Высота повесть

 

«Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперёд, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?!»

(слова,  высеченные на одной из стен мемориального
комплекса на Мамаевом Кургане)

Равнина, покрытая жухлой, выгоревшей на солнце травой, простиралась до самого подножия высоты.  Высота на этой равнине, с которой открывался обзор на десять-двенадцать километров, занимала в долгие месяцы оборонительных боёв под Сталинградом  господствующее положение.  Она имела важное оперативное значение, для обеих воюющих сторон. На оперативных картах обозначалась, как высота «154,3», а тот, кто владел ею, имел большие преимущества перед противником.
На этой высоте, нафаршированной металлом, несколько лет после окончания Сталинградской битвы не было никакой растительности. Земля и металл, но металла было значительно больше, чем плодородного слоя, и он  глушил все всходы. Только спустя несколько лет появились первые всходы. И самой первой растительностью были цветы, которые распускались в сентябре месяце. Эти цветы, с двумя листочками на тонком стебле и бордово-алыми лепестками  солдаты в дни кровопролитных и жарких боёв за Сталинград, называли цветами смерти. На выгоревшей изрытой и перепаханной воронками от разрывов бомб, мин и снарядов равнине и на склоне высоты, эти цветы напоминали их собственные  кровоточащие раны.
Долго не пробивались всходы растительности на этой высоте, земля оставалась голой, а вешние воды и ливневые дожди постоянно вымывали и оставляли на её  склонах человеческие кости. В канун праздника Победы их тщательно собирали, но проходило какое-то время, и они после обильных дождей, появлялись снова…

* * *
Старший сержант Сибагатуллин и двенадцать его однополчан, обнажив головы, молча стояли на равнине, на том месте, где три десятилетия назад проходил исходный рубеж атаки их шестьсот девяносто пятого стрелкового полка перед штурмом этой высоты. Куда бы, не обращал свой взгляд Сибагатуллин, всюду видел небольшие холмики, а то и просто, придавленные к земле, почти уже и не видимые, бугорки, разбросанные по равнине.
«Копни любой из них и не ошибёшься - лежат там останки павших солдат, сложивших свои головы за четыре дня непрерывных боёв, при штурме этой высоты» - думал он, глядя на эти, заросшие травой, бугорки и холмики.
Сентябрьское утро было ясным, мирно плыли над головой в голубом небе белые облака, а слабый ветер слегка шевелил седые волосы на обнаженных головах ветеранов. А они всё стояли, будто не решаясь снова пройти эти семьсот метров до подножия высоты.
Извилистая тропа от подножия высоты вела по пологому склону к  геодезическому знаку, в виде   пирамиды, установленному на её гребне. Тогда, в сорок втором, не было этого знака, очевидно, немцам не нужен был лишний ориентир. А также и не было кустарников на гребне. Была только голая вершина, изрезанная серыми и рыжими гривами немецких траншей и ходов сообщения, а за ними, с  противоположного склона вели непрерывный огонь из миномётов.
Шли молча. Тяжелая память молчалива. Сейчас совсем не трудно было подниматься вверх по пологому склону,  но каждый шаг и каждый, пройденный метр, настырно напоминал, с каким трудом доставались тогда эти шаги и метры и,  каким тягучим был тогда этот подъём.
Взрывная волна памяти напомнила Сибагатуллину сколько было пролито крови и, как много человеческих жизней осталось на каждом квадратном метре на  перепаханном взрывами, этом тягучем склоне. Всё это вспомнил гвардии старший сержант Тухват Мухамедович Сибагатуллин, пока вместе с двенадцатью однополчанами поднимался к вершине. Высота и её окрестности ожили в его глазах угарной и дымной картиной войны, и он снова переживал те бесконечные часы ожесточенных сражений.
Ожили в памяти лица погибших боевых товарищей, грохот, сплошная стена огненных взрывов, режущий слух  свист осколков, стоны раненых и крики умирающих, зашевелились, напомнили о себе старые раны, начал дышать внутри кровоточащий в душе, осколок прошедшей войны.
Пахло сухой травой, с гребня высоты доносились голоса однополчан, а  Сибагатуллин лежал на прогретой земле, возле геодезического знака, и смотрел вниз на равнину. С высоты хорошо просматривалось то место, где стояло его орудие и то место, где получил он своё первое ранение. Это была последняя огневая позиция, с которой он вёл огонь по этой высоте. Обстреливал, не видимые огневые немецкие позиции, а они вели прицельный огонь по его орудию на открытой огневой позиции.
* * *
Для Тухват Мухамедовича Сибагатуллина оборонительные бои в районе Сталинграда в августе и сентябре  месяце сорок второго были только началом его долгой, невыносимо трудной для солдата, дороги к желанной победе.
А до этого, после призыва в армию, два месяца проходил подготовку в школе младших командиров. Курсы были ускоренными, его зачислили в группу  артиллерийской связи и разведки. Конец марта и апрель прошли в напряженных  занятиях, наступил май месяц. Это было перед самым началом нашего наступления в районе Харькова. И не закончив обучение, школу младших командиров расформировали, и курсантов направили на Юго-Западный фронт.  Там войска готовились к  наступлению с целью разгрома немецкой группировки под Харьковом.
Эшелон с курсантами шел в сторону фронта, они готовились к предстоящим боям и, конечно, не  могли знать, как закончится эта наступательная операция.
Наступление не было подготовлено и обеспечено достаточными резервами, превосходством в технике, а также неудачно был выбран район главного удара, и после некоторых успехов в первый день операции,  дальнейшее наступление было остановлено противником. С большим опозданием войсковые соединения Юго-Западного фронта получили разрешение  на  прекращение наступательных операций.. А немецкие войска, воспользовавшись этим, перешли в контрнаступление  в результате чего, вышли в тылы наших армий.  Разрозненные армии продолжали вести бои и вырываться отдельными группами из окружения, а для немецких войск появилась реальная возможность выхода к Сталинграду.
* * *
Жарким было лето сорок второго года в саратовских  степях. Двести двадцать первая стрелковая дивизия, в которую прибыли курсанты, формировалась в Саратовской области, в городе Аткарске. Курсантам присвоили звания  сержантов, распределили по батареям и целыми днями, уже в должности сержантов, проводили на полигонах.  Продолжали осваивать материальную часть, ведение огня по неподвижным и движущимся целям, отрабатывали взаимодействие орудийного расчёта в бою, устройство огневых позиций и укрытий и многое другое, что необходимо знать артиллеристу в бою.
Июнь и июль стояли сухими и жаркими. В открытой степи негде было укрыться от палящих и знойных лучей летнего солнца, а гимнастёрки после того, как орудийный расчёт заканчивал рыть огневую позицию, были мокрыми от солдатского пота. День тянулся тягуче медленно, и все с нетерпением ожидали, когда раскалённое солнце спрячется за горизонт, наступит вечерняя прохлада. Сибагатуллин после команды отбой вспоминал иногда свой дом в Курганской области, деревню Тузово, отца, который уже давно сражается на фронте. Вспоминал студентов, с которыми учился в Омском машиностроительном техникуме. « Все ли живы они сейчас?» - с беспокойством думал  о них Тухват.
Его зачислили в  шестьсот девяносто пятый стрелковый полк помощником командира взвода  управления и связи и командиром отделения разведки семидесятишести миллиметровой батареи. Командир взвода, лейтенант Виноградов совсем недавно окончил артиллерийское училище, и старался передать свои знания Сибагатуллину и солдатам отделения связи и разведки.
 Батарея в последние дни июля большую часть времени занималась огневой подготовкой. По команде: -  «Орудие  к бою!» весь расчёт  должен занять установленные места на огневой позиции, чётко и слаженно выполнить все последующие команды, а наводчик орудия поразить цель, выделенными для этого снарядами. Для поражения движущейся цели выдавали три снаряда, и упражнение считалось выполненным, если удавалось поразить и уничтожить цель этими тремя  снарядами.
.«Плохо! Очень плохо! - раздраженным и недовольным голосом кричал командир батареи Сушенцев. 
Тем временем всё более тревожные сообщения поступали из Сталинграда. Бои шли уже на подступах к городу.
