Родник забвения

Под жёстким, обжигающим дыханием болезни жизнь засыпала. Уходила Мама. Само это словосочетание казалось чудовищным. Та, которая дарит жизнь, должна жить вечно.
И все-таки Мама отходила. Она уплывала в те далекие края, откуда никогда не приходят письма, даже если ждать очень-очень и долго-долго, в страну с жутким именем «Навсегда». Ещё мгновение назад они были вместе. Но вот последний раз шевельнулись пальцы, дрогнули ресницы, и Аня осталась одна. То есть был, конечно, отец, родственники, но они не в счёт, когда уходит Мама.
В душе у Анны будто сломались  часы. Тугая пружина неожиданно лопнула и  пошла бешено разворачиваться, раня сердце острыми концами калёной ленты. В кровь! В кровь! Вспомнились, казалось бы, случайные  слова и обиды, за которые она не успела попросить прощения. И горечь, жуткая горечь на судьбу, отнявшую у нее Маму.
- Мамочка, пожалуйста, не умирай, - горячо шептала Аня, по-детски надеясь на чудо. Быть может, стоит только проснуться, сосчитать до трёх и открыть глаза. И  все будет хорошо,   Мамочка будет жива.
Сирота. Какое это нереальное слово из злых средневековых сказок. Такое же, как чума и проказа. Но ведь их победили. Так  может быть, и смерти нет?!  Но снова наступало утро, тыкающее в лицо серой тряпкой свершившейся беды, и становилось окончательно ясно, что Мама умерла насовсем.
- Ну почему Мама не послушалась, почему ушла, - шептала по ночам Аня, - как она могла оставить меня одну в этом мире. Быть может, она меня совсем не любила?!
Характер у Анны стал неровным и тяжелым. Она то бросалась на весь мир  изголодавшейся цепной  собакой,  то «опадала», словно  оброненным кем-то в спешке платком. С губ навсегда исчезла улыбка, мир из цветного стал черно-белым, пыльным и скучным. Чужой мир, без Мамы.
Шло время.  Все дальше уходил тот  самый печальный  день, а легче Анне не становилось. Время было не в силах затянуть эту кровоточащую рану. Наоборот, со временем появилась и стала расти стена неприязни к миру, который не смог уберечь Маму. Словно все были перед ней виноваты. Даже отец. Так и жила...
И вот однажды, когда исполнился год со дня маминой смерти,  приснился   Анне сон: будто бы  Мама,  молодая и веселая, в  голубом, самом любимом своем платье смотрела на нее и улыбалась. Аня запомнила ее такой еще из раннего детства, еще из тех  обрывков памяти, которые  плетут узоры сознания, не давая забываться и затеряться в будущем. Мама раскачивалась на легчайших качелях, уходящих спелыми, звенящими нитями к ярко раскинувшемуся над ней радужному полотенцу. Радуга дарила тепло и сверкала,  словно река под летним заходящим солнцем.
- Здравствуй, доченька! - голос у Мамы был теплый и ласковый.
- Мама! Мамочка! Это ты?!
- Да, доченька. Я  обрела, наконец, покой.
- Мамочка, забери меня к себе. Мне здесь так  плохо.
- Не могу, Аня, ты должна пройти свой земной  путь сама. Так суждено.
- Но мне холодно и плохо без тебя. Зачем ты ушла так рано?! Помоги  мне, Мамочка! Помоги! Я  так без тебя скучаю!
- Для этого я и пришла, доченька. Помнишь  мое лоскутное одеяло?
- Да, Мама.
- Ты не выбросила его?
- Нет! Все твои вещи так и лежат в комоде. Я их иногда перебираю и проветриваю. Там лежит и лоскутное одеяло.
- Так вот, это одеяло я собирала для тебя всю жизнь. В нём  есть лоскуток моего свадебного платья, обрезок ленточки, которой я тебя перевязывала,  когда несла  домой из роддома,  лоскутки всех твоих распашонок, юбочек и старых платьев. Все, все, все. В это одеяло я собрала по крохам всю твою жизнь.
