Кадры, втоптанные в слякоть

 Никогда! Никогда не топчите пушистый снег, если его можно обойти! И даже если нет поблизости расчищенных тротуаров, не спешите… Куда нам спешить? Тем более в такую стужу… Скоро ведь, совсем скоро, прорежется из-за пузатых облаков оранжевое стеклышко, заблестит над бледным городом, растопит все пушистое…
 Хруст. И тяжеленным сапогом втоптать в землю грязь. Хруст. Испачкать царственную белизну. Хруст... Во внутреннем кармане куртки вибрирует мобильный телефон.
- Папочка, уже приехали врачи!
- Как она?!
- Не знаю, папочка… Но, кажется, она не дышит!
 Вагиф оборачивается. Вереница следов, изогнутой линией тянущаяся от начала парка, заставляет вздохнуть и трусливо зажмуриться. Сколько же таких грязных, уродливых следов плетется за ним на протяжении всей жизни, начиная с раннего детства? Везде, везде, в грустных глазах прохожих, в ежащейся от мороза бездомной кошке, в ниспадающих с деревьев листьях, ему мерещится собственная вина. Он виноват, виноват, виноват… Сморщив от отчаяния лицо, запрокидывает голову и вопрошает: «Господи, хватит ли у Тебя когда-нибудь сил просить мне это?» Небо угрюмо молчит, отмахиваясь от его нелепых вопросов очередной горсткой снежинок, напоминающих конфетти.
 Воспоминание. Порядком поднадоевшее, но назойливое, остросюжетным фильмом захватывает в объятия. Разорванными кадрами. Чик-чик. Не убежать.
 За окном благоухают акации, мама печет вишневый пирог, а Вагифу шесть лет. Он кучерявый, смуглый, энергичный, но грустный, потому что никто его не хвалит, никто не щиплет за щечки и не угощает конфетками. А Максуда, младшего брата, все любят. Максуд пухленький, голубоглазый, веселый. "А вы видели, как он рисует? - хвастается мама. - Да это же не ребенок, это талант!".
 За бессмысленные каракули, которыми Максуд портил тетради и газеты, хвалили, а за то, что Вагиф выигрывал в игре "кто дальше плюнет", только ругали. «Конечно, думал Вагиф, все замечают только способности Максуда, а до моих им и дела нет».
 Как-то раз, когда братья остались дома одни, Вагиф, подбрасывая в воздух мяч, нечаянно разбил мамину любимую кружку. Ой! Мама будет недовольна. Осколки разбитой кружки нужно подмести и, завернув в старую газету, спрятать.
- Маме ни слова, понял? - предупредил он брата.
 Брат помолчал, подумал, поковырял в носу, а потом заявил:
- А я все равно маме скажу.
- Только посмей, я тебе дам! - накричал на него Вагиф и пригрозил кулаком.
 Раздался стук в дверь. Максуд, предварительно показав брату язык, выбежал в коридор и уже через пару мгновений до слуха Вагифа доносился писклявый голос.
- Мама! А Вагиф твою кружку разбил!
- Какую кружку?
- Ну, ту, что тебе бабушка подарила на день рождения. Разбил, а потом хотел спрятать. И еще сказал, что меня побьет. Вот.
 Ком подступил к горлу, терпения не оставалось, умильный голос Максуда вызывал отвращение. Со злостью швырнув на пол газету, предназначенную для уничтожения улик, Вагиф выбежал в коридор и с размаху ударил Максуда кулаком в живот.
- Негодяй! - выкрикнула мама и, схватив Вагифа за ухо, оттащила от брата. - Пусть отец вернется домой, я ему все скажу! Он тебя выпорет!
 Дверь оставалась настежь открытой, и Вагиф, негодуя от обиды, горя желанием врезать брату еще раз, выбежал вон.
 Два этажа вниз, через двор, минуя соседние улицы - подальше. Лишь бы подальше. Черт, кипело где-то внутри, "Максуд у нас просто умница, Максуд такой хороший мальчик". Как же! Ябеда и сплетник! Подлиза! Почему все его так любят? И мама... Мама всегда защищает... выгораживает этого подлеца...