 Дивизию подняли по тревоге рано утром двадцатого августа. Весь день продолжалась погрузка в эшелоны, а вечером, уже в сумерках, первый эшелон отошел от станции города Аткарска и направился в сторону фронта.

* * *
Всю ночь воинский эшелон шел почти без остановок. Проследовал без остановки и через станцию Ртищево и только в Балашове, уже почти на границе с Воронежской областью, сделал остановку. Почему-то долго задерживали, и не давали отправку эшелону на станции, а после нескольких часов движения, снова длительная остановка на станции Поворино.
День был нестерпимо жарким, и все солдаты, покинув душные теплушки, искали себе какое-нибудь местечко в тени.  Воспользовавшись остановкой, Сибагатуллин побежал к водоразборной будке, чтобы хоть немного сполоснуть лицо и наполнить водой котелок. Громадная толпа беженцев расположилась невдалеке от водоразборной будки. Женщины, старики и множество детей разного возраста, стояли, сидели и лежали прямо на голой земле.
- Видели бы вы, что делают эти фашистские варвары! - говорила молодая женщина с ребёнком на руках, обступившим её солдатам. - Бомбят и обстреливают днём и ночью. Рушатся дома, кругом сплошные развалины, горят дома, больницы, нефтехранилища и нефтеналивные суда на Волге. Горит даже вода - нефть стекает в Волгу и горит на её поверхности. Кое-как сумели мы выбраться из Сталинграда, всё побросали и оставили там.
-Куда же теперь вы с маленьким ребёнком? - интересовались солдаты.
- К сестре добираемся. В Саратове она живёт. Квартира, правда, небольшая, а у неё  своих двое детей и моих ещё трое добавится, - указав на мальчика с девочкой, которые, свернувшись калачиком, спали под кустом акации, проговорила она. - Но ничего, как-нибудь устроимся. Не бомбили бы только!
Перед отправкой эшелона, построили батальоны и объявили, что дивизия направляется на Сталинградский фронт, и зачитали приказ Народного комиссара обороны за номером двести двадцать семь от двадцать восьмого июля сего года.
  «Ни шагу назад! - услышал Сибагатуллин - Упорно, до последней капли крови, защищать каждую позицию, каждый метр советской земли. Выполнить это требование - значит, спасти Родину, победить врага».
С постоянными остановками шел эшелон к Сталинграду, и по мере приближения к городу, всё чаще и  чаще были остановки  задержки эшелона на разъездах или в открытом поле. Так и двигались до разъезда  Раковка. Дальше уже по железной дороге пути не было: ближайшая станция Фролово, всё полотно и железнодорожные пути были полностью разрушены немецкой авиацией.
Выгрузились на разъезде. Сибагатуллин увидел небольшое кирпичное здание этого  разъезда. Оно жалко смотрело на мир чернотой выгоревших окон. Крыша от прямого попадания бомбы рухнула внутрь, а фасадную стену от верхнего угла к низу дверей косо перечеркнула ломаная трещина. Впервые довелось увидеть ему следы бомбёжки.
От разъезда Раковка и начался в пешем порядке переход в сторону Сталинграда. Четверо суток двигались батальоны к переднему краю. Первые два дня шли только ночью, а днём укрывались в многочисленных на сталинградской земле балках и в небольших колках.
В небе постоянно патрулировали немецкие «юнкерсы» или «мессершмитты» и, чтобы не обнаруживать себя запрещалось во время остановок разводить костры и походные кухни. Последние два дня, получив строгий приказ: «ускорить прибытие дивизии в состав двадцать четвёртой армии», - шли почти без остановок днём и ночью. И постоянно раздавалась команда  «Воздух!», а следом разрывы бомб или пулемётный обстрел. Солдаты бросались на землю, стараясь всем своим телом, как бы, вдавится в неё, пытаясь найти у земли защиту. На четвёртый день, утром прибыли в район разъезда Грачи.
 До Сталинграда оставалось еще двадцать километров, но отчётливо было видно зарево пожаров. Прямо с марша пришлось вступить дивизии в бой, контратаковать противника и очистить от немцев район, прилегающий к железной дороги. Это было началом боевого пути двести двадцать первой стрелковой дивизии и  первым боевым  крещением сержанта Сибагатуллина. Запомнился  ему этот первый бой.
…В пыли и дыму, заслонивших солнце, несколько часов продолжался бой. Несколько раз поднималась в атаку пехота, но под плотным миномётным и артиллерийским обстрелом пехотинцы  откатывались назад, ожидая, когда наконец-то артиллеристы сумеют подавить огневые немецкие точки. Сибагатуллин и еще несколько связистов, тоже под непрерывным огнём, прокладывали связь командира батарей с наблюдательным пунктом, с командиром дивизиона и с командиром стрелкового батальона. Он уже потерял счёт тому количеству метров, которые с катушкой на спине, пришлось пробежать и проползти, прокладывая провод.
Только во второй половине дня удалось выбить и захватить немецкие траншеи и оттеснить их еще в глубину, на один километр. Под прикрытием танков, немецкие автоматчики предпринимали отчаянные попытки вернуть свои позиции, но, потеряв несколько танков, откатывались назад.
Только перед заходом солнца закончился этот бой, и наступила тишина. За немецкими позициями спряталось солнце, под пеплом облаков остывал багровый закат. А на востоке, за Волгой поднималась луна. Она наливалась светом, холодно блестела над чёрной, перепаханной взрывами, землёй. Закончился первый день войны сержанта Сибагатуллина под Сталинградом. Пройдёт ночь, а завтра снова встанет тяжелый и дымный военный рассвет, и вместе с рассветом всё начнётся сначала и всё повторится заново, но с ещё большим ожесточением.

* * *
Уже несколько дней шли упорные бои у посёлка Самофаловка. Немцы любыми путями стремились прорваться к Волге. И, если не получалось этого на широком участке фронта, стремились пробить коридор на отдельных участках фронта. Двести двадцать первой стрелковой дивизии в составе двадцать четвёртой армии  была поставлена задача, разгромить прорвавшуюся к  Волге вражескую группировку, восстановить первоначальную линию обороны. А, помимо этой задачи, армия должна была ещё,  и отвлечь на себя силы противника, наступающего на Сталинград. Бои шли с раннего утра и заканчивались поздно вечером.
Сентябрь начался  сухими и знойными днями. Голая степь. Не милосердно, едва только поднявшись над горизонтом, палит целыми днями солнце, а артиллеристы копают окопы для пушек и щели укрытия для расчётов. Земли всего на один штык лопаты, а дальше сплошь, спрессованный каменистый грунт. Лопата не берёт, и даже кирка при каждом ударе отскакивает или только слегка вонзается в грунт.
Сибагатуллин, только что прошел с лейтенантом Виноградовым,  уточнил  точки, куда необходимо протянуть связь и начал прокладывать провод. Тщательно выбирал для него месото, где меньше всего может пробить провод снаряд или мина. Изредка со стороны немецких позиций начинался обстрел нейтральной полосы, приходилось укрываться в траншеях, а как только прекращался обстрел, снова вместе со своими связистами выходил на голую равнину. Он знал, что завтра дивизия пойдёт в наступление, а его батальону определена полоса наступления и поставлена задача, выбить немцев из занимаемых ими траншей и овладеть высотой сто двадцать три.
Он, глядя на высоту, вспоминая то, что услышал от комсорга полка Пикуровского, уже  представлял, как трудно будет взять эту высоту, особенно, если не будет танковой поддержки.
«Их было тридцать три человека бронебойщиков из восемьдесят седьмой дивизии, рассказывал Пикуровский.
- Группу возглавлял младший лейтенант Стрелков и они обороняли высоту в районе Большой Россошки.  Немецкие танки атаковали, окружили высоту, а бронебойщики оказались отрезанными от своего полка. Два дня длился неравный бой и, уничтожив двадцать семь вражеских танков, бронебойщики вышли из окружения» - восхищаясь стойкостью и мужеством героев, говорил комсорг полка.
И, вот сейчас, вспомнив слова комсорга, Сибагатуллин представил, каких неимоверно трудных усилий потребуется затратить завтра, чтобы овладеть этой высотой, которую будут оборонять, конечно, не тридцать три бронебойщика. Батальон поднялся из траншей сразу после короткой артподготовки, которую проводила тяжелая артиллерия откуда-то из глубины. Сибагатуллин видел с наблюдательного пункта, как поднялась и пошла в полный рост пехота.
