страшный сержант устроился на кавказской ЖД сцепщиком. Дали жилье. Уволили за пьянку. Переехали на станцию Луковка  на Алтае, и там было казенное жилье. Сержант запил. Уволили. Куда деваться? Вспомнили про старшую тети Липину сестру  и мою тетю Александру Ивановну. Её муж хирург,  погиб на фронте, и она вышла замуж за врача-свердловчанина Злодеева. И он оправдал свою фамилию. Пять лет он колотил тетю Шуру, как хотел,  а на шестой выгнал из дома.
Тетя Шура позвонила в Луковку тете Липе. Договорились, что вместе купят дом в городе Асино. И купили. Но, по словам тети Липы, избушонку. А денег у тети Шуры - вагон и маленькая тележка. Но чем богаче, тем - жаднее. Силос есть она не желает, в огороде работать не хочет. Сидела целыми днями перед зеркалом со скальпелем и разными приборами, себе операции косметические по подтягиванию кожи делала. А самой седьмой десяток пошел.
Поругались однажды. Схватила тетя Шура чемодан и отправилась с поездом Барнаул-Москва в неизвестность.
- Мы тот дом в Асино загнали, а здесь купили. Хоть и на краю города, но большой. У нас ведь мужики растут! - заключила свой рассказ тетя Липа.
- А ваш муж - молодец, желудка нет, а ест с аппетитом! - похвалил я главу семьи.
- Ты его хвалишь, он не слышит. Оглох совсем. Фронтовая контузия, да меж вагонами как-то раз зажало. Он на губы смотрит, тогда понимает.
Постелили мне на печи. Было тепло. Хорошо зимой спать на русской печке!
Утром я попросил Валеру показать мне город Кемерово. По натуре я - путешественник, только вот здоровья нет, чтобы на слонах ездить. Мы миновали два глубоченных оврага. Валера  показал мне здание возле которого стояли две пушки, я оседлал одну из них, брат сделал снимок.
Потом он показал мне дом с колоннами, выполненными в виде шахматных ладей. Пусть! Затем на одном здании я увидел табличку:
 
УЛ. ВЕСЕННЯЯ

Как раз в это время мне пришлось подвязать под подбородком уши своей старенькой шапчонки. Мороз явно крепчал. Валерик и в мороз ходил в кепочке принципиально. Как выяснилось, он боксер-перворазрядник. Валерик должен был принять участие в зональных соревнованиях по боксу. Потому мы вскоре направились в пришахтный спортивный зал.
В  городе пахло гарью, словно мы шли по гигантской остывшей печи, где-то вдали в небо взмывал клок адского пламени.
- Правда, красивый город? - спросил Валерик.
Что мог я ему ответить? Он же не бывал в Томске.
В  спортивном доме было много комнат, какие-то крепкие мужики здоровались с Валерой. В коридоре фехтовал кулаками известный всей стране боксер. Со зверским лицом лупил он воображаемого противника, отступал, наклонялся, шел вперед.
Валера провел меня в буфет и купил чашку кофе с молоком и три булочки:
- Жуй!
- А ты?
- Мне нельзя! Я целую неделю в тулупе и с мешком песка на плече бегал вокруг слободки, чтобы сбросить вес и войти в свою весовую категорию.
- А почему в другой категории быть нельзя?
- Долго объяснять. Ты ешь, потом поднимайся на смотровую галерею. Меня ты увидишь на ринге, примерно через час.
Я  закусил, и не торопясь, стал подниматься на смотровую галерею. И вдруг лицом к лицу столкнулся  с  тетей Олимпиадой и  Сашуликом.
- Вы тоже ходите смотреть? - изумился я. - Не страшно?
- Сначала было страшно, теперь не очень, - сказала тетя Липа.- Человек ко всему привыкает. Я его сюда отдала, чтобы с хулиганами не знался и себя держать мог. И так рада: не пьет, не курит.
Бои шли одни за другим. И я как-то не сразу понял, что Валера - уже на ринге.