- Но зачем, Мамочка?!
- В ночь, перед тем как тебе родиться,  мне было видение шить это одеяло и  никому об этом не говорить. Но слушай! Одеяло  не закончено. Не хватает целого ряда.
- Да, Мама!
- Если груз человеческой судьбы станет для тебя невыносим, ты сможешь от него избавиться. Нельзя совсем уйти из этого мира, пока не вышел срок, но можно поменять судьбу. Слушай меня внимательно: один раз в год, в ночь после моей смерти, твое тело может стать иным. Для этого нужно дошить лоскутное одеяло. Отрежь кусочки от всех платьев и юбок, которые ты купила после  меня и вставь их последним рядом. Самым крайним пришей лоскуток от ночной рубашки, в которой я умерла. Обметай кромки и подшей голубой лентой, которую ты найдёшь в моей шкатулке. Тогда круг замкнется.
- Но там нет никакой ленты. Я недавно смотрела!
- Теперь есть, доченька, теперь есть. Для этого я и приходила. Но помни - шить  можно только ночью, и только в полнолуние. На тебе не должно быть ничего, даже колец и  сережёк. Лунный дождь даст волшебную силу твоим пальцам и научит  видеть глаза.  Клади  стежки плотно и ровно, чтобы они сливались в мгновенья, минуты, часы и  года.
- А потом?
- Когда придет  следующая годовщина, ложись спать обнаженной. Укройся одеялом так, чтобы не было ни единой щелочки. Только  потом  загадай, каким должно стать твоё будущее. А теперь  мне пора, Аня.  Прощай!
- Мама! Не уходи.
- Мы скоро встретимся, доченька моя, время быстро бежит. До свидания. Никому не говори о том, что я приходила.
Мама засмеялась и стала раскачиваться все быстрее и быстрее. Золотые качели со свистом резали радужный воздух,  взлетая все выше и выше, пока не растворились в брызгах фейерверка. 
Проснулась Аннушка от громкого крика:
- Ма-ма!
Рядом на постели сидел отец и держал ее за руку.
- Что с тобой, доченька?
- Ничего, папа, кошмар приснился, но уже все прошло. Иди спать.
- А может быть, мне с тобой посидеть?
- Нет, нет. Пожалуйста, иди. 
- Ну, хорошо, дочка,  - ответил отец, вставая, поцеловал ее в лоб и оставил одну.
Как только утром отец ушел на работу,  Аня достала из комода лоскутное мамино одеяло и стала его рассматривать.  Одеяло развернулось перед ней, словно череда прожитых лет.  Она вдруг  вспомнила,  как очень давно, когда ещё была совсем маленькой, ночью случайно заглянула  в мамину комнату и увидела, как та шила это одеяло. Мама увидела дочку и улыбнулась: «Пусть это будет нашей маленькой тайной. Да, доченька?» Она в ответ только кивнула и пошла спать.
Теперь Аня заглянула и в мамину шкатулку. Там, уютно свернувшись, словно кружок серпантина, лежала голубая лента. Анна развернула её. В край ленты  была воткнута иголка с нитью. Аня долго рассматривала ленту и одеяло, а затем убрала их обратно в комод. Тем же вечером она попросила отца переставить комод к ней в комнату.
Следующий год тянулся для Анны бесконечно долго. Она  стала очень рассеянной и ко всему равнодушной. Она мало ела и ничем не интересовалась. Лишь в полнолуние её глаза наполнялись лихорадочным блеском и ожиданием.
 Она безжалостно отстригла по лоскутку от всех своих вещей, купленных после маминой смерти, и пришила к одеялу. Было жутковато сидеть ночью одной, да еще  обнаженной. Луна ласкала её тело, делая кожу бесплотной и прозрачной. Анна шила. За все время  нитка ни разу не кончилась, ни разу не порвалась. Её было ровно столько, сколько нужно.
