Трельяж

I

 Столько людей тебя любило, и никто не мог спасти. Твоя мать плачет, уткнувшись в мое плечо, чтобы не видеть твоего белого лица. Ты совсем не похож на себя, и где-то в глубине души я надеюсь, что это все-таки не ты. Я пыталась подготовить себя к твоей смерти. Я знала, что мне предстоит долго жить без тебя, день за днем, веря и не веря в бессмертие души, любви и воспоминаний, научиться самой справляться с делами и проблемами. Прости, что я такая неделовая. Конечно, тебе нужен был надежный тыл, умные советы, а не только сочувствие и общее прошлое.
Я знаю, что ты не жил у своей матери. Она даже не пыталась это скрыть, когда я приехала к ней из аэропорта. Вошла в твою комнату, чтобы поставить сумку и переодеться для похорон, и сразу увидела, что ты давным-давно там не появлялся. Этого следовало ожидать, об этом стоило спросить месяц, год, три года назад, а я так и не решилась. Мне было уютно жить в своей идеальной любви, ждать твоих приездов, звонков, писем по интернету, лелеять нежность к тебе, засыпать с мыслью о тебе. Твою раздраженность я оправдывала усталостью и болезнью. Хотелось исключить иную реальность, избежать ее. Легче было жить в незнании, чем в подозрениях и ревности. Мужчина не может быть годами один, и все-таки я надеялась…
А теперь все понятно. Вот эта женщина в черном платке смотрит на меня вызывающе. Русская. Наши женщины в покрывалах. С ней рядом мальчик в черном джинсовом костюме, похожий на нее. Значит, ты воспитывал чужого ребенка, откупаясь от своего сына деньгами, подарками, телефонными советами. С годами ты стал мудрее, научился обращаться с детьми, терпеливо объяснял задачи. Мне казалось, это умение пришло к тебе с возрастом, а оно появилось с опытом, о котором я не знала.
Твои друзья косятся на меня и на нее. Никто не подошел ко мне с соболезнованиями, только к свекрови. Держатся так, словно мы едва знакомы. Как будто  не отдыхали  каждое лето вместе, как будто они не навещали меня в праздники, не посылали открыток. Что-то изменилось с тех пор. Меня сейчас это не задевает, меня не скоро начнут трогать чужие взгляды, потому что передо мной твои все еще открытые прекрасные, умные черные глаза. Невидимый, ты стоишь рядом со мной и тихонько обнимаешь меня, поддерживаешь. Потому что только ты знаешь, каково мне сейчас, стоять уже вдовой, под взглядами этой женщины, уверенной в своей причастности к этому событию.
Я переживу эту ночь в твоей детской комнате. Если свекровь сможет уснуть, я приду в эту комнату и буду искать вещи, которых ты касался или мы касались их оба много-много лет назад. Завтра всех соберут у адвоката, и потом я улечу обратно, к сыну, который еще не знает… И этот груз – молчания и одиночества – я возьму с собой в путь. Долгий путь к тебе, уже без тебя. Непереносимо… Пусть выключат музыку. Пусть все уйдут… Это мой муж.

II
Приехала в последний момент, стоит, кривится, лицо прячет. На гроб даже не взглянет. Конечно, стыдно. Муж болел сколько месяцев, а она по заграницам моталась. Париж, Лондон. Работа, видишь ли. Ты бы судно под лежачего вместо работы. Да уколы, да пролежни. Услышала про завещание, прискакала. Небось, ей неплохо достанется. Чтобы она и дальше по Парижам порхала. Хоть ребята на моей стороне: видели, каково мне приходилось. Я им так и сказала: не подходите к ней, она его в беде, беспомощного, бросила. Рубашек не гладила, носков не стирала, ночами не дожидалась. Ну и что, что жена, если столько лет порознь. Да никто она ему, ошибка молодости. Так он всю жизнь за эту ошибку расплачивался. Такие, как она, не пропадают. Выкручиваются. И всегда за чужой счет. Жаль, что последнее завещание без меня подписывал. Наверно, хорошо о ней позаботился. А за что? Делила она с ним трудности, безденежье, наезды конкурентов? Она даже не знает, в каком напряжении он жил. И как боялся ошибиться. Ее это не сильно интересовало. Всем только до себя. И тактику какую хитрую нашла: всегда говорила, что ей от него ничего не надо, и он тут же начинал восхищаться ее благородством. Деньги собирал, отрывал от семьи. Деньги, они лишними не бывают. В дело их надо вкладывать, чтобы крутились, оборот делали. А он ей тысячи дарил, чтобы жизнь не такой горькой казалась. С чего это у нее трудная жизнь? Вон, тушь потекла. Старается на публику. Ей бы в театре работать. Да она вроде там и работает. В своем Париже.
А его мать на меня и не взглянет, я для нее не существую. Даже по праздникам за общим столом, и то старалась не заметить. Не пара я была ее мальчику. А кто ему пара? Эта, что ли? Вцепилась в эту выдру худую, как будто она ей чем поможет. Теперь ей разве что я помогу или Генка с Вовкой. Да вряд ли. Он всем был нужен, а она не нужна. Охала по телефону, ахала, врачей посылала, а сама так и не приехала. Да и он не хотел. Вот так все на меня и легло.

III

Если эти две истерички подерутся, то испортят мне всю церемонию. Вован так старался, чтобы все вышло по первому разряду. Гроб, море цветов, толпа народу, музыка Баха. Вован – он молодец. Братан. Вот наверняка завтра у адвоката бабы начнут скандалить, что я их так наколол со своим завещанием. Вовка сразу посадит Ирку в самолет, а Светку с пацаном отправит обратно в ее халупу по месту прописки. Вован на Ирку давно глаз положил, тоже жалостливый, пусть теперь за меня покрутится. Мать, конечно, опять в депрессию затянет, но теперь может жить хоть на Канарах. А Светка справится, крепкая. Найдет себе мужика поздоровее. Такие и коня на скаку, и в горящую избу… Да всё путём.