Пять тысяч мечтаний

Посвящается главным женщинам моей жизни: Бабич Марине, Божко Олесе - идеалу Доброты, Мазуниной Надежде- Гармонии.

Босоногая девочка рыжая,
Ты снова вернулась ко мне.
Ты- моя юность бесстыжая,
В портвейне, дешевом вине.
Растворилась ты в жизни бесследно,
Твой голос давно я не слышала.
Моя грешная, беззаветная,
Босоногая девочка рыжая.

1. Воспоминания.
Осень щедро засыпает листьями память. Времена меняются, и все живут уже другими мыслями и действиями. Иногда у меня бывает желание набрать твой номер и спросить у автоответчика: " А ты помнишь?"
Тогда бы ты, как и я, вышел бы на улицу, пошёл бы к озеру в тихий-тихий, изумительно свежий ночной час, и сидел бы на берегу, курил бы и, потрясенный воспоминаниями, глотал бы горечь сигарет с примесью чудного полынного запаха, что царствует в том мире, где мы существовали.
Но этого не будет. Я не буду звонить и спрашивать, я знаю: ты помнишь.
Я вновь и вновь возвращаюсь в то самое время. Я как будто опять переживаю это, и мне снова шестнадцать лет. Смотри, вот я на цыпочках, как балерина, пытаюсь воздушно перемахнуть через улицу,
бережно поддерживая спрятанное под плащом ружьё. Его тяжёлый приклад больно бьёт по колену, но через край переполняясь желанием убивать я стойко переношу эти муки. Помнишь, мы с тобой стреляли птиц? Ты научил меня жестокости, заставляя смотреть на их изуродованные тела и стрелять без жалости, добивая пернатых, бьющих в испуге крыльями.

2. Мы.
Она и Я- два одинаковых рисунка в детском альбоме "Раскрась сам". Вся разница в том, что Её раскрасил художник, Она получилась возвышенной, воплощением женского образа, вечного идеала.
Мой портрет рисовал какой-то хулиган. Видимо, в наличии он имел только два карандаша- конечно, чёрный с коричневым. Зажав в руке оба этих карандаша, милый художник ловко изобразил на Моей голове причёску "Девятый вал", создав Мне смазанный, тёмный образ, навевающий лишь чёрные мысли. Единственным содержимым во мне были злость и зависть, плюс врождённая склонность к порокам. Но главной проблемой в Моей жизни была Она, потому что мы с ней, как доктор Джекил и мистер Хайд, были одним целым. Иногда Она просыпалась во Мне, заставляла снимать тельняшку,
краситься и носить каблуки. Но большей частью времени я была собой, меня воспитала улица. Я любила звать вещи своими именами, при этом всегда чувствовала себя негативом на свету. Я не верила в смерть. Она вообще, должно быть, забавная тётка: всегда в черном, демонстрирует крепкие, здоровые зубы. Она всегда была рядом, пугала, как страшная сказка, но, как сказка, казалась невсамделишной.
Найди себя в этом мире спонтанных фигур,
Среди скопища жалких, убогих подобий.
Серой краской тебя встретит мой Петербург,
Прочитай своё имя на плитах надгробий.

3.Жизнь- говно. Так всегда говорит мой друг Володя Кашпировский. Для меня жизнь никогда не была подарком. Я ненавидела всех, кто меня окружает- мой дом, моя школа, родственники. Мне было двенадцать, когда я написала:
Я в школьные стены
С презреньем плюю.
Я резала вены
За то, что люблю.
И я уходила. Тусовалась, " вписывалась ", какое-то время даже с митьками общалась. Этакая компания дяденек в тельняшках, с портвейном, и я - маленькая, с рыжими косами, и тоже в тельняшке. И портвейн тоже пила с ними. Я им как маленькая сестрёнка была, меня не обижали, и даже заботились, воспитывали. А одно время я жила у моей подруги Олеси (она давно-давно писала в "Клуб" под псевдонимом "Кыся"). Я вообще бессовестно вела себя в её маленькой коммуналке: вещи разбрасывала, посуду не мыла, всяких гостей приводила "вписываться", которых даже сама плохо знала, а ещё заявлялась в два часа ночи, ключей у меня не было, а Олеська ждала меня, не спала, хотя ей на работу рано было вставать. Но я была таким беззащитным созданием, что мне всё сходилось с рук.
Я никого не любила. Я платила людям тем же, что они давали мне, и если они делали зло, то я отплачивала ещё большим злом. Свой круг общения пришлось ограничить. Часто я приходила к одной старухе, она умела гадать на картах. С ней мы пили горячий чифирь, она что-нибудь рассказывала, а я слушала. Гадала она хорошо, часто сбывалось. Она говорила, что все мои беды будут от любви к мужчинам. Тогда во мне и открывалось моё "второе я ", я становилась женственной и нежной.