-Идут пехотинцы не спеша, как на параде, - проговорил Сибагатуллин.
-Берегут, видимо силы пехотинцы для решающего броска, - заметил лейтенант Виноградов, внимательно рассматривая в бинокль немецкие позиции, и в этот же момент откуда-то слева ударил трассирующими очередями пулемёт.
- Крупнокалиберный бьёт, немцы любят стрелять трассирующими. Только откуда? - стараясь обнаружить огневую позицию, не отрывая глаз от окуляров бинокля, толи для себя, толи для Сибагатулина, говорил лейтенант.
А Сибагатуллин смотрел на поле, по которому теперь уже не шла, а бежала пехота. Пехотинцы бежали согнутые в поясе, словно перехваченные болью в пояснице. Бежали короткими перебежками, падали и, переворачиваясь на бок, торопливо выбрасывали перед собой землю из окопчика, стараясь, хоть как-то укрыться за маленьким бугорком спасательной земли. Длинными перебежками бежал, низко склонившись к земле, пулемётчик  и тянул за собой станковый пулемёт. Чуть отстав от него, бежал второй номер с коробками пулемётных лент. Вырвавшись вперёд пулемётный расчёт, не окапываясь, открывал огонь.
 Батарея тоже вела непрерывный огонь с закрытых позиций, но нащупать огневую позицию крупнокалиберного пулемёта никак не могла. Уже несколько раз командир батареи вызывал на связь Виноградова и  возмущался, что до сих пор не засекли огневую точку крупнокалиберного пулемёта.
-Наконец-то! Вон откуда он бьёт по нашей пехоте, - обнаружив укрытие, откуда растекались светящиеся трассы очередей, прокричал командир взвода, и сразу связисту - «Давай комбата!»
-Тюльпан,  Тюльпан! - прижав трубку к уху, - кричал связист. - Я,  Подснежник.  Комбат на проводе, товарищ лейтенант, - передал связист трубку Виноградову.
- Цель обнаружена! Будем пристреливаться по реперу и от него положим снаряды в цель, - доложил лейтенант комбату.
Пехотинцы вели бой в траншеях на немецких позициях перед самой высотой, связисты уже, ползая по полю, торопливо сматывали провод, чтобы проложить связь к новому наблюдательному пункту.
Новый наблюдательный пункт лейтенант Виноградов облюбовал на небольшой возвышенности, в только что освобожденной от немцев траншее. На бруствере траншеи лежали тела трёх убитых пехотинцев. Лежали, будто споткнувшись обо что-то, в выгоревших гимнастёрках со скатками через плечо. Еще одного пехотинца, спрыгнув в траншею, заметил Сибагатуллин. Он сидел, прижавшись спиной к стенке траншее без пилотки, и со стриженого затылка стекала к его уху, не засохшая еще кровь. А рядом, опрокинувшись на спину, лежал немецкий автоматчик, и из под его, сдвинутой каски выбивалась русая прядь волос. И в траншее пока шли до выбранного места нового наблюдательного пункта, несколько раз пришлось перешагивать через трупы немецких солдат. На выдвинутой вперёд площадке, заметили воронки от разрыва снарядов их батареи, опрокинутый крупнокалиберный пулемёт, а рядом с ним, скрюченные,  изуродованные  трупы пулемётчиков. Не обращая внимания на трупы, стали поспешно подключаться.
С нового наблюдательного пункта хорошо просматривалась сто двадцать третья высота, её пологий склон, пехотинцы, которые, под непрерывным пулемётным и миномётным обстрелом, короткими перебежками продвигались от одной воронки к другой. Видно было, как некоторые из пехотинцев, укрывшись в воронке, при следующем броске  уже больше не поднимались с земли.
Наконец пехота вырвалась из зоны миномётного обстрела и устремилась к гребню высоты. Казалось, что еще одно какое-то мгновение,  побегут немцы, бросая оружие, прекратится стрельба из миномётов   и наступит тишина. Но стрельба не прекращалась,  и мины начали рваться рядом с наблюдательным пунктом. Первая упала и разорвалась впереди окопа, вздрогнула земля, удушливо запахло взрывчаткой, а они, лёжа на дне окопа, отплёвывались от набившейся и хрустящей на зубах и во рту земли. Заработал телефон, связист, услышав голос комбата, передал трубку лейтенанту, и тут же оборвалась связь.
- Проверить связь! - скомандовал Виноградов, а Сибагатуллин, выкинув перед собой катушку с проводом, лёг животом на бруствер, перекинул ноги, и, быстро вскочив, побежал вдоль проложенного провода. Когда был уже в нескольких шагах от только что покинутого окопа, услышал за спиной взрыв и, оглянувшись назад, кроме дыма и пыли, ничего больше не сумел различить…
Когда вернулся назад и спрыгнул в окоп, увидел, сидящего на дне окопа лейтенанта  и связиста, который индивидуальным пакетом бинтовал ему перебитую осколком ключицу.
- Я пока отвоевался. Принимай, и командуй взводом! - приказал лейтенант  Сибагатуллину.
Немецкая миномётная батарея, расположившись в небольшом овраге, хорошо просматривалась в бинокль с наблюдательного пункта. Сибагатуллин даже видел немца, который поочередно опускал мины в ствол миномётов.  Кто-то невидимый, подавал ему, а он хвостами вниз опускал их и поспешно зажимал уши.
А Сибагатуллин, ведя корректировку огня батареи, старался делать всё так, как учили его на курсах младших командиров, как объяснял Виноградов. После двух выпущенных снарядов, с радостью заметил, как вдруг кинулись от миномётов в разные стороны немцы.
- Батарее три снаряда - беглый огонь! - тотчас скомандовал он и услышал, как связист повторил в трубку его команду. После трёх выстрелов, когда рассеялся дым, и опустилась, выкинутая земля, он уже не заметил больше торчащих вверх,  с небольшим наклоном, миномётных стволов. Только перепаханная взрывами земля и воронки, да несколько, неподвижно лежащих на земле, миномётчиков.
Вечером полностью очистили от немцев высоту, смолкли выстрелы и наступила тишина. Слишком большой ценой пришлось заплатить батальону за эту, на первый взгляд, ничем и не примечательную на равнине высоту.
Пехота с большими потерями, захватив высоту,  уже не могла наступать дальше, окапывалась и готовилась к обороне. Немцы тоже, первое время, не предпринимали попыток вернуть высоту, не атаковали позиции батальона, но периодически вели артиллерийский и миномётный обстрелы траншей пехоты и тылов батальона…
У взвода управления и разведки всегда было много работы: выявление огневых позиций, корректировка огня, восстановление связи. Виноградова отправили в тыл, нового командира взвода еще не прислали, и Сибагатуллину приходилось командовать взводом. Большую часть времени проводил на наблюдательном пункте. За два последних дня уже несколько раз приходилось переносить его, после того, как немцы засекали наблюдательный пункт и начинали вести обстрел и снайперскую охоту.
В закатный вечер, когда он только что, сдав наблюдение своему сменщику, вернулся на батарею, начался артиллерийский обстрел позиций пехоты, затем начался обстрел и наблюдательного пункта. Внезапно обстрел прекратился, а вскоре позвонил связист.
- Сержант Кравцов убит, - коротко доложил он и Сибагатуллин снова отправился на наблюдательный пункт.
От огневых позиций батареи он шел лощиной и с горечью думал о Кравцове, с которым вместе проходили обучение в школе младших командиров. Лощина кончилась, Сибагатуллин вышел на открытую равнину и сразу начался обстрел из миномётов.  Он не слышал первого выстрела, услышал только визг мины и, пригибаясь всё ниже и ниже к земле, бежал от него. Снижался железный визг, он упал на землю и всем своим телом, распластанном на земле. Спиной, лопатками, между которыми вдруг выступил холодный пот, чувствовал, что эта мина предназначена только ему.   Пожалел, что оставил свою каску на наблюдательном пункте, и прикрыл голову ладонями. Взрыв прогремел впереди, услышал свист осколков над головой, комья земли обрушились на спину и за ворот гимнастёрки. Понял, что он живой и снова вспомнил мёртвого Кравцова.
