Когда мне грустно...

Когда мне грустно, я долго смотрю в окно. В сине-белые опрокинутые, падшие, вычурные немного плавники счастья, в немые сводки поглощенных пронумерованными квартирами новостей, в удивленные слезные истории о «начале конца», в очертания стен и оцифрованных зданий, где черты неразличимы. Из-за темноты. Есть ощущение, что в этих чертах и чертогах, в чердаках и чертях именно и непременно, несколько уязвимо и с известной долей язвы несостоявшегося праздничного застолья заломаны-запрятаны-заныканы осколки, окурки хрустального… Если мои глаза со слепотцой смогут их угадать, домыслить, придумать заново, я голоском с хрипотцой воспроизведу и даже воспою – перестану играть словами, то есть словоблудничать.
  Ночной город, горы камней, ночи людей. Мои «ты» перекрыть, словно туза шестеркой, твоими «я» - не проблема сегодня. Пробел. И тянется, подкатывает, приматывается другое, спорное, личное. Я знаю кто это. Мои Сомнения. Перечислив их по имени, скажи, я обрету уверенность в том, что ты их запомнишь? Каждого по…? Нет, но ты пообещаешь… А они – живые. Даже более, чем предполагаешь. У тебя тоже такие есть, в твоей почти девятнадцатилетней тоже имеются тени. Одна из этих теней, меркнущих монеткой в луже, - я. Я, желающая, чтобы ты порхала и никогда не обжигалась. На мне не исключение.
    Ночь. Уголки улиц, угольки-машины, угольные движения мои, движения меня, угловатой в манере общения. Заостренными клювами неведомых птиц стучаться в кувшин наших отношений, который мало того, что разбит до таких крох, что и не склеить, и не сосчитать, так его еще и никогда не существовало (только в иллюзии летнего).
    У меня – тетрадка, ручка, на хвосте измены; у тебя – компьютер, запахи кофе, кошки.
   -Ты такая высокая!
   -(смеюсь) Это ты высокая – не дотянуться и на цыпочках, недосягаемая, - закусываю верхнюю губу, роюсь в пачке, выковыриваю кое-как (ногти) вечно недостаточые, надушенные случайно, напичканные удушливостью мои спасения.
    Меня нет. В своей женскости я добираюсь до мужественности. Я мелочна и суетлива, я печальна и надменна. Когда ты колотишься в мою «надменна», я тебе не отпираю.
    Я выхожу на улицу, проношусь по чужим, грубым рукам, которые ласкают меня, неизменно причиняя боль. Я маюсь в оргазмах, я припрятываю нежность, заворачиваю ее в кулек, чтобы потом поделиться с кем-то близким, необязательно близким в эротическом плане.
    А ты…ты смотришь на меня: тебе то смешно, то мерзко. Ты убеждена, что мне нравится себя, шляющуюся, пьяную, накуренную, жалеть. Но мне нравится совсем не это. И я (позволь) тоже «не мазохистка».
   Я не успела тебе прямо в серебряную пустоту колечка проклокотать цикадой: «Ты». Об этом не кручинюсь, но поправка все же необходима. Тугие «прости мне» - вряд ли выразят. И забудь все мои слова.
     Я тенью (можно? У теней, кажется, есть такое право) прокрадусь  к тебе в комнату, легким касанием выключу монитор, валерьянкой ублажу кошек, сяду на самый край твоей кровати, защелкаю зажигалкой. Не бойся, мама не проснется из-за ветхого аромата дыма: ведь это понарошку. Я буду почти как тот персонаж из детской сказки (Олле Лукое, дай бог памяти). Проведу рукой по твоей саже волос, поцелую поцелуем ребенка, и тебе даже не придет в голову, что я искушена в любви, пробархачу песенку шелковистейшим из тембров голоса жарптицы (ведь – сказка – дозволено), и ты, наконец, простишь мне мое долгое отсутствие, вернее, отступление. А я останусь сидеть, молчаливо, как ни разу раньше. Осторожно буду беречь тебя от кошмаров. Ты сомкнешь ресницы, и плавно, незаметно разомкнутся твои мучительные круги, по которым ты постоянно движешься: они просто нереальны, невозможны в том мире, куда я тебя провожу, где заблужу. Я проведу с тобой всю ночь. Не бойся. Не стоит бояться. 
   
      Наутро ( ты будешь еще спать) я встаю, закрываю весеннюю трогательную форточку, целую тебя небесными… До свидания. До следующей