Овцы, тигры и гругие животные

ОВЦЫ, ТИГРЫ И ДРУГИЕ ЖИВОТНЫЕ

(две с лишком главы из романа про колонизацию первой внесолярной планеты; легкий такой закос под постмодерн; роман находится в работе - одолел завязку и подошел к основной интриге - поэтому ваша поддержка была бы встречена с признательностью)



Улыбался ли при виде своей работы
Тот, кто создал ягненка и тебя, Тигра?

Уильям Блейк



Интродукция

Если с идеальной точностью раскроить Вселенную на две равные части, так, чтобы одной из них оказалась пустыня, а другой - небо, Безымянный займет в ней место точно на линии разреза.
Будь он последовательным сторонником учения епископа Беркли (Клойн, Ирландия), ничего помимо этих двух вещей - пустоты над головой и мелкодробленого кварца под ногами - для него бы и не существовало. Но мы, впрочем, не знаем, пришла ли в голову Безымяному мысль о мертвом почитателе дегтярной настойки, в миг, когда он вдруг осознал себя одиноко стоящим в море песка под бесстыже распахнутым раскаленным небом.
Процесс осознания себя занял у него некоторое время.
Когда время вышло, Безымяный стал беспокойно озираться.
За отсутствием на обозримом пространстве чего-либо более интересного чем упомянутые уже небо и песок, он принялся изучать себя. А поскольку самым доступным для изучения объектом в нем была одежда, Безымянный начал с нее.
Одежда состояла из просторного, хоть и потертого местами, мокрого на спине бурнуса из "дышащей" ткани с подобием капюшона. Рот и нос его были закрыты от песка платком. Глаза - солнцезащитными очками с пыленепроницаемыми наглазниками. К торчащему из ноздрей мундштуку над ухом тянулась гибкая армированная трубочка от узкого баллона, что торчал из затянутого ремнями клапана в штанине. За плечами болтался мешок с парой широких лямок, в котором лежало еще три таких баллона. Еще там лежал плед.
Дышать было тяжело и он стянул с лица платок. Стал глотать воздух ртом. Закашлялся. Потому что воздух не утолял его потребности в кислороде. Воздух ел глотку.
На своих (довольно длинных) ногах он обнаружил шаровары со множеством карманов и с нашитыми на колени заплатами из толстой материи. Обут он был в светлые ботинки прочной, явно синтетической, кожи с широченными подошвами, сделанными словно специально для ходьбы по песку.
Белые когда-то перчатки из мягкой внутри и грубой снаружи ткани со срезанными пальцами защищали тыльную сторону кисти от солнца и не препятствовали испарению пота. Он потрогал свое лицо. На пальцах остался след густой прозрачной мази. Наручные часы (механические, для обоих рук; очень старые - без компаса, без календаря) с браслетом из похожей на брезент ткани. Застегнуты на правой руке.
Пояс. На поясе - короткий меч в ножнах и набор разнокалиберных мешочков и коробочек.
Он снова принялся озираться по сторонам.
Потому что больше ему ничего не оставалось.

***

Колонна солдат топает по грунтовке. Беспокоя пленку дорожной пыли.
Завеса серого цвета клубится над нестройной толпой вяло перебирающих ногами подростков.

Матовые каски, одинаковые на фоне закатного солнца. Похожи на речные камни-голыши.
Одинаково пыльного цвета робы, заплечные сидоры, болтающиеся между выпирающих мальчишеских лопаток; одинаковое оружие. Все у них одинаково пыльное, даже рожи. Хотя - новенькое, нимало еще не трепанное в боях.
Новобранцы.
Родина воюет постоянно, и в армии вечно не хватает людей. Призыв в вооруженные силы начинается в тринадцать лет. Офицеров набирают с четырнадцати.
Маска на лице каждого солдата в условиях бедной атмосферы помогает поддерживать необходимый уровень причинного газа в крови. А заодно и защищает дыхательные пути от вездесущей пыли. Наличие маски и очков с наглазниками делает лицо похожим на морду какого-то животного из учебника истории. Я с детства люблю животных, люблю читать о вымерших и о тех, которых сейчас тщательно берегут в Ордене. Даже домашняя скотина у меня всегда вызывает умиление, хотя она совсем не такая красивая как те звери, что жили раньше. Вид головы в кислородной маске вообще-то намного привычнее, чем вид подаренного Хозяином человеку лица. Позволить себе долго находиться без маски можно в герметичном, хорошо кондиционируемом помещении: в жилом доме, в кислородной палатке, в оранжерее или, на худой конец, - в машине.
Под ногами в тупоносых ботинках бесшумно клубится пыль. Выше голов.
А где-то далеко позади, на время упокоенная, она оседает.

Пыль - флаг любой армии. Любой группы опасных людей в этих гиблых местах. Здесь носят оружие все. У кого нету оружия, те сидят дома и ждут, когда за ними придут те, у кого оно есть. А те, у кого оружие есть, те, Враг побери, его не только носить умеют.
Даже дети.
Пыль роится под ногами в ботинках.

Мои руки.
Они у меня сухие и тонкие. Они у всех у нас на Юге такие.
Это от белкового голодания. Солнца у нас много и в пище из-за этого много углеводов - больше чем белка. Это проходят в школе. Какой-то-там-гребаный-экологический-закон.
Руки лежат на коленях. Отдыхают.
Кожа на них стала совсем красная. Загар? Нет, это просто закатное солнце. Красное, кровянистое, оно прячется в прозрачных с прожилками, как дерьмо больного дизентерией, облаках. Я жмурюсь на солнце, хотя знаю, что окно не пропускает вредную часть спектра. Жмурюсь просто по привычке.
В голове заезженым диском играет ритм маршевой речевки (мы, курсанты,  их называли "плачевками").
Раз-два, раз-два-три.

Ритм рождает слова, а слова сами собою складываются в идиотскую нескладушку.

Где солдаты, там и пыль,
Где не пыль - там нет солдат.
Пыль стоит - солдат бежит,
Пыль лежит - солдат убит...

Может с ума начинаю сходить?
Стараюсь отвлечься, расслаблено смотрю сквозь прозрачный композит вниз - на разворачивающийся в пыли транспорт и колонны людей. Там - в низине меж двух холмов - развалился поселок. Холмы эти очень похожи на пару сисек. Я никогда не видел настоящих сисек, в том смысле чтоб без одежды, хотя у нас в училище курсанты постарше, несколько раз в месяц ходили к проституткам, платили им деньги, а те, наверное, за это показывали им свои сиськи. Мы же - курсанты-первогодки - ограничивались картинками. А потом началась война и всех нас, и видевших сиськи и не видевших, выпустили досрочно.
Поселок - цель растянувшегося почти на двое суток перехода через Зачин.
Идеальное место для засады.
Машина останавливается и вперед, в кабину водителя, лезет мой заместитель. Его ко мне еще позавчера на сборном пункте приставил старый пердун Шинода. Фамилия у нового заместителя, кажется, Демарти.
Да. Старший лейтенант Фэн Демарти, карательный корпус. Личный номер... да не помню я его личного номера.
Он моложе меня почти на год и мы с ним ладим. Вперед не лезет, героем стать не рвется. Свойский такой парнишка. Наш человек.
Хлопает герметичной дверью. Шипит газ - это в переднем салоне восстанавливается микроклимат. Снимает очки. Вокруг глаз - два светлых кружка, цвет которых смешно контрастирует с колёром темной лейтенантской рожи. Снял маску.
Морда у него под маской довольная. Прямо таки сияющая. Смеясь, что-то говорит солдату-водителю. Зубы у него белые. Жаль что не удалось позавчера выбить на складе хотя бы пару полевых линков. Их у нас выдают только штабным офицерам и спецназу, каждый передатчик на счету. Линк крепится на маске или воротнике, прием идет через крохотный наушник. На тело под одежду надевается жилет из тонкой металлической сетки - выполняет функции антенны и от ножа бережет. Линк - хреновина удобная, позволяет, как и ларингофон, общаться на приличном расстоянии не снимая масок. Батарейки не нужны - линк потпитывается сам от день-деньской палящего солнца.
Фэн сквозь бронированное стекло, отделяющее командирский отсек от кабины водилы, сигналит мне. Показал на ухо и сделал пальцами колечко. По данным перехвата противник из поселка никуда не делся и наше появление для него - неожиданность.
Хорошие это новости.
Расслабляться, впрочем, рано. Как-то оно все пойдет дальше? 

***

Он стоял - высокий, нескладный и чернокожий - посреди моря песка, а вокруг на несколько дней пешего пути (он это знал совершенно точно) не было ни одного человека, который мог бы дать самое необходимое для выживания в пустыне - тепло и воду.

"Путешественник-одиночка обречен на смерть от переохлаждения ночью и от обезвоживания - днем". Строчка из учебника по выживанию.

Безымянный шел очень долго прежде чем его понемногу стали покидать силы. Ноги все хуже справлялись с обязанностью тащить тело вперед, и он уселся на уже немного остывший песок. Кое-где виднелись проплешины базальта, по которым  попарно, поодиночке и мелкими стайками, словно школьницы на переменке, перебегали крупинки.
Солнце заметно спустилось и не пекло больше надоедливо макушку. Вместо этого оно било прямо в глаза. В закрытые, по счастью, очками глаза.
Запасы концентрата в мешке (пока) не истощились, и он мог (пока) позволить себе просто посидеть, отдыхая и разглядывая жиденькие облачка на белесом потолке.
Страх его оставил и это явилось некоторой победой над пустыней (и над смертью тоже), ибо тот кто тревожится живет меньше того, кто хранит мудрое спокойствие.
Мысль эта пришла к нему как-то вдруг, без предварительных усилий.
Возможно, она была воспоминанием. А возможно - признаком надвигающейся болезни.

Победа над страхом для Безымянного означала и некоторую победу над беспамятством.
Погруженный в состояние, напоминающее дзенское сатори (что сие значит Безымянный знал), он уже ничего не боялся. И, что странно, смерть тоже не трогала его. Пока.
Хоть и продолжала еще ковыряться в песке неподалеку.

Временами он забывался и смерть чудилась ему в слабых шевелениях ветра, гонявшего по барханам (или дюнам, хрен их разберет) сухие куртины перекати-поля. Перекати-поле давно умер, но еще продолжал рассыпать там и сям свои невидимые семена. Парадокс жизни и смерти Перекати-поле заключался в его потенциальном бессмертии. Его потомкам, заключенным в семенах предстояло только найти клочок плодородной почвы и дождаться влаги чтобы бессмертие Перекати-поле стало актуальным бессмертием.

А иногда смерть представлялась ему молодой женщиной с грустными глазами, и глаза эти у нее почему-то были изумрудно-зеленые.

По временам его одолевали воспоминания. Воспоминания были картинками без слов и звуков. Как сны наяву. Как призраки. А иногда в них появлялись звуки, и это очень беспокоило нашего героя. Источник своего беспокойства он точно определить не мог. Кажется, какое-то забытое знание(1).
Видения-воспоминания накатывали на него волнами. Гордые красные вызывали к жизни жизнелюбивых синих, те волокли за собою озорные зеленые, те упирались... и так почти до бесконечности, пока он не стряхивал морок и не заставлял себя встать.
Тяжело опираясь на руку в перчатке, тело повиновалось. Поднявшись, оно неспешно стряхивало со штанов мелкий песочек и, бросив взгляд на тянущуюся к востоку цепь следов, снова принималось шевелить ногами.
Цепь едва заметно кривила вправо. Он опасался что начнет кружить и сознательно забирал левее.
Безымянный знал что является левшой.


(1) Манифестации шизофрении сопутствуют чаще слуховые галлюцинации (прим. автора).

***

По холмам рассыпалась армия. Люди-песчинки, хрупкие и беспомощные, если берешь их поодиночке. Боевые единицы. Муравьи.
Но вместе они страшная сила.
Я необходим для того, чтобы удерживать вместе эту массу людей и техники, задавать ей цель.
Я - центр муравейника. Мозг сокрушающей все машины.
Архонт (кстати как вспомнилось древнее словцо).
Командное чувство и основанная на чувстве долга дисциплина не дают машине развалиться на слабые самостоятельные винтики.
Цель машины - двигаться вперед. Чтобы выполнить задачу.
Во имя Единого.
И все-таки главное наше оружие  - принадлежность большому (двадцать шесть и две десятых миллиона) Дому.
Родине.
А еще, помимо всякого прочего оружия, на нашей стороне работает Страх.
Страх, который движется впереди этой слабо организованной массы людей и техники.
Страх, парализующий волю врага и заставляющий его колебаться в виду близящейся схватки.
Колебания, вызванные союзником-страхом, влекут нерешительность. Нерешительность перед лицом смерти - верная смерть.
Путь воина - путь смерти, а значит нужно заставить себя ее не бояться. Единственный шанс выжить и победить на войне лежит через решимость умереть. Аксиома, которую любому мальчику из хорошей семьи вбивают с момента как он научается понимать речь.
И все же я боюсь.