 Начинается одышка, ноги отказываются нести дальше, и приходится остановиться. Брызнули слезы. Зачем мне такой брат? Ненавижу его, ненавижу!
 Пошарив в кармане, нащупал карамельку, развернул и засунул в рот. Немного успокоился, плач превратился во всхлипывания.
 Тут кто-то грузно положил на левое плечо Вагифа тяжеленную руку и нарочно покашлял. Вагиф, утерев почти высохшую слезинку, осторожно обернулся и исподлобья посмотрел на незнакомца. Перед ним стоял пожилой человек со странной внешностью. Лицо, исполосованное старческими морщинами, с впалыми щеками и тусклыми глазами, напоминающими впадины; седые, как февральский снег, волосы, аккуратно зачесанные назад и даже зализанные гелем; трясущиеся руки, опирающиеся о трость. И в противовес всему этому восхитительная осанка, дорогой костюм болотного цвета, и казалось, словно из этого странного старика, - которого и стариком-то назвать язык не повернулся бы, - вдруг хлынула такая энергия, что расхотелось плакать и всхлипывать, а захотелось выглядеть сильным, самоуверенным и взрослым.
- Как нехорошо, - хриплым голосом выдавил из себя старик и снова, словно нарочно, закашлял. Вагиф, инстинктивно, как учила мама, прикрыл рот рукой, чтобы микробы, опять же - по словам мамы, не переехали жить к нему. А старик продолжал. - Моего маленького мальчика кто-то обидел? Почему ты плачешь?
 Вагиф выжидающе молчал, сжимая в руке конфетный фантик.
- Ты думаешь, вот, пристал старикашка, - шутливо продолжал он, - А я-то ведь не простой старикашка, а волшебный. Вот ты скажи мне, кто тебя обидел и я накажу этого негодника. Да так накажу! Ууух! – с этими словами он пригрозил кулаком невидимому противнику.
- Что ты можешь ему сделать? - вдруг ответил Вагиф. Никакие воспитательные уроки матери не могли заставить его обращаться к старшим на "вы".
- А вот увидишь, - он подмигнул.
- Максуд, - признался Вагиф. – Меня обидел Максуд, мой брат. Я ненавижу его! Все думают, что Максуд лучше меня!
 Конфетный фантик улетел вниз, на землю. Проглотилась сосулька.
- Какой кошмар, - старик даже причмокнул губами, - Какой ужасный у тебя брат! Не волнуйся, получит твой Максуд по заслугам. Все, утри слезки.
 Неприятное чувство. Мурашки заерзали по коже и начали танцевать. Вагиф опустил глаза и принялся внимательно разглядывать белые, с синими полосками по бокам, кроссовки. Синяя полоска, белая полоска. Ой, наступил на фантик. Максуда накажут, а мама забудет про любимую кружку. Когда он поднял голову, никого уже не было рядом.
 "Старый врун!", промелькнуло в голове. Хотелось есть. И, тяжело вздохнув, Вагиф поплелся домой.
 В тот вечер, как ни странно, никто не стал его ругать, а Максуда выпороли, как следует. Оказалось, что после ухода Вагифа Максуд умудрился довести маму до истерики. Возликовало сердце, мысленно поблагодарил незнакомца с седыми, аккуратно зачесанными назад волосами, и показал брату язык.
 С тех пор братья стали меньше ссориться. Максуда уже не окутывал ореол пушистости, родители перестали восхищаться его талантами, ибо таковых у ребенка уже не наблюдалось. Никто не мог этого объяснить, но Максуд перестал рисовать, взрослым уже надоело щипать его за щечки и осыпать благословлениями, и он, по словам родителей, окончательно испортился.
 Жизнь шла своим чередом. Казалось, что мальчиков поменяли местами. Но на самом деле Вагиф оставался прежним, изменился только Максуд, на фоне которого теперь любой ребенок сошел бы за ангела. "Окончательно отбился от рук", "неизвестно, что из него вырастет", "в кого он такой пошел?".
