Песнь седого ворона

«…Уносится дым к облакам
Застилает небесный свод
И радуга – мост к богам
Явилась из мутных вод

За мною избы сжигают
Убивают с молитвой в устах
Кровью траву орошают
И вселяют язычникам страх

Впереди изумрудные пущи
Старожилов местных – дубов
И украденный золота сущий
Блеск из бегущих ручьёв

Через пелену лет былых
Снова вижу эти места
Здесь последний раз слышал стих
Достойный слуха прекрасных богов,
И здесь я в первый раз встретил прозу жизни…

Я вспоминаю этот лес, я был здесь раньше. Места святые, что случилось с вами? Что стало с нашими богами? Настали сумерки богов, быть может… Всё предрешено, что Парки, что Норны предрекали нам погибель… но такую… Бог мой. Что я изменил, кому?  И веру предал я, и память лет былых…»

Старый воин шёл по свежей траве, которая бывает лишь поздней весной, когда буйство красок достигает своего апогея и от пёстрых цветов рябит в глазах. Старый воин шёл, и под его тяжёлыми сапогами трава сминалась и стройное зелёное воинство припадало к сырой земле. Слова воина рассыпались глухим рокотом, но вскоре переросли в невнятное бормотание, а потом и вовсе исчезли в бархатном переливании ветра, оставив только движение губ да седых, словно пепел, усов. Ветер и вправду был удивителен в своём непостоянстве и тёплые потоки несли тонкий хворост и, сорванные порывом ветра, зазевавшиеся листочки, то кружа их в воздушном водовороте, то подымая их на высоту птичьего полёта, то волоча по земле. Но нельзя сказать, что погода не располагала к себе, напротив: на голубом, словно бирюза, небе томились пухлые облачка, а солнце раскинуло свои лучи по всей земле, одарив каждого своим ласковым взглядом.
Старый воин шёл к лесу и его золотая кольчуга блестела, словно чешуя дракона, когда-то часто встречавшегося в этих краях, но ныне забытого и превратившегося в некий апофеоз, страшную легенду, символ, талисман, статуэтку, детскую игрушку. В сердцах людей больше нет места сказочным созданием и новые благодетели: терпимость и скрупулёзность – что вы сделали с некогда воинственным народом?! Во что вы превратили их веру? Жрецы новой веры – монахи в серых робах с капюшонами сидят в своих каменных кельях и под тусклым светом лампады записывают легенды, которые столько лет предавались устно, от прадеда отцу, от отца сыну… и что ж теперь? Вся жизнь, вся власть слова передаётся мёртвой бумаге. Воистину, нету лучшего способа искоренить веру в волшебство. А те, кто под слоем пыли находит отцовский меч и истертыми ножнами, и звонкие певчие голоса будоражат память сказаниями о подвигах и коварстве, теми сказаниями, которыми питались молодые поколения, теми, которые были залогом успешных войн и побед, что могут они сказать! Уставившись в землю слушают они заунывную исповедь и вопрошают со скрытой надеждой. И слышат в ответ: «Пусть скажет тот, кто видел; ибо всяк видящий не видел, а тот, кто мог видеть лежит в земле». И снова меч пылится на стене. И старуху рассказывает сказку своим внучатом, то, что за толстой стеной времени осталось в её дряблой памяти.
Старый воин шёл по направлению к лесу. Грубая, как поверхность скалы, рука сжимала рукоять меча так же крепко. Густые брови нависли над его глазами, казалось, старость, та, которая поставила на колени могучего обладателя Мьёлльнира, не сумела сломить могучего воина, но оставила рубцы и шрамы, более глубокие нежели мечи и копья соперников, ведь раны старости - есть сомнения. Сомнения о прошлом, безвозвратно потерянном, отданным на великом жертвеннике времени; сомнения о настоящем, которое покрывает волосы пеплом, а кожу рябью, и не знаешь, не лучше ли было бы остаться в соблазнительном омуте молодости, а не бороться за грязный клочок земли; и наконец сомнения о настоящем, о преддверии смерти и о самой смерти, о том, что останется после: горстка углей или каменный крест. Крест, словно повешенный, раскачивался при ходьбе на широкой груди. Шерстяной плащ морскими волнами развивался на ветру. И две бездны, чёрные, как гагат, и пустые как первичный хаос смотрели вперёд. В них пропадал весь мир, и могучие дубы, которые становились всё отчётливей, всё огромней; и ручей, чьи мутные потоки устремлялись из лесной чащи и несли землю, кору деревьев и оторванные ветки; и небо; и солнце; и, возможно, само понятие существования. Кто был обладатель этих глаз? Зачем он пришёл в эти земли, которые устали от кровопролитий?
Но вот уже храм, более древний, нежели построенный человеком, ибо его стены воздвигла сама природа, этот храм впустил воина в свои чертоги. Прекрасен был его изумрудный свод, свечение листьев на солнце; внутри царила прохлада; запах мха, смолы пропитали здесь воздух и окрасили его мягкие тона. И воин остановился. Рука, что держала рукоять меча, скользнула вверх, и ослепительный блеск клинка разрезал полумрак, и, словно потерянный луч звезды, устремился туда, где простиралась небесная гладь.