Покосившийся столб. На побитой пулями табличке значится "SHSTR420".
Городок вообще-то называется Шастры. Варварская, видать, письменность, в которой опускаются гласные. А цифры справа - метраж над уровнем моря. А может и население. Враг их разберет.
 По данным разведки тут засело с полсотни повстанцев. Зачем, спрашивается? Чего они ждут в этой глуши?
Я получил приказ выкурить их из поселка и уничтожить. Акция возмездия.
Это уже не по плацу каблуками стучать. Второе мое боевое задание после офицерской школы.
На холмах никого не оказалось и мы заняли их без боя. Варвары толком воевать не умеют. Умеют они только растить свиней, да еще разве что пить свое вонючее пойло из белой свеклы.
Животные.
Я немного разочарован, хотя напрасно - меньше "в деле" сгинет моих парней.
К поселку на легком разведывательном каре отправились переговорщики. С предложением сдать оружие и покинуть город. Мужичок из местных и ротный священник.
Я с этим последним толком даже еще не познакомился, хоть его и приписали к нам на сборном вместе с Демарти.
Тоже, кажется, лейтенант. Токугава или Шокугава. Угрюмый такой субъект. Не-подходи-близко. Неразговорчивый. Просидел всю дорогу в своей колымаге. Выходил, по-моему, только несколько раз по нужде.
Там, в колымаге, у него вроде как передвижная исповедальня. Наши ребята частенько ходили к нему помыть руки. Часть исповедального ритуала.
Все священники стучат. И все солдаты об этом знают.
И сочиняют всякие истории про то как в прошлом году они показывали член  младшей сестренке или про то, что им по ночам снится жена соседа. Короче, никакой политики.
Чокнутые они все какие-то, эти священники. Как можно зарабатывать на жизнь почти исключительно выслушиванием всякого дерьма? Наш полковой придурок скорее всего не исключение.
Впрочем теперь мы этого уже не узнаем.
Потому что вернулась машина пустой. Лобовое стекло (пуленепробиваемый  композит) продырявлено в нескольких местах и висит лохмотьями. Чем, интересно, они его так? На полу, креслах и на рулевой колонке - красные лужицы.
Парни говорят что слышали хлопки. Им страшно, я это вижу по их рожам.
Ладненько.

Разведчики тем временем прочесали редкие заросли к западу от поселка - ветрозаградительную полосу. Никого.
Мин тоже вроде нет.
Затемно местечко взять еще можно, только зачем, спрашивается, рисковать? Что ежели информация о численности противника устарела пока мы тут со скоростью черепахи пробирались через пески? Мысль очень плохая, гоню ее подальше и отдаю через адьютанта приказ окапываться.
Имперские "бойцовые муравьи" в черном и местные "термиты" в сером разбежались, взяв поселок в полукольцо. Далеко впереди, в тылу у противника, разведка минирует кустарник. Солдаты начали резать корку лишайников и зарываться в мокрый песок.
Поселок пока молчит.
Демарти приволок от разведчиков еще одну радиостанцию и принялся сканировать эфир сам. Дельный он все-таки парень.
Я вышел из машины, подошел ближе к отрываемым окопам и залег в лишайниках. Рассматриваю, двигая челюстями, поселок. Резинка со вкусом лаванды во рту пузырится, выпуская кислород и забирая углекислоту. В окулярах дальномера (бинокля полевого до сих пор нету, временно взял у артиллеристов эту рухлядь) мелькают куполообразные мазанки и хозяйственные постройки из пескобетона.
Ферма.
Оранжерея.
Несколько ветряков.
Солнечные батареи.
Ничего необычного, заурядный такой деревенский вид.
А вот какой-то мусор навален прямо посреди улиц. Баррикады? Лучше отсюда не рассмотреть, а ближе подбираться рискованно.
Итак, чем мы располагаем?
Полсотни штурмовиков-новобранцев, сотня местных легковооруженных стрелков. Тоже новобранцев.
Взвод разведки, два снайпера. Легкая техника: кары для меня с адъютантом и разведчиков, бесхозная теперь священникова колымага. Тяжелая: два вездехода со смонтированными на станине спаренными крупнокалиберными пулеметами, дедовский гусеничный танк (приполз на сборный пункт вместе с местными стрелками; я еще удивлялся тогда как он вообще может передвигаться; ломался, сволочь, во время перехода дважды, из-за него-то мы и проваландались в пустыне так долго). Три пехотных "окорока".
Громадный грузовой тенк: вода-еда, кислород, пища, топливо и, конечно, боеприпасы. Издали тенк напоминает связку белых сосисок: сначала идет сосиска-топливо, потом  - сосиска-бак для воды, сосиска-кислород и замыкают связку три прицепа для военно-бытового барахла и боеприпасов. Можно покорить не то что этот сраный поселок - весь их гребаный варварский западный субкониткент (или субникотент? увидеть бы того, кто придумал это слово).
И распоряжаюсь здесь я - капитан Маруш из семьи Абэ. Знаменитой семьи Абэ.
Отпрыск с большим (а если даст то Творец Удачи, то и с великим) будущим.
Когда солдаты зарылись по самые уши, так, что над брустверами из пластов лишайника торчали уже только их каски и стволы, из поселка прилетела ракета и ударила по самой незащищенной части нашего поезда.
По тенку. 

***

Он шагал все дальше. Что-то внутри него (какое-то наитие) говорило ему что двигаться надо непременно на запад, следом за этим странным солнцем.
Пустыня стала ровной как доска. Барханы (или дюны), еще недавно вздымавшиеся мелкими волнами до горизонта, вдруг закончились.
Кое-где виднелись кучки сухих грязно-зеленых лишайников. Кустистые или в виде накипи, они как фибриновая корка на заживающей ране покрывали обширные каменистые проплешины, самоотверженно обороняя от наступавшего песка эти с трудом обжитые пятачки.
И тут он наткнулся на нечто, что нарушало его единение с пустыней и небом. Вносило диссонанс. Нечто тянулось от одного края горизонта до другого.
Когда он подошел поближе, то увидел как Нечто распалось на ряды тонких прямоугольных пластин из черного материала. Они были сложены попарно в виде уголков и лежали горбом вверх. Каждая была длиной в несколько его ростов. По высоте "уголки" едва доходили ему до пояса. Ряды пластин были четко ориентированы в пространстве с востока на запад.
Он проходил сквозь эти ряды, пытаясь разглядеть на горизонте край непонятного, но явно рукотворного поля. И через несколько часов ему это, наконец удалось. Поле было действительно большим. Когда они закончились он, оглядываясь, продолжил свой путь на запад.
Ничего съедобного в пластинах не было.
Солнце пекло немилосердно.
Во время остановок, когда Безымянный совсем выбивался из сил, у него было время чтобы изучить содержимое всех коробок и напоясных мешочков.
Он усаживался на нагретый песок и флегматично перебирал нагруженные на него предметы. Самый большой из мешков был туго набит серыми ароматными кусочками в обертке из фольги. Концентрат. Пища.
В другом лежали мелкие диски из мягкого желтого металла.
Гладкие, с профилем человека, которого Безымянный никогда прежде не встречал (он знал это совершенно точно). Приобретают смысл только в месте, где есть другие люди.
Деньги.
В одной из коробок лежал в матерчатом чехле набор полых игл из очень твердого сплава (Безымянный пробовал одной сделать царапину на лезвии меча - осталась довольно глубокая борозда), в других лежали какие-то белые и желтые порошки в герметичной, маркированной латинскими буквами и цифрами, упаковке, сухая зелень в брикетах и неясного назначения инструменты: лезвия, какие-то трубки, зажимы. Когда он впервые коснулся этого, к нему пришло воспоминание, он попытался зацепиться за него, вытянуть из прошлого что-то стоящее.
Что-то, что было связано с этими инструментами и с тем, для чего они предназначаются, но вспомнить никак не удавалось, зато совершенно не к месту всплыла ничего не значащая фраза.
"Де жа вю"
Он пробормотал эти звуки потрескавшимися губами еще раз и снова взялся за пояс. Далее, если идти по часовой стрелке, шел небольшой кожаный чехол с рулоном какой-то рыхлой и очень чистой ткани, туго свернутой и наглухо упакованной в прозрачный пластиковый пакет. Он не мог вспомнить ее назначения. И это было всего обиднее, потому что лежало оно, назначение, на поверхности. Какая-то часть его личности, бодрая и многословная, спала в ожидании чего-то, каких-то очень важных событий, чтобы проснуться и снова зажить привычной жизнью.
Но для всего этого надо перейти пустыню.
Он должен это сделать. Не столько для выживания,  сколько для того, чтобы вернуть себе себя. Свою память.
Меч.
Рукоятка с тисненым на ней геометрическим рисунком. Какие-то точки, ромбы, колечки разного диаметра, дуги, ломаные линии разной толщины,  наложенные друг на друга, они не выказывали даже слабого подобия симметрии. Линии тонкие, тоньше волоса. Как микроскопические трещины.
Дисковидная гарда. Рисунок ломаных, кругов и россыпей точек на ней был похож на тот, что и на ножнах. Хотя была, впрочем, и еще одна деталь.
Ближе к краю диска располагался крохотный красный крестик.
Безымянный остановился, медленно извлек меч из ножен. Лезвие было смазано густым и прозрачным составом. Состав неприятно пах и лип к пальцам. Ощущение было, словно меч сделан из дерева или твердого пластика. Ощущалась тяжесть длинной рукояти, узкое же (в два пальца шириной) прямое лезвие в руке, казалось, ничего не весило. Очень необычный меч. И очень острый - чтобы глубоко  порезаться достаточно просто приложить к режущему краю палец. Без малейшего усилия. Просто привести лезвие и кожу в контакт. Лезвие, словно в масло, впивалось в плоть само. Ранка от меча безумно саднила.
Он спрятал его в почти столь же невесомые ножны и перевязал порез шейным платком. Потом до него дошло, что лезвие могло быть отравлено и он размотал порез. Стал высасывать обильно льющуюся кровь. Высасывать и сплевывать. Когда палец побелел и кожа на нем сморщилась от избытка влаги, Безымянный оторвал от платка сравнительно чистую полоску и сделал повязку. Новая повязка была очень аккуратной.
Пить не хотелось, видимо концентрат каким-то образом утолял и жажду. Кусочки были очень сытными, но вкус, сладковатый до приторности, ему не нравился и есть не хотелось часто. Жевал он очень тщательно, старался обмануть голод.
Одного кусочка хватало часа на четыре, пока вновь не начинало тупо ныть в желудке. И тогда приходилось доставать новую порцию.
Солнце, вначале белое, теперь понемногу наливалось кровью и уверено клонилось к закату. Где-то справа, на периферии его зрения, время от времени начинало что-то мерно вспыхивать (он знал что это явление называется "фотопсии"). Голова понемногу делалась тяжелой. Он не знал куда и зачем шел. Сколько это продолжалось и сколько еще осталось?
Память тупо молчала.
Глаза тупо изучали песок под мерно загребающими ногами.
Неожиданно для себя он пересек полузанесенную цепочку следов. Замер, ссутулившись. Постоял несколько секунд в замешательстве. Затем плюхнулся на песок и с кряхтением подтянул к себе подошву с рубчатым рисунком. Рисунок на подошве был тот же, что и на песке.
Он посидел какое-то время, понуро сгребая ладонью мелкий песок и снова возвращая его в родную  среду.
Потом просто сидел без движения.
Когда, наконец, состояние прострации (он сообразил, то, что он испытывает называется именно так) ушло и сидеть стало утомительнее чем идти, он поднялся и побрел на запад. Опять.
Когда почти стемнело он набрел на развалины. Полуразрушенные, словно глоданые великаном, каменные стены со следами пуль (он не понял, что это следы именно пуль, пока не выковырял одну пальцем) без крыш, оконные проемы без стекол, лишь кое-где сохранились обрывки пленки. Все наполовину утопало в вездесущем песке.
Здесь он и решил устроиться на ночлег.
Укутавшись одеялом и зарывшись по горло в сухую, еще хранящую дневное тепло рыхлую среду, он реализовал свое решение. Становилось холодно, потому что воздух в этих горячих днем местах ночью закономерно быстро остывал. Сути этой закономерности он, конечно, вспомнить не мог. Да это было и неважно.
Во сне он опять слышал голоса. Смутные, они то шептали что-то, то напевали. Слова их песни, слова неведомого, а может и попросту забытого Безымянным, языка завораживали. На мгновение опять возникло ощущение знакомого. Безымянный до боли вцепился в него, попытался поймать, удержать. Но тщетно.
Звуки перекатывались по пустыне, перекликались эхом и, возносясь в небо, затихали там, потому что в небе не было ничего такого, от чего можно было, отразившись, снова вернуться назад.
Во сне Безымянный, кажется, плакал. 

