Неприличное слово жизнь. 5. память по алевтине

Забыл, как меня звать. Нет, но как звать меня, это же очень серьезно. Как же это все случилось, когда потеряна такая важная память. Родственники заругают, прадеды вообще молчу, отчислить могут из своих рядов. Мне страшно, муторно и холодно. Память поколений сдуло начисто. Ни росинки не осталось по поводу моего гордого происхождения. Вот помню, как седьмого июня 1905 года шел по белокаменной в раздумье, как потратить целковый. Выпить ли двести граммов ерофеича и закусить семгушкой, кислыми щами, свининкой с гречневой кашей, а потом запить это тремястами ерофеича? Либо двести просто водочки, просто осетринки, не мудрствуя лукаво, суточных щец, свеколки порубленной, говядинки с картохой в глиняном горшочке и запить пятьюстами просто водки, но холодной. Или же пойти на Знаменку и снизу вызвать Любку. И уже дома литровочку самогонной под сальце из родной деревни Добрая или как ее там...
Вот, что помню. Дальше какой-то просто сериал: вроде было, а что было совершенно неясно. Короче, память отшибло. В такие минуты особенно остро вспоминаешь врачей, докторов наших человеческих и не очень душ. Так и я: набрал номер заветного телефона и сказал: Алевтина, верни память. Она мне: Раздевайся, но сначала приезжай.
О, этот путь до Алевтины, эта дорога! Страшные, тревожные люди попадались мне. Вот человек лет пятидесяти пяти пытался проехаться по Ленинградскому шоссе на мопеде 77-го года изготовления. Сердце обливалось, пока смотрел на мучения человека. И так он, и сяк. И все попадает под колеса трейлера, грузовика, в лучшем случае, Газели. Другой бы поостерегся, такси взял да и поехал куда глаза глядят. А этот уперся, штрафы гаишникам раздает, с новыми русскими бьется до синих соплей, дальнобойщикам шины прокалывает. И такие картинки на каждом повороте. Как доехал до Али, ума не приложу.
А она встретила меня хорошо, как настоящий душевный врач. Только что, говорит, ты еще одет? Давай, раздевайся, будем тебе делать сеанс.
Нет, женщина она хорошая, как оказалось. Я как мог ей стал втолковывать, что я забыл имя свое. Она вроде бы не слушает, сама все ж говорит: Да ты руки разомкни, ноги не крести, рот раскрой, сглотни. А сама при этом пальцами водит вокруг чакр. Но особенно на одну чакру напирает: и так ее разомнет, и эдак потеребит. И прихлопнет ладошками, и цыкнет зубом и охнет всем своим существом.
Я ей опять втолковываю: не помню, как меня зовут, помоги. А она совершенно резонно: Так ты спроси у кого-нибудь. Ну, правильно. Я и спрашиваю прямо у нее: как меня зовут, Алевтина. Она - а ты что же, меня как звать помнишь, а себя нет? Ну, факт, отвечаю. Чудно, чудно - и снова за чакру взялась многострадальную. Так как, продолжаю, меня-то зовут. Или, Алевтина, ты сама не помнишь. Нет, говорит, как тебя зовут я помню, забыла, как себя величать, а также запамятовала имя матери и младшего сына. Ну, не сдаюсь, как меня зовут? Это, говорит, врачебная тайна. А тебя? А этого я не знаю. Я предлагаю: будем меняться. Я тебе твое имя, ты мне мое. Согласна? Посмотрим, отвечает. В каком смысле, посмотрим? В смысле, говорит, поглядим.
Ладно, я клятву их вонючую не давал, мне терять нечего. Тебя Алевтина, говорю, зовут Алевтиной. А тебя, отвечает? Меня не знаю. И я не знаю, как меня, говорит Алевтина. Да тебя-то, еб твою мать, зовут Алевтиной, втолковываю. А мать, а сына, в свою очередь спрашивает Алевтина. Про мать и сына не знаю, ты мне расскажи, как мое имя. Мне скоро зарплату получать, мне в кассе надо как-нибудь назваться. Так ты назовись Алевтиной, советует врачиха. Да иди ты в жопу со своей Алевтиной, я прям вскипятился весь, побурел, что редко со мной бывает. Ну что ж, говорит Алевтина (а сама все на чакру косится), чем смогла помогла. Денег мы не берем. Кто это мы, недоумеваю. Мы, Алевтины. Ах ты засранка, ты свое имя узнала, а мое - хрен собачий! Ты же доктор, ты должна людям помогать, особенно душевным. Нет, я не доктор, и смеется. А кто же? Доктором я была в прошлой жизни, а сегодня я пантера багира, которой скучно в джунглях этого холодного северного города...
Уж и не помню, как выбрался. Весь в поту догнал троллейбус, забился на заднюю площадку еду, чуть не плачу. И тут вдруг из-за спины: Витек, да ты чего в этой дыре делаешь? Оглядываюсь - незнакомый мужик. Я ноги в руки и спрыгнул на ходу, из окна. Живым остался. Страшное дело, но за неимением лучшего называюсь теперь Витьком. Настоящего имени так и не вспомнил.
Боюсь я теперь врачей, да и с чакрой Алевтина что-то накрутила, напутала. Не работает совершенно. Зла, конечно, не держу. В настоящий момент ем кашу гречневую с молоком, запиваю кофе, заедаю колбасой с сыром без хлеба. Жду новостей телевизионных: может оттуда скажут, как звать меня, куда мне теперь идти бедолаге, кому нести печаль свою.