 Хорошо быть любимчиком в семье! Хорошо! Только вот иногда, по вечерам, за обеденным столом Вагиф обнаруживал того самого старика, который равнодушно черпал столовой ложкой мамин борщ и многозначительно ему подмигивал. Он никогда не разговаривал. Всегда хотелось спросить у мамы, почему этот незнакомец ужинает с ними, и все делают вид, будто его нет. Но что-то останавливало, пугало... Однажды, смачно вымазав тарелку хлебом, старик посмотрел на Вагифа в упор и заговорщически спросил: "Ну как, сынок, тебя никто не обижает?". Тело предательски съежилось, ложка выпала из рук и, минуя край скатерти, покатилась на пол. "Нет", вырвалось само. Все взоры обратились на Вагифа и мама, наклонившись к сыну, тревожно спросила: "Ты кому? Что случилось?". "Никому, мам, просто так", - тоже вырвалось непроизвольно. Мама подняла ложку, положила ее перед тарелкой Вагифа и растерянно пожала плечами.
 Старик перестал появляться.
 Годы летели перелетными птицами, словно боялись куда-то опоздать. Летели быстро, незаметно, отвлекая школой, играми, драками, детскими мыслями. Безжалостно вырывали детство, вручая взамен сомнительные праздники, которыми люди прельщались и не замечали, как дорого они им даются. Как жестоко каждый праздник, которого в детстве ждут, нетерпеливо считая дни, приближает к неминуемому исходу; как цинично взрослые вырывают листки календаря и бросают их, смявши в комок, в мусорное ведро.

 Несколько бесцветных кадров пролетают перед глазами. Навязчиво, тревожно, заслоняя белизну вечерних улиц, безжалостно отрывая от настоящего, от пространства и времени, в котором блуждает тело. Кадры ползут незаметно. Чик-чик. Не удается вырвать из них что-нибудь конкретное, четкое, все расплывается в общих красках и, сопровождаемое еле-слышным хрустом под ногами, уплывает в подсознание. Но вот, раздвигая перед собою обобщенные видения, на передний план выходит -
 Дети, визжа, заливаясь смехом, носятся по школьному коридору, наполненному приятным гулом. Мальчишки и девчонки из девятого "Б" столпились вокруг своего веселого одноклассника и, развесив уши, внимают его очередной басне.
 Он опрятен, немного умен, красив. Когда он придет домой, его похвалят за очередную пятерку и приведут в пример младшему брату. Младший брат стоит поодаль, возле лестницы, нахмурившись и прижавшись к стене, и глядит себе под ноги. Он никому не интересен. Скучен, двоечник, неряха и вообще, "нахватался дурных манер". Если к нему подойти и спросить, в чем дело, он нахмурится пуще прежнего и, может, даже накричит. И заявит: это вообще не твое дело! Обидится на него - не получится. Потому что жалко...
 Он, младший брат, пытался учиться. Не получилось. Пытался "исправиться". Не получилось. Пытаться надоело.
 Чик-чик. "Вагиф просто умничка!". Чик-чик. "Не понимаю, как так могло получиться... Сглазили Максуда. Сглазили". Чик-чик.
 Тихий вечер. Запах, лениво протягивающийся из кухни, предвещает котлеты на ужин. Уроки сделаны и надоело играть. Задумчивость. Бедный Максуд, бедный Максуд, бедный Максуд... Кажется, совесть.
 Вагиф вскакивает с кровати, бежит на кухню, дергает маму за халат.
- Подожди еще минут пять, все вместе сядем кушать, - ласково отвечает она и пытается прогнать сына из кухни.
- Мам, - робко, и совсем неожиданно для мамы, спрашивает Вагиф, - А помнишь, когда я был маленький... С нами часто ужинал один незнакомый старик...
- Какой старик? - она на мгновение забывает про котлеты, которые пора перевернуть.
- Ну, незнакомый... Богатый, кажется...
- Никогда с нами незнакомые, да еще и богатые старики не ужинали, - улыбается. Взъерошивает сыну волосы. - Уже пятнадцать лет, а все еще ребенок.