Уже светало. Безымянный выполз вместе с одеялом из под слоя песка. Встал, поежился, сделал несколько нескладно-энергичных движений, попрыгал, разгоняя кровь в конечностях. Сел, толкнув ногой отвязавшийся мешок с концентратом.
В зияющее каменное окно без рам задувал прохладный ветерок и проникали первые лучи дня. Ветерок трепал лохмотья полиэтилена. Он поймал себя на мысли о том, что здесь подозрительно быстро светает. Взглянув на часы, он установил, что ночь продолжалась всего шесть с половиной часов. Изрядно разбухшее, как ему показалось, за ночь светило (он не мог пока заставить себя считать это солнцем) шустро поднималось в обрамлении жиденьких облаков над горизонтом.
В зрелище этом было что-то психоделическое.
Он сидел залитый малиновым от восходящего газового шара. Думать не хотелось.
Остатки стен и песок вокруг были покрыты белым. Дыхание изо рта вырывалось паром и частично оседало на песке мелкими кристалликами. Человек поежился и подтянул к себе мешок с концентратом.
Какое-то время он сидел неподвижно, пережевывая чуть волокнистый кусочек. Затем поднялся, побродил по разрушенному дому, нашел и осторожно снял с окна большой кусок чудом неповрежденной герметизирующей пленки, бросил рядом с мешком.
Некоторое время Безымянный занимался тем, что ползал на четвереньках по песку, сгребая руками (сняв предварительно часы и перчатки) верхний его слой. Когда набралась достаточно большая куча, он начал рыть в ней конусособразную яму. Как только она достигла требуемой глубины (что-то около метра), а стенкам был придан оптимальный угол (45 градусов), он поставил на ее дно подобие глубокого стакана, которое было предварительно сложено им из куска той же пленки. Укрепил стакан в вершине конуса. Накрыл получившуюся конденсирующую установку полиэтиленом, натянул его, присыпал края песком, придавил их камнями, а в центр получившейся "крыши" водрузил глиняный черепок с таким расчетом чтобы пленка прогнулась под его тяжестью точно над емкостью для сбора влаги.
После всех описанных приготовлений он снова уселся  на успевший нагреться песочек и, насвистывая, вынул из набора самую толстую иглу.
Извлек из ножен меч. Посидел немного, любуясь лезвием.
Потом провел поперек него глубокую царапину. Ближе к рукояти.

***

Я сидел напротив Главного Барбудо (так я его для себя окрестил), обхватив покрытую коркой запекшейся крови (не моей) голову. За окном была черная хоть-ты-глаз-выколи ночь. Мне было жутко, холодно и тоскливо.
После того, как взлетел на воздух танкер, выкосив все живое вокруг метров на триста (сдетонировала взрывчатка, потом присоединились топливо и кислород), прихвативши с собой нашу бронетехнику, оба вездехода с пулеметами и мой кар, дела стали совсем плохи. Следом за танкером одна за другою красными цветками взорвались огневые точки, которые мы наспех обустроили в холмах над поселком. С ними погибли и оба снайпера.
В рядах бойцов нарастала паника. Без тенка мы пропали - в пустыне без воды-еды нас ждала верная смерть. Отступать нельзя, единственный шанс - лежащий перед нами поселок. Там можно запастись водой и уйти на той технике, что осталась. Ждать утра нельзя - после взрыва танкера людей в группе осталось хорошо если две трети. Запаса боеприпасов нету, в случае если "свиньи" навалятся скопом, нам крышка. Теперь-то я вижу, что в ходе моих мыслей был изъян, но тогда я был слишком ошарашен случившимся чтобы соображать трезво.
И я поднял ребят в атаку.
Как потом оказалось, напрасно.
То что творилось после этого я помню смутно. Видимо повстанцев в поселке оказалось действительно больше чем мы ожидали и они успели хорошо подготовиться к нашему визиту. Сквозь огонь из каждого здания на нашем пути идти было просто невозможно. Мы потеряли половину оставшихся людей еще не войдя в поселок.
Ребята падали, разорванные очередями из оконных проемов, из-за баррикад и из вырытых прямо поперек улиц траншей. Земля ворочалась под нашими ногами. То тут то там она вспучивалась, унося в небо куски моих солдат. Я провожал их взглядом.
Проклятое время словно специально замедлилось для того, чтобы продлить этот кошмар, а если можно, то и растянуть в бесконечность.
Рядом поймал пулю в голову Демарти. Я упал и меня заливало его кровью.
Потерял оружие. Пополз.
Стыдно, конечно, но посмотрел бы я на вас, попади вы в шестнадцать лет впервые под такой перекрестный обстрел. Укрылся за покореженный перевернутый взрывом кар разведки. Там меня и нашла теплая волна от гранаты. Провалился в темноту.

Когда очнулся, все было уже кончено. Всюду ходили они. Подбирали брошенное оружие. Добивали зовущих маму раненых.
Я хотел застрелиться, но было нечем. Никому не пожелаю пережить подобное. Едва выполз из под машины, как молодой повстанец, мой сверстник, ткнул еще горячим стволом в шею и велел подниматься.
Тогда-то я и понял, что моя песенка спета.

***

Безымянный зарылся в теплый песок и впал в забытье. Был вечер какого-то там по счету дня. Сквозь забытье, как с другой планеты, ветер доносил отдаленные взрывы и стрельбу.
Некоторое время.
Шевельнуться или даже просто открыть глаза не было сил. Вскоре все стихло.
Вчера или позавчера он наткнулся на высохший труп человека. Человек лежал лицом (или тем что от него осталось) вниз. Что-то словно взорвало его череп и испортило дыхательную маску. Зато баллон с кислородом оказался цел и, судя по индикатору на нем, почти полон. Еще один баллон торчал из заплечного мешка несчастного. Еще при нем оказалась фляга со сладким чуть кисловатым питьем и немного соли.
Безымянный проснулся чтобы справить большую нужду. Фекалий от концентрата было совсем мало. Если он просидит на такой диете хотя бы неделю, то, наверное, помрет от интоксикации собственным дерьмом, потому что кишечник перестанет передвигать такое малое его количество по направлению к выходу. Надо попробовать жевать лишайник.
Ночью шел дождь. Безымянного разбудили холодные, слабо щиплющие кожу капли и он укрылся с головой поверх одеяла подобранным несколько дней назад (где, он не помнил) куском пленки. Свернулся в клубок. Уснул.

***

Бородатый что-то сказал своим и меня вытащили во двор. Я думал расстреливать.
Но меня провели мимо колонки с ручным насосом и втолкнули в какой-то ангарчик, где на песчаном полу не было даже матраца. Заперли.
Сквозь щель поверх стальных ворот я видел небо, которое из кромешно-черного стало светло-серым.
Близилось утро.
И я решил поспать. События прошедшего вечера и ночи вымотали меня настолько, что я почти сразу уснул.
Просто скорчился на песке и уснул.
Сон был как гранатометчик после боя. Такой же глухой

***

Безымянный шел, спотыкаясь. Он едва различал лишь кусок каменистой земли прямо под ногами. Сознание его сузилось до простой мысли-доминанты: никак нельзя останавливаться. Кроме земли Безымянный видел еще и свои ноги, механически передвигавшие тело, которое безвольно сотрясалось при каждом шаге.
Со стороны казалось будто он все время падал и как кукла подставлял по направлению падения то одну, то другую ногу. Вперед.
Только не останавливаться, потому что остановка для него означает смерть. У него больше не будет сил встать. Концентрат закончился вчера. Или позавчера?
В нем, в концентрате, видимо, содержался какой-то стимулятор нервной системы, потому что пока Безымянный его принимал, спать хотелось очень мало. Сейчас ему ничего так сильно не хотелось, как просто упасть и больше не подниматься.
Камень и песок незаметно превратились в чешую рептилии, то есть в потрескавшиеся от зноя плошки.
Это вообще-то был добрый знак, потому что это означало что пустыня вот-вот закончится, и что рядом, если сильно повезет, может оказаться источник воды, которая (вот уж верх везения) может даже оказаться пригодной для питья.
В какой-то момент Безымянный не удержал равновесия. То, что он падает, он даже и не осознал, просто колени подогнулись, а плитчатая поверхность поднялась на дыбы и сильно ударила его в лицо.
Стало тихо. "Белый шум" в голове унялся и все умерло.

Он лежал.
Его окружили люди.
Какое-то время люди беззвучно переговаривались. Затем переложили его на подобие носилок и понесли.
В тумане Безымянный еще успел осознать это и царапнул по плиткам в поисках чего-то для него очень важного.
Один из подошедших, коренастый бородач, весь зашитый в кевлар, задержался чтобы подобрать короткий, в локоть длиной (2), клинок. Наполовину вытянул его из ножен.
На клинке блеснуло солнце. Обоюдоострое лезвие ближе к рукояти было покрыто неровными глубокими царапинами. Человек в доспехах насчитал их четыре.

(2) Единица измерения длины на Новой Европе, используется наравне с метрической системой. Равна примерно 26 см. Локоть здесь - это длина предплечья от локтевого сгиба до запястья (прим. автора). 

Я очнулся от невежливого тычка под ребра. Кряхтя, повернулся лицом к причине беспокойства.
Уже давно рассвело и яркий свет лился через открытые ворота сарая. Надо мной стоял по пояс голый и по пояс же татуированный повстанец. Тело блестит от защитного геля. Бугай. Темные волосы убрал под подобие берета, из которого через отверстие на затылке торчит куцый сальный хвост. Загорелая почти дочерна морда в маске. В руках держит штурмовую винтовку, стволом которой, сволочь, и тычет меня.
- Чего надо? - голос у меня после всех потрясений ночи стал какой-то надтреснутый. Будто чужой.
На песок что-то упало. Варвар хрюкнул что-то сквозь маску, пихнул, сука, меня носком ботинка, вызвав новый приступ боли, и убрался, наконец, восвояси.
Скрипнули ворота, снова стало темно. Брякнула задвижка.
Ушел.
Наощупь я нашел большой кусок пресной лепешки. Съел ее и не почувствовал вкуса.
Только осознал насколько хочу есть.
Слегка тошнило. Правый глаз совсем заплыл, вид из него как из амбразуры.
Такое ощущение, будто на месте глаза и скулы возник небольшой саднящий мяч.
Потрогал. Больно, язва их побери.
Вспомнились детали ночного допроса.
Главный Бородач, которого все называли Серхио, на ломаном асси все допытывался по чьему такому приказу я сюда явился. Когда увидел под бушлатом мои офицерские нашивки и стигму легиона Истребителей на шее, совсем разъярился. Съездил по лицу, скотина, так, что вылетели воздуховоды и я на время отключился.
Пока валялся без сознания меня, по видимому, били ногами. Болит левый бок, может быть даже сломано ребро. Они по понятным причинам вообще не очень любят карательный корпус, а уж офицеров-то, да еще и дворянских сынков - тем более. Буду с собою честен, шансы мои на выживание выглядят сейчас сомнительными как никогда.
Этот Серхио и его кодла в поселке засели, видимо, уже давно. Может месяц, а может и больше. С тех пор как повстанцы, поддерживаемые Западной Конфедерацией, взяли верх в Эш-Ваале, а разведка впервые донесла о базирующемся в Шастрах бандитском отряде и до момента, когда меня вызвал к себе Шинода, прошло недели три, без малого месяц. Все это время командование формировало группы возмездия, да еще надо приплюсовать сутки с гаком пока вверенный мне батальон перебирался через пустыню.
И все это время эти сидели тут, будто нарочно поджидая нас. А может так оно и было на самом деле. Теперь уже не важно.
Им после уничтожения батальона имперских карателей (до сих пор в голове не укладывается) долго на месте сидеть не резон. Потеряв связь с группой, командование обязательно отправит сюда парней посерьезнее. И поболее числом чем я и моя горстка малообученых салаг.
Значит повстанцы сегодня-завтра уйдут. Что будет со мной?
С собою таскать будут вряд ли. Зачем им?
Убьют?
Скорее всего. Хотя, если бы хотели, то сделали бы это уже давно. Может еще надеются выудить какую-нибудь информацию?
Да нет, себе-то не надо врать. Мне им рассказывать нечего, так, мелкая сошка, а у них, по слухам, разведка работает ничем не хуже нашей. Есть, поговаривают, даже в окружении Президента их уши.
Потряс ботинками, из которых предусмотрительно выдернули шнурки, похлопал по карманам. Сволочи вывернули все: универсальный хронометр-компас, личную печать, идентификационную карту. Даже, блин, носовой платок.
Тоска.