Сначала Аня не знала, кем хотела бы стать. Мысль ее металась. Большие возможности рождали большие сомнения. И лишь позднее, выглянув в окно на протекающую под ее окнами реку Мойку, с ее неторопливым течением воды, она поняла, кем бы  хотела стать.   
После того, как последний лоскуток - край маминой рубашки, был пришит, она взяла мерцающую и теплую  голубую ленту, перегнула  через край и подшила к одеялу. Когда последний стежёк был положен, кончилась нитка. Путь был окончен, осталось только ждать.
И вот, долгожданная ночь наступила. За пять минут до гулкого, провожающего сутки, боя старинных настенных часов, живущих в её комнате,  она написала записку отцу: «Прости меня, папа, я ухожу. Так будет лучше всем. Прости!» Она положила записку на стол, потом накрылась с  головой  одеялом  и  ровно с последним  ударом  часов  громко крикнула:
- Хочу превратиться в Родник Забвения, текущий  высоко в горах.
И как только она это произнесла, какая-то сила подняла, заюлила, завертела её тело, и она обернулась прозрачным  Родником, живущим высоко в горах. Вечная мерзлота отступила, образовав  углубление в скале, из которого Родник и начинал свой путь. Прозрачная звонкая струя перебегала небольшую, уютную  поляну и снова прятался в гору. Поляны была полукруглой и цветной, как разрезанный и вывернутый наизнанку детский резиновый мячик. На поляне зеленела мягкая трава, и цвело множество диковинных цветов. Невысокие яблони и вишни спали в вечном весеннем цветении, никогда не даря плодов, но и не облетая. На дне ручья играли самоцветными огнями рубины, изумруды и алмазы. Вода играла с ними, придавая драгоценным камням немыслимые грани и они сверкали в обрамлении золотых самородков, которыми было выстлано все дно. Сверху эту поляну  прикрывал плотный как снег облачный колпак, сберегавший маленький уютный мирок от ветра и холода.
Так у Анны началась новая жизнь. Однообразно текли года, перекатывались по камням десятилетия. Все успокоилось и застыло. Статика, покой, неподвижность...
Но вот однажды случилось неожиданное: в ложбину, прорвав туманный колпак, упал разбившийся Альпинист. Он был  без сознания, и все время бредил, едва шевеля  распухшими обмороженными губами:
- Андрей! Руби ступени... Серёжка! Крючья, крючья плотнее загоняй. Опять вертикаль, придётся идти на «прилипание»... Ветер... Уже близко... Вот и вершина… Надо срочно спускаться... Ветер отрывает от скалы... Пальцы не держат... Лавина!.. Лавина!.. Серёжка! Держись!.. Ну, еще немного... Дай руку... Сейчас... Не-е-ет... Анна... Анечка... Я ненадолго... Это простое восхождение... Я вернусь...  Да, со мной все будет хорошо, там  же будут ребята... Нет, не  надо... Не надо... Андрей...
Из его бреда она поняла, что группа альпинистов покорила   вершину, но на обратном пути их накрыла лавина. Всех засыпало снегом, остался только он. Но жизнь покидала и его. Несколько дней потом над вершиной кружил вертолет, но сквозь туман спасатели  ничего не смогли разглядеть. Так и улетели. 
Она омыла ему  лицо своей хрустальной водой и выходила. Помогла яблоням и вишням нести плоды, и на смену весне пришло лето. Чтобы он не тосковал, она лишила его памяти о земле.   
Постепенно здоровье вернулось к Альпинисту. Жизнь снова одержала временную победу над смертью. Альпинист полюбил ее печальное лицо, отраженное в прозрачной воде, и часами смотрелся  в него. И молчал. Или читал стихи. Или рассказывал красивые сказки. Но ни слова не говорил он о друзьях и работе, о своем восхождении и о земле. Он этого не помнил.
Она слушала, лишь изредка отвечая журчаньем прозрачных струй и шуршанием легкой пены по камням. Она смотрела на него до бесконечности. Он был только ее и никуда не  мог от нее уйти. По ночам она разгоняла туман и они любовались звездами,  а потом находили в чистых родниковых  струях маленькие частички космоса - метеориты. Они были разные. Некоторые - пели.