- Браток, скажи, как мне добраться до медсанбата, - услышал голос впереди и только сейчас заметил солдата, который лежал в нескольких метрах от него, возле воронки от разорвавшейся мины. Над воронкой еще дымилась земля, и стоял дым разрыва.
-Спускайся в лощину, а за лощиной в кустах санитарная рота.
- Ты помог бы мне добраться туда. Шел с ранением в руку, а вот сейчас здесь еще зацепило, - слабым голосом попросил солдат.
Мелькнула мысль: задержаться перевязать, помочь солдату добраться до спасительного медсанбата. Но его долг солдата был выше чувства милосердия.
-Извини, брат! У меня приказ и я его должен выполнять, - недовольный самим собой и, сожалея, что не сможет помочь раненому, он поднялся  с земли, и побежал к наблюдательному пункту…
Ранним утром возвращался Сибагатуллин на свою батарею. Солдат лежал на том же месте, откинув в сторону правую руку с кистью, перевязанной пропитанным бурой кровью повязкой. На спине, на выгоревшей гимнастёрке чётко выделялось пятно уже засохшей крови.
«Вот она солдатская судьба,  - подумал Сибагатуллин, глядя на мёртвого солдата. Задержись этот солдат всего на несколько минут в траншее с первым,  лёгким ранением, и остался бы живым. Вернулся бы домой в случае определения  его не годным,  для дальнейшей службы. На фронте всё зависит от случая». А рядом с воронкой от взрыва, заметил Сибагатуллин  буро-алый цветок. С надломленным стеблем и уже увядший, он лежал рядом с павшим солдатом. Он потом еще много раз вспоминал этого солдата, и носил в себе подсознательное чувство вины перед этим, не знакомым ему, человеком.
Потом ему приходилось много раз видеть, как на его глазах погибали люди, и всегда ощущал в себе щемящую пустоту от только что пережитого, потерянного, и она не отпускала, волновала и холодила изнутри  его  сердце.
Вот только излишнее, порой и совсем не нужное, геройство, презрение к собственной смерти не одобрял и осуждал Сибагатуллин. Так было и с новым лейтенантом, командиром взвода управления и разведки, которого направили на батарею взамен Виноградова.
Лейтенант появился на наблюдательном пункте почти сразу, как  только позвонил комбат и сообщил, что назначен командир взвода и Сибагатуллин должен передать командование взвода ему.
- С личным составом взвода познакомишь позднее, а сейчас познакомь меня с обстановкой на позициях противника, -  едва только представившись, проговорил лейтенант и, взяв в руки бинокль, приготовился выглянуть за бруствер.
- У нас здесь не безопасно, товарищ лейтенант. Снайпер постоянно держит нас под прицелом, - предостерёг Сибагатуллин.  - Котов, каску товарищу лейтенанту!
-Отставить! - взглянув на помятую каску, которую услужливо протянул ему связист, распорядился лейтенант. И, прежде чем услышать предупреждение, приставив к глазам бинокль, выглянул за бруствер.
-Пули, сержант, меня не берут. Войну начал почти у самой границы, а видишь еще жи… - и, не договорив, начал медленно сползать по стенке окопа на землю. На его переносице выступило красное пятнышко, из которого медленно, словно нехотя, стекала тоненькая струйка крови.
-Еще один отвоевался. Даже и взводом нашим не успел покомандовать. Одну только и отдал команду - «Отставить!» - когда я каску ему подавал, -  всё еще держа эту каску в руках, с тяжелым вздохом произнес Котов. И чуть помолчав, добавил: - сам лейтенант напросился на эту пулю.
 Сибагатуллин уже давно заметил, что  Котов очень расчётлив в бою и никогда не рискует своей жизнью без необходимости. Если во время обстрела нарушается связь и ему приходиться восстанавливать её, он всегда прежде, чем  выбраться из окопа или траншеи оценивающим, прищуренным взглядом прикинет, расстояние и выберет ту воронку, до которой проще всего добежать и укрыться.
« Кому нужно такое геройство, пренебрежение к смерти, смерть даже геройская не нужна. Нужно оставаться живым, чтобы победить!» - размышлял Сибагатуллин, глядя на так  нелепо погибшего лейтенанта…
Свежевырытая  траншея на высоте, метрах в ста от наблюдательного пунута, появилась ночью.  Сибагатуллин увидел её еще издали, когда подходил к своему наблюдательному пункту. Вот- вот должны подойти новые части на смену их батальона, и ему нужно успеть, до их прихода, убрать, теперь уже не нужную больше батареи, связь. Заметил в траншее, вынесенные вперёд, огневые позиции  двух ручных и станкового пулемёта, и солдат в гимнастёрках, еще не успевших выгореть на солнце.
Когда к нему подошел совсем молодой лейтенант с двумя автоматчиками, он только что начинал сматывать провод на катушку.
- Сержант!  Кто приказал?  Почему убираешь связь? - прокричал лейтенант строгим голосом, совсем не соответствующим его молодому веснушчатому лицу с маленьким, вздёрнутым вверх, носом.
Выполняю приказ, товарищ лейтенант, - совсем не желая посвящать не знакомого лейтенанта, что их батальон должны сменить другие части, коротко ответил Сибагатуллин.
-Свяжите с вашим старшим, кто отдал такое  приказание, - и взяв из рук связиста трубку, но уже другим голосом продолжил разговор с командиром батареи: - По вашему приказу убирают связь?  … Кто спрашивает?  Командир особого подразделения.  Выполняю функции по приказу двести двадцать седьмому …Раз вы тоже выполняете приказ, тогда всё в порядке и вопросов у меня больше нет. - Можете продолжать!  - переговорив с командиром батареи, и уже обращаясь к Сибагатуллину, закончил молоденький лейтенант.
Сибагатуллин со своими связистами, нагруженные катушками с проводом, лопатами и другим снаряжением, спускался с гребня высоты к её подножию, к своей батареи. Шел и думал о том, что, если не сегодня, то завтра немцы начнут атаковать тех, кто придёт на смену его батальона. И они вынуждены будут стоять насмерть. Дороги к отступлению, если не будет такого приказа, у них  не будет: за их спиной заградительный отряд…
…В этот же день, но уже в поздние сентябрьские сумерки, вся стрелковая дивизия двигалась маршем к станции Котлубань. В сплошной пыли, поднятой колёсами орудий, повозок,  копытами лошадей и солдатскими сапогами, двигались массы людей вдоль линии фронта. Луч прожекторов беззвучно бороздил небо, падал на землю, и при свете прожектора в нём гуще клубилась пыль над пехотинцами, и высвечивались их спины, сгорбатившиеся от солдатской ноши. Справа, у линии фронта гремела орудийная канонада, взлетали в небо, и зависали  надолго, осветительные ракеты, а впереди весь в зареве пожаров был Сталинград…

* * *
Два дня, теперь уже в составе первой гвардейской армии, дивизия находилась во втором эшелоне. Поредевшие в боях полки и батальоны дивизии пополнялись маршевыми ротами, которые прибывали с левого берега Волги. В ротах и батареях агитаторы знакомили солдат с подвигом бойцов пулемётной роты тридцать пятой гвардейской дивизии. Ротой бойцов командовал Рубен Руис Ибаррури, сын председателя ЦК компартии Испании.
« Вдохновляемые своим отважным командиром, они преградили путь фашистским танкам к станции Котлубань, но Рубен Руис Ибаррури был смертельно ранен», - такими словами заканчивалась статья во фронтовой газете.
Вечером, к исходу второго дня, полк получил приказ атаковать противника и занять высоту  сто пятьдесят четыре и три, как она обозначалась на оперативных картах.
«На исходных позициях для атаки, полк должен  сосредоточиться в шесть ноль, ноль и после артиллерийской подготовки, атаковать противника, занять высоту  и закрепиться на ней», - лаконичным языком был сформулирован приказ командиром дивизии  П.И.Буняшиным.