- Лерик! Врежь ему! Врежь! Справа! - взвизгнула тетя Липа. И я догадался: наших бьют! Все-таки, форма, ринг, создают обстановку в которой даже брат кажется каким-то пришельцем с Луны. В синих трусах и майке с красными полосами Валерик смотрелся красиво, как в кино. Я видел, что его противник более взрослый, хоть и редко, но достает Валеру тяжелыми ударами.  Валера же молотил соперника своими длинными руками непрерывно. Его руки напомнили шатуны пароходной машины.
Давно,  до Отечественной войны мы ехали на пароходе от Томска в Кошевниково, чтобы навестить тетю Липу, вышедшую в этом селе замуж. По случаю жары окошки в машинное отделение были открыты и я видел как промасленные шатуны ходили взад вперед, являя собой полированное великолепие и мощь.
Тогда в  Кошевникове мне было шесть лет. Остались в памяти гуси на берегу Оби, злобно шипевшие, и норовящие ущипнуть меня  за ляжку. Запомнилось, как муж тети Липы, дядя Андрон, по спору с моим отцом переплыл Обь. Она так широка, что противоположного берега не видно, и мы потеряли Андрон из вида. И тетя Липа ругалась. Но потом мы разглядели, как на противоположном берегу в знойной дымке он махал нам жердиной. И еще запомнилось, как дядя Андрон дрался один с пятью деревенскими парнями. Он и сам был весь в крови, но им всем носы разбил. От него-то Валерка видно унаследовал силу и длиннющие руки. У меня они такие короткие, что не то, что боксом заниматься, но почесать спину не могу.
О! Длиннорукий Валерий сейчас нокаутирует низкорослого крепыша!
Каково же было мое удивление, когда судья после боя поднял вверх не Валерину руку, а руку того коротышки!
- Судью на мыло! - тонко заверещала тетя Липа.
- В Москву жаловаться буду! Я журналист! Мало не будет! - неожиданно для себя стал я тыкать  рукой в сторону арбитров. 
Вскоре на галерее появился Валера. Он сказал:
- Ну чего вы расшумелись? Он был точнее. Он и победил.
- Ага! Он тебя раз пять ударил, а ты его раз двадцать навернул, избил всего! Я же видел! - орал я, - и он -  победил? Да за это судью не то, что на мыло, на гуталин переработать надо!
- Не шуми зря. Я несколько раз его ударил открытой перчаткой... А это запрещено. Короче ты в боксе пока не фурычишь, но я тебе потом объясню.
Тетя Липа с Сашуликом  отправились домой, а мы с Валерием решили еще побродить по городу. Зашли в кафе и съели по толстенной куриной ноге, к которой дали кучу гречневой каши, политой маслом. Потом мы долго бродили по городу, но, во-первых, было холодно, во-вторых, Кемеровские расстояния меня измотали.
- Ладно! - сказал братец, - подскочим на  трамвайчике поближе к нашим оврагам.
Мы зашли в трамвай, сели неподалеку от двери на скамью. Брат пригорюнился. В это время кондуктор просила некоего приблатненного дядю, чтобы он купил билет. Тот грязно выругался. Брат сказал:
- Извинись, сейчас же скотина!
- А-а! Шлифты выткну! - выставил два пальца блатяк. И тотчас получил удар в челюсть. Ошеломленный, он поднялся с пола, достав из кармана перочинный ножик, суетливо пытался вытащить лезвие. Валерий сбил его вторым ударом, да так, что мужик отлетел к противоположной площадке. В этот момент открылась дверь, мужик в нее вывалился. Дверь закрылась, трамвай тронулся и только тогда блатяк, закричал:
- Студент! Я тебя запомнил! Студент! Теперь тебе не жить!
Когда мы  вышли на своей остановке Валерий сказал:
-Боксерам в быту драться нельзя. Это я так, случайно.
Морозный ветер разгонялся на базарной площади, и приходилось втягивать голову в воротник. И тут я увидел пятерых кудрявых молодых цыган без шапок, в одних шелковых рубахах, они бежали, прихлопывая ладошками по сапогам. Один спросил нас:
- Мужики, где тут павильон водкой торгует!