***

Безымянный пришел в себя от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.
Запах.
Запах пьяняще-чистого и влажного воздуха. Много кислорода. Слабый оттенок озона. А еще - не сравнимый ни с чем запах зелени.
Безымянный открыл глаза и долго привыкал к свету.
Над ним навис шатер из листвы.
Листва в пустыне? Может это и есть она, смерть? Если так, то воскресать ему совсем уже не хочется.
К нему склонилось женское лицо.
Женщина что-то настойчиво повторяла.
Слово из двух слогов, что-то вроде "масхки", или "маскти". Трясла его и повторяла. А сил у него не было даже на то, чтобы повернуть голову.
Потрескавшиеся губы ощутили резкий холод, о зубы застучала фляжка. Полилась сладкая влага. Он инстинктивно сглотнул, когда рот наполнился. Еще раз, еще. И потерял сознание.
Снилось, что он продолжает идти через пески. Впереди садилось солнце. Не местное, жирное, а настоящее - родное - солнце.
Задувал прохладный ветерок.
Вдруг среди барханов показалась фигура в плаще до пят.
Когда он и фигура сблизились, та сняла низко надвинутый капюшон. Под капюшоном ничего не оказалось. Они простояли так неопределенно долго, пока Безымянный не догадался спросить.
 - Кто я?
Фигура протянула руку. В руке был свернутый в трубку лист темного и гибкого чего-то. Безымяный взял его и повторил вопрос.
И фигура ответила.
- Масскти. Булькт.
Мир повернулся под ногами Безымянного. Перед глазами пронеслась бездна звезд, небо стало его дорогой и он отправился по тропинке среди скал-туманностей. Вслед ему неслось многократно отраженное "Булькт, маскти, маскти, булькт...".
Когда его путешествие подошло к концу из под звездной тропинки вынырнуло нечто большое, круглое как блюдце и голубое. Он не сразу сообразил что видит планету.
Облачная пленка поверх расколотого заливами материка и белые шапки на полюсах. Булькт.
Планета приняла его в свое лоно. Он проносился сквозь облака, в ушах свистел ветер. Холодный воздух набивался в легкие, чуть их обжигая. Перед ним развернулась панорама: горизонт, залитый розоватыми отблесками заходящего светила, зеленое море, стремительно приближающиеся горы. За цепью гор - унылая серо-зеленая равнина. Реки, озера, мелкие правильной формы рощицы, окружающие небольшие селения, поля, город, еще один, еще, пустыня, бесконечное плоскогорье. Площадка между скал. Линейка серых фигур. Маскти.
Он прекратил стремительный бег сквозь время и пространство. Замер перед шеренгой ожидающих.
Масскти. Булькт.
Холод, пронзительный холод. Голоса.
Булькт.
- Никто еще не переходил Зачин в одиночку.
- Выносливый... подождать надо.
- Времени нету ждать-то.
- Он обезвожен.
- Масскти (кто?) с ним... как-нибудь доедет.
Булькт, масскти
Мас-с-Кти? Булькт?
Безымянный развернул свиток перед стоящими. Сквозь черноту проступали зеленые буквы. Складывались в слово:

УСТРОЙСТВО

Что-то до боли знакомое.
Картинку, похожую на эту, получали раньше при помощи примитивных...
Дисплей на жидких кристаллах. Растровая графика.
Буквы тем временем неспешно сливались в объемное опалесцирующее изображение.
Покрытая координатной сеткой сфера. И пульсирующий на ней указатель.
На сфере проступил рельеф. Опять гигантский материк, расколотый заливами на несколько фрагментов. Сфера распахнулась порезанной на дольки кожурой апельсина. Побежали строки текста.
Легенда карты.
Масс. Кти.
Еще текст. И еще. Он уже не успевал следить за ним глазами. Затем постепенно привык. Текст начал ему подчиняться. Бежал то быстрее, то медленнее. Наконец остановился совсем. Побежал назад, пока не достиг начала. Это было сообщение. Сообщение для него.
Булькт.

Масс. Кти.

Треск помех в эфире.
- Я Двойник-1, вижу объект...
- Сопровождайте до входа в атмосферу. Ничего не предпринимать.

- Да просыпайся же ты, утребище! Вст`вай! - Безымянный снова открыл глаза. Женщина исчезла, вместо нее над ним склонился какой-то коренастый, заросший по самые глаза мужик со стриженым затылком и бил его по щекам.
Безымянный слабо застонал и попытался защититься. Его подняли за шиворот и посадили. Он медленно приходил в себя, а сознание (или подсознание) сквозь мутные его глаза уже фиксировало окружающее.
На переднем плане рожа с воздуховодом. Трясет его за плечи.
Листва исчезла. Вместо нее - убогое убранство единственной комнатенки в глинобитной хижине. Стены плавно переходят в низкий потолок и покрыты серой лоснящейся штукатуркой. Все трещины тщательно замазаны
Узкое оконце затянуто пленкой.
Пахнет потом и прелыми носками. Запах проникает под неплотно надетую маску.
Он сидит на нарах, из локтевой вены торчит катетер. "Бабочка".
На штативе, сделанном из вешалки, болтается пластиковый мешок с раствором.
Взгляд вниз.
В углу комнатки баллон, крашеный кое-как синей краской. Рядом на полу булькает банка Боброва. Из аппарата гибкая трубка идет к прозрачной маске на его лице.
Большой пузырь медленно оторвался от кончика иглы, пронизывающей пробку, и поплыл к поверхности воды. Булькт.
Клапан редуктора сбросил излишек давления.
Масскти.
Порция увлажненного кислорода обожгла слизистую...
- Слышишь меня? Отвечай, ну!
Безымянный слабо промычал. Бородатый бесцеремонно сорвал с него маску, и та обижено засипела:
Массссс!
- Д`вай уже, блин, оклемывайся скорее. - В ноздри Безымянному ткнулся мундштук воздуховода, царапнув больно слизистую. Зажим мягко стиснул носовую перегородку. Безымянный поморщился.
Бородатый быстро пристегнул к его бедру баллон со смесью, затянул шнурки на ботинках. - Пошли давай, лежебока, а то на том свете долеживать будем.
Катетер из вены небрежно вынут и брошен рядом. Безымянный инстинктивно согнул руку в локте. Бородатый подставил плечо и заставил ослабевшее тело вначале подняться, а потом и сделать несколько шагов. Оказалось, что он на голову ниже. Ничего еще не соображающего, его уже волокли-вели к выходу. Он успел сообразить, что из одежды на нем остались только штаны и пропитанная засохшим потом майка. Куда-то делся пояс со всеми вещами. Наручные часы остановились на трех тридцати. Ноги, еще плохо его слушающиеся, слабо переступали, почти волочились, по песчаному (или, может, просто жутко грязному) полу, оставляя на нем борозды.
Мужичок, тащивший его, был довольно силен. Или это просто ОН так ослабел? Взглянуть бы на себя  со стороны.
Мимо протискивались вонючие, несмотря даже на мудштук, люди с оружием. Впрочем от самого Безымянного пахло, кажется, совсем не лучше. Бородатый мимоходом выслушивал их, отдавал распоряжения по-русски, вкрапливая словечки на испанском.
- Этого гаденыша из "ка-ка" (из чего?) - р`сстрелять. Перфекте. Ага, тока ботинки с него сымите. Х`рошие ботинки, офицерские. Воду закачаете у восточной скважины. Си, да. Оружие трофейное раздать нашим, все лишнее - на телегу и цепляйте к моей броне. Все, выметаемся отсюда к едрене фене, мучачос...
По узкой, изрытой траншеями улочке валко пробирался к выезду из поселка пузатый бронетранспортер. Ревел надрывно дизель. Бегали женщины. Толпились чумазые и оборванные дети.
Завидев Бородатого с Безымянным на плече, дети окружили и стали наперебой что-то вопить. Что именно вопят, Безымянный не понимал, язык был - кажется - из западнославянских. Бородач остановился и нырнул свободной рукой в висящий на одной лямке заплечный мешок ("рюкзак", вспомнилось Безымянному).
Достал что-то белое и рыхлое, видимо хлеб, - передал самому старшему. Тот принялся делить на всех. Подзывает одного - дает кусок. Подзывает следующего. Бородач двинулся дальше, не дав досмотреть сцены. Безымянный разжал зубы и попытался говорить.
Для начала беседы он избрал вопрос, давно его беспокоивший.
 - К-кто? - бородатый даже остановился от неожиданности. Броневичок был почти уже напротив них.
- Чего?!
- Зо-о-овут ка-ак, ...о-оворю?
- Сергей меня звать! Но ты лучше зови Верг! Ты сейчас, того, спрашивай поменьше, братишка, а ногами, наоборот, п`больше давай работай!
- Меня... не по-омню! - Безымянный усиленно помогал себе изъясняться свободной рукой, слабо тыча во впалую грудь.
- Чего?!
- Не помню... ка-ак зовут!
- Чего? Тебе память отшибло, браток? Кир тебя звать! - Теперь ему приходилось надрываться, перекрикивая шум двигателя. - Кир Доунте! Все, пошли давай, в себя приходить позже будешь, а то ща как "карлики" набегут по нашу душу, мало не покажется! Уходим мы!
- ...Ка-акие ...ще карлики?!
- Каратели! Нас, пока мы тебя ждали, чуть не отоварили тут по полной! Стой, ты, браток, вообще в обстановке не ориентируешься? Ладно, пошли давай! Щас нам выбираться надо отсюда скорее! Веришь, нет?
И они двинулись к притормозившему напротив них уродливо-футурного вида транспортному средству, которое уже оседлали человек пять одетых в лохмотья и до зубов вооруженных. Завидев Бородача с ношей, они дружно стали эти самые зубы скалить. Сергей помог бывшему Безымянному вползти на броню, после резво вскарабкался сам. Застучал кулаком по люку: - Поехали, братцы, поехали!
И броневичок рванул с места, выпустив из под колес целый фонтан пыли. Пыль окатила с ног до головы случившихся рядом женщин и детишек, от чего последние пришли в неописуемый восторг.
За ворот неожиданно обретшего имя Кира, не дав тому свалиться под колеса, ухватилось сразу несколько рук. Послышался мат. Бородатый обернулся и непонятно чему оскалился. Проорал сквозь шум дизеля:
- Держись за поручни, твою мать! - и после паузы. - Добро пожаловать в Новый Свет!


Вино из одуванчиков


Море было как паутина.
Небо было неясное.
Настроения у экипажа не было.
Только у одного матроса настроение было. Оно было приподнятое. Несколько минут назад матроса приподняли над палубой и повесили на рее. Поэтому матрос висел в приподнятом настроении.
Корабль - шел.
Паруса были. Они были как белый виноград, как белые кандалы или как цифра "8".
Солнце было маленькое, как звезда.
На палубу вышел капитан Грам. Капитан был в мундире из меди, в красном кулаке он держал кортик. Он держал кортик за острие, а кортик раскачивался, как маятник, и вспыхивал на солнце.
Кто-то играл на гитаре заунывную мелодию. Это была и не песня, а так, мелодия.
- Все хорошо, что хорошо кончается, - сказал капитан Грам, рассматривая повешенного.

Виктор  Соснора "Летучий Голландец"


Меня расстреляли.
Я даже не успел приготовиться к смерти. Произошло все вдруг и безо всякой помпы. Ни тебе следствия, ни суда, ни последнего желания. Просто распахнулись ворота и фигура в драном маскхалате веером высыпала в темноту очередь. Зацепило, кажется, тремя пулями.
Дикая резь в ребрах и жжение в шее. По ноге и груди течет теплое. Сквозь туман в глазах вижу потную рожу своего убийцы. Чувствую как с меня сдирают ботинки. Сдерживаю дыхание. Прикинулся трупом.
Видимо неплохо сыграл, - уходя, этот придурок даже оставил ворота открытыми. Идиоты, и пристрелить-то толком не могут. Не добил, слава Создателю, только воздуховод выдернул. Впрочем я был и так весь в крови своей и Демарти, а этот, видать, сильно уж торопился. Решил, гад, что я точно не жилец. Считай второй раз за сутки мне несказанно везет. Хотя как сказать.
Подобрал заляпанный кровью мундштук, сунул обратно в ноздри. Шипя от боли, повернулся на задетый бок, снял бушлат, улегся на него, разорвал пуговицы форменной рубашки и расстегнул "липучку" на мягком ламинарном бронежилете.
Орденская, твою мать, выделка. Досталась от деда-покойничка. Почти в упор держит пулю сорок третьего калибра. Ребра справа теперь, конечно, уже не сосчитаешь, но это пережить еще можно.
Дышу тихо чтобы не проткнуть легкое. Вовремя одумался, затянул жилет потуже, застегнул. Лег на больной бок.
Вторая пуля царапнула по внутренней поверхности бедра.
Отдышался. Из снятой кое-как рубашки соорудил жалкое подобие жгута, наложил на царапину давящую повязку.
Третья ожгла шею. Голову набок повернуть не могу. Крови много, но, хвала Творцу, не фонтаном. Приложил к ране салфетку из лоскута той же рубашки.
Почувствовал как она мгновенно намокла. Прижал сильнее.
Почувствовал как песок под боком постепенно пропитывается теплой кровью.
Моей кровью.
Вспомнилось, как в четыре года изодрал руки о колючую проволоку ...