Пехота еще отдыхала перед выходом на исходные позиции, а артиллеристы полка уже готовились к маршу. Ездовые обматывали копыта лошадей тряпками, чтобы не привлечь внимание противника, и скрытно, под покровом ночи, выйти на огневые позиции. А Сибагатуллин с командиром разведроты артиллерийского полка Адамовским и другими командирами взводов управления уже были на исходных позициях.
Над головой слабо мерцали и перемигивались между собой осенние звёзды, от полной луны исходил на землю холодный свет, а они, углубившись на нейтральную полосу, изучали местность. Периодически, почти с равными интервалами, прочертив искрящийся дымный след, взлетала ракета, вспыхивала и освещала почти голую равнинную местность, на которой не было хоть каких-нибудь ориентиров для установления секторов обстрела  для батареи. Только далеко впереди, тёмной полосой, выделялась на голой равнине высота.
- Визуально, делите на четыре части, - не найдя ориентиров и другой возможности, - принял решение командир роты разведки Адамовский.
Когда вернулись на позиции полка, артиллеристы уже были заняты окопными работами. Посылая, со всей своей солдатской прямотой, проклятия каменистому  грунту, рыли окоп для орудия, пытаясь хоть как-то укрыть его на голой равнине. Связисты прокладывали связь командира батареи с командиром пехотного батальона.
…Снова вставал тяжелый и дымный военный рассвет, солнце еще не всходило, только на востоке появилась на небосводе первая светлая полоса. И вместе с появлением этой полосы  заговорила из глубины и наша артиллерия. Грохнуло и засверкало за спиной, с шелестом проносились снаряды над головой, а  за гребнем, уже видимой в утреннем рассвете, высоты поднимались вверх пыль, дым и языки багрово-оранжевого пламя. Артподготовка продолжалась минут тридцать, и, как только прогремели последние залпы, раздалась и покатилась дальше команда: « батальон!   рота!  взвод!  вперёд!  В атаку!».
Поднимались с земли солдаты, «вперёд!» кричали командиры взводов, и требовали не сбиваться в кучу солдат. А до подножия высоты нужно было пробежать семьсот метров по голой, прикрытой только, выгоревшей травой, равнине.
Замаскированные батареи, чтобы раньше времени не показать своих позиций, не открывали огонь по гребню высоты. С нетерпением ожидали, когда из-за гребня высоты прозвучат первые залпы, по которым можно будет засечь расположение огневых позиций. Немцы, очевидно, тоже затаились и ожидали того момента, когда противник первым обнаружит себя.
И эти томительные минуты ожидания были тягостными для Сибагатуллина и всего расчёта батареи. Каждый понимал, что время неотвратимо приближает эту минуту, что уже ничего не остановишь, тишина  обманчива и может взорваться в любой момент. Эти минуты перед открытием огня особенно нестерпимы, ноют напряженные нервы, и тело колотит нервная дрожь. «Скорее бы началось!» - думает Сибагатуллин.
-Подождём! Не будем раньше времени открывать свои позиции. Пусть пехота хотя бы сотню метров пройдёт пока без обстрела, - неожиданно появившись возле орудий, и как бы успокаивая всех, проговорил командир батареи.
Внезапно, устоявшаяся тишина взрывается треском разрывной крупнокалиберной очереди.  Строчки трассирующих пулемётных очередей скрещиваются и разлетаются в стороны.  Они высвечиваются в лучах восходящего солнца как раз в секторе огня батареи. Пехота, пробежав несколько метров, падает, прижимается к земле, затем поднимается и, пробежав два-три метра снова падает, спасаясь от перекрестного огня
Миномёты и артиллерия заговорили одновременно, и начали обстреливать наступающую пехоту. Теперь  к перекрестному пулемётному огню добавился еще и миномётно-артиллерийский обстрел, и этот губительный огнь положил пехоту на землю.
-Теперь пора и нам включиться. Примем часть огня на себя и облегчим  тяжелую участь пехоты, - спокойным голосом говорит комбат.
И сразу раздаётся команда командиров орудий: «орудие к бою!» Моментально сбрасываются маскировочные сетки с орудий и, встав на колени орудийный расчёт, занимает свои боевые места. Наводчик Клюев у прицела, заряжающий Федорчук, между станин, замковый Илюшин справа от наводчика, снарядный,  Земцов рядом с заряжающим, а  возле ящиков со снарядами, Лопатин - подносчик снарядов. Командир орудия старший сержант Сидоренко, всматриваясь в бинокль, стоит слева, позади орудия.
-Цель - крупнокалиберный пулемёт, приготовиться!
Клюев припадает к прицелу, Федорчук, подхватив из рук Земцова снаряд, натренированным рывком вгоняет его в патронник. Затвор, коротко лязгнув, закрывается. Наводчик, подкручивает маховик, и ждёт команду.
-Прицел шесть, один снаряд, огонь! - командует командир орудия.
Резко бьёт в уши выстрел, орудие откатывается назад и Сибагатуллин видит, как из казенника выбрасывается горячая латунная гильза, а из её узкой шейки струится дымок.
-Прицел семь, один снаряд, огонь! - поняв, что недолёт, - подаёт новую команду Сидоренко.
В стволе уже новый снаряд, наводчик подкручивает маховики и нажимает спуск. Снова бьёт выстрел и слышится далёкий раскатистый взрыв.
-Верно! - радостно, что есть силы, кричит командир. - Три снаряда, беглый огонь!
Сибагатуллин в пыли и дыму не видит, что происходит у гребня высоты, откуда бьёт длинными очередями крупнокалиберный пулемёт, но, заметив поднявшуюся для очередного броска пехоту, понял -  огневая точка уничтожена. И, словно в отместку за такую дерзость неожиданно послышался  фыркающий звук над головой, а затем взрыв позади огневой позиции батареи.
-Засекли, сволочи! - кричит Сидоренко. - Ничего! Держитесь за землю-матушку, она нас выручит, - а сам вскидывает бинокль к глазам, высматривая очередную цель.
-Заряжай! Пристреливаемся с отметкой по разрыву! - командует он, и первый пристрелочный снаряд летит за гребень высоты. - Так, хорошо! Три  снаряда, беглый огонь!
Один за другим гремят три выстрела, и три снаряда уходят за гребень высоты, на огневой стоит кисловатый пороховой смрад, пыль, а вдали слышны взрывы.
А вместе с их разрывами, одна за другой начали рваться мины на огневой позиции батареи. Обстрел усиливался с каждой минутой, и вскоре уже целый каскад взрывов обрушился на батарею. Мины рвались перед орудиями, справа,  слева и позади орудий. Расчёты батарей падают на землю, а она будто разверзается от этих непрерывных взрывов, стонет и дрожит под их распластанными телами. Заваливает сверху дробленым камнем, песком и комьями, пахнущей тротилом, земли. Всё вокруг рвётся, разлетается вдребезги. Земля перемешивается с небом, день гаснет, будто на землю спустилась ночь. Сибагатуллин лежит с отделением разведки в небольшой лощине, тело болезненно ноет от неослабного напряжения и каждого близкого взрыва.
Немцы, решив, что с батареей покончено, прекращают миномётный обстрел. Медленно оседает пыль, но в пороховом дыму почти ничего не видно, стоит зловещая тишина…
Сибагатуллин смотрит на, ближайшее к нему, орудие и ему кажется, что весь расчёт погиб. Проходит минута и на том месте, где стоял командир орудия, начинает шевелиться земля, и серый от пыли Сидоренко встаёт на колени. Протирает пальцами глаза и ругается. Медленно поднимается с земли наводчик Клюев, встают и отряхиваются от земли Федорчук с Земцовым. Только замковый Илюшин по-прежнему лежит на правой станине с перерезанной осколком шеей, помятая каска валяется рядом со станиной.  Возле снарядных ящиков на спине, с землистого цвета лицом и уже остекленевшими глазами, лежит подносчик снарядов Лопатин.
Значительно больше потерь у  второго орудия, которым командует Михаил Кузнецов. Почти половина расчёта погибла и двое ранены.
- Расчёты батарей пополнить из взвода управления, - даёт указание комбат, едва только узнав о потерях на батареи. В дальнейшем огонь вести не прицельным, беглым огнём. По траншеям не стрелять! Там всё равно немцев нет, отсиживаются в блиндажах, в траншеях  только одни наблюдатели. Огонь вести по противоположному склону!
