Атаман пряники любил

 Георгий Григорьевич, по-уличному дед Жора, уже лет пять страдал хроническим панкреатитом. Много раз проходил обследование в диагностическом центре, но всякий раз оказывалось, что поджелудочная железа в норме и нужно было только соблюдать диету. Но однажды (это было в августе) у него пропал аппетит совсем. Начисто. День голодал, другой, потом неделю. По опыту знал, что питаться нельзя, если нет аппетита, иначе обострения болячки не избежать. Тем не менее, не ослабел, наоборот чувствовал необыкновенную легкость в теле. Спокойно мог подняться на четвертый этаж, причем без отдышки. Бегал рысцой с собакой трижды в день по два километра. Но когда миновала вторая неделя голодания, родственники уговорили его лечь в районную больницу. Там выяснилось, наконец, что у него холецистит, а панкреатит – это вторичное явление.
 В палате, куда его поместили, лежали два мужика, с которыми деду в разное время уже приходилось лечиться в этом отделении. Такое бывает с хроническими больными. Четвертым обитателем палаты был молодой парень, Сергей, известный у себя, в Маргаритовке, как завидный жених и профессиональный фермер. Высокий, худощавый блондин, он никогда не валялся на койке, несмотря на серьезное заболевание печени, а был в постоянном движении. То в аптеку побежит за лекарствами для земляков, то сводит «тяжелого» больного в туалет, если тот в дневное время стеснялся пользоваться «уткой». А санитарки нарадоваться на него не могли, так как он помогал им таскать кровати для покраски из палат в солярий. И все время удивлялись, что такой парень все еще холостой. И в каком только месте у Маргаритовских девчат глаза находятся!
 К тому же Сергей был основательно начитан, никогда не говорил на мясном диалекте и очень любил историю. И еще он был атаманом Маргаритовской станицы. Дед Жора, сам любитель истории, часто беседовал с ним о судьбах известных казаков и об истории юга России вообще. И даже спорили иногда. Например, дед считал, что иудаизм татов является наследием хазарского каганата. Сергей же утверждал, что кочевая группа евреев проникла на Кавказ и там ассимилировалась с горцами, оставив им свою веру.
 Ужин в больнице был довольно рано, так что ближе к отбою больные со здоровыми желудками, устраивали еще один ужин, из собственных запасов. Сергей с земляком из соседней палаты всегда ходил в ближайший от поликлиники магазин и покупал килограмм пряников, чтобы устроить вечернее чаепитие. Дед Жора, наоборот, на ночь никогда не ел, ограничиваясь стаканом крепкого чая. Постепенно возвращался аппетит, а вместе с ним и тяга к курению. Дед стал посещать солярий, который выздоравливающие облюбовали под курилку. Как человек непьющий, он мог только тут встретить трезвых собеседников в таком количестве. Здесь же санитарки красили кровати. И сюда же прилетал ручной голубь по прозвищу «Шулюм», который не только клевал семечки из ладоней но, и казалось, понимал человеческую речь.
 Райское место! Морской ветерок ласкает тело, все житейские проблемы были где-то далеко, а белокрылая птица садилась на плечо, чтобы взять корм из губ человека.
 Когда курс лечения закончился, дед Жора выписался из больницы, с тоской понимая, что потерянные пятнадцать килограммов он наберет. Такая уж его пенсионерская судьба.
Позже он узнал, что Сергей устроил пышное поздравление его дочери, Татьяне Георгиевне, с днем рождения. Когда дочь, которая работала медсестрой в терапевтическом отделении, вошла в палату, где раньше лежал дед Жора, Сергей вручил ей громадный букет гладиолусов, а остальные мужики при этом аплодировали стоя.
 А в феврале следующего года дед Жора снова заболел, да так, что была конкретная возможность «склеить ласты».
 Утром (это было в пятницу) он с дочерью проводил жену, которая на недельку поехала навестить мать, а потом дочь уехала к себе. Дочери пообещал, что во вторник приедет в гости. Просто так, с внучкой пообщаться.
 А вечером резко поднялась температура, которую дед Жора никак не мог сбить домашними средствами. Правда, жидкий анальгин поначалу немного помогал, но ранним утром в воскресенье, он закончился и дед, натянув шерстяной свитер на теплое трико, лежал, практически не вставая. На улице мороз с ветром, местная больница с аптекой довольно далеко, ближайший телефон тоже не близко, а к соседям обратиться боязно, так как у них маленькие дети, а награждать детвору непонятной болезнью дед Жора не хотел.
