Хромая любовь

С тех пор прошло много лет. Нет уже нашего дома на перекрестке улиц Пушкина и Железнодорожной. Сейчас здесь современный супермаркет, заполненный дорогими товарами в ярких упаковках и экзотическими фруктами, о которых мы, дети шестидесятых, даже и не слышали. Но все равно, проходя мимо, я вспоминаю старый дом, наш двор, людей, рядом с которыми прошло мое детство. И всегда рассказываю об этом своим внукам, как раньше рассказывала дочери.
-Мама, ты уже тысячу раз мне об этом говорила, - раздражалась, бывало, Катька. – Ну, сколько можно об одном и том же? У меня такое чувство, что я сама здесь жила и всех твоих соседей помню.
Ей были не интересны мои воспоминания. Я не обижалась на нее, понимая, что всему свое время. Когда-нибудь, через много лет, сама постаревшая Катя будет также вспоминать о своем родном дворе. Только что она сможет вспомнить? Жизнь в многоэтажных домах с отдельными подъездами, не создает того ощущения единой семьи, которое присутствовало в наших старых, на восемь квартир, двухэтажных домиках. Да, мы жили дружно, одной семьей. Вместе радовались счастью, вместе оплакивали навалившееся горе. И даже мы, совсем маленькие дети, были сопричастны событиям, происходившим в доме. Поэтому до сих пор я их и помню, перебираю в памяти и улетаю туда, далеко-далеко, куда нет возврата. В детство.

-Люська! Люська! Выходи! - к стеклу приплюснут и без того курносый нос мальчишки.
Это Павлуша, мой друг. Я сижу на подоконнике и наблюдаю, как в лужах пузырятся капли дождя. На улице слякотная осень, и выходить из тепло натопленной квартиры совсем не хочется. Но Павлуше скучно. Старшие ребята в школе, и ему не с кем играть. Он зовет меня, такую же дошкольницу - девчонку. Со мной он дружит только по утрам, когда во дворе нет других детей. После обеда Павлуша перестает меня замечать. Ему стыдно перед старшими ребятами дружить с девчонкой. На следующую осень и он пойдет в школу, а я останусь совсем одна. В седьмой квартире, правда, живет Ленка. Но она совсем еще маленькая, и мне с ней дружить не интересно.
-Ну что, опять твой жених пришел? - спрашивает бабушка, выходя в комнату из кухни, где она жарит блины, запах от которых разливается по всей квартире.
Я жду, когда она их дожарит, поэтому  и не выхожу на улицу.
-Бабушка, это не жених. Это Павлуша, - отвечаю я с подоконника.
Я не хочу, чтобы Павлуша был моим женихом. Какой же он жених, если не умеет выговаривать букву «ш»? Женихи такие не бывают.
Хотя, что я  понимаю в женихах? У меня пока другие интересы.
Вчера, когда на улице не было дождя, мы с Павликом играли в парашютистов.
За домом расположены дровяные сарайчики, около которых мы обычно играем. Павлик стащил из дома зонт, большой и черный, и мы прыгали с крыш сарайчиков, как на парашюте. Было очень весело, и я считала, что Павлушка очень хороший друг. До тех пор, пока нас не застала за этим занятием моя бабушка. Она утащила меня домой и наябедничала родителям, вечером вернувшимся с работы, о наших непозволительных поступках. Мама испугалась и начала объяснять мне, что прыгать с крыши сарая очень опасно. Можно сломать ногу и остаться хромой.
Я не хотела становиться хромой и сквозь слезы обещала, что больше никогда-никогда не буду залезать на крышу сарая.

Я знала, что такое быть хромой. Напротив нашей квартиры жил хромой дядя Петя, и я часто видела, как ему трудно подниматься даже на крыльцо дома. Дядя Петя опирался всем телом на свой костыль, переносил здоровую ногу на ступеньку и при этом тяжело вздыхал. Он редко выходил из дома. Но когда появлялся во дворе и садился на скамейке под высоким дубом, начинал петь песни.
-О, ирод, - вздыхала тогда моя бабушка. - Опять нажрался. Вот горе-то Марии.