Валерик показал им, куда идти, и спросил:
- А вы откуда?
- Из совхоза!
- Так ведь далеко!
- Где - далеко? Всего семь километров. Выпивали - не хватило.
Цыгане растворились в пурге. А брат сказал задумчиво:
- Живет кошка, живет и собака...
Утром тетя Липа уходила на работу, на телефонную станцию,
Валерик шел в техникум, где его обучали на шахтного электрика. Страшный сержант почти весь день спал, Сашулик был в школе, а я сидел  над рукописью. Все, что я писал, было фальшивым, потому что невидимый цензор стоял где-то за моим плечом и если я осмеливался написать какую-то правдивую фразу, он шипел прямо в ухо:
- А вот это я все равно вычеркну. А будешь писать не то, что надо, я на тебя настучу, куда следует!
Я в отчаянье бросал ручку. И тут просыпался страшный сержант, плескался под рукомойником, поглядывая в мою сторону:
- Скребешь? И сколько тебе за эту бодягу заплатят? У нас тут Волошин-писака главнейшую премию получил  за роман. Так он в бору на ветках развесил выпивку и закуску, и каждый желающий срывал с одной ветки поллитровку, а с другой - кольцо колбасы! А ты как книжку напечатаешь, озолотимся, а?
Ну, если, что на ветках будешь развешивать, так мне это теперь без надобности. Пить нельзя. Мы с одним в палате лежали. Одинаковая операция была. При выписке нам обоим дяденька доктор сказал, мол, не берите в рот ни грамма, если, конечно, жить хотите. Желудки я вам удалил, больше вырезать нечего. Да. Через месяц встречаю того друга. Спрашиваю, как,  мол, дела. Он хвалится, стал выпивать понемножку красное винцо, хорошо идет. Да... Через полгода его встретил, а он уже и на белую перешел. А еще через полгода некролог в газете был. Доктор-то верно предупредил. Вот и не пью я. Тоска. А что делать?
Я смотрел на него. Вспоминал, каким он был до войны. Загорелый как негр, в белой майке, прямо таки - спортсмен с плаката. Чуть притатаренное лицо было симпатичным. Жгучие глаза тогда еще не завалились глубоко и не смотрели так демонически, как теперь. Помню я тогда думал: зачем он женился на тете Липе с её длинным носом, конопушками, и клочковатыми волосами? Теперь он выглядел престарелым Соловьем-разбойником из фильма-сказки режиссера Птушко.
Вечером страшный сержант  и тетя Липа  долго бубнили закрывшись в спальне. До русской печи, на которой я лежал, долетали обрывки фраз:
-В суд. Половину стоимости дома ей...как бы не так...
- Пронюхала... Кемерово...
-... Большого ума...Врачиха хренова! Харю заштопала...

Утром тетя Липа дала мне листок, на котором написала:

Продается дом-особняк.
Две комнаты и кухня,
Кровля железная.
Обращаться  ул. Динамическая, дом-13,
после 6-ти вечера

- Вот, размножишь, сделай не меньше тридцати экземпляров, возьми, клей,  расклеишь в видных местах, на столбах, на стенах магазинов, на базаре.
- Дом продадите, а где жить будем? И зачем вообще продавать?
- Зачем, зачем? Вечно, что ли, в назьме ковыряться будем? Валерий на шахте работать будет, сейчас много благоустроенных квартир сдают. Владельцам собственного дома квартира не светит. Продадим. А сами будем у соседей избушку снимать. Перебьемся...
Она ушла, а я расстроился. Опять - избушка! Да у Колодяжного-то я в избушке один жил, а здесь будем  - впятером, о каком творчестве речь? Вот так поставила меня тетя Липа на ноги!
Тетушка ушла на работу. Я вздохнул, обмакнул в чернилку перо и принялся размножать объявление. Я переписал всего три экземпляра, но уже устал и духовно, и физически. И  мне пришла в голову мысль подойти творчески к тетушкиному заданию. Я написал объявление в стихах!