***

Броневичок исправно пылил по дороге среди песка, пролысин камня и поросших чахлой растительностью холмов. Колонна расхристанных ополченцев вперемешку со способными идти беженцами осталась позади. Позади остался и непонятный поселок с изрытыми вдоль и поперек улицами и валяющимися там и сям трупами подростков в военной форме. Кир Доунте сидел на небрежно брошенной на броню просаленной сумке, держался обеими руками за поручень и подставлял лицо теплому ветерку.
Когда бронетранспортер выезжал из поселка, вслед ему неслись проклятия. Кир хоть и не знал языка, но понял это по лицам стоящих вдоль дороги женщин с детьми. Они просили взять их (детей) с собой, как потом пояснил ему бородатый. Но делать этого было нельзя. Организовать нормальную эвакуацию можно было позже, когда сюда придет колонна гражданского транспорта из Эш-Вааля. Того места, к которому они сейчас и мчались на всех парах, оставив позади бронетранспортер с кислородом, десятка три боевиков и несколько волокущих на себе свой скарб крестьянских семей.
А до этого времени люди очень даже могли и не дожить, поскольку за уничтоженное здесь подразделение имперских карателей (Сергей-Верг называл детей в форме именно так) положена месть. Чья месть, правда, оставалось неясно.
Только не верить дикого вида попутчику причин покамест не было.
Верг этот вообще оказался довольно словоохотливым экземпляром. Правда орать слова, до которых он был охоч, ему приходилось в самое ухо собеседнику. Киру. Тот при разговоре слегка заикался, но это, как ему сказал бородатый, абсолютно нормально после того места, из которого Кир, по его же словам, недавно прибыл. На вопрос, где же это место находится, тот хитро щурился.
Оказалось, что группа "повстанцев" и два бронетранспортера ждали в поселке единственно Кира. Ждали долго, почти месяц. И едва не пропали из-за него в переделке, когда по их душу нагрянул-таки "карательный отряд".
Кир еще довольно плохо соображал, но из обилия сыпавшихся на него военных терминов, наименований неведомых населенных пунктов и полного непонимания ни где он находится, ни кто эти люди, в его слабой голове начинала уже складываться картинка.
Он решил пока всецело положиться на окружающих его людей, особенно на этого, с бородой, тем паче что окружающие покуда не проявляли к нему никакой враждебности и даже, наоборот, кажется, держали за своего.
Вести себя как примерный ребенок, здраво рассудилось ему, будет самым благоразумным уже потому, что, во-первых, он потерял память, а, во-вторых, в месте, где его угораздило оказаться, шла, кажется, настоящая война.

***

...скоро здесь будут наши... пить хочется...  надо дождаться... кх ...нормально все...
Боженька, когда же все это закончится...

***

Песок и камни по обочинам дороги полностью вытеснили лишайники. Попадались уже и стелющиеся деревца-карлики. Кир не без труда узнал в них березу и бук. Временами броневичок пересекал мелкие ручьи и тогда все соскакивали с брони, чтобы смыть накопившуюся на коже пыль и набрать воды. Кир пробовал пить эту воду. Она была кисловато-горькой.
Холмов понемногу становилось больше и петлястая дорога все более затрудняла продвижение на северо-запад. Водитель, затянутую грязной тканью макушку которого было хорошо видно из постоянно открытого люка, почти беспрестанно матерился по-испански,  заглушая порой даже рев дизеля, а сидевшие на броне по очереди сменяли сидевших в десантном отделении броневичка. Спускались "подышать".
В одну из таких смен вниз спустились и Бородач-Верг со своим протеже.

Захлопнулся люк и со свистом стал восстанавливаться нормальный состав воздуха. Утопленная в потолок, горела лампочка (точечный источник света). Тусклая - не почитаешь, но лицо собеседника различить можно. Освещение Кира вполне устраивало - он обнаружил, что от яркого, дневного или искусственного, света у него начинали болеть глаза. Синдром хронической усталости. Старомодное "неврастения".
Воздух в броневичке был затхлый, отдавал горелым порохом, вонючей присадкой к природному газу и еще чем-то неопределяемым, но зато позволял на время снимать ненавистные воздуховоды и маски. Звукоизоляция была на удивление хорошей - рев двигателя низводился до едва слышного урчания. Видимо, хозяин давно оборудовал отсек под свои нужды.
"Наверняка, допрашивал тут не одного пленного", пришла в Кирову голову странная мысль. Стояли две импровизированные лавки, укрытые грязными пледами, всюду громоздились баллоны. В углу было навалено и кое-как закреплено оружие, рюкзаки, цинки с патронами. Все - вещи для Кира новые. Посередине грязнючего пола, привареная намертво, стояла маленькая убогая электроплитка. Как раз разогреть банку консервов.
- Ну что, - сощурился хозяин, протягивая гостю-или-пленнику открытую жестянку, с торчащей наружу ложкой и чем-то похожим на вареный рис с волокнами мяса. - Давай что-ли вводить тебя в курс, а, Кир свет Алонсович? Башню-т не сорвет от всего? В истерику мне тут не кинешься? А? Спрашивай, давай.
- Кэ-э...кто я такой?
Верг коснулся переносицы (сомневается в том, что хочет сказать).
- Ну, имя свое знаешь. Кличку мы тебе еще придумаем. Старший лейтенант медицинской службы колониального флота. Двадцать восемь лет и на родине никого.
- Где я?
- Не на Земле, - тут Верг выдержал театральную паузу. - На Новой Европе, если тебе это что-нибудь говорит. Когда планетку-т открыли одновременно две космические обсерватории, ее назвали Зоя, ну, это... "жизнь" что-ль по гречески. Заметь, сделали исключение, не просто индекс там какой присвоили, как миллиону, - настоящее название. Эт потому, что в ее спектре обнаружили воду, - поднял палец. - Много капельножидкой воды...
Манера говорить у Верга была несколько странноватая. Он то сыпал четкими, словно заранее отрепетированными фразами, то вдруг принимался усаждать речь словечками-паразитами. А еще он временами раздражающе жевал слова, глотая гласные, иногда - и целые слоги. Кир решил, что обдумает эти детали потом, сейчас он был еще слишком слаб чтобы трезво соображать. Хватит и того, что он просто внимательно послушает.
- ...Оказалось, значитц, что планета от своего светила находится на том же точно расстоянии, что и Земля, значит, от Солнца. И светило тутшнее по возрасту как Солнце, ну разве чуток моложе. А еще она по массе и диаметру копия нашей с тобой, значт, родной планеты. И даже спутник у ей есть один, как Луна... Такие дела. Вспоминаешь?
Подождав, пока Кир отреагирует, он продолжил, сноровисто вскрывая вторую банку тушенки.
– Ну, значт, когда на Земле и в ее околосолнечных колониях уже назревал, этсамый, ну... ресурсный кризис (здесь он очень выразительно облизнул нож), наши яйцеголовые (ткнул ножом вверх) решили освоить, понимаешь, планетку. Создать тут искусственную биосферу и все такое. И сотню лет с гаком помирающая, значт, Земля отправляла, значт, сюда, за хрен знает скок светолет, "Ковчеги" с заморожеными людями, пищей, воздухом там, семенами и всяким прочим. По дороге, значт, большая часть "Ковчегов", того... затерялась. А небольшая часть, два десятка, значт, дошла. Так тут и эта, и возникла жизнь.
Он потер руки о штаны.
- Новая, значт, находится от метрополии далеко, поэтому мы тут это... в полной ...эт`й ...изоляции. Ни связи тебе, ни обратного сообщения кораблями. Вообще ни хрена.
- Как да-давно?
Кир, не отрывая глаз от вергова рта, черпнул ложкой от содержимого жестянки.
- Несколько веков. Сейчас тут идет триста восьмидесятый год новой эры, если точно. Вникаешь, мы здесь находимся действительно очень далеко от Земли-т, - он сделал акцент на этих словах. - Тут даже время течет по другому. У нас от прибытия первых "Ковчегов" прошло без малого четыреста лет, а на Земле в это время... - он пожал плечами. - Может семьсот, а может и всю тысчу. Никто ж не проверит, правильно?
- Что сейчас с Зе-землей?
Верг задумчиво поскреб ежик на голове.
- "Ковчеги" на Новую прекратили прибывать лет двести назад. Это может значить все что угодно, но скорее всего это значит, что жизни, разумной по крайней мере, в окрестностях Солнца пришел, того... конец.
Еще одна пауза. Намного длиннее всех прочих. Верг быстро расправился с остатками тушенки, выкинул банку, облизнул пальцы и утер бородищу. Достал жвачку. Пальцы у него были бледные, с неестественно резким папиллярным рисунком и совсем без волос. Протезы.
- Как я зде...здесь оказался?
- А также как и я. Сначала в холодильнке - "Ковчегом", а потом, после разморозки, с орбиты челноком - сюда.
- Они, эти... "ковчеги", ведь ты сказал, они перестали уже пэри...прибывать?
- Правильный вопрос. Престали, да токэт ведь не значит, что всех прибывших сразу же разморозили и бросили на плантации. Кислороду бы всем не хватило. И жратвы. Те, кто отправлял сюда "Ковчеги", были куда-а-а дальновиднее. Они знали, что изоляция неизбежна и что рано или поздно колония, предоставленная сама себе, одичает. Поэтому несколько холодильничков все еще болтаются на стационарной орбите и хранят в себе культурное, тэкскэть, наследие. Двадцать пять тысяч таких вот как ты да я. И по чуть-чуть время от времени оживляют.
Лет нам с тобою сейчас, братишка, будет все тысячу. Каждому. Ощущаешь себя доисторическим чудовищем, нет?
Верг замолк и, жуя, хитро уставился на него. Кир смотрел сквозь стену. Глянул на Верга исподлобья.
- По...почему я этого... не помню?
- А последствия холодильника. Постепенно память к тебе вернется. Не полностью, кнечно, но вернется. Она к тебе начала было уже возврщаться раз - у наших, в Ордене. Если их послушать так они тебя отправили того... более-менее адекватным. А потом караван с тобой пропал. В пустыне. Мы тут решили подождать чуток, на всякий тэксэть случай, а ты возьми и объявись. Без памяти. Может шок. Я вот ни разу не слыхал чтобы кто-т в одиночку Зачин переходил. А ты, значт, шел один, без воды, да еще и календарь, блин, вел.
- Какой календарь? - Кир ничего не понимающим взглядом скользнул по мечу, который вместо ответа достал Верг. Обнажились царапины, оставленные его рукой и он что-то вспомнил.
- Держи, - Верг передал Киру его гремящий инструментами пояс, кошелек с золотом. Отдельно передал меч. - Береги его, он - твой статус Старого, понимать надо. У меня вон такой же, - он показал на свой пояс, из за которого действительно торчала длинная рукоять. - Старых здесь никто не трогает. Мы тут что-то типа табу. Священные к`ровы, - он ухмыльнулся и почесал пятерней бороду. - Только это... не шибко на фетиш-т полагайся, учись пользваться. Тут, знашь, не курорт, варнаков всяких хвтает.
Кир дожевал последний комок недосоленного риса. Отставил банку в сторону.
- С тобою должен был идти караван. Из наших или нанятый. А его-т с тобою, значитц, и не было. Мы тебя нашли на границе пустыни. Полудохлым. Одного. Что случилось-то? Че-нить помнишь?
Кир покачал головой.
- Ладно, эт потом. Разберемся. Живой вот и радуйся. Врачи здесь, значитц, на вес золота. Даже дороже. Подожди, вот пройдет неделька-другая, восстановятся, глядишь, твои навыки. Будешь лечить. Война тут, сам понимаешь. Местных ликарей учить некому, а из холодильника к нам новенькие-т приезжают редко. Вот мы и встречаем тебя как родного.
- Кэ-э...кто вы такие?
 - Я уже представлялся. Такой же вот как ты, пнимаешь, "гость" из прошлого. На планете уже больше десяти лет. В данный момент военконсульт в колонии Новый Арагон. Ну типа как наемник. Эти люди, - тут он ткнул пальцем вверх, в сторону брони, - сепаратисты. Воюют за независмость от Империи. Нам-т с тобой на их проблемы по большому счету пох. Но вот Ордену, вроде, нет. Это теперь политика нынче такая - "селу" оказывать военную помощь, а раньше-т, при старом Президенте, наши больше все с Югом братались. То правым, то левым. Разделяй, короче, и властвуй.  Такие дела.
В данный момент я - твой проводник, переводчик, наставник и крмилец в одном лице. Отец, короче, и командир, - он ухмыльнулся и добавил уже серьезным тоном. - Пока окончательно не освоишься, будешь все время ходить возле меня. Как привязный. Потом поищем тебе дело. Может быть уже очень скоро. Времени на окончательно очухаться у тебя, скорее всего, мало.
При подчиненных называй меня "Серхио", а лучше просто "команданте" - в клане говорят по испански. При русских можно Вергом. Званий у нас никаких нету - партизаны. Так что тебе оно, пожалуй, и попроще будет. Ты по-aнглцки-т лопочешь, нет?
Кир чуть пожал плечами. Верг вздохнул.
- Ну ладно, вспомнишь еще. Тут с языками вообще полная каша, общаться нормально получится только со мной, да еще кое с кем из наших, из "старичков". Здесь даже русские твой русский не шибко поймут. Вавилонское столпотворение.
- Ну вот, значит, время от времени небольшими партиями нас - отмороженное, тэкскэть, культурное наследие - реанимируют и спускают на поверхность.  Тут новички проходят полугодовой курс восстановления в реабилитационном центре Ордена, ну, так теперь Большой Брат(3)называется, а потом направляются каждый в соответствующий клан там иль род... по разнарядке... Да ладно тебе, не тушуйся, через это все наши проходят. Я вон тоже поначалу на стенку лез, а потом ничего, понял что и тут жить можно. На Земле-т сейчас, поди, куда хуже... да и где она теперь, Земля-то.
Верг еще продолжал болтать, а Кир тихо сидел, молча уставясь в стену, и медленно переваривал все свалившееся на него. Ему было душно и гадостно-тоскливо.