 Температура держалась строго выше сорока, и последующие два дня дед лежал в какой-то полудреме, не вставая даже для того, чтобы прогреть горло отваром чабреца. Во вторник утром он дышать еще мог понемногу, но глотать, уже нет. После обеда приехала дочь и, взглянув на отца, побежала вызывать «скорую», которая и приехала минут через десять. Потом Таня рассказывала, что сразу почувствовала беду:
- Раз пообещал и не приехал, значит, что-то случилось.
 Врач, определив лакунарную ангину, велел собираться и грузиться в машину, чтобы срочно ехать в инфекционное отделение районной больницы.
 В шестиместной палате лежал один только мальчишка лет шести да бабушка его, на правах сиделки. Деда Жору уложили у окна, и он снова привычно погрузился в дремоту еще на двое суток. Иногда он просыпался, почувствовав укол, и тогда видел встревоженные глаза медсестры и серьезные глаза врача, смотрящие из-под очков.
Вышел он из этого состояния при весьма странных, и даже где-то страшных обстоятельствах. Ночью, около полуночи его разбудил женский крик, ужасный полный горя и смертельной тоски. Какой-то инстинкт бросил деда на пол, заставил, качаясь от слабости, бежать к двери. Кричала молодая турчанка-месхетинка, у которой по дороге из дальнего села умер ребенок. У входа на лестницу стояли муж ее и брат, бессильно опустив руки, и фигуры их напоминали фигуры грузчиков, у которых на горбу лежали тяжелые мешки. Турчанке укололи успокоительный укол и медсестры, как могли, утешали ее. И тут за спиной деда Жоры раздался вопль еще более страшный. У бабушки-сиделки началась истерика. Из всего, что она пыталась сказать, дед понял только пару слов: «…грудничка….не довезли…». Похоже женщины по детям на одном языке плачут. Бабушку тоже укололи. Внучок тем временем хладнокровно таскал мандарины из сумки, с аппетитом ел их, корки аккуратно складывал на тумбочку. Сон у деда пропал. Он ушел в санузел, благо в инфекционном отделении туалет в каждой палате, и долго курил, пуская дым в форточку.
 Утром пришел Василий, бывший коллега по литейному цеху. Долго беседовали, а, уходя, Васька сунул под подушку четвертинку эксклюзивного напитка, то есть чистый спирт, 80 градусов, настоянный на каштановых свечках.
 Оказалось, что второй этаж отделения работал только наполовину. Во второй половине меняли батареи отопления. Конец февраля, самое время. В нашей жизни такое бывает. Зато можно зайти в любую палату, открыть окно и покурить в свое удовольствие. Была оттепель. Такое явление в Приазовье называется «окно». Это когда температура воздуха поднимается до 14-18 градусов по Цельсию и можно даже сажать картошку. Такая погода радовала. К тому же худощавая старуха в черном балахоне снова ушла, спотыкаясь, в туман, волоча по земле свою ржавую косу. На четвертом этаже основного корпуса, на площадке для приёма воздушных ванн, тоже появились выздоравливающие, одетые легко, почуяв весну. Заметив знакомые лица, дед Жора решил навестить друзей «по болячке». Дождавшись «тихого часа», вышел из здания отделения, сунув чекушку в карман, благополучно миновав пост с дежурной медсестрой. В солярии его узнали. Начались бесконечные воспоминания. Кто-то с лета попадал в «терапию» уже третий раз, кому-то сделали операцию, а из голубя «Шулюма» зимой бомжи сварили шулюм, охотничий суп. Потом вышла дежурная медсестра и строго напомнила, что сейчас «тихий час» и надо разойтись по палатам. Дед тоже пошел в знакомую палату. Там разговоры продолжились. Тут дед Жора, может, не кстати, спросил про атамана Серегу. Собеседники, как по команде замолкли и уставились на него широко открытыми глазами. А потом одинокий голос произнес: «А ты что, не слышал? Умер Сергей. Печень подлечили, но тут образовался рак желудка. Сгорел быстро и сильно страдал от боли». Дед Жора какое-то время молчал, глядя под ноги. Потом собрал чашки с тумбочек, разлил настойку. Себе оставил «пять капель» в бутылочке и хрипло произнес:
- Мы много говорили и слышали хорошего про усопшего при жизни. Но я хочу сказать еще про этого человека. Атаман пряники любил. Такие люди плохими не бывают.
И выпили не чокаясь.