Но очень скоро Альпинист  начал тосковать. Ему становилось мало только ее любви. Перед его глазами мелькали смазанные лица родных и друзей; в его ушах жил шум весеннего ветра. Ведь в горы идут лишь затем, чтобы возвратиться на землю, а он в этот раз ушёл слишком надолго. Альпинист не мог понять, что с ним происходит, и сказал ей об этом.
Она потеряла покой. Она не знала, как поступить. Она любила его и поэтому не хотела отпускать.
- Мама, милая мама! -  звала она ночью. - Как мне быть, я не знаю. Помоги!
- Не цепляйся за земное, доченька. Держа - не удержишь.
- Но как же я буду без него? А  если он уйдёт?!
- Будь с ним всегда, доченька,  даже если его не будет рядом.
- Но если он уйдёт, там, вдалеке, он  забудет обо мне. Тогда  я умру от тоски.
- Но если ты не возвратишь ему память, то умрет он.
- Как же быть, как же быть? Земля далеко. И там тоже – Аня. Но почему я  должна снова терять?! И как можно его не пустить?
- Не знаю, доченька. Решай сама...
Ночь уходила. Снова нужно было решать и выбирать. Самой. И она отпустила его, возвратив Альпинисту память. Он встрепенулся, по-новому глядя на знакомую поляну и Родник. Он всё вспомнил. Альпинист опустил ладони в воду и стал гладить прохладные струи.
Она рассказала ему о себе.
- Ты пойдешь со мной, - выслушав ее, ответил Альпинист, - я не могу без тебя.
- А как же та, другая  Анна?
- Это моя дочка. Вы обязательно подружитесь.
- А как я спущусь с гор?
- Я пробью для тебя проходы в скалах.
- Но это очень долго и трудно.
- Пусть так, пусть всю жизнь. Но когда-нибудь  мы вместе ступим на землю, и ты опять станешь живой.
- Как скажешь, - прошелестели в ответ родниковые струи, - как скажешь любимый.
И Альпинист принялся за дело. Из инструментов у  него с собой были только ледоруб и широкий, словно медвежий язык,  нож. Он работал подолгу, каждый день откалывая множество кусков льда и камня. Родник изо всех сил помогал ему,  разрыхляя  породу, и растапливая лед. Было  тревожно и радостно  пробивать гранит, прокладывая путь домой. Они были вместе.
И вот наступил долгожданный день. Между ними и пропастью осталась лишь тонкая, мёрзлая  перемычка. А там - все вниз и вниз.
- Только не спеши, дорогая. Я хочу, чтобы мы вместе шагнули на землю.
- Как скажешь любимый, как скажешь.
- До встречи на земле, родная.
- Да, дорогой.
Альпинист размахнулся и сильно ударил ледорубом. Он хотел одним, последним,  ударом вызволить  свою любимую из плена. Но ледяное стекло лопнуло очень легко, осыпавшись в пропасть  дождем осколков и увлекая его за собой. Он ещё успел развернуться и стал падать спиной вперед,  протягивая к ней руки. 
- Не-е-е-т!!! - закричала она, - Мамочка, милая, помоги ему! Умоляю!
- Да, доченька, - долетел до Земли и замер в стылом воздухе тихий небесный голос.
Альпинист  упал на каменное плато, находящееся тридцатью метрами ниже. Но он не умер. Нет. Он превратился в большой и красивый Сталагмит с двумя вершинками протянутых кверху рук. Она же кинулась вслед за ним и выплеснулась вся единым движением в образовавшуюся брешь в скале. И тут же застыла, превратившись в большой Сталактит.
И с тех пор Родник Забвения плачет, и его слезы делают  сосульки все длиннее и длиннее. Капли стекают по алмазным граням и  падают на Сталагмит, делая его все выше и выше. Когда-нибудь они обязательно сольются в единое целое и будут вместе.
Теперь уже навсегда.