 Споткнулся. И прямо в снег. В грязный, истоптанный, мокрый. Нравится? А никто и не думал, что придется споткнуться… До главной городской улицы еще долго: десяток пустующих, покрытых снежной коркой, скамеек, два киоска и детские качели, одиноко покачивающиеся от дуновения ветра. Нужно спешить… Она может умереть. Веки темными шторами загородили белый цвет и “to be continued” оказалось неизбежным.
 «Возьми пример с брата! Окончил университет, отслужил в армии, машину себе купил. Словом, стал человеком! А ты? Только и знаешь, что деньги родительские пропивать! Того и глядишь, превратишься в алкоголика!».
Чик-чик.
 Люди каблуками озвучивают заасфальтированные тротуары и улыбаются весне. Их – бесчисленное множество, но все они разные и всех их сегодня Вагиф искренне любит. Потому что небо – под цвет новой рубашки. Потому что надушены прохожие – приятными ароматами. Потому что на работе – да здравствует фортуна! – успехи! Шагами размашистыми по дорожке неровной. И тут, в многоликой толпе, зеленеет знакомый брючный костюм. Вагиф догоняет.
- Наиля! Привет! – сердце в груди бьется встревоженной птицей.
- Ой, привет.
- Ты куда?
- Домой, у племянника сегодня день рождения, вот, выходила подарок ему купить. Смотри, нравится?
 Извлекает из сумочки милую мягкую игрушку: два розовых поросенка, прижатых друг к дружке красноватыми пятачками.
- Смотри, как славно! – восторженно оттягивает их друг от друга, затем отпускает и поросята, связанные ниточкой, приклеенной к их пятачкам, начинают тянуться друг к другу в сопровождении доносящейся из их розовых животиков песенки.
 Ах! Небо сегодня так подходит и настроению, и ее чистым голубым глазам, и всему-всему, что сердцу дорого. Вагиф давно знал Наилю, уже четыре года, как она переехала жить в соседний двор. Ее родители завязали знакомство с родителями Вагифа и с тех пор они часто встречались на семейных торжествах. И всегда она ему нравилась. Хоть видел он ее крайне редко, но пришел к выводу, что Наиля – замечательная девушка, что нравится она ему больше всех остальных и что не прочь он на ней жениться. Хорошая девушка, всплескивали руками родители, будем только рады видеть ее невестой в нашем доме.
 Сегодня, когда небо такое доброе, когда люди вокруг такие любимые, когда глаза у Наили кажутся необыкновенно родными и нужными, Вагиф решил начать с ней отношения.
- Давай, я провожу тебя, все равно мне по пути, – как в самых романтических романах.
- Нет, спасибо, - улыбка сменилась серьезностью. Уголки губ опустились. – Я сама.
- Да нет же, давай провожу.
- …, - взгляд в сторону.
- Мы же друзья, Наиль… разве не так?
- Да… но, понимаешь,… меня могут увидеть и не так понять.
- Как это «могут не так понять»? Ты разве замужем?
 Она сложила славных розовых поросят, положила обратно в сумку и вполне внятно объяснила.
- Понимаешь, Анар, мой любимый человек, сейчас в армии. И я его жду. Но ты же знаешь людей,… если его друзья увидят меня в сопровождении другого парня, поднимут панику.
- А… да… понимаю…
- Ну ладно, я пойду. Привет родителям! Привет Максу!
 Развернулась. Ушла.
 Привет Максу. Макс… предсказания родителей сбылись. Максуд стал алкоголиком.… Не учился, не работал… Максуд…
 Чик-чик. Чик-чик. Вагиф не любил Наилю. Ему, черствому человеку, казалось, что любить он вообще не умеет. Но почему тогда так предательски сжималось сердце, когда родители заводили о ней разговор? Почему он стал ненавидеть незнакомого человека по имени Анар? Наиля должна стать моей женой, должна, словно мантру, повторял он про себя. Зачем? Каприз? Пусть так. Но Наиля стала для него навязчивой идеей.