«Святыня древняя, обитель
В лета ушедших, прошлого богов.
Как много лет к тебе воитель
Не обращал приветствий слов

Ты запустело празднеств место
Жрецов твоих уж сотню лет
Зарыли в землю. Может вместо
Жертв людских я дам обет

Возьми мой меч я больше не
Вступлю ногой на той земле »

Долго ещё лесным обитателям виделся волшебный блеск меча, и даже когда он по гарду вошёл в землю, боялись они выходить из тени. По стволам дубов, тоненькой змейкой вилась священная омела, давно уже не срезавшаяся аккуратной рукой. Всё здесь пришло в запустение; и певчие птицы больше не решались развешивать свои звонкие песни на ветках. Лишь редкие порывы ветра мешали всему зарасти паутиной. Но вот колоннада дубов кончилась и взору открылась поляна, освещённая солнцем. Огромный чёрный камень венчал небольшой курган, словно окаменевшая голова великана. Старый воин тяжело вздохнул, и листья дуба над его головой затрепыхали, а самый красивый, превратившись в бабочку вспорхнул и сел на камень. Воин подошел к кургану и сел около него на траву.

«Приветствую мой друг. Уже давно, уж сотни лет не виделись мы вместе. Я здесь проездом был, но видно суждено покоится моим костям на этом месте. Я имя позабыл твоё… Да и своё не помню, просто рыцарь я величаюсь… Помню здесь, тебя я хоронил с твоей любимой.»

Зрачки смотрели на камень и сливались с ним в черноте. Их связывала не только пустота, но и воспоминание, тоненькая нить прошлого и настоящего, которою даже самые отважные не решаются порвать. Воин сидел на земле и ветер заставлял его волосы гореть белыми языками пламени.

«Прости, но не смог тебе я спеть, теперь пою я плохо, ведь в поэтах уж не нуждается сей мир… я изменил богов, уже не раз, но боги новые, точнее бог прекрасных песен не приемлют и стихов. Я умирать пришёл и попросить прощенья, но прежде я поведаю тебе, о тем что приключилося со мною. Слушай же!

Когда воздвиг курган тебе
И камень сверху возложил
Я встать наперекор судьбе
Так опрометчиво решил

И долго я слонялся по дворцам роскошным, чьи стены тонут в небесах, и почивал в покоях царских, любил и был любим. Прекраснейшие дамы дарили ласки мне свои. Бывало, что в лучах заката я уходил в края другие, забыть пытался прежнее гостеприимство, и друзей, и тех, кто добр ко мне был.
Однажды из тумана силуэт прекраснейшего судна мне показался. Я не ведал, что то захватчики с земель за морем. Их знамя был орёл, блистали их доспехи и орудья, как солнце при закате. Я долго бился против них, пока трава вокруг не приняла багровый цвет. Но был однажды приглашён в лагерь был и там прельщен обильем яств, вина и злата. Я предал мне богов родных и я уплыл в края, где на выжженных холмах растут оливы. Я изучал науки и ратных подвигов немало совершил. Я посетил Элладу, бился где двенадцать дней супротив птиц железных. Я побывал в стране циклопов, но там остался лишь один, и имя было ему Полифем. И он сказал мне, что остался жив, лишь потому, что не способен видеть то, как время пожирает его век, и что человек без имени ослепил его, и теперь каждый потеряет своё имя, а те, кто родятся, не будут знать своё. Я соорудил ему погребальный костёр и поплыл к родным берегам, ибо тлела надежда в моей груди.
Как прекрасен мне показался край, где вырос я, где так жива была земля! Но не увидел я героев прежних, и не увидел ни пиров, ни поединков знатных.

Неужто, думал я, забыт
Наш своевольный нрав
И проведённый в битвах быт
И жизнь среди дубрав?

Война осталась только вот
Не тот уж воевал народ.