Снова раздаётся команда «орудия, к бою!»  Орудийные расчёты  батареи восстанавливаются за счёт управленцев. Сержант Сибагатуллин занимает место заряжающего у орудия Кузнецова. Стрельба ведётся непрерывно двумя орудиями, и непрерывно ведётся обстрел открытой  батареи с закрытых огневых позиций противника. И, хотя огонь уже не такой интенсивный, но мины рвутся постоянно, разлетаются по сторонам осколки, рикошетят по щитку орудия…
Сибагатуллин уже давно потерял счёт времени и не обращал внимания на  шипящий звук мин и их разрывы. От орудийных  выстрелов, разрыва мин заложило уши, лёгкие казались заполненными пороховым смрадом, а в лицо непрерывно бьют комья земли. Под ногами куча стрелянных гильз, от раскалённого казенника отдаёт жаром, к спине прилипла мокрая от пота гимнастёрка,  пот ядовитой солью слепит глаза, каплет с кончика носа на руки, а утереться нет времени.
Как долго тянулся этот сентябрьский день. Только поздним вечером в дыму и пыли закончился этот бой. И как только прекратился обстрел, в установившейся тишине, будто сразу ослабли, у всех разом подкосились ноги, и   расчёты орудий, как снопы, повалились на, пышущею жаром и пылью землю. Изможденные, оглохшие от непрерывной стрельбы и разрывов мин, и вконец обессиленные, упали на то место, на котором только что стояли  и, где весь этот день каждый  из них выполнял свою трудную работу на войне.
Не было сил, и никто не поднялся для встречи,  когда подошел командир батареи. А он тоже сел на  снарядный ящик, и молча глядел на измученных солдат своей батареи. Сидел с опущенной вниз головой, а сквозь бинты, на его голове проступали яркие пятна крови.
-Отдыхайте пока, потом пошлите за ужином. А, как стемнеет необходимо сменить позиции, эти уже достаточно хорошо пристреляны немцами, - приказал командирам орудий комбат…
…Уже в четвёртый раз у этой высоты должно взойти дымное солнце войны. Светает, на небосклоне постепенно начинает появляться и разливаться по горизонту алый отсвет от еще не взошедшего солнца. На небе гаснут и без того редкие звёзды. В небе меркнет луна и сиротливо висит над склоном высоты, и при её холодном свете можно различить на голом склоне, окопавшуюся  за ночь пехоту.
За три прошедших дня непрерывных боёв пехота так и не смогла сломить сопротивление противника и овладеть высотой. В первые, два дня метр за метром, продвигалась под непрерывным огнём к  подножию высоты, и каждый пройденный метр был обильно полит солдатской кровью. Только на третий день, преодолев семьсот метров открытой равнины, начала пехота штурмовать высоту.
Медленно наступает четвёртый рассвет, и с каждой минутой всё отчётливее выступают из серых сумерек  высота, её склон, изрытая взрывами, перепаханная войной, равнина. Видны и, наспех вырытые пехотинцами, окопы с бугорками серой земли, вместо бруствера, на склоне высоты. Скоро на фоне серой травы стали видны на равнине и на склоне высоты, выгоревшие на солнце и побелевшие от пота гимнастёрки на трупах павших солдат.
Сибагатуллин вместе с другими батарейцами сидит на станинах орудия. Только что вся батарея закончила завтрак, который в термосах принесли с батальонной кухни. Сидят, молча курят и все чувствуют, что наступили последние минуты перед боем. И эти последние, спокойные минуты всем хочется растянуть, как можно подольше.
Для Сибагатуллина, как и для всей батареи, прошедшие три дня были похожими один на другой. Непрерывно вели огонь по гребню высоты и её, скрытому от глаз, противоположному склону. И только, когда обстрел батареи становился наиболее интенсивным, прекращали огонь и укрывались в многочисленных воронках от разрывов мин и снарядов. Днём вели огонь, а с наступлением темноты меняли позицию и рыли окоп-укрытие. На перепаханной взрывами равнине, грунт был более податливым и, выбрасывая землю, солдаты даже с усмешкой благодарили немцев за оказанную ими «помощь».
Совсем мало осталось в орудийных расчётах от прежнего состава, да уже и  не было в живых  некоторых связистов и разведчиков взвода управления,  которые заменяли погибших батарейцев. Сибагатуллин, заменив в первый день заряжающего, со вчерашнего дня  в орудийном расчёте был уже наводчиком. 
Вчера в пылу боя он не заметил того мгновения, когда осколок срезал половину черепа наводчику Клюеву. И только услышав команду командира орудия: «Сибагатуллин, занять место наводчика!» - увидел то, чего лучше бы никогда не видеть… В этот момент он, стоя на коленях, досылал снаряд и  не видел, как это произошло,  только почувствовал над собой свист, обдавшего его горячим жаром, осколка.
С этой минуты он и стал наводчиком у командира орудия Кузнецова. В бою нет времени, чтобы тяготится увиденным.  Кольнуло тупой болью сердце Сибагатуллина от горечи потери боевого товарища, а мысли уже  обращены вперёд. Убрал тело  Клюева, прильнул к панораме и, не отрываясь от неё, нащупал рукой спуск и нажал на него. Взглянул над щитком, и заметил, как пронеслась тонкая трасса и растаяла в сером дыму. Потом больше уже не смотрел после каждого выстрела  на след, выпущенного им снаряда. Не отрываясь от панорамы, нажимал спуск. После очередного выстрела подкручивал маховик прицела и, услышав короткий лязг затвора, снова нажимал на спуск. Тугой резиновый наглазник, после каждого выстрела, больно бьёт в бровь, но он не обращал на это внимание.
Накануне до самого вечера, с небольшими перерывами, продолжался бой, и батарея  к исходу дня израсходовала почти весь запас снарядов, а ночью его снова пополнили. «Без работы и завтра не останемся!» - с горечью в голосе, шутили артиллеристы, разгружая с повозок снарядные ящики.
- В восемь ноль, ноль пехота поднимется в атаку, за пятнадцать минут до начала атаки открывайте огонь, - распорядился комбат, который, несмотря на полученное ранение, продолжал оставаться на батареи. - В, вашем распоряжение остаётся ровно двадцать две минуты. Готовьтесь!…
К немецким «юнкерсам» привыкли уже давно. Они постоянно, большими группами, с надрывным гулом моторов, пролетали над головой в сторону горящего Сталинграда. Нарастающий гул двигателей, услышали и в это раннее утро.
«Как по расписанию идут на Сталинград, в одно и то же время», - отметил для себя Сибагатуллин, уловив привычный гул над головой.
…Батарея  уже около часа вела непрерывный огонь по немецкой обороне, но почему-то не было в этот раз ответного огня, с немецкой стороны, по батареи. Весь огонь сосредоточился и  обрушился на пехотинцев, которые медленно, но продвигались вперёд.
- Воздух! Воздух! - вдруг неожиданно услышал Сибагатуллин возглас комбата и, взглянув на небо, заметил, что от эшелона «юнкерсов» отделилась группа самолётов, и повернула в сторону батареи.
- Прекратить огонь! Рассредоточиться и  укрыться от воздушного налёта! - скомандовал комбат, и уже спокойным голосом добавил. - Всерьёз стали немцы принимать нашу батарею. Видно крепко мы насолили им, раз бросают на батарею свою авиацию.
Сибагатуллин, укрывшись в глубокой воронке, видел, как «юнкерсы», вытягиваясь в цепочку, пошли на снижение и заходят в хвост друг другу. И уже не было сомнения, что они нацелились на батарею и сейчас начнут бомбить её. Первая бомба и первый взрыв, казалось, выбросили его из воронки. А в следующий момент взрывы обрушили, поднятые из глубины, тяжелые глыбы земли, земля закипела от взрывов. Бомбы рвались, а он, прижавшись к земле, не смея поднять голову, шевельнуться, лежал неподвижно, уткнувшись лицом в каменистую землю. Теперь только земля могла стать его спасительницей, и он, как можно крепче, старался прижаться к ней…
Бесконечно долгим показался Сибагатуллину этот налёт и бомбёжка, и он не смог сразу подняться, как только смолкли последние разрывы, а по удаляющемуся гулу моторов, понял, что «юнкерсы» уходят. А, когда поднялся, в пыли и дыму, увидел следы бомбёжки: всё вокруг было перепахано, перевёрнуто, горела и дымилась земля. Оседала пыль, и в этой пыли поднимались, словно вырастали из земли, отряхивались, озирались по сторонам, солдаты орудийных расчётов батареи.