Мария - жена дяди Пети. Маленькая, сморщенная женщина. Она работает на двух работах, и ее почти никогда нет дома.
Только вечерами и по выходным я часто слышала крики из их квартиры. Дядя Петя бушевал. Он обзывал Марию разными плохими словами, которые для меня не совсем были понятны.
Иногда Мария прибегала к нам, и они с бабушкой запирались на кухне, а дядя Петя колотил костылем в нашу дверь и звал жену домой.
Мне становилось  страшно от его крика и стука. Именно тогда я и понимала, что быть хромым плохо.
Однажды, когда удары дяди Петиного костыля были особенно сильны, я в страхе забежала на кухню и спряталась за плиту. Бабушка и Мария сидели за столом. Мария вытирала платком слезы, а бабушка наливала ей из большого чайника кипяток.
-Ох, Мария, и зачем ты этого паскудника терпишь? – вздыхая, говорила бабушка. - Давно по нему милиция плачет. Сдала и вздохнула бы свободно. Все равно никакой пользы от него нет.
Этот разговор велся уже не первый раз. И бабушка говорила об этом Марии, и другие соседи, которым надоели пьяные выходки хромого дяди Пети. Но Мария только качала головой.
-Ты что, жалеешь его? - не унималась бабушка. - А он тебя жалеет?
Я сидела около плиты на маленькой скамеечке, на которой бабушка «грела свои кости», и женщины меня не замечали.
-Вон до чего довел. Кожа да кости остались, - бабушка жалела Марию, от этого голос ее был нежным, таким, каким обычно мне рассказывала сказки. - А красавицей какой была?
Мария подвинула к себе стакан с чаем:
-Вспомнила, Васильевна. Когда ж это было? Отцвела красота.
-Рано тебе на себе крест ставить. Молодая еще.
Я удивилась: какая же Мария молодая? Выдумщица бабушка. Ей же  тридцать пять. Я помнила недавний день рождения Марии. Бабушка испекла пирог с яблоками и вставила в него свечку. Она тогда сказала, что тридцать пять свечек не поместится. Вот я и запомнила цифру.
-Поздно менять жизнь. Да и не могу я его в милицию сдать хворого. Видно судьба моя такая. Вот попью чайку и пойду. Он только с виду грозный, а так добрый.
-Ну-ну, доведет Петр твой тебя до гроба.
Женщины пили горячий чай, шумно прихлебывая его из стакана, а я гладила забравшуюся на колени кошку Нюську. Нюська была серая и теплая. Нюська не очень жаловала меня с тех пор, как я пыталась прокатить ее на игрушечном грузовике, подаренном мне родителями. Она предпочитала обходить меня стороной. А вот сегодня сама залезла на колени и приятно мурлыкала. Мне было хорошо в своем уголке за плитой.
-Как время-то людей меняет, - продолжала разговор бабушка. - Я же помню, каким Петр обходительным был, как ухаживал за тобой красиво. Цветы дарил. А помнишь, как он тебе на 8 Марта бутылку «Красной Москвы» принес, и мы всем домом душились? Да... Нынешние духи так не пахнут.
-Помню, Васильевна, помню. Доброе всегда помнится дольше, чем злое, - а потом вздохнула и добавила. - Тем более, что не так и много его было, доброго-то. Но он же любил меня.
Бабушка посмотрела на Марию:
-Он, может, и любил. А сама?
-И я любила.
-Зачем обманываешь? Ладно, меня обманывай. А себя-то зачем?
Я насторожилась: оказывается, и взрослые могут обманывать. А то бабушка, да и мама, когда у нее есть время, все меня учат: врать нехорошо, будешь врать - не вырастишь порядочным человеком. Так что, Мария - непорядочный человек? Как-то не укладывалась у меня в голове. Я любила Марию и считала ее порядочным человеком.
А бабушка продолжала:
-Я же все знаю. Чай не слепая была. Не Петра ты любила, не Петра.
-Ну, Васильевна, вспомнила. Прошло все давно. Я и сама-то забыла.
-Ой, ли? - не поверила бабушка. - Не забывается такое.