Я не увидел доблестных героев, заместо них я видел полчища крестьян, в руках они держали вилы, как мечи, а мечи, как вилы. В глазах их страх зиял, и шли они против друг друга. Я видел, как друиды умирали один за другим, они погибали от руки иноземного мага, что нёс в своих руках крест и меч. Его звали Патриком, а потом называли святым. Меня тогда и одолело желанье отомстить за время, и к Патрику пошёл я с мечом наизготове. Но там я встретил Оисина, о, что стало с тем поэтом, что на коне златогривом к Забвенья острову умчался с любимою своей? Он старцем стал седым и немощным, и больше не мог он петь, лишь хрипло говорить.
Тогда я поспешил в Аннон, но сожженным его нашёл. Из перерождения котла текла на землю кровь, и мудрый Арвн лежал там бездыханно.
В отчаянии отплыл я на север, откуда племя Дану к нам пришло. И там воинственный народ я встретил, уверовал я в их богов. И я смотрел, как падали товарищи мои чтобы наполнить зал Валхаллы. И много мы набегов совершили на племена, что жили у воды, или в густом лесу сосновом. На кораблях, которые драккарами зовутся я в плаванья пускался то в края, где выжжена земля палящим солнцем, то в родину могучих великанов, льдом всю покрытую. И в северных краях я мудрости искал, что наши боги принесли оттуда, но мудростью лишь Один одноглазый обладал, его узреть мне не было дано. Когда к воротам Асгарда я подошёл, то рухнули они, как будто пепел был стенами и башнями. Я снова крест увидел, и в земли снова кровью он омыл. Тогда воскликнул я: как Бог могущественен коль, он столько завоевал земель, и воины его должны достойны быть! Я был крещён и подвигов отправился искать во франков земли. Но было ли достоинством сражаться с калеками, бандитами и неумелыми солдатами!? И хмур и нелюдим был люд здесь. А песни, песни не уместно стало петь, и воины ни вису не слагали перед битвой, не пели об умерших.
Покорный вере новой я пошёл в Клермон, где собиралось воинство господне, но что глазам моим предстало, что воротиться мне назад пристало. Там мелкий сброд стоял, глаза горели их наживой, и не было в них веры. Тогда услышал я о том, что там, в краях родных остались веры новой не покорны, язычниками их ныне называют.
На берегу озёрном я вчера сидел весь погружённый в думу о времени и о годах былых. Так тяжело мне было вспомнить всё, ведь столько времени прошло. Но я услышал чудную там песнь, а слух мой так отвык от чудных песен! Чудесный лебедь по волнам скользил и был подобен прекраснейшей Каэр. И лишь закончилась та песнь как замертво упал он. И понял я тогда, что час и мой настал. И вот, теперь я здесь…»

В чёрной пропасти глаз появилось какое-то движения, и вот, тяжёлая слеза скатилась по загрубевшему лицу. Он никогда до этого не плакал, но теперь здесь некому было за ним наблюдать; густая шевелюра дубов, их могучие стволы и тень надежно закрывали его от людских глаз; былые боги были мертвы, а новому не было дела до его слёз. Лишь небо могло увидеть его, а в небе, словно забывши, что сейчас светит солнце, летел ворон, чёрный как ночь. Он безмолвно кружился над старым воином, разрезая синеву неба.  И вот он спустился и сел на камень. Гагат, везде был гагат, камень валькирий. Как всё перемешалось за эти века! О счастливы те, кто лежит под толстым одеялом земли и чьи глаза не способны видеть, чьи уши не способны слышать, а память схоронена вместе с погребальной утварью! Блаженны те, кто погрузился в вечный сон! Они не видят, что творится с миром. Не слышат, как бранные слова оседают, словно зола в древних горах и священных лесах; как звенят шпоры на солдатах идущих на войны без цели.
Старый воин посмотрел на ворона и их глаза встретились, две бездны стали одной. Что отражалось в этих глазах? Куда подевался весь остальной мир? Проскользнув между листьями появился ветерок и покружив вокруг спешно улетел, как бы опасаясь оставаться. А потом всё затихло, так бывает, когда последний раз делаешь вдох, и, что бы насладится этой секундой, забываешь о том, что существуют звуки. Всё затихло, и даже ветки деревьев перестали покачиваться и шуршать. Сколько продолжалась эта тишина? Чего ждал мир, сузившись до безмолвной поляны?

«А вот и ты мой старый друг
Зачем ты сделал этот круг
Над головой моей седой
Зачем нарушил мой покой?

И ты пришёл за мной, когда-то вороном я тоже был, пока не принял образ человек. О боже, зря так долог век ворона! Как много повидали глаза мои больные. Как раньше было хорошо, когда мы знали лишь свои края, и знали лишь своих богов. Воистину, вы, знания опаснее и разрушительней орудий всяких, вы целые народы загубили и отобрали веру у людей! Прошёл героев славный век, прошел уж безвозвратно. И я остался хоронить того, кто дал мне лик людской и не пошёл в последний бой. Какая славная кончина могла бы быть! А умираю старцем… Прости меня мой друг, прости бог и боги прошлого… Мой век ушёл…

О, новый мир, когда тебе
Я перед смертью заклинаю
Быть непокорным злой судьбе
Но ты не сможешь, я-то знаю…

Я так хотел бы умереть
Не думая о сумеречном грядущем
И перед смертью стих мой спеть
О веке золотом… о веке лучшем

Когда мы против чудищ бились
И знали радость волшебства
И если было, что влюбились
То меркли силы колдовства

Мы знали всех богов своих
И находили их средь нас
И пили с ними мёд. И кров
Предоставляли тем, кто спас

Или помог когда-то нам
И истинный мы смысл знали
Слов дружба, верность. По вечерам
Мы тешили себя пирами.

А утром вновь мы бились
И знали мы, за что умрём
Мы жизнью вдоволь насладились
Но мы здесь больше не живём

Я умираю, а со мной мир мой
Прощайте все и всё, прощай, о мир, иной…»