Здесь продается особняк,
с усадьбой, с летним туалетом,
дерьмо само зимой и летом
по склону катится в овраг.
 Запомни: крыт железом дом,
две комнаты и кухня в нём.
Сумеешь дома нас найти
на Динамической тринадцать,
ты вечерком после шести,
пожалуй к нам поторговаться


Мы с Сашуликом и со страшным сержантом Андроном увлеченно играли в лото, когда в кухню ворвалась, возвратившаяся с работы тетя Липа. Сердце мое упало: я увидел в её руках с десяток моих стихотворных объявлений. Приклеил я их прочно, потому что тетя Липа оторвала бумагу вместе с частицами заборов и столбов.
- Что это? Издевка! Позор перед людьми. Ему поручили важное дело, а он... Теперь все будут знать адрес, где идиоты живут! Засмеют! Вот так помог!
- А что? Чем рифмованное объявление хуже простого? Я же все параметры отразил: и то, что - две комнаты и кухня, и что - крыша железная, и что - усадьба. И адрес указан.
- Адрес! Ты думал, что рифмуешь? "Дерьмо само зимой и летом по
по склону катится в овраг..." - продекламировала тетя Липа.
Я был горд: все-таки мои стихи запоминаются. Решил защитить свое творение:
- Но это же для рифмы! Особняк-овраг. И ведь, действительно, - скатывается.
- Молчи! Аж голова заболела. Меня в поселке люди уважали. А ты теперь меня и мою семью в дерьме вывозил. Идите сейчас же с Сашуликом, и срывайте все остальные объявления, пока все не сорвете, даже не возвращайтесь!
Сашулик схватил с вешалки телогрейку, нахлобучил собачью ушанку и, на ходу засовывая ноги в валенки, схватил со стола изрядную горбушку хлеба. На улице он разломил горбушку хлеба пополам, сунул мне ломоть:
- Держи! Знаешь как на морозце всухомятку хлеб идет? Лучше пирожного!..
 Бураном перемело все стежки, дорожки, идти было убродно. Я еще плохо знал город, и теперь уже не помнил, где именно расклеил проклятые объявления. За час нашли лишь одно объявление. Я знал, что в темноте тут ходить опасно.
Сашулик сказал:
- Придумал! Сейчас зайдем к моему приятелю, и ты напишешь штук десять объявлений в стихах.  Обратную сторону бумаги промажем клеем. И все, домой пойдем, она успокоится.
Вскоре мы уже возвращались на улицу Динамическую и одиннадцать стихотворных объявлений были у меня в кармане.
Сашулик вдруг сказал:
- Глеб! Ты уезжай от них! Они о тебе плохо говорят!
Я опешил:
- А что именно? Сама же мамка твоя меня сюда пригласила.
- Мало ли что пригласила! Они и тетю Шуру в Асино пригласили, она на свои денежки дом купила, а они её выжили. Тоже плохо говорили, дескать, психопатка, дура, то, сё...
- Ну, меня-то психопатом не называли?
- Зато говорят, что ты нахлебник! Ты пишешь, а они не понимают. А я думаю: ты, как "В Людях" у Горького, я читал, такая мировая книжка. Ты вот объявление в стихах написал, а попробовали бы они так зарифмовать!
- Да я вообще-то заглядывал в здешние редакции, пока мест нет, просили подождать, вот я и жду! Я же об этом тете Липе говорил.
- Вот! Говорил! А они все равно! И папка ворчит, что попало про тебя выдумывает. Нет, Глеб, я тебя люблю, я тебе точно говорю - уезжай, с ними тебе не ужиться.
- Да как же ты про родителей такое можешь говорить?
- Могу! Натерпелся. Ты уезжай, а потом я к тебе перееду. Я тебе точно говорю!
- Ты об этом и думать забудь! От родителей не уезжают. Без них и тебя бы не было. Кроме того, у тебя еще детский максимализм: все, или ничего. А в жизни так не получается.
- А вот ты увидишь, что я  был прав! - сказал он и насупился.