Женщины помолчали, каждая думая о своем.
-А может и не забыла, - через некоторое время сказала Мария. - Да что толку помнить? Прошлого не вернешь и не изменишь. Видно судьба моя такая.
-Сама ты свою судьбу выбрала. Судьба - она штука интересная. Какую выберешь, с такой и жить будешь.
-Может и так. А может и нет. Кому я нужна была? Хоть Петя не побрезговал.
Вот и Толик Сопливый об этом говорил. Я вспомнила, как летом мы с дворовыми ребятами сидели на скамейке и играли в «Колечко». Меня взяли играть для количества. И хотя никто и не собирался оставлять мне заветное «колечко» - камушек, я с надеждой протягивала свои ладошки, ожидая чуда. Но чуда не происходило.
Скамейка, на которой расположилась наша компания, стояла как раз под окнами хромого дяди Пети, и мы стали свидетелями очередного скандала, учиненного им. Тогда я сказала, повторяя слова бабушки:
-Ох, горемычная, и что она терпит этого ирода?
Все уставились на меня, будто бы я сморозила несусветную глупость. А Толька Сопливый, большой уже мальчик, сказал, тоже, наверное, повторяя  чужие слова:
-А что ей остается делать? Благодарной ему быть должна. Кому, кроме него она, порченная, нужна была?
Я не знала слова «порченная» и очень им заинтересовалась. Но Нинка, сестра маленькой Ленки, обидевшись, что внимание всех переключилось на меня, протянула своим писклявым голосом:
-Да что ей объяснять? Малая она еще. Айда лучше в прятки играть.
И компания ребят убежала к дровяным сараям, оставив меня в раздумье над непонятным словом.
Бабушка тоже не захотела объяснить значение нового для меня слова, а только спросила:
-Где такого нахваталась?
-Толик Сопливый сказал.
Бабушка покачала головой:
-Вот уж эта Катерина. Все ей неймется. В присутствии детей такие гадости говорить. Врет она все. Ни верь никаким сплетням о хороших людях.
Тетка Катерина, мама Толика, славилась на весь двор своей скандальностью. Я не любила тетку Катерину за ее громкий голос и поверила бабушке.
И вот, пожалуйста. Мария сама говорит. Не будет же она врать про саму себя.
-Не побрезговал... А сейчас поминает каждый раз. Раз тогда простил, так нечего сейчас вспоминать, - бабушка даже встала из-за стола. Такая она была сердитая. И вдруг увидела меня, тихо сидевшую за плитой.
-А ты тут чего расселась? Бабские разговоры слушать? Не для твоих ушей они. Марш в комнату.
-Там страшно, - оправдывалась я. - Боюсь. Дядю Петю.
Мария тоже поднялась.
-Ладно. Пойду я. Засиделась у тебя. И ребенка напугали.
Мария ушла, а бабушка еще долго возилась на кухне, что-то недовольно бурча себе под нос.

А потом у дяди Пети случился удар. Так назвала страшную болезнь, напавшую на соседа, бабушка.
Было утро воскресенья. Я очень любила это время. Мама и папа по воскресеньям на работу не ходили. Я старалась проснуться в этот день рано-рано, чтобы успеть, пока они не встали, забраться к ним в постель. Это были самые счастливые моменты. Мы дурачились, смеялись, щекотали друг друга.
В то утро наше веселье было прервано стуком в дверь. Я слышала, как бабушка пошла открывать. А потом, через несколько минут, вбежала в комнату родителей с посеревшим лицом.
-Сергей, - крикнула она папе. – Вставай быстрее. Петру плохо. Беги за скорой.
Пока папа по - быстрому одевался, бабушка все приговаривала:
-Несчастье-то какое. Удар у Петра. Что же будет? Что будет? Господи, господи…
С тех пор криков из квартиры дяди Пети не слышалось. Там поселилась тишина. Мария стала еще меньше ростом и еще больше постарела. Иногда она меня даже и не замечала, проходя черной тенью по двору, не отвечала на мои приветствия. А раньше была такой доброй. Бывало, всегда погладит по головке, и конфетами иногда угощала.