- Ну как, вернулся уже Анар?
 Отмечали золотую свадьбу родителей Наили в узком кругу друзей и близких, в число которых входила и семья Вагифа. Торжественно накрытый стол, аккуратная сервировка, праздничные блюда. Вагиф сидел справа от Наили, которая, пригубив бокал вина, приступила к обслуживанию гостей. Вопрос был задан почти шепотом.
- Что? Анар? – она накладывала «столичный» салат в тарелку Максуда, который выглядел на этом торжестве очень нелепо. Напоминал бомжа. Беспрерывно болтал глупости.
- Да, Анар, - никто его не слушал, все были заняты своими делами. И громче: - Вернулся из армии?
- А? Из армии? Скоро, через две недели, - сообщила она.
- Налейте мне еще! Еще! – вдруг потребовал Максуд. – Немедленно! Хочу сказать тост!
 Кадры, кадры… Они не беспорядочны, они четко следуют один за другим, в точности воспроизводя последовательность событий, о которых хотелось забыть. Некоторые кадры пролетали обобщенно, появляясь отдельными фразами, лицами, мыслями.
 «Слышали, у Наили объявился жених», «Жаль, мы-то думали они с Вагифом как-то…», «Свадьба через два месяца», «Почему Вагиф перестал ужинать дома? Почему постоянно огрызается?», «Сынок, забудь ты ее».
 Улица дышит невыносимым зноем, по лбу ползут капельки пота и стекают на холеные щеки. Утром он видел Наилю. Просто видел, поговорить не удалось. Но впечатлений… Что за Анар? Какого черта? Я люблю ее! Врал. Самому себе. Но и это не помогало.
 От удушливой жары можно было задохнуться. Вагиф, решив насладиться баночкой пива, направился к ближайшему супермаркету, и, зайдя в него, облегченно глотнул целительного воздуха, которым дышал кондиционер.
 Минуя прилавки с ненужными ему кондитерскими изделиями, затем полочки, нагроможденные женским нижним бельем, Вагиф набрел-таки на искомые баночки пива и с наслаждением протянул руку к одной из них. Когда он, обхватив прохладный напиток рукой, собирался поднести его к щеке, кто-то положил руку на левое плечо Вагифа, тяжелую руку...
 Невольно выпустил банку пива из рук. Она с грохотом свалилась на кафельный пол, подпрыгнула на месте, а потом закатилась под соседний прилавок.
- Ну что, сынок, - противно зазвучал бас за спиной, который не преминул тут же смениться кашлем, словно по давней традиции. - Никто тебя не обижает?
 Смятение, страх, тоска... Обернулся, чуть ли не зажмурившись. Не может быть! За двадцать лет старик только помолодел! В глазах заискрился огонек, щеки стали выпуклыми, и трость у него была словно символическая, ибо не упирался он ею о пол, а только держал в руках.
- Слышь, старик, - почти заикаясь, начал Вагиф. - А я ведь не хотел, чтобы Макс стал алкоголиком...
- Нууу, - с иронией протянул он. - Хотел, не хотел, а так уж вышло.
- Но...
- Сынок, стар я стал совсем - зачем-то соврал он, - нет у меня времени разглагольствовать тут. Ты мне скорее говори, обижает кто-нибудь моего мальчика или нет? Если обижает, устрою ему взбучку. Скорее только, а то пора мне уже.
 Неужели он думает, что кто-то способен повторить эту ошибку? Пальцы сжались в кулак, к горлу подкатился ком, Вагиф собирался замахнуться на старика.
- Ну, раз тебя никто не обижает, - заключил старик, - я тогда...
- Постой! Анар... Пусть просто Наильку отпустит...
 Неожиданно. Для самого себя.
- Ах, вот оно что? - старик всплеснул ладонями, - Ах негодник, ох уж мне этот Анар!
 На этот раз он растворился бесследно.
 Расплакалось небо проливными дождями и затопило знойное лето бесконечными лужами, въевшимися в потрескавшуюся поверхность асфальта. «Анар бросил Наилю, какой негодяй!», «Негодяй – еще не то слово!».