(3)Орден, Организация, Большой Брат – различные наименования Мирового Правительства, исторического правопреемника ООН на Старой Земле. На Новой свои функции правительства Организация практически утратила и занимается лишь формальным наблюдением, а главным образом - сохранением унаследованного научно-технического потенциала. Орден – фактически самостоятельное государство, со своими особыми геополитическими интересами.

***

...мамочка дорогая, как же мне больно...   

***

Кир расположился на груде тряпья, уложенного на топчан. Верг перебрался в водительское отделение и, поглядывая на Кира, орал там что-то в гарнитуру. Его голос почти не пробивался через прозрачную переборку. В десантный отсек по двое спускались повстанцы, неспешно ели и, подремав час-полтора сидя, вновь поднимались на броню. Было им лет по восемнадцать - не больше. На Кира внимания они не обращали.
Постепенно им овладела дремота и, сам того не ожидая, он снова оказался на каменистой площадке перед шеренгой серых капюшонов.
Прямоугольник черного пластика все еще был у него в руках. Полуразвернутый. Постепенно он делался все более жестким, сохраняя приданную ему форму. Казалось он обрел собственную жизнь. Он светился мертвенно-зеленым, по нему в несколько колонок, изгибаясь вместе с плоскостью листа, бежали буквы и цифры. Позади этого всего медленно вырастал вращающийся шар с пульсирующей на его поверхности ярко-алой точкой. Единственный гигантский континент довольно глубоко рассекался заливами на большой западный, поменьше - южный и крохотный восточный полуострова-субконтиненты. Указатель мерно вспыхивал почти точно в центре суши. Кир вспомнил давешнее упражнение и попробовал контролировать течение текста. Текст подчинился. Колонки остановились. Одна, озаглавленная "Личная информация", заполнила весь прямоугольник.

Доунте Кир Алонсович. 2159/07/04. Место рождения: г. Антанариву. Холост. Детей нет. Без в/п. Код в генетическом банке (такой-то). Образование: высшее, АКФ-М (г. Бристоль). Доктор медицины, проф. кафедры косм. медицины Омского университета (с 2183/07/05). Статус: колонист дальн. кол. Новая Европа (Zoe, FPC Pisces 19.127d) подполковник медицинской службы колониального флота. Специальность: абдоминально-торакальная (в т. ч. и гипогравит.) хирургия, травматология, нейрохирургия. Доп. спец.: реаниматология и интенсивная терапия, радиология, военная гигиена и эпидемиология...

Взгляд зацепился за рамку вокруг слов "Биографические данные". Рамка послушно растянулась, заполнив экран. Предыдущий текст схлопнулся в буквы "Лич. инфо", которые, крутнувшись, шустро юркнули в угол экрана. Слабо поблескивающая сквозь текст сфера постепенно приобретала краски и рельеф, продолжая неуклонно приближаться...

Закончил в 2179 медицинский факультет Академии Колониального Флота. Стаж работы в качестве врача экспед.(Mr187, Марс, колония им. Александра Буллока) - 1,3 станд. года...

И тут Кир начал вспоминать...

***

Солнце почти зашло. В пыли перед Шастрами вновь разворачивалась тяжелая техника. Легкие транспортники на воздушной подушке вздымали в небо потоки пыли. Завесу над дорогой пронзали лезвия прожекторов, высвечивая углы лачуг, колючую проволоку и лежащие трупы в форме. Сквозь рокот двигателей и щелчки помех надо всем разносился десятикратно усиленный голос полковника Шиноды.
- Жители Шастров! Жители Шастров! Имперское военное командование выбрало ваш поселок в качестве объекта для акции возмездия. Вы предоставили убежище бунтовщикам. Здесь были убиты солдаты имперских вооруженных сил! Ваши дома будут разрушены. Выходите на площадь и ничего не бойтесь!

***

Кира растолкал Верг. Лицо у инструктора по адаптации было невеселое.
- Опоздали мы, браток. Каратели в поселке. Едва наши с беженцами ноги унесли, как они, суки, и нагрянули. Жалко...
Кир кивнул ему и уронил голову на топчан.
 
***

Шинода мерно прохаживался перед рядами темных от загара, одетых во что попало штатских. Штатские жмурились от бьющих в глаза прожекторов и жались друг к другу. Раздавался приглушенный масками плач замурзанных детей. Женщины старались их успокоить, понимая, что разжалобить солдат не стоит и пытаться, их можно только распалить и тогда, войдя в раж, они убьют больше чем положено по закону.
Люди здесь привыкли к войне. Приграничные поселки вроде этого вообще частенько становились объектом спора в военных конфликтах.
Шинода прибыл спустя десять часов после того, как с была потеряна связь с колонной Маруша. Прибыл во главе моторизированной бригады. Шастры были им заняты без боя - повстанцы ушли. На въезде в поселок стояла перевернутая, изувеченная техника. По периметру лежали тела людей. Его людей.
Судя по следам, мальчишка попытался штурмовать поселок в лоб, но напоролся на минное поле, окружавшее поселок. Проходы в нем были проделаны ценой потери большей части бойцов - идиот-капитан даже, видимо, не понял, что происходит, - а оставшихся повстанцы добивали уже  на улицах из стрелкового оружия. Городишко внутри был превращен в настоящую крепость. На изрытых окопами, заваленных баррикадами и затянутых колючкой улицах Шинода не видел разве только противотанковых "ежей". Он оценил также и грамотное расположение огневых точек, аккуратно выложенные из мешков с песком "гнезда". Эти повстанцы не были теми дилетантами, с которыми обычно приходилось иметь дело его ведомству. Эти были обученные.
Интересное наблюдение.
Тело самого горе-капитана нашли в каком-то сарае, прошитое короткой очередью - парень лежал скрючившись в луже засохшей крови. На нем был бурый от крови форменный бушлат. Никто из солдат на бушлат не позарился. На дыхательный аппарат, измазанный в чем-то напоминающем выбитые мозги, - тоже. Судя по изувеченному лицу Маруша, его перед казнью как следует допросили. Представитель военной прокуратуры - хлыщ еще тот - наскоро описал труп и брезгливо снял "смертник" из дорогого сплава для освидетельствования и передачи родственникам.
Шинода сплюнул под ноги. Он никогда не любил этих самоуверенных и бездарных выскочек из аристократических семейств. Сам-то он происходил, как теперь говорят, "из простых" и на верхушку лестницы военно-полицейской номенклатуры пробился исключительно собственной энергией и жесткостью при исполнении приказов.
К щенку, останься он жить, мог бы быть предъявлен нехилый счет. А теперь за погибших людей и проваленную операцию перед департаментом предстоит отвечать ему. Он, непосредственный начальник бездарного капитана, будет краснеть из-за чужих амбиций! Этому идиоту, недоучке Марушу, пришлось доверить две роты, тогда как всем было ясно что для него и взвода много! Как же, Враг его побери, внучатый племянник генерала Кобу!
Шиноде никогда особенно не нравилась его работа, а теперь он ее порой просто ненавидел. Не дело военных такие операции. Вот с тем, кто организовал тут бойню его людей он, Шинода, лично, повоевал бы с удовольствием. Эти же... - Шинода еще раз оглядел ряды хилых от вечного недоедания селян - внушали ему жалость. Он снова сплюнул, отдал распоряжение и, не оборачиваясь, пошел прочь.
Когда он уже почти сел в машину, начали раздаваться одиночные выстрелы. Солдаты срывали с гражданских дыхательные аппараты и расстреливали слабеющих от удушья. Вопящих женщин, стариков, робко цеплявшихся за руки убийц.
Росла горка дыхательных аппаратов, корчились на песке погибающие.
Тьфу, от этой работы непривычные люди сходят с ума. А привыкнуть к ней по большому счету нельзя.
Солдаты, вооруженные прозрачными пуленепробиваемыми щитами, образовали три кольца сдерживания. Одно окружало отнятые дыхательные аппараты, другое изолировало умирающих от пытающихся им помочь родственников, третье живым загоном отделило предназначенных для казни поселенцев.
У кого-то из стоящих вне оцепления гражданских (да полноте, гражданских ли?) оказался автомат. Он открыл огонь по солдатам и попытался прорвать кольцо чтобы вытащить из "загона" свою не то жену, не то сестру. "Муравьи" отреагировали - смельчак упал разорванный несколькими очередями, а рядом с ним в толпе легло еще несколько случайных людей.
Орущих селян оттеснили, автомат с раздробленным прикладом подобрал какой-то офицер (Шинода из-за растояния не разглядел его лица), а трупы, или, вернее, то что от них осталось, швырнули в общую кучу.
Несколько рядовых безумец успел-таки легко ранить. Их тут же заменили другие, а в вагончике передвижного лазарета стало меньше свободных мест. Солдаты после такого демарша остервенели и если бы не присутствие полковника, известного своей строгостью в вопросах дисциплины, поселок, наверное, был бы ими вырезан начисто.
Треть жителей, согласно инструкции для этих случаев, была уничтожена, треть лачуг - разрушена. Частично - взрывчаткой, частично - корпусами и траками бронетранспортеров. Ровнять их с землей не было необходимости, достаточно просто нарушить герметичность, - в них и так никто уже не станет жить. Легче построить новое жилье чем восстанавливать поврежденное.
Сам Шинода происходил из такой же мазанки, только на Юге...
По неписаному закону сохранили в целости ферму, оранжерею и колодцы. Затем собрали снятые с убитых аппараты и раздали их живым. Люди подходили и забирали принадлежавшие родственникам маски и баллоны из рук солдат. На лицах их в тот момент было написано многое.
Какой-то сержант не выдержал прожигающего взгляда старика, потерявшего дочь,  и, дико заорав, ударил его прикладом. Затем без паузы стал добивать его, упавшего на землю, штыком. Шинода велел арестовать этого солдата. Если бы не угроза трибунала - он бы его пристрелил. Атмосфера напряжения уже начинала действовать и на него...
Военные собрали погибшую роту Маруша и погрузили тела в специально ехавшие с колонной грузовики-катафалки с траурной белой полосой. Облажавшийся капитан был оставлен где лежал - не выполнивший приказ и попавший в плен живым офицер теряет право быть похороненным как буси.
Его тело местные вместе с телами своих земляков измельчат и со всякими церемониями погрузят в биореакторы. Мертвых здесь не хоронят - трупы в бедной кислородом и пронизываемой жестким излучением атмосфере толком не разлагаются - мумифицируются. Жителям же живущего натуральным хозяйством поселка нужен кислород, зерно, овощи, корм для свиней и карликовых коз, которые в изобилии дает только оранжерея. А для ее бесперебойной работы необходима почва. Жирная, плодородная, влажная почва. Из тела Маруша, наверное, выйдет первосортный компост. А может быть его просто и без церемоний скормят свиньям на ферме. Вот свиньи обрадуются...

Спустя четыре с половиной часа после прибытия едва ли не в полном составе карательного корпуса сухопутных войск поселок осиротел. Сколько времени понадобится оставшимся для восстановления былой численности? Вернутся ли беженцы, ушедшие из поселка незадолго перед появлением карателей? Или они попросту бросят Шастры, последовав примеру жителей многих других деревень и поселков в приграничной зоне, и переберутся в ближайший город южнее или западнее пустыни? Налоги в имперскую казну с этого местечка, в любом случае поступать ближайшие несколько лет уже не будут, а ненависть, которую вызывают у населения подобного рода акции лишь добавляет повстанцам сторонников. О чем только думает Президент-Император?
Шинода горестно вздохнул, вспоминая о лучших днях, которые видала Империя, тгда еще молодая, динамично развивающаяся, возглавляемая деятельным Императором, отцом нынешнего. Что стало с людьми за это время? Потеряли они разум или просто забыли лица своих предков?
Монарх в военном мундире невозмутимо смотрел на все происходящее с пыльного портрета на звуконепроницаемой переборке. Лицо его было усталым и отрешенным. У Императора неизлечимо болен сын-наследник.
"Воистину этот мир есть лишь мир росы и доживает он свои последние дни", - положил итог грустным размышлениям старый полковник, потер ноющие колени, и в последний раз взглянул сквозь толстое стекло на отдаляющиеся лачуги.

