А я была его женой

… А я была его женой
(Исповедь Надежды Аллилуевой)

Я боюсь своего мужа. В детстве я им восхищалась, потом, казалось, полюбила, возненавидела. Но сейчас во мне живёт только  страх.
Он всегда был замкнутым. Угрюмым. Зато когда смеялся – весь мир готов был смеяться вместе с ним. Так я думала раньше.
Не помню, как он появился в доме. Только в памяти остался эпизод – Паша ночует в нашей комнате, потому что к родителям неожиданно приехал знакомый. А может, это был и не он.
Он особо не обращал на нас, детей, внимания. Не то чтобы не любил, просто не замечал. Поэтому я долго удивлялась, когда он писал такие нежные письма Светлане.
Мне, наверное, было года три, мы поехали на море. Он тоже в то время был там. Никогда не раздевался, не плавал при нас – позже я поняла, что он стесняется себя, своей шестипалости, не очень высокого роста.
…Я уже наглоталась воды, руки и ноги не слушались, и тут кто-то меня подхватил. Первое, что я почувствовала, запах – трубочного крепкого табака. Этот запах всегда был с ним неразлучен.
Я не знала, как его называть. Для дяди он был слишком чужим и незнакомым. Товарищем? Мне было пятнадцать, ему уже тридцать семь. По имени-отчеству? Я потом, когда мы уже сошлись, спрашивала, как у них в Грузии сокращают его имя, как называла его в детстве мать. Он сказал: «Сосо» - как-то очень сухо, и я не стала настаивать, просто говорила «Иосиф».
Он не любил и о матери говорить, вообще вспоминать детство не хотел, может, стыдился. Меня это всегда как-то удивляло, грузины, они же чтут свои традиции, он совсем на своих непохож.
Ему было очень обидно из-за слухов об отце. Сам он ничего не опровергал, не доказывал, только как узнает, что где-то опять его биографию вспомнили, даже мельком – сразу как-то каменел, тяжелел весь. И молчал.
Я сперва хотела к матери его съездить. Как-никак, не чужие. Но сначала не до того было – Царицын, потом с Лениным, а она и сама не звала…
Обидно мне в первую ночь было. Хоть и знала, что он такой жёсткий к другим, равнодушный к быту, да и мне особо никогда  в любви не признавался, а всё-таки… Он же был первым. Я ему себя отдать хотела, до последнего. Отдала… Он меня повернул к себе и спрашивает: «Надя, а ты, может, жалеешь, что со мной осталась? Ты же молодая, красивая,  а я что…» Помолчал, а потом глазами сверкнул, не по-доброму как-то, и рубанул – резко, коротко: «Изменишь…» И не договорил.
Вот так я стала его женой.
Я, наверное, не в мать характером пошла – никогда меня на мужиков не тянуло. Всё спорила о чём-то, доказывала, интеллектуальные беседы вела – с Бухариным, с Кировым, они-то умные люди были. Поэтому и мешали Иосифу.
А из-за Ленина мы стали ссориться не потому, что я ему не хотела помогать, вызнавать, следить. Мне Надежду Константиновну было жалко, они все – и Троцкий, и Иосиф, и остальные прихвостни, Радек, Рыков, Каменев с Зиновьевым,  - как мухи в рану к ним лезли. Ильич уже никакой роли в правительстве не играл, а они всё что-то хотели выпытать, дознаться. Крупская, бедная, его руку в свою возьмёт, погладит, шепчет ему что-то тихонько: «Ильич, Ильич…»  У самой слёзы в глазах. А «члены Политбюро » врываются и давай указания раздавать, как вождя лечить, сколько ему читать, что запрещать. И сидит Крупская растерянная: всю жизнь с мужем прожила, а как за ним смотреть – партия, оказывается, лучше знает.
В то, что Иосиф Ленина убил, я не верила. И сейчас не верю. Хоть и жестокий он стал, безжалостный. Вот Троцкого почему он не уничтожил – не понимаю. Или в нём тогда ещё эта страсть не проснулась  – уничтожать? Хотя… может, он уже в Царицыне таким был, только тогда врагов уничтожал, а теперь…
Помню, пришёл как-то, я Васю кормила, наклонился на сына посмотреть, а на френче пятна бурые. Я тогда подумала, грязь, а может, уже кровь на нём появилась?
…Он всех не любил, кто был как-то мне дорог. То ли из-за политики, то ли из-за ревности, не знаю. Дядю Авеля, когда тот  у нас бывал, вообще не замечал. А ведь они давно друг друга знали.
Нет, меня не бил. Но после похорон Бухарина… Наверное, я и начала его бояться. И ненавидеть. Или это одно и тоже?
Нет, возненавидела я его, когда он мне про мать упрёк кинул. Потом извинялся, уговаривал, что со злости такое придумал. Но этого я ему простить не смогла. И у матери так и не спросила, почему ему в голову такое пришло. Чудовищно. Неужели бы ему самому не гадко было – в постели с дочерью? Нет, нельзя об этом думать,  даже позволять такие мысли невозможно. Иначе я сойду с ума.
Мне детей жалко. Кем они вырастут? Я не могу их уберечь. Я вообще уже ничего не могу рядом с Иосифом. Он раздавил меня…

2002г.