 Чик-чик. Чик-чик. Чик-чик. Очень быстро… не успеть, не исправить, не залатать…
 Выла вьюга, снег заносил одинокие тротуары, небо стало меньше рыдать, но по-прежнему оставалось хмурым, а Наиля вышла замуж за Вагифа. Потом, спустя пару месяцев после свадьбы, до них дошли слухи, что Анар умер от рака печени…
Тупо уставившись в телевизор, Наиля заламывала пальцы на руках, отчего они противно хрустели и Вагиф, завидев это зрелище из соседней комнаты, сказал:
- Не хрусти пальцами, а то в старости руки трястись будут.
 Она с трудом оторвала равнодушный взгляд от телевизора, повернула голову к мужу. Видимо, пыталась вникнуть в смысл его слов.
- Я дура, - Заключила она.
- Наильчик, что-то стряслось? – забеспокоился Вагиф и, моментально оставив в покое мышку, встал из-за компьютера и подошел к ней. – Эй, эй, ты чего, что за слезы?
Она потупила взгляд, сжала руку Вагифа в своей и зарыдала.
- Как я могла подумать, что Анар меня бросил… Господи, какая же я дура… Он просто знал, что болен, понимаешь? – голос ее постепенно перерастал в рев. – Разве это справедливо? Справедливо?
- Не справедливо…
 Но это ничего. Люди рождаются и умирают, умирают и рождаются. Анар умер, Наиля родила двоих детей. Мальчика и девочку. И жизнь превратилась в подобие сказки.
 Привет Максу. Макс по-прежнему бездельничал, слонялся по улицам и пил водку, что, как и следовало ожидать, окончательно взбесило родителей. Они отказывались содержать его, кормить и даже нервничали, когда он ночевал дома.
 Максуд зачастил в гости к брату, деваться ему было больше некуда. Завтракал, обедал, ужинал, иногда оставался ночевать. Максуда жаль. Но терпеть его сложно. Он вваливался домой к брату пьяным, постоянно ругался с Наилей, «портил» детей.
 Вагиф все терпел. Иногда хотелось накричать на него, ударить, выгнать из дома. Но он, как подобает самому достойному и благородному брату, все это сносил.
 Наиле приходилось гораздо сложнее. Во-первых, Макс был для нее чужим человеком, а во-вторых, она, в отличие от мужа, целыми днями сидела дома, и порой ей приходилось терпеть иждивенца с утра до вечера.
- Конечно, тебе легко говорить: "брат, брат", ты же не видишь, что он тут целыми днями вытворяет! - ее истерики, которые она устраивала по ночам, выводили из себя, но приходилось стойко сносить и это.
- Наилечка, вот увидишь, я найду ему работу, и он перестанет к нам ходить, потерпи еще, потерпи. - Приходилось неустанно врать.
 Двое мальчишек пронеслись мимо и бросили в него снежок. Прямо в затылок. Отряхнулся. Вытер краем рукава сопящий нос и, собравшись с силами, поднялся. Нужно спешить… спешить. Спешить. Хруст. Хруст. Невыносимо и как будто не с ним.
 Прочь! Рукой – странный жест, словно отгоняет от себя нечистую силу. Не хочется больше кадров, фильма, чик-чиков… Чик-чик. Чик-чик.
 Вот-вот Вагифу должно исполниться тридцать пять. Пурга на дворе взбесилась и принялась швыряться громадными хлопьями снега, которым, к счастью, не удавалось сбить его с ног, но щетинистое лицо стало мокрым под растаявшими колючими снежинками. Он ступал по снегу (точно сегодня), внимательно вслушиваясь в его хруст и, приподняв заиндевевший воротник пальто, размышлял о жизни. Когда пришел к выводу, что жизнь сложилась вполне благополучно, рука, сжавшись в кулак, уже тарабанила в дверь. В квартире слышались крики, но ничего нельзя было разобрать толком.