***
Перед Киром, сидящим на пятках в кругу серых, были разложены листы светящегося изнутри черного пластика.
Два капюшона обрели лицо.
Одно было Вергом, другое принадлежало женщине средних лет. Оно показалось Киру знакомым.
Лица были спокойными и словно даже спящими.
В листах, аккуратно разложенных рядами, отражались книги.
Учебник военно-полевой хирургии, справочник лекарственных средств. Анатомический атлас...
Над головой Кира, на фоне бурлящих облаков, парил гигантский, немного сплюснутый к полюсам глобус, слабо подсвеченный изнутри. Глобус этот не был правильным сфероидом. Словно гигантская картофелина с тонкой пленкой атмосферы, или кусок глины, побитый в руках Демиургом и грубо приближенный им к шару, прежде чем оставить его в покое и дать завестись здесь жизни, он висел ни на что не опираясь и горделиво поворачивался. Неровности глобуса были как отпечатки пальцев Бога...
 Над Океаном и Континентом распластались матовые спирали циклонов. Стоило Киру сфокусировать зрение на какой-либо точке поверхности, глобус с немыслимой для такой громадины скоростью поворачивался к Киру этой самой точкой , а рядом немедля, как мишень-солдатик в тире, вставала торчком подсказка. Так Кир, к примеру, узнал, что Океан, занимающий три пятых поверхности планеты, называется Всеевропейским.
В центре континента, очень похожего на свернувшийся калачиком большеголовый эмбрион, неподалеку от городка Эш-Вааль, по прежнему мерно тух и вспыхивал красный огонек...

***
Больно.
Я разлепил склеившиеся веки.
Сквозь туман в глазах увидел над собою полог из листвы.
Вдохнул полной грудью свежий зеленый воздух. Закашлялся.
Было мне хреново.
А хреново мне было потому что, во-первых, сильно болела голова, перед глазами от слабости летали черные точки. И, во-вторых, ужасно хотелось пить. Во рту обнаружилась вторая Зачин, конечно куда менее обширная чем первая, зато такая же сухая.
Кажется, потерял много крови.
Тело ниже туго перебинтованной шеи не ощущалось вообще. Может оно и к лучшему.
Впрочем все это мелочи. На данный момент главной хорошей новостью было то, что, очнулся я не в мире теней. Я был, хвала Создателю, все еще жив...

***

Солдаты из сергеевой личной охраны спорхнули вниз первыми. Кир осторожно сполз с брони следом.
Под ногами была земля. Не песок, не камень, а настоящая почва, сквозь которую пробивалась настоящая изумрудная травка.
Он попрыгал, все еще не в силах поверить в это.
- Что, не верится? - словно угадал его мысли Верг, чья голова в замшелом подшлемнике торчала из десантного люка. - Эту земельку тут по крохам делают. Десятилетиями. Она на планете основная ценность после кислорода.
Бородач слез с бронетранспортера. Начал разминаться. Местное солнышко уже давно перевалило зенит и целенаправлено шло к закату. Однако хорошо прогретый за день воздух остывать и не думал. Задувал невесомый ветерок. Зефир.
Они ехали сюда, как ему показалось, целую вечность, время от времени заливая в баки топливо из канистр, которыми броневичок был набит изнутри и меняя подвесные баллоны с кислородом. Верг говорил, что едут они самым коротким путем, по дороге много срезая. В пути они несколько раз останавливались на пару часов в каких-то мелких селениях, заправлялись топливом и кислородом, отдавая за это по нескольку захваченных в Шастрах винтовок. Люди в селениях были как один оборваные и дочерна загоревшие. Прицеп, волочившийся по рытвинам и ухабам за броневичком, к концу путешествия изрядно полегчал.
Верг в паузах между сидением на броне проинструктировал Кира насчет пользования мечом и спиростатом. И то и другое оказалось весьма занятными приспособлениями. Меч, например, конструировался так, чтобы идеально резать любую органику и композитные материалы. Скажем, кевлар "меч старых" рвал, "как тузик тряпку", что Верг тут же и продемонстрировал на собственном рукаве. Помимо того, меч (копия средневекового вакидзаси) был снабжен устройством биоиденитификации и "идеально резать" соглашался только в руках Старого, за которым он был закреплен. В чужих руках он мгновенно тупился и превращался в декоративную игрушку. Узор на ножнах и гарде был стилизованной космической картой. Красным крестиком обозначалось Солнце. Когда Кир выпускал свой меч из рук, крестик заметно тускнел.
Спиростат был устроен не менее хитро. Маленькое приспособление крепилось на верхушке кислородного баллона и представляло собой комбинацию редуктора, смесителя, увлажнителя и термостабилизатора дыхательной смеси. Говоря проще, он снижал давление порции кислорода, смешивал ее в нужной пропорции с атмосферным воздухом (постоянно эту нужную порцию соизмеряя с потребностями пользователя), удалял из смеси избыток аммиака, подогревал и обогащал парами воды перед тем как подать в мундштук или маску. Более того - устройство было очень экономичным: на каждый цикл готовилась порция смеси такого объема, чтобы быть полностью потребленной за один вдох. Пара датчиков на маске или мундштуке воздуховода снабжали процессор спиростата информацией об уровне кислорода в крови, о скорости и направлении воздушного потока. Запаса кислорода в одном стандартном (мужской девятого размера) баллоне при средней физической нагрузке хватало примерно на 30 местных часов (4).

(4) Сутки на Новой короче земных примерно на 1/6 и длятся девятнадцать стандартных часов и сорок три минуты, что связано с меньшим периодом обращения планеты вокруг своей оси. Система исчисления времени аналогична земной, сутки здесь также разделены на 24 часа, но один местный час длится соответственно около 47 земных минут.

На второй день путешествия началась равнина и спустя еще несколько часов они въехали в небольшой городок. Здания в городке были в массе своей двух- или трехэтажными, но на широких довольно улицах лежал настоящий асфальт, а по перекресткам моргали двуцветные светофоры, кое-где побитые пулями.
- Эш-Вааль, - пояснил, сладко потягиваясь, Сергей. - Один из самых крупных городов в этой части материка. Почти семьдесят тысяч жителей. По ту сторону пустыни, - он махнул назад, - начинается территория, к`торую контролирует Орден, там города покрупнее будут, но ежели с местными мерками подходить, Эш-Вааль - натуральный мегаполис.
Он отправил куда-то "казачка" с устным донесением, сам же влез на броню и блаженно растянулся, нахлобучив на лицо подшлемник и задрав торчком бороду.
Кир тем временем с интересом изучал внешний вид броневика. На обшивку аккуратно были привинчены зеленые коврики из пластика для удобства вползания на нее и для защиты антикоррозийного покрытия от ботинок. Там, где покрытие было-таки поцарапано, расплывались рыжие пятна ржавчины. Бросались в глаза огромные воздухозаборники, защищенные от пыли фильтрами. Кислорода в атмосфере, по словам Сергея, было что-то около десяти процентов вместо положенных для нормальной работы людских организмов и техники двадцати-двадцати двух, поэтому к внутренней подвеске броневичка кроме топливных баков крепились еще и баллоны со сжиженным кислородом для обогащения топливно-воздушной смеси. Иначе она просто отказывалась сгорать в цилиндрах. Работали двигатели в такой атмосфере, естественно, с грехом пополам, поэтому больших скоростей планета не знала.
Позади на броневичке красовалось намалеванное белым: ХРЕН ДОГОНИШЬ.
- Верг, а откуда у тебя эта пэ-э...прозвище? - тот, к кому Кир обратился, поднял голову и комично поморщился.
- От "Вергилий". Меня так мой инструктор по адаптации называл. Приклеилось. Не знаю почему, - пояснил он и снова задрал свою нелепую бороду к небу. Солнце понемногу наливалось кровью.
 "Доунте и Вергилий, - залезла в голову Киру презабавная мысль, - Вергилий и Доунте"
Он постоял еще немного, попинывая землю, и побрел искать тень.

Подрулил легкий автомобиль без верха, похожий на доисторический лендровер. Из него выскочил отправленный Вергом почти час назад "казачок" и помчался к командирскому броневику. Заснувший Верг дернулся, когда его начали расталкивать и едва не сверзился на землю. Повстанец, размахивая руками, начал ему что-то объяснять. Кир издали с любопытством наблюдал за сценой, сидя под раскидистым красавцем-платаном, одиноко торчавшим посреди площади, на которой они "разбили бивак". Мимо сновали опасливо косящиеся на военную технику бюргеры в цветастых балахонах. Бородач спокойно дослушал подчиненного и, поморщившись, свистнул Киру, сопроводив сигнал энергично-похабным жестом. Кир поднялся с травы с побрел к броневику, куда уже стянулись из разных тенистых уголков остальные телохранители.
- Да шевелись ты, так твою растак, - кипятился на броневичке крепыш Верг. Кир несколько прибавил ходу.
- Значитц вот что, - начал "отец и командир". - Мы остаемся тут. Нам при госпитале выделили жилье. Ребята наши и беж`нцы с Шастров подтянутся сюда в течение пары дней, а мы тут должны будем организовать им нормальный прием. Понятно, профессор? - здесь он довольно по-хамски ткнул Кира пальцем и тот еле удержался чтобы от души не врезать начальничку. Однако ж не стал ронять его авторитет при подчиненных. - Придется, однако, тебе поработать в тут`шнем лазарете.
Память за истекшие двое суток уже начала возвращаться к Киру и он нимало не сомневался, что справится с работой. Вопрос заключался только в том, чем из оборудования и медикаментов здесь располагали, а также каков уровень медицинских знаний у сотрудников "тутошнего лазарета".
- Ну все, аники-воины, по коням, поехали квартэру смотреть, - бодро, будто и не спал еще пару  минут назад, скомандовал Вергилий, кряхтя оторвал от брони свою обширную задницу и выставил ее, нимало не смущаясь, на общее обозрение. Полез в люк.
Кир поймал себя на безотчетном желании помочь ему пинком. 

Город представлял собою скопление множества поселков типа того, в котором пришел в себя Кир (как он там назывался, Шарты или Сарты?), соединенных между собой отрезками шоссе. Пустыри между районами были заполнены ветрозащитными полосами из какого-то очень богато облиственного кустарника. Повсюду вдоль шоссе торчали многометровые ветряки, то и дело попадались обширные "поляны" солнечных батарей. И зелень, зелень, зелень. От обилия ее у Кира уже начинала кружиться голова.
Броневичок пересекал улицы, с названиями на английском, арабском, испанском и суахили. Некоторые надписи были сделаны кириллицей, но русский язык (если это было русским языком) показался ему странным. На некоторых вывесках красовались намалеванные от руки семейные, как объяснил Верг, знаки, - драконы, волки, стилизованные птицы, лошади о двух головах, кошки, единороги. При этом с первого момента своего пребывания на планете Кир не видел еще ни одного дикого ли, домашнего ли животного. Видимо в силу того, что они здесь либо не водились вовсе, либо были большой редкостью, картинки не отличались большой реалистичностью. Шерсть волков была радующего глаз зеленого цвета, у кошек были прекрасно переданые художником человеческие глаза, маховые перья птиц всего более напоминали изящные пальцы, а экспрессивно выгнувший лебединую шею монстр, которого Верг назвал "единорогом", больше походил на жирафа, лишенного пятен, но награжденного вместо этого эффектным витым бараньим рогом на конце морды.
Всюду, несмотря на отмеченный Киром выше недостаток прочей живности, толкались люди. Высокие - вровень с едущим на броне Киром и совсем коротышки в четверть кирова роста. Одетые в робы, в военную форму, в красивые цветные балахоны, бурнусы. Полуголые, с лоснящимися от солнцезащитного геля загорелыми щуплыми торсами; в шортах, поддерживаемых поясом, на котором болтался лишь балон дыхательного аппарата; с узорчатой от татуировок кожей; коротко стриженные, бритые наголо и, наоборот, заросшие диким волосом. В основном люди были не старше тридцати лет. Много подростков, много совсем маленьких детей. Совсем не было стариков, очень редки были люди пожилые. Все сосредоточенно следовали своими маршрутами, словно и не замечая броневика.
По всему им такое зрелище было не в диковинку.
Люди плавным потоком обтекали тихо ползущую машину, словно ручей - случайно попавший в него камень. Людей было много. И люди здесь отличались особой, живописной, пестротой.
Кир, восседая на броне, сделал несколько интересных антропологических наблюдений. В толпе почти не было людей с излишним весом. Толстяк Верг на их фоне казался инопланетянином, что в общем-то так и было. А вот Кир, наоборот, нисколько не выделялся - в толпе едва ли не каждый второй был евроафром. Недетски серьезными были глаза детей, впрочем, некоторая повышенная суровость тут была присуща всем. Люди, находясь вне дома, словно подсознательно считали каждый, сделанный без необходимости глоток кислорода. Не было в уличной толпе живых взглядов и жестов. Все поступки и, видимо, даже мысли рациональны, состояние духа всегда одно и то же - ровное. Впечатление от всего этого создавалось жутковатое, Киру казалось что это не живые люди а некие тени. Но как же эти лица и фигуры преображались, попадая в кондиционируемое помещение, особенно общественное. Сколько экспрессии было теперь в их жестикуляции, сколько эмоций! Дети расцветали и начинали шумную возню. Кир проезжал мимо общественных столовых, магазинов, отелей, офисов - всюду бросался в глаза этот контраст между людьми за стеклом и людьми снаружи.
Броневик преодолел несколько отрезков шоссе, некоторое время лавировал на улочках, будто сошедших с фотографий городков двадцатого века, и притормозил напротив весьма приметного старого строения. Здание клиники раскинулось тремя двухэтажными крыльями по краю городской площади. Надо всем этим господствовала шестиэтажная башня. Рядом с широкими односторонней прозрачности дверями (изрядно продырявленными и аккуратнейшим образом заклеенными) красовалась статуэтка с узким, похожим на кишку, шипасто-волосатым восточного вида драконом, который зачем-то стянул кольцами инкрустированную цветными камнями вазу из нержавейки. Кончик морды у дракона был отбит, что делало его похожим на сфинкса из учебника истории. Следы недавних боев явно читались и на стенах. Впрочем, на людях, перемещавшихся в направлении клиники, эти следы были еще более явственными.
Над драконом и дверями значились аккуратно намалеванные киноварью буквы латинского девиза:
QUEM MEDICAMENTA NON SANANT, NATURA SANAT (5).
Верг соскочил с брони, равнодушно мазнул взглядом по дракону и надписи, шустро влез по расколотым ступенькам и толкнул дверь. Зашипел выходящий воздух. За Вергом в "предбанник" последовали его оборванные воины и Кир, который внешне уже не особо отличался от прочих боевиков. Если, конечно, не считать его а)черноты, б)высокого роста, в)общей нескладности и г)пренелепого меча. 