Однажды я увязалась за бабушкой, когда она пошла проведать дядю Петю. Об этом ее просила Мария.
В квартире соседей, всегда раньше чистой и аккуратной, стоял неприятный запах. Пахло лекарствами и чем-то кислым. Дядя Петя лежал на кровати. Я испугалась, увидев его. Он всегда был для меня страшным, а сейчас стал еще страшнее. Как Кощей Бессмертный, подумала я. Щеки провалились, от этого нос вытянулся. Дядя Петя не мог вставать. Да что там вставать, он не мог даже двигаться и разговаривать. Только мычал. И это мычание было ужасным. От страха я не могла отойти от двери и издали наблюдала, как бабушка поила его из стакана. Вода проливалась на подбородок дяди Пети, и бабушка вытирала его платком.
Я старалась не смотреть на дядю Петю и чтобы чем-то отвлечься стала разглядывать комнату, которую, впрочем, знала, как свою собственную. Вдруг я увидела на тумбочке около кровати фотографию. На ней была  красивая девушка в белом платье. Девушка на фотографии весело смеялась, в руках она держала ветку сирени. Фотография была сделана в нашем Парке Отдыха. Я его узнала по каруселям, находящимся за спиной девушки. Я решила, что она только что прокатилась на них. В глазах еще сиял озорной огонек.
-Бабушка, а ты видела фотографию около кровати дяди Пети? - спросила я, когда мы вернулись домой.
-Конечно, я же не слепая.
-Красивая девушка на ней. Я тоже хочу такое белое платье.
Бабушка посмотрела на меня:
-А ты что, не узнала? Там же тетя Мария.
Я не поверила:
-Какая же там Мария? Там молодая девушка.
-А ты думаешь, что Мария всегда такой была? Нет, Мария в молодости была очень красивой. Как принцесса.
-А потом?
-Что потом?
-А потом почему стала некрасивой?
-От жизни тяжелой, наверное.
Я задумалась, наблюдая, как бабушка режет капусту для щей.
Я верила бабушке и не верила. Совсем девушка на фотографии не была похожа на ту Марию, которую я знала.
-Принцесс не бывает, - со всей категоричностью заявила я.
Я знала, что в нашей стране нет никаких принцесс. Они бывают только в сказках.
-Бывает, не бывает. Я же не сказала, что она принцесса. Я только сказала «как».
-И принц у нее был?
-Был.
-Дядя Петя?
-Причем тут дядя Петя? Другой принц.
-А куда он делся?
-Пропал.
-Уплыл за тридевять земель? – я вспомнила сказку, которую недавно мне рассказывала бабушка.
-Уплыл? Наверное, уплыл.
Мне было скучно. Все дети ушли в школу, и гулять идти мне не хотелось. Я попросила:
-Бабушка, расскажи мне сказку про Марию и ее принца.
-Вот надоеда. Некогда мне. Родители с работы придут, а обед не готов.
Но мне очень хотелось сказку, и я не отставала от нее:
-А ты готовь и рассказывай. Рот же твой не работает.
Бабушка была мастерица на сказки. Рассказывала их всегда так интересно. И мне, не умеющей еще читать, они заменяли весь мир. Через них я училась распознавать добро и зло, белое и черное, любовь и ненависть.
-А что там рассказывать? Грустная эта сказка. Не для маленьких девочек.
Я обиделась:
-А я и немаленькая. Через два года в школу пойду.
Бабушка улыбнулась:
-Ну, тогда, да. Совсем ты уже большая. Да вот, не знаю, как начать.
Мне нравилось, когда меня считали большой. И я, сидя на табуретке напротив работающей бабушки и болтая недостающими до пола ногами, решила помочь начать ей сказку:
-В некотором царстве, в некотором государстве…
Бабушка закончила нарезать капусту и сложила ее в большую миску:
-Нет. И ни в каком не царстве, а в нашем дворе жила-была девочка Мария.
Сказка текла медленно, а мне хотелось побыстрее:
-Умница – разумница.
-Правильно. Умница – разумница. Радость и помощница своей матери. А отца у Марии не было. Погиб отец на войне. Вот и жили они с матерью вдвоем. Трудно одним бабам без мужика. А где ты его возьмешь?