 На пороге появилась Наиля, в нарядном платье, с красивой прической, но совсем не улыбающаяся Наиля, не такая, какую он должен видеть в свой день рождения. Губы ее дрожали от ярости, щеки пылали, а в руках она держала куртку Максуда.
- Посмотри, - начала она истеричным воплем, - посмотри, что он наделал! Он испортил нам праздник! Он так кричал на меня, что испугались даже дети, они спрятались в своей комнате! Сидят там и ревут!
 Зажмурив глаза, она обхватила шею мужа и начала рыдать, дергая плечами.
- Он портит нам жизнь! – послышалось сквозь всхлипывания.
 Глубокий вдох. Сколько можно?! Завитушки у Наили теперь черные, а жаль, он полюбил ее с золотыми. Чертова краска. Всхлипывания изрыгали соленые слезы на крахмальную рубашку. Стремительные шаги на кухню. Кусая пальцы, Максуд стоял, прислонившись к окну, и переминался с ноги на ногу, бурча себе под нос проклятия в адрес Наили.
- Она обидела меня! - всхлипывал он. - Наиля! Наиля! Она обидела меня!
 Обидела. Наиля. Обидел. Максуд. Анар. Только Наильку пусть отпустит…
- Заткнись, - Вагиф схватил брата за ворот рубашки и прижал к стене.
 - Брат, она обижает меня...
- Ты видишь старика с тростью? – не своим голосом взревел Вагиф.
- О чем ты? Какого старика? Это Наиля... Наиля обидела меня! - он попытался высвободиться.
 Перед глазами расплывалось, рука ослабела и выпустила Максуда.
- Убирайся! - последнее он уже прокричал.
 Максуд ушел. Через две недели Наилю сбила машина… Благо, не насмерть.
Только бы жила. Только бы жила. Только бы…
 «Ходить она уже никогда не сможет. Позвоночник…», «Я не смогу так жить, я не хочу жить!», «Я тут не причем, брат, ты знаешь…».
Чик-чик. Вот он, с букетом цветов, стоит перед дверями, перебирает связку ключей. Чтобы получился сюрприз, пробирается в квартиру на носках, почти не дыша. В спальне – Наиля. Над веной застыло лезвие и уже собирается…
- Наиля! – стремглав подбегает к жене, выхватывает лезвие, падает на колени. – Наиля!
 Найти Максуда и перерезать ему горло ко всем чертям? Это ничего не могло изменить, да и вправе ли он винить брата?
 Потом. Бегал по магазинам, бродил по улицам, заглядывал в рестораны. Но злосчастного старика нигде не было.
 Чик-чик. Чик-чик. Уже несколько шагов и он на главной городской улице, полной торопящихся куда-то прохожих, полной Максудов, Анаров, Наиль. Чик-чик.
 Уютный ресторанчик. Официантка принесла чашку кофе и булочку с заварным кремом. За окном, оклеенным рекламными постерами, танцует дождь. И много-много разноцветных зонтиков. Что-то гложет изнутри, - даже известно, что именно, - не дает покоя, грызет, выворачивает душу.
- Тебя опять кто-то обидел?
 Оторвал взгляд от окна и наткнулся на...
 Старик сидел напротив и мешал ложечкой кофе, которого не должно было быть (на подносе стоял один кофе). Хотелось встать и со всего размаху врезать ему по самодовольной роже.
- Я презираю тебя! - выкрикнул Вагиф так громко, что некоторые посетители, сидевшие за соседними столиками, обернулись, в недоумении переглянулись друг с другом, а затем продолжили смачно уплетать свои горячие блюда.
- Не горячись, - он казался спокойным, таким же, как и прежде. Помешав кофе, он отложил ложечку в сторону и преподнес чашку к губам.
- Это ты, ты искалечил жизнь Наиле, - чуть слышно прошипел Вагиф.
- И Максу, и Анару. Второй вообще помер. – Сквозило иронией.
 Спорить? Защищать Наилю? Глупо и безнадежно. У этого старика всегда найдется, что ответить.