(5)Если не лечат лекарства, вылечит природа (лат.)

***

Я пялился в прозрачный потолок оранжереи и вдыхал пахнущий зеленью воздух когда появилась она. Старуха.
Выглядела она жутко. Представьте себе маленькую Смерть, одетую в серый свитер широкой вязки, с ввалившимися красными глазками и сложеными на плоской груди маленькими ручками. Она бесшумно появилась из-за грязной занавески и, не говоря ничего, внимательно смотрела на меня. Мне стало страшно.
Божий одуванчик стоял, буравя глазами меня - совершенно беспомощного, спеленутого по рукам и ногам, потерявшего уйму крови.
Я напряг растрескавшиеся губы и улыбнулся. Совершенно иррациональный поступок.
Старуха вышла.
Когда она вернулась, в руках у нее была пластиковая фляга. А во фляге полоскалась она. Самое святое, что только и есть на свете.
Вода.
Я припал к этому источнику чуть соленой, божественно прохладной влаги, а Старуха ободряюще кивала. После пяти глотков она отняла флягу. Поправила кучу тряпья на которой я лежал, и снова вышла. Когда она вернулась в следующий раз, в руках у нее уже был мешок с голубоватым раствором и система для внутривенных вливаний.
Игла оказалась жутко ржавая и тупая. Я мычал от боли, слабо отпихиваясь, а старуха лопотала что-то успокоительное на своем наречии. После того, как игла прочно угнездилась в вене, изрядно ее растянув и ободрав изнутри (я, казалось мне, стенками вены прочувствовал каждую неровность этой косо срезаной стальной трубки), ее сменил гибкий катетер и стало получше. По телу побежало тепло, разлилось спокойствие и сытость, дыхание выровнялось. Старуха приволокла еще одно одеяло и бережно накрыла им меня. Так я и уснул.

***

Кир рассматривал человека, которого только что представили ему как Кэмитакэ Сироту, ведущего специалиста клиники Рэн. Это был сухонький бритоголовый старичок лет шестидесяти с лишним в круглых очках без оправы и с аккуратной седой эспаньолкой. Одет он был не в халат, как весь остальной персонал, а в сильно заношенную зеленую спортивную куртку и широченные желтые штаны с заплатами на коленях. С лица старичка во время разговора не сходила радушная улыбка. Говорил он короткими фразами, словно стрелял. Верг стоял рядом и эту стрельбу переводил. Тут же торчал и молодой повстанец, тот самый, которого Верг отправлял с донесением: винтовка, жуткого вида боевой нож. Звать Глот.
Расположились они в просторном кабинете Сироты с видом на городскую площадь. Сам старичок выскочил при их появлении из-за стола с голопроектором и принялся усаживать их в глубокие кресла. Кир, еще не вполне восстановившийся после Зачин, присел, а Верг от приглашения отказался. Так же поступил и охранник. Остальные четверо верговых головореза остались внизу, в просторном холле, служившем одновременно и приемным покоем, где толпились в ожидании осмотра и другие повстанцы вперемешку с местными жителями. Между ранеными сновали в белых халатах сотрудники клиники. Старичок еще раз кивнул гостям и затараторил на японском. Верг, с видимым трудом, переводил.
- Добрый вечер, профессор Доунте. Сэр. Рад нашему знакомству. Нам, по-видимому, придется  какое-то время поработать вместе. Эта клиника - одна из самых старых на континенте. Ее начало относится к эпохе, когда не было еще никакой Империи. Клинику основал Пол Кастело, Старый. Почти сто пятьдесят лет назад. Из его учеников самым достойным был признан Стивен Мо. Я являюсь учеником сына Мо, Артура. Я и мои коллеги ведаем делами клиники уже почти двадцать лет. У нас самое совершенное оборудование и самый вышколенный персонал среди клиник территории Ста Холмов. А с тех пор, когда... - он осекся и взглянул на Верга, - с тех пор как город Оай Шен перешел под юрисдикцию Конфедерации, мы, вероятно, являемся самой респектабельной клиникой на территории свободных Земель. Это, конечно, если не считать тех образцовых клиник, которые создает на территории Конфедерации высокочтимая Организация. - здесь он отвесил Вергу с Киром церемонный поклон. Те поклонились в ответ. Охранник жевал жвачку и смотрел в сторону.
Разговор перешел в деловое русло.
- Приходилось ли вам ранее встречаться с огнестрельными ранами?
- Нет.
- Но разве вы не военный врач?
- Да, доктор Сирота, в том числе. Однако во время, когда я обучался, люди не использовали травмирующее оружие. Впрочем я осведомлен о характере лечения огнестрельных ран. Теоретически.
Сирота покивал головой.
- Прискорбно осознавать, что блаженные времена, о которых вы говорите, миновали. Хорошо, а приходилось ли вам работать в атмосфере, бедной кислородом?
- На Марсе я оперировал в условиях, когда содержание кислорода было менее тринадцати процентов.
- Неплохо. Профессор, вы должны понимать, что лечение раны, полученной в ходе боевых действий на Новой Европе, отличается от лечения подобной раны на Земле. Радикальное отличие - микрофлора. У нас здесь преобладают анаэробные агенты и без интенсивной оксигенации раны почти всегда осложняются клостридиальной инфекцией. Газовая гангрена - вот то, с чем нам чаще всего приходится иметь дело. И это при том что протекает она нетипично с точки зрения классической хирургии. Возбудитель сильно изменился за те столетия, что человек живет на этой планете. Вам придется нелегко. Особенно на первых порах.
Антибиотиков мало, их мы изготавливаем сами, и приходится больше полагаться на перекись водорода и барокамеры. С кислородом, впрочем, также бывают перебои. Раны как правило запущены, и в период активных боевых действий оперировать приходится круглосуточно. Вы, конечно, не сразу станете работать в полном объеме, вам еще необходимо время чтобы оправиться. О вашем одиночном переходе через Срединную Пустыню мы все тут уже наслышаны. Это было поистине героическое предприятие.
Под ваше начало перейдет группа интернов-хирургов из трех человек и отделение реанимации. Ведь вы, насколько я понимаю, обладаете еще и некоторыми познаниями в интенсивной терапии?
- Да, это обязательный курс при подготовке космического врача, доктор Сирота.
- Хорошо. Также на вас будет лежать обучение студентов-хирургов и реаниматологов. Полагаю вам будет приятно с ними пообщаться. Они занятные ребята, эти студенты. Очень.
- Я постараюсь принести посильную пользу, доктор Сирота. Хотя мне в прошлом и не приходилось выступать в роли наставника.
- Ничего, господин Доунте, вы, я уверен, справитесь. Преподавать совсем несложно. Наши ученики схватывают на лету. Ваша задача - только показывать что и как делать и отвечать на их вопросы.  Для них, поверьте, большая честь учиться у Старого.
- Я приложу все усилия чтобы оправдать ваши ожидания, доктор Сирота. Мне потребуется некоторое время, чтобы познакомиться с техникой и медикаментами, имеющимися в клинике, а также изучить опыт, накопленный здесь, лечения ран в гипоэробной среде.
Сирота удовлетворенно кивнул.
- Вас разместят в гостевых комнатах клиники. Вас, вашего инструктора по адаптации, и его охрану. Сегодня вы будете отдыхать, а завтра, если не возражаете, начнем включаться в работу.
 Старик чуть стукнул пальцем по невидимому наушнику и что-то проговорил в урбаник-линкер. Вергов боевик сменил позу.
- Сейчас вам покажут ваши комнаты, где вы сможете восстановить силы. А после организуют экскурсию по клинике.
- Спасибо. Для меня большая честь сотрудничать со столь компетентным коллегой, каким, без сомнения, являетесь вы.
Верг запнулся переводя слова "компетентным коллегой". Так же точно, как он запинался ранее на словах "анаэробные агенты", "клостридиальная инфекция" и некоторых других. Зато стал с уважением поглядывать на Кира, которого обилие романизмов в речи почтенного эскулапа нисколько, кажется, не смущало.
- Для меня также честь работать с человеком, который получил образование в одно время с учителями моих учителей, профессор.
Прозвучала последняя фраза довольно двусмысленно.
Обмен вежливостями на этом закончился. В кабинет вошел чрезвычайно серьезный подросток лет пятнадцати в белом халате с гербом клиники и вежливенько встал в стороне.
- Знакомьтесь, это Масахира Хираока. Он - ваш студент-интерн и сегодняшний гид по клинике.
Подросток с достоинством поклонился. Сирота перехватил удивленный взгляд Кира и пояснил.
- Вам нечему удивляться. Ученики у нас начинают курс обучения с семи лет и заканчивают его в семнадцать. Иначе было бы невозможно удовлетворить все растущий спрос на врачей... Этот мир - мир сражающихся и работающих детей, профессор. О да, сражающихся и работающих. Покажи-ка гостям их комнаты, Масахира.










План спасения Дилинджера


И   каркнула   на   сосне   проснувшаяся   ворона   -
протяжно-пр-рротяжно:
 - Кар-р-р-р-р-р!
 - Такая вот поэзия... - промолвил во сне Сивый Мерин.
 - Такие вот сюжеты... - согласился с другом длиннющий Дождевой
Червь.
 -  Зато  наше  кладбище  всех  лучшее и красивее, - зевнул, не
просыпаясь, Сивый Мерин. - Здесь им не свалка, здесь хоронют...

Борис Штерн, Туман в десантном ботинке


Задувал теплый ветерок из пустыни, неся с собою частички лишайника и песок. Солнце скрывалось где-то за низкими облаками. Офицерская школа располагалась в неприглядном сером здании с потрескавшейся облицовкой. Мне она не понравилась сразу: приземистая - в два этажа, окна зарешечены, прямо напротив входа - огромный плац. По периметру - высоченная стена из бетона с колючкой. Колючка, говорят, по током. Нас, три десятка курсантов, выгрузили из транспортников и, в который уже раз за сегодня, пересчитали. Мрачного вида офицер в майорских погонах оглядел наши бритые головы и плохо подогнанные робы; скомандовал построение. Эхо его голоса заметалось по пустому плацу, распугивая песчинки…
Он говорил о том, какой высокой чести мы, отпрыски достойнейших родов Империи, удостоились, поступив в военную школу. Он говорил о том, как нужны Родине грамотные и горячие сердцем защитники ее интересов. Он говорил об офицерской чести и той ответственности, которую налагает на нас факт наличия на шее стигмы. Ответственности за судьбу задания и за жизни подчиненных. Он говорил и еще о многом таком, что волновало кровь и заставляло загипнотизировано внимать каждому звуку этого голоса, каждому движению мускулов под тонкой кожей лица этого человека. Мы слушали и постепенно преисполнялись благоговения перед миссией Родины в погружающемся во тьму мире и перед той ролью, которую в этой общей для всех граждан миссии играет фигура офицера. Мы – элита армии, мы – ее мозг и кости. Мы – фундамент этого общества добра и справедливости, единственной и священной целью которого является привнесение в мир порядка. Мы слушали…

А потом нас загнали в барак, где нас уже дожидались полторы сотни курсантов-второгодков.

"Хотя буси должен прежде всего чтить Путь, не вызывает сомнений, что все мы небрежительны. Поэтому, если в наши дни спросить: "В чем подлинный смысл Пути Самурая?", лишь немногие ответят без промедления. А все потому, что никто заранее не готовит себя к ответу на такие вопросы. Это свидетельствует о том, что люди забывают о Пути. Небрежение опасно". Это Цунэмото. Сказанное им в другом мире остается и справедливым и современным в мире этом.

Моим "шефом" был курсант по фамилии Гросс. Он носил под форменной робой серебряный крестик и уверял всех, что его предку подарил этот крестик сам Папа Римский еще там, на Старой Земле. Крестик был старый и ему верили.