Нет среди живых Земцова  с первого орудия и Суренкова с Капустиным со  второго орудия. Но почти невредимыми остались сами орудия, только одно из них почти провалилось одним колесом в яму от, разорвавшейся рядом с орудием,  бомбы.
Уже не первый раз расчёты батарей  пополнили за счёт связистов и, оставшихся в живых, разведчиков взвода управления. Вот и в этот раз, заменив погибших, вытащив на руках орудие, батарея снова открыла огонь по немецким позициям. По бурым буграм немецких траншей, опасаясь из-за рассеивания поразить свою пехоту, не стреляли. Огонь вели по глубине обороны.
Немцы тоже, очевидно, решив, наконец, покончить с неуязвимой батареей, начали вести ожесточенный обстрел. Артиллерийский и миномётный обстрел начался сразу, как только рассеялся дым и пыль от бомбовых ударов, и противник поныл, что авиация не сумела подавить батарею.
Рвались мины и снаряды, но после только что пережитого, Сибагатуллин как-то уже по-другому реагировал на них. За три прошедших дня они стали для него, привычным явлением. Только никак за эти дни не мог  он привыкнуть к тому, что на войне так  мучительно долго тянется время. Вот и сегодня время подходит только еще к десяти часам, а ему кажется, что этот день уже длится, как целая вечность.
Выстрел из орудия и взрыв мины раздались одновременно. В этот момент  он и поднял левую руку, чтобы поправить съехавшую на затылок каску. Он еще не дотронулся до каски, как почувствовал удар по голове, и, одновременно, чем-то ударило ниже локтя, болью, калёным железом прожгло руку, в глазах потемнело и он провалился в пустоту...
Сибагатуллин очнулся и, оглядевшись вокруг, заметил, что лежит на плащ-накидке в какой-то лощине. Лицо и глаза щепало и разъедало чем-то солёным, а когда провёл рукой по лицу, увидел на ладони кровь. Нестерпимо мучила жажда. Почему-то захотелось взглянуть на ручные часы, но левая рука не подчинялась ему, была словно чужая, а  от попытки пошевелить хотя бы пальцами, дикая боль пронзила всё его тело. За спиной слышались далёкие орудийные раскаты, и, совсем близкие, взрывы и знакомые ему выстрелы пушек его батареи.
« Стреляют.  Значит, живы еще!» - подумал с удовлетворением  и, прежде чем наступила темнота, успел пожалеть, что сам он  уже бессилен чем-то помочь им.
Очнулся оттого, что кто-то тормошил его.
- Давай, давай, вставай. Идти-то можешь? - услышал он голос и увидел, как в густом тумане, лицо человека, который склонился над ним.
-Попробую, только помоги встать.
-Эй, Иванишин!  Пособи поднять сержанта!  Проводим его до санитарной роты…
Вокруг трёх палаток санитарной роты всюду лежали, сидели, шевелились на земле раненые. Где-то рядом грохотала орудийная канонада, и она заглушала стоны раненых. Из палаток выводили уже перевязанных раненых и их свежие бинты, пока еще не пропитанные кровью, белели и походили на большие хлопья свежевыпавшего снега. Санитары, ступая между ранеными, выбирали, кого взять следующего, а раненые с мольбой в глазах смотрели на них, и стоны становились еще жалобнее.
Сибагатуллин видел и слышал всё это, как в тумане, а звуки перемешивались со звоном в ушах. Порой всё отдалялось от него: он уже ничего не видел и не слышал - проваливался в какую-то пустоту. Наконец, очередь дошла и до него.
Внутри палатки свет керосиновых ламп ослепил его. Успел заметить, как сестра вытягивает пинцетом у сидящего в кресле голого по пояс человека, из черной дыры в его плече, пропитанный коричневый бинт. Над столом нагнулись врачи в масках, а под их руками что-то в сгустках крови, а они щипцами копошатся, что-то вынимают, бросают, и звякает металл в тазу.
-Давайте, кто там следующий, - слышит Сибагатуллин из другого угла…
Следующий - это он. Положили на стол, увидел перед собой завязанное по глаза лицо хирурга. Чем-то тупым провели по голове, успел почувствовать как будто что-то раскалённое вошло внутрь его тела и резанула боль. Успел услышать, как звякнул металл в тазу и провалился в пустоту.
Очнулся от прикосновения чьих то мягких рук, когда уже бинтовали голову.
- Осколок на память возьмешь? - проговорила сестра и подала в ватке кровавый твёрдый сгусток.
-Рукой заниматься не будем! Готовьте сержанта к отправке в Камышин, - распорядился хирург.
…Эшелон с ранеными шел в сторону Камышина. В одном из товарных вагонов-теплушек, оборудованных для транспортировки раненых, лежал на нижних нарах сержант Сибагатуллин. Дверь вагона была распахнута на всю ширину проёма, но всё равно в вагоне было душно, пахло кровью. Он смотрел на проплывающую за дверью вагона голую равнину с островками посадок желтых подсолнечников и редких берёзовых колков.
Внезапно к уже привычному стуку вагонных колёс начинает противно примешиваться сначала едва различимый, потом, тошнотворно нарастающий вой немецких «юнкерсов». Состав убыстряет ход, а когда над эшелоном появляются первые самолёты, резко сбавляет скорость, снова и снова маневрирует. Раненые падают на пол теплушки, непрерывно гудит паровоз.
Падают первые бомбы, раздаются первые взрывы. Сибагатуллин слышит, как что-то кричит санитар в вагоне, и видит, стопившихся у дверей, легко раненых. Сделав несколько рывков, эшелон останавливается, раненые выпрыгивают из вагона, и бегут к подсолнечникам. Сибагатуллин тоже, с трудом выбравшись из вагона, старается укрыться в подсолнечнике и бежит к нему. Кажется, что небо раскалывается от взрывов, его обдаёт горячей волной, и он падает на землю. Здоровой рукой начинает ощупывать себя - крови нет, но голова становится тяжелой, к горлу подступает тошнота.
Удаляются самолёты, наступает тишина, кричат раненые, а возле некоторых уже хлопочут санитары. С опаской, поглядывая на небо, к эшелону начинают стягиваться раненые: идут, придерживая друг друга, кто-то ползёт. Сибагатуллин с большим трудом поднимается в теплушку. Задняя стена  теплушки, над его нарами, прошита осколками, а один - острый, зазубренный желто-фиолетового цвета, лежит и дымит на полу теплушки.
Госпиталь в здании  школы в Камышине, как и санитарная рота в батальоне, тоже был забит ранеными. На лестничных ступеньках, на полу в коридорах, на школьных партах в классах, везде, в томительном ожидании своей очереди, сидели и лежали раненые. Сибагатуллин лежал в коридоре в каком-то полузабытье, всё было перед ним, как в тумане.  После бомбёжки, до самого Камышина и пока ехали в разбитом автобусе до госпиталя, он не терял сознания, хотя головные боли были невыносимыми, и тошнота постоянно подступала к горлу.  А здесь в коридоре госпиталя он всё реже и реже приходил в сознание, гораздо чаще проваливался в какую-то пустоту.
Очнулся в очередной раз от нестерпимой боли, когда срывали повязки, и осматривали раны. Откуда-то, как показалось, издалека услышал мужской и женский голоса.
- Руку придется ампутировать, - доходил до его сознания голос мужчины.
-Я считаю, у нас еще есть время и надежда. Можно подождать, - возражала женщина.
- Хорошо, сделайте блокаду. Через тройку дней посмотрим и тогда решим окончательно.
Руку не ампутировали, и на четвёртый день в санитарном эшелоне везли Сибагатуллина в тыловой госпиталь. От Камышина, через Саратовскую и почти всю Пензенскую область до станции Лунино. Ехали снова в товарных вагонах, но почти с комфортом: на нарах матрацы, простыни, подушки и впервые за время, с начала боёв, накормили наваристыми щами, гуляшом и нормальной кашей. Чуть больше месяца провел Сибагатуллин  в госпитале на станции Лунино. Снова вагоны-теплушки, дорога, еще дальше, в тыл. В городе Медногорске Чкаловской области, предстояло ему залечивать раны.