- Это все так глупо. - Вагиф наклонился к нетронутой чашке кофе. - Ведь я не хотел, чтобы у Максуда все так получилось, у меня просто сорвалось тогда в детстве, я же ничего такого не сделал против него!
- Сынок, - Вагифа раздражала манера старика называть его сынком, но противиться не было смысла, - Для того, чтобы зло управляло миром, достаточно желать его. Необязательно действовать, достаточно не мешать ему быть.
- Но я не хочу, чтобы миром правило зло! - вспылил Вагиф и на него опять обернулись люди, сидевшие за соседними столиками.
- Брось, - он улыбнулся и сделал глоток. - Все, все, даже если они не знают об этом, желают зла, и поэтому я повсеместен.
- Я желаю добра,.. всем, - прозвучало неуверенно.
- Не смеши меня. Когда ты в последний раз искренне желал своему соседу счастья? Когда ты в последний раз хотел, чтобы повысили твоего сослуживца?
- Я убью тебя!
 Передо Вагифом вдруг вырос официант, и озадаченно заглянув ему в глаза, спросил:
- Вам плохо? Может, нужно чем-нибудь помочь?
- Нет, - пришлось сбавить тон, - Благодарю вас, извините, я просто не в настроении.
Когда он отошел, старик ответил.
- Как убьешь? Из пистолета? Отравишь ядом? Повесишь? Да если бы я не был тебе нужен, ты бы никогда не повстречался со мной.
- Нет, ты не реален… Я отказываюсь верить…
- Ох уж мне эти люди, - заулыбался старик, - все так говорят! Как так нереален?
 Вагиф озадаченно посмотрел на чашку дымящегося кофе, как некогда смотрел на свои кроссовки. Синяя полоска, белая. Максуд из-за меня стал… Наилька не вынесет такой жизни… Дети. Бедные.
 Когда он поднял голову, старика уже не было. Он исчез, не завершив беседы. Хотя, это Вагифу показалось, что беседа осталась незавершенной, ведь на самом деле говорить было больше не о чем.
Чик-чик.
 Ему сорок. Дела на работе не идут, Наиля безвылазно сидит дома и сетует на судьбу. Дочка учится хорошо, растет красавицей и мечтает стать врачом, а сын какой-то замкнутый и сердитый. Если бы удалось найти того мальчишку, который посмел пожелать сыну Вагифа что-то плохое... В лучшем случае он надрал бы ему уши. Но он не знал, кому...
 Чик-чик. Полчаса назад, когда он сидел на работе и безучастно блуждал взглядом по тесному кабинету, затрещал мобильный телефон.
- Папа, папа! Мама выпила какие-то таблетки и теперь не двигается!
- Какие таблетки?!
- Не знаю… Рядом с ней… На кровати… Пустая баночка!
- Она дышит?
- Пульс есть!
 Звонок в скорую. Сердце из груди – куда-то. В окно. Наспех накинутое пальто. Пуговицы не успели окунуться в петли. Рефлекторно обмотанный вокруг шеи шарф, на редкость медлительный лифт. Не надо!
 С приближением к тротуару на главной городской улице снег под ногами становится все грязнее и грязнее, и у Вагифа уже нет чувства вины за свои неуклюжие шаги. На улице полно людей, все они небрежно ступают по земле и даже не задумываются над тем, что, растоптав своими грубыми сапогами снег, ниспосланный с неба, они могут навсегда остаться в грязи и в слякоти. Мы останемся в слякоти! Почему об этом должен думать только он?
Вибрирует мобильный. Опять. Не надо!
- Они откачали ее! Жива!
 Все равно сердце не вернется на место, а пальто застегивать лень. Домой. К ней. Сейчас. Но будет еще завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… И баночки с лекарствами продаются в каждой аптеке. А повод она всегда найдет… Хруст, хруст, хруст…
 Голову запрокинул назад, глаза устремил ввысь, остановился и вдохнул всей грудью свежий морозный воздух. Господи, если у Тебя когда-нибудь хватит сил, если Ты когда-нибудь сможешь остановить Свои слезы... пожалуйста, прости нас.

Баку, февраль – март, 2005