 Через неделю тетя Липа сказала, что пиршество в бору, как  писатель Волошин я, видимо, устрою не скоро. По этой причине она мне поможет устроиться на работу. В редакциях у неё знакомых нет, а в одном учреждении неподалеку  у неё знакомый начальник. Там меня устроят в два счета, тем более, что работа мне - как бы  по профилю.
- Как это - по профилю? - заинтересовался я.
- Санитаром будешь в психолечебнице.
- Какой же тут профиль? - спросил я, понимая  впрочем, что это намек на происшествие с объявлениями - Какой профиль? И как же я с сумасшедшими управлюсь? Я что - борец Бабмула? Их же связывать надо будет, они укусить могут, или вообще задавят. У психических сила бывает бешенная, я читал.
- Вот уж сразу и испугался. Я же тебя по блату устраиваю. Тебя поставят к умственно отсталым. Они спокойные. Там и делать-то ничего не надо, сиди себе, приглядывай, как за малыми детьми. А оклад приличный. Врачи там есть всех профилей, почки подлечишь капитально Оклад хороший, да еще бесплатно питаться будешь с больничной кухни. И время свободное будет: сутки отдежурил, а двое отдыхаешь. Разве же плохо?
- Попробовать, конечно, можно. Но если меня  там задавят, это будет на вашей совести.
- Нужда хуже задавит. Этого ты не боишься? Ты уже Валеркины старые валенки донашиваешь. А дальше что будет?
Что было сказать? Я согласился.
Больница     оказалась целым городком за высоченными дощатыми заборами. И тетя Липа была права, что работа это непыльная. Никто из больных и не думал меня душить. Я только должен был им напоминать, чтобы они вовремя принимали прописанные им лекарства, не выливали  микстуры в цветочные горшки, не относили в туалет, и не прятали таблетки за щекой, чтобы потом выплюнуть. Большинство из них были острижены наголо и напоминали престарелых новобранцев. Но никто из них не заявлял, что он - Наполеон, или, скажем, марсианин. Я сказал как-то санитару-сменщику, что больные в нашем отделении ничем не отличаются от здоровых людей.
- Не скажи! - ответил он, - у нас в отделении даже человек-чемодан есть.
- А кто именно?
- Сам догадайся.
Сколько я ни всматривался в больных, кто из них воображает себя чемоданом - определить не мог.
Находясь на работе, я успокаивал себя: шизофрениками были Достоевский и Гоголь, и, вроде бы, Вильям Шекспир. Один из психиатров уверял меня, что знаменитая пушкинская Болдинская осень, не что иное, как шизофренический криз, будто бы так и в медицинских учебниках написано. И я в душе восклицал: боже мой! Ну, почему я не шизофреник! Почему слова из под моего пера  выходят расплывающиеся и корявые? Разве я их пишу пальцем на промокашке? Конечно, психиатру я о своих мыслях даже заикнуться не мог, в таком случае из служащего психолечебницы я тотчас  мог бы оказаться её пациентом.
 Я знал, что в соседних отделениях иных пациентов даже привязывают к кроватям. Но в нашем-то - люди были тихие.  Меня предупредили, что я должен быть с ними строг, но корректен, больные, они тоже люди. Я и не возражал. Наши пациенты увлеченно  делали  бельевые  прищепки в комнате для трудотерапии. Терпеливо ждали обеда, ужина и отбоя. Кормили их, кстати, по традиции таких заведений хорошо. Они многого в жизни лишены, так пусть хоть покушают. Были в меню и мясные котлетки, пекли для психов и булочки сдобные. Потрапазничают, и бегут в туалет, покурить, за жизнь потолковать.
 Раз я забыл купить курево, и решил попросить его у кого-нибудь из пациентов, взаимообразно, конечно. Забежал в туалет. Спросил. Голубоглазый красавец Витя, похожий на древнегреческого философа, протянул мне целую пачку "Прибоя":
- Берите все, курите на здоровье! -сказал он.
- Что вы, себе-то оставьте!
