Кузьмин и насекомые

Залив глаза солнечным светом, Кузьмин шагает по проспекту. В городе творится карнавал, и все, кроме нашего героя, нарядились в костюмы насекомых. Тараканы и тараканихи спешат в синематограф, божьи коровки сосут молочные коктейли из пластиковых стаканчиков, колорадские жуки выползают из Макдоналдса, сверчки, пошатываясь бредут, в Эрмитаж. Что за срань,- думает Кузьмин. На него оглядываются и показывают мохнатыми лапами. Карнавал продолжается уже много лет.

В офисе перед компьютером сидит майский жук. Весны нет и нет. Монитор. Стол, засыпанный пеплом и крошками. Сиротливые, ибо пустые, рюмки и чашки беспорядочно в объёме офиса затаились. Мелодии телефонных звонков. Реализм. Пить или курить, сидеть или выйти  и ходить. Музыка или тишина. Щелчки зажигалок. Полки на стенах. У кого-то кто-то родился.

Кузьмин прицельно плюёт на лобовое пятнышко нескромно оглянувшейся на него божьей коровки. Пошла прочь, корявая, - говорит он, со скрежетом сминает в руке пивную банку, хмурится и делает страшные глаза. Коровкин спутник угрожающе шевелит усищами, но Кузьмин уже переходит на другую сторону проспекта и драки не случается. Из троллейбуса выползает гусеница с лицом Микаэляна. Кузьмин делает вид, что не замечает её, и продолжает прогуливаться. Чужой среди чужих.

От холода, болезней и всеобщего похуизма кто-то умер и лежит под присмотром милиционера. За углом. Спотыкающиеся перемещения вдоль стен. И тошнота неотвязная и тоска мутная и выгорания синдром и помыслы нерождённые и ухмылки кособокие и зевота раздирающая сухой рот.

Гусеница закуривает сигарету и смотрит на часы. Стереотип пунктуальности нынче в моде, а гусеница с лицом Микаэляна по старинке продолжает опаздывать. Деловые и товарищеские встречи продолжают срываться. Вот и на этот раз её не дождались весёлые мотыльки. Упорхнули прочь опечаленные козявки. Гусеница напяливает на голову наушники, улыбается, смотрит на закатное солнце. Облака словно кроны гигантских деревьев шевелятся в небе.

Вечерний свет, просеянный грязным стеклом и решётками прочными, и радость неподдельная, но мелкая и короткая происходит, и что-то ещё неназванное, и город на болоте, и снежинок зимние комарики валятся, и скрюченность всеобщая, и Великая Тараканья Армия расформирована в небытиё.

Кузьмин идёт и не париться, и тоже слушает музыку. Ему пофиг на насекомых, на карнавал, на модные тенденции. Ему нравится собственная серая тень, бегущая вперёд, прочь от солнечного света. Ему уже сообщили, что удовлетворения не наступит, но он не ведётся, и даже в окружении инсектов, чувствует себя, если и не  удовлетворённо, то по крайней мере не тревожится.

И что-то ещё необъятное, не подуманное и воздействия неопрятные. А углы всё это упорядочивают и направляют. Миллионы углов подгнивающих, ожидающих лето. И графический дизайн и ды-ры лиц и горы вещей, вещей, вещей. И что-то ещё, и печенье с чаем, и слежение за движением стрелок.

С приближением темноты молодёжные светляки высыпают на проспект тусоваться. Кузьмину это не интересно, и он продолжает движение. Бессмысленное, но оправдывающее, в отличие от остальных признаков реальности, само себя движение. Всё обездвиженное ещё более глупо, вздорно, копошению мохнатому подобно. Ни Кузьмин, ни гусеница с лицом Микаэляна, ни светляки не знаю об этом, но продолжают единственное значимое дело. Всё пафосно, глупо и пусто. И всё движется.   

И необдуманное в очередь выстроилось, да нет, не в очередь, а в толпу сбилось. И пепел  пожарища, гниющего в ожидании лета, клубиться. И потрескавшийся асфальт, побелевший от соли, придавил влажную холодную землю. И ничто не способно ни на что кроме существования.