Бабушка вздохнула. Она знала, о чем говорит. Я тоже своего дедушку не помнила – тоже  погиб на войне. Но бабушке легче было. У нее был мужик – сын, мой папа.
 -Бывало, забежит ко мне Ивановна, мать Марии, и жалуется на свои беды, а потом, с надеждой говорит: «Ничего, не долго терпеть. Вот подрастет моя Маша и приведет умельца в дом».
Подросла Мария, в красавицу превратилась. Женихов было много. Но ни на кого внимания она не обращала. Хотя многие хотели ее замуж взять. А потом…
Бабушка остановилась, вспоминая прошлое.
-А что потом? – заерзала я на табуретке.
-А потом жених появился. Не наш, не местный. Приезжий. С Марией на заводе работал.  И Мария влюбилась. Как подменили девку. На крыльях от счастья летала. Еще красивее стала. К свадьбе готовиться начали. Я сама ей платье шила.
-Как у принцессы? Белое?
-Белое. Да не суждено его было одеть. Не дождалась Ивановна умельца в дом.
Бабушка и про щи забыла. Как уселась напротив меня, так и сидела, подперев рукой голову, улетев мыслью далеко.
-Почему не дождалась? – мне не понравилось, что бабушка не рассказывает дальше.
-Упорхнул женишок. Погулял, попортил девку, да и смылся. Люди говорили, что жена у него в другом городе была и дочка. Вот такая сказка. Говорила же я тебе, что не детская она.
Сказка мне не понравилась. Да и какая это сказка? Ни принцев, ни колдунов. Совсем даже и не сказка.
Бабушка поставила на плиту кастрюлю, высыпала в нее капусту и стала чистить картошку.
-А дядя Петя откуда взялся? – меня интересовал и этот вопрос.
-А дядя Петя потом появился. Уже после смерти Ивановны.
-Она умерла? – с ужасом спросила я.
-Да. Умерла. Не пережила позора дочери. У нее и так сердце больное было, а после того случая слегла совсем и за несколько месяцев сгорела. Плохо им было. От людей-то правды не скроешь. На Марию пальцем все показывали. Как она такое пережила, не знаю. Женихи все пропали. А потом Петр появился. Долго ее обхаживал, пока не растопил застывшего сердца. Расписались они и живут. Только в платьем белом Марии не пришлось покрасоваться.
Я долго раздумывала над рассказом бабушки, а потом спросила:
-Так значит дядя Петя хороший? Марию пожалел.
Бабушка кивнула:
-Хороший. Был. Пока водка не сгубила. От нее, проклятущей, все беды. Петр видный в молодости был. Красавец. На него все девки заглядывались.
-На хромого? – не поверила я.
-Хромым он потом стал. После аварии на заводе. Вот как охромел, так и стал к рюмке прикладываться. А по пьянке Марию к каждому столбу ревновать. И скандалы пошли. А что ее ревновать? Перегоревшее у нее сердце. Я думаю и за Петра от безысходности  пошла.
Меня насторожило непонятное слово:
-А что такое «безысходности»?
Бабушка посмотрела на меня, а потом прогнала с кухни:
-Марш отсюда! Разболталась я с тобой. Услышат родители, какие я тут с тобой разговоры веду – несдобровать мне старой.
Я погладила бабушку по морщинистой руке и успокоила:
-Я ничего маме с папой не скажу.
И я ничего не рассказала родителям. И во дворе ребятам ничего не рассказала. Хотя очень уж хотелось.
Но бабушкину сказку, которая оказалась совсем даже не сказкой, запомнила на всю жизнь.

Дядю Петю хоронили через несколько лет. Я уже ходила в школу. На похоронах я подошла к Марии, как подходили  все остальные, и сказала:
-Не плачьте, тетя Мария. Я знаю, дядя Петя хороший был. Но вы не плачьте.
Мария прижала меня к себе и прошептала:
-Хороший, Люсенька, хороший. Вот только жизнь у него не получилась. Я, наверное, виновата в этом. Потому и плачу. Как же я без него?