- Мне еще дадут! Когда меня отпустят отсюда, я уеду на Цейлон, на Мадагаскар или на остров Борнео. Там еще есть места, куда не ступала нога человека, там с единомышленниками, мы будем ходить обнаженными, есть плоды, падающие с деревьев, и отдавать все, что у нас попросят, потому что и нам тоже будет отдавать всё любой член общины, по первой просьбе. Таким и был первобытный рай. Хотите, я  и вас возьму туда с собой?
Я подумал об ашхабадском лекторе. Что он сказал бы, если бы услышал это? Оказывается вопрос о жилище и пище решить можно так просто.
- Ну, а если плоды не будут падать с деревьев? - спросил я.
- Почему же не будут, если Ньютон открыл закон земного тяготения?..
 Очкатый Вася, которого за худобу и очки я мысленно прозвал Студентом, сказал:
- Скорей бы зима кончилась. Летом будем на лавочке в палисаднике курить.
Он вздохнул и добавил:
- Завидую вам фельдмаршал. Каждый день по городу ходите.
-Хожу, так что?
- Как? Если все время под ноги смотреть внимательно, можно найти кошелек или просто крупные купюры где-нибудь у забора в траве, или возле магазина.
- Да кто же их там бросит?
- Каждый день теряют, это и из газет известно. Даже бюро находок есть. А если много дней ходить и внимательно смотреть под ноги, обязательно что-нибудь ценное найдешь... Вы уж мне поверьте, не зря же я столько лет изучаю "Основы ханжеской морали и научного разгильдяйства".
"Шутник, однако,- подумалось мне, - вот и называй после этого их ненормальными!"
В разгар весны меня послали сопровождать группу из пяти больных в городскую клинику, где, где они должны были пройти какой-то особенный рентген. Были в этой группе и Философ Витя, и Студент Вася.
Мы вышли из ворот, я попросил пациентов:
- Ведите себя достойно, братцы, не подведите меня!
- Не подведем! - заверил философ. - А уж как я вылечусь, я обязательно увезу вас на Суматру в девственные леса!
- Ладно, согласен! Только кто же нас за границу пустит!
- Оформим как туристическую поездку, - ни секунды не задумываясь ответил он.
Я заметил, что Вася вовсе не смотрел себе под ноги, а оборачивался вслед каждой встречной женщине.
Мы доехали до клиники на трамвае. Нашли рентгеновский кабинет. Больные расселись на обшарпанных скамейках, ожидали своей очереди, я похаживал по коридору, присматривая за своими психами. Время тянулось томительно. Да что за ними присматривать? Мой двоюродный брат Гурий откусил человеку кончик носа, и никто за ним не присматривает, кроме жены. Я вздохнул. Интересно, как он там? Закончил свою аккордно-премиальную работу по очистке грандиозной выгребной ямы? Вспомнилась и Мальвина с её гигантским возлюбленным.
Мне надоело переминаться в коридоре, и я вышел покурить на крыльцо клиники. В воздухе уже ощущалось  струение  некоего флюида, возможно прилетевшего сюда с острова Борнео. Я вздохнул. Да хорошо бы, без рубахи и без штанов лежать на траве в тепле, среди пальм, и ждать когда в рот свалится банан...
- Где этот ядреный санитар! Где он? - прокричал старичок в приоткрытую дверь.- Курит, проклаждается, а его больные людей убивают!
И тут же до меня донесся истерический  женский визг. Кричали сразу несколько женщин. Всех их убивают? - подумалось мне.
Я вскочил в коридор клиники, ожидая увидеть на полу гору трупов  и лужи крови. Но этого не было. Совершалось нечто еще более ужасное. Философ, студент, и еще два моих пациента, спустив штаны, свирепо и с большим пафосом, сопением и рычанием терзали в кулаках свои, напряженные до предела, мужские премудрости, направляя их в сторону симпатичных девушек, и женщин. Пожилая тетка в синем халате, очевидно, местная техничка,  ударяла шваброй по спинам по головам психов. Но они целеустремленно продолжали свое гнусное дело. Визг женщин и технички превратился уже в ультразвук, когда скамьи были орошены горчим продуктом неутоленной страсти сумасшедших.