4.Моя любовь к кладбищам удивляет многих. Мне нравятся старые кладбища, там всегда тишина, и стихи хорошо пишутся. На кладбища я стала часто ходить, когда у меня был один знакомый, Лёша. Мы, собственно, несколько раз в жизни виделись всего- то. Но гуляли на кладбище рядом с Озерками, вроде оно Шуваловским называется. С этим самым Лёшей больше не виделись, а любовь к кладбищам у меня осталась.
Ещё у меня был один смешной друг из Эстонии. Он на самом деле русский, просто долго в Таллинне живёт. Я раньше думала, что про эстонцев преувеличивают, что они тормознутые, но, познакомившись с Павликом и его другом Вадимом Негусом, я убедилась, что это правда. В Питере они жили чуть больше недели, в гостинице на Садовой. Встречались мы каждый день на выходе из метро "Невский проспект". Они каждый раз опаздывали, а я ждала их. Павлику всегда не везло меня провожать: первый раз он заснул в метро, доехал до Купчино, а электричка была последняя- метро закрывали. И он шел пешком через весь город, несчастный эстонец, а в это самое время наше правительство, отмечая 300- летие Питера, каталось на своих замечательных машинках по городу. Павлику пришлось плыть на лодке - потом развели мосты. Помню, когда они купили билеты на поезд Питер-Таллинн, тем же вечером какие-то местные хулиганы их избили, отобрали и билеты, и деньги. Я уже тогда подумала, что мне от них не отделаться, Павлик и Вадик просто магнитом притягивали неприятности. К счастью, им хватило оставшихся в тайных загашниках нескольких сотен рублей на автобусный рейс до Таллинна, там билет стоил около трехсот рублей. Деньги даже остались, чтобы в бар зайти и отметить отъезд. Но пока мы сидели, опоздали на этот чёртов автобус, и несчастные эстонцы, убитые своим ничтожеством, даже не знали, что делать. Выручила их девушка Лена, давняя питерская знакомая Вадика - она заняла где-то тысячу рублей, и Павлик с Вадиком, наконец- то, с третьей попытки уехали в свой Таллинн. И больше я их никогда не видела. "Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду..."

5. Когда- то давно, может быть, в прошлой жизни, у меня был пёс, которого я звала Мстивой - Мстящий Воин. Он был большой, серый, он мне казался одомашненным Волком. Правое ухо его было порвано в драке с жирным соседским бульдогом, а глаза горели холодным огнём. Я кормила его сырым мясом, и никого у меня не было преданнее и вернее, чем Мстивой. Соседи его боялись, потому что для них он был большой и злой, серый клочкастый пёс, а для меня он был другом. Он тосковал, когда я надолго уходила, потому что без меня его не пускали домой, и ел он только из моих рук. С ним мы ходили в лес, на озеро, а однажды, когда Мстивой напал на сбежавшую из чьего- то сарая курицу, какой- то мужик с ружьём начал в него стрелять. Мстивой напрягся, и последним своим прыжком сбил с ног этого охотника. Но было поздно: пуля, выпущенная из ружья, застряла в горле моего пса. Я руками пыталась её достать и плакала. Мстивой почти не двигался, только смотрел своими глазами, серыми, преданными, как я, по локоть испачкавшись в крови, зарёванная маленькая девочка, обнимала его за шею, гладила по жёсткой, грязной шерсти. Он умер, и я одна несла его тяжелое тело, обернутое в полиэтилен, чтобы похоронить в лесу. Его глаза были как небо, а шерсть пахла свободой; Мстивой был мне как человек, как брат.
Я в глазах твоих видела небо,
Твои волосы пахли свободой.
Ты любил себя меньше Солнца,
Но оно всегда было холодным.
Ты любил этот дикий ветер,
От которого кровь стыла в жилах.
Ты любил эту жизнь безумно,
Но выжить ты был не в силах.
(стихи Мазуниной Надежды
Моего Вечного Женского Идеала).
6. Не разрывайте истину на мнения... У меня всё горит внутри, кажется, что если из груди вынуть сердце, то оно вспыхнет и превратится в уголь. Под моим окном гуляют голуби, и я бросаю им семечки. А когда- то я стреляла в них с балкона из новенькой винтовки "Иж-55". Они как будто не помнят этого, а может быть, уже простили. В их ворковании мне слышалось: "Лети, лети!" И я верила, что моё земноё зло, которое держит меня за ноги, притягивая к земле, отпустит меня, и я смогу оторваться и взлететь.
И я верила в это! Руки - как крылья, а под ногами мелькают дома, улицы и улочки, весь мой большой город с его площадями и церквями, дворцами и набережными. И я чувствовала, как внутри меня бьётся новое сердце.
Отпусти меня на волю,
Не смотри в мои глаза.
Сердце наполняя болью,
Я стремилась в небеса.
Я ждала ворота Рая,
Золотые небеса.
Но от края и до края
Шла я, медленно сгорая,
Проглядела все глаза.
Храм в душе моей разрушен,
Стены сгнили навсегда.
Мне мой храм уже не нужен-
Там живёт одна лишь стужа
Да болотная вода.
Я не завершу дорогу,
Храм в душе вновь не восстанет.
Просто помни: в гости к Богу
Опозданий не бывает.
 Валькирия