- Прекратить! - завопил я, хотя и понимал, что моя команда, как минимум, опоздала.
- Тюрьма тебе, санитар! - тыкала в меня техничка шваброй. - Сволочь! Бери тряпку, вытирай свое добро! Я теперь полмесяца блевать буду, ой матушки, тошнит!..
Женщины с воем метались по коридору.
- Мои все, одеваться, и за мной! - скомандовал я, понимая, что  если даже всю эту клинику вымою до бела горячей водой с добавлением хлорки, репутацию санитара мне уже ничем не отмыть.
На улице я принялся материть своих подопечных. Студент Вася примирительно сказал:
- Генералиссимус! Ты пойми. Где мы еще таких сладеньких увидим? Сидим в палате, как жуки на иголках. Годами сидим, генералиссимус!
В это время возле нашей компании притормозил грузовик-фургон с надписью: "Продукты". Дверь фургона отворилась, оттуда появились два дюжих санитара, укоризненно посмотрели на меня, а больным сказали:
- Ну, давайте, быстренько  все в фургон и сидите смирно. Отсюда про ваши выступления  нашему главному звонили. Он обещал вам всем нестоячку сделать. Такое вколют, что сквозь баб будете смотреть, как сквозь стекло.
И мы помчались, сидя на лавках внутри фургона с надписью "Продукты". Философ сказал:
- А это правильно, что нас везет машина с такой надписью! Мы все есть продукты своего времени!
- Умолкни хмырь! - прикрикнул на него могучий санитар.
В тот же день меня уволили
Еще какое-то  время я подрабатывал на сортировке картошки в каком-то овощехранилище. И пришло лето. И вот на Кемеровском вокзале я  ожидал  поезда. Я думал: в Томске была отцова родня, здесь - материна, там были почти сплошь брюнеты, здесь - белокурые бестии (за исключением Страшного сержанта, который мне родня, но все-таки не родня), и нигде мне нет приюта? Родственники плохие? Или дело - во мне?
Я так и не решил этот философский вопрос,  ибо, пыхтя и сопя, на первый путь выкатился мой поезд. И начались обычные тревоги: вдруг мое плацкартное место уже занято? Вдруг соседи по полкам станут пить, шуметь, а ночью будут страшно храпеть? Но ехать было надо.
Пока я тут смотрел бокс и лечил психов, тетя Шура нашла меня через адресные столы. И как раз в день моего увольнения из лечебницы я получил вызов на телефонные переговоры. Хорошо, что ни тети Липы, ни Страшного сержанта дома не было. Бумажку получил Сашка. И  когда я вернулся домой, он вызвал меня во двор и заговорщицки зашептал:
- Тебя тетка Александра на переговоры зовет. Ты попросись к ней, она богатая, я тебе точно говорю, будешь жить с ней и повесть сочинять. А умрет, так и все наследство получишь. Я тебе точно говорю...
Связь с поселком в Свердловской области, где жила тетя Шура была плохой. Голос её едва прорывался ко мне, но понял, что она ругает тетю Липу. И зовет меня к себе. О боже! Что делать? Тетю Шуру я в последний раз видел когда мне было двенадцать, я про неё почти ничего не знаю. Вдруг попаду из огня прямо в полымя?
Когда я брал у тети Липы домовую книгу для выписки, то сказал, что возвращаюсь в Томск, что мне дают там работу в газете. И просил меня не провожать.
- Как знаешь! - поджала губы тетя Липа. Страшный сержант промолчал, а Валерка в день моего отъезда стучал где-то по груше в спортзале. Так что с ним я и не попрощался.
 "Мы оба одинокие, нам сам Бог велел держаться друг за друга" - звучал у меня в голове голос тети Шуры, когда я садился в вагон
Провожал меня только Сашулик. Он долго бежал за вагоном и махал шапкой. Потом замелькали всякие железнодорожные столбы, светофоры, прожектора, Сашулик исчез. Поезд прогрохотал по мосту, и город остался позади.