Был конец октября,  дверь отодвинута и сквозь щель скользила земля под насыпью. Паровозный дым нависал над телеграфными проводами, появлялись и вновь исчезали осенние перелески, а в воздухе уже кружили первые снежинки. В печке «буржуйке» синеватым пламенем горел огонёк, слышался скрип вагонов и под перестук вагонных колёс Сибагатуллин  думал о том, что  на новом месте его может и не найдёт письмо от комбата. Письмо комбату он написал сразу после того, как услышал в сводках о том, что в результате упорных боёв наши войска овладели стратегически важной высотой сто пятьдесят четыре и три.
Написал, не зная, живой ли комбат, и ответит ли на письмо, если не погиб после его ранения, а сейчас опасался, что может затеряться письмо.
…В Медногорске снег выпал в начале ноября. Проснувшись утром, Сибагатуллин заметил, что в палате стало необычно светло, выглянул за окно и увидел белое снежное покрывало во дворе госпиталя. Снег искрился на солнце и резал глаза.
« Да, скоро зима, вторая военная зима, а сколько их впереди - никто и не скажет» - подумал он, глядя на первый снежный покров за окном.
Письмо от комбата пришло незадолго до праздника  Великой Октябрьской Социалистической революции. «За высокое мужество и отвагу в боях с немецко-фашистскими захватчиками вы, товарищ Сибагатуллин награждены медалью «За отвагу». Поздравляю! и желаю, как можно быстрее, оправиться от ран и снова встать в строй», - несколько раз прочитал он эти строчки письма.
К двадцать пятой годовщине  Великого Октября готовились в госпитале заранее. Санитарки мыли окна полы, меняли постельное бельё и пижамы у раненых. Раненые тоже, еще накануне праздника, привели себя в порядок.
 Седьмого ноября утро было солнечным, и вся обстановка в госпитале была торжественно-праздничной.  В столовой комиссар госпиталя поздравил раненых с годовщиной Октября, выразил надежду на победу в битве на Волге, и пожелал всем скорейшего выздоровления.
После окончания праздничного завтрака все разошлись по палатам. Вспоминали и делились всем  лучшим, что было связано с этим праздником в мирной, довоенной жизни. Сибагатуллин тоже вспоминал, как проводил этот праздник в годы студенческой жизни. Вспоминал и думал о том, как всё это давно было, словно в другой жизни.
Весть о том, что городской военком ходит по палатам, и поздравляет с праздником раненых, принёс в палату Востряков. Он уже относился к категории выздоравливающих, готовился к выписке, большую часть времени проводил возле медицинских сестёр, молоденьких санитарок, и все госпитальные новости узнавал первым.
Военком вошел в палату вместе с начальником госпиталя, комиссаром и главным врачом госпиталя, поздравил с праздником, пожелал всем выздоровления.
  -Ну, а где  наш герой? Показывайте, познакомьте меня с сержантом Сибагатуллиным - обратившись к главному врачу, спросил военком.
Собственными руками приколол военком к нательной рубахе, растерявшегося сержанта медаль «За отвагу» - символ солдатского мужества,  отваги и геройства.
- Заслужил! Носи! - поздравив, с заслуженной наградой, произнес пожилой майор.
Потом Сибагатуллина пригласили в кабинете начальника госпиталя и, еще раз поздравив его с наградой, отметили это событие фронтовой, наркомовской нормой. В далёком от Сталинграда тыловом госпитале, поздравляли в этот праздничный день с боевой наградой сержанта Сибагатуллина, а на фронте продолжали сражаться в кровопролитных оборонительных сражениях его боевые товарищи. И никто из них не знал, что до начала осуществления стратегического плана разгрома немецко-фашистских войск, под условным наименованием «Уран», оставалось двенадцать дней.
Девятнадцатого ноября в семь часов и тридцать минут мощные залпы советской артиллерии разорвали тишину донских степей, и возвестили о начале второго периода великой битвы на Волге.
…Сибагатуллину сделали операцию и удалили, наконец, осколок мины из его руки. Рана заживала медленно. Выписались уже все из его палаты и разъехались, одни на фронт, другие домой.  Да и многие из тех, кто занял освободившиеся койки в палате, уже выписались, а  он  продолжал  лечение. Хирург сразу после операции посоветовал разрабатывать суставы.  И он по рекомендации хирурга, постоянно сгибал и разгибал раненую руку. Было больно, наворачивались слёзы на глазах, кровью промокала повязка, а он продолжал разрабатывать руку.
Медленно затягивалась рана, а ему оставалось только следить за развитием событий на фронте.  Всегда вспоминал боевых друзей, когда в сводках упоминалась первая гвардейская армия.
Только спустя три месяца после операции, выписали его из госпиталя. На календаре был февраль месяц сорок третьего года. Уже заметно прибавились дни, и не так рано стало темнеть в палате, а  солнечными днями подтаивал лёд на оконных стёклах.
В день выписки  Сибагатуллин в последний раз позавтракал вместе со всеми, ушел из палаты,  а вернулся уже в полном обмундировании. Все шесть человек раненых, как по команде, поднялись со своих коек, и замерли перед ним, в халатах, в нательных рубахах, в госпитальных тапочках. Стояли молча, провожая  на фронт старожила  из своей палаты и всё, что не сумели высказать ему на прощанье, он прочёл в их глазах. И он стоял молча, в сапогах, шинели, а шапку держал в руках, словно снял её перед ними.
- Ну, выздоравливайте! Может, и свидимся на фронтовых дорогах, - сказал на прощанье, и вышел из палаты.
Когда подходил к воротам госпиталя оглянулся, они все шесть человек стояли у окна палаты.

Командующий шестой немецкой армией Паулюс, только что произведенный Гитлером в генерал-фельдмаршалы, сдался в плен вместе со всей своей армией. Величайшая битва на Волге закончилась полным разгромом немецко-фашистских войск. Для генерал-фельдмаршала, который вместе со всем своим штабом сдался в плен, война теперь закончилась. А для сержанта Сибагатуллина война продолжалась, и он, выписывшись из госпиталя, не знал, как сложится дальше его фронтовая судьба. Комиссия признала годным для дальнейшего прохождения службы в рядах Красной Армии, а дальше его судьбу будет решать военный комиссариат города Медногорска.

* * *
Пять  месяцев жизни в тыловом госпитале закончились, и от привычного вчерашнего,  предстояло сделать новый шаг к неизведанному, туманному завтра, сделать шаг навстречу второго круга войны.
 За воротами госпиталя Сибагатуллин впервые с тех пор, как попал в палату, вдохнул порцию морозного воздуха, и он глубоко свежим холодом прошел внутрь, кольнуло в лёгких, и даже закашлялся с непривычки. По земле мела снежная поземка, лицо и щёки обжигала колючая снежная крупа, встречный ветер выжимал из глаз, отвыкших от холода, слёзы, а он старался не замечать этого. Он шел, слушал, как снег поскрипывал под каблуками его сапог, и радовался, что видит зиму, своими ногами идёт по снегу.
От госпиталя до военкомата   добрался быстро. Во дворе военкомата с котомками за плечами, построенные в две шеренги, стояли новобранцы, за оградой скопились их родственники, а лейтенант проводил перекличку. В коридорах в помятых шинелях и бушлатах толпились рядовые и сержанты. После морозного воздуха в коридоре резко чувствовался запах карболки и по знакомому запаху Сибагатуллин безошибочно определил, что все они, как и он, тоже из госпиталей.
- Сержант, документы сдай в  эту комнату. У нас только что их забрали, - указав на дверь, подсказал пожилой солдат с артиллерийскими петлицами на бушлате. -Вижу, что из артиллерии. Тоже из госпиталя?
-Из госпиталя.
-Долго лежал?
-Долго, с осени прошлого года
-Где зацепило небось, тоже в Сталинграде, как и меня?
-Да, тоже на Сталинградском фронте.
-А меня на Тракторном заводе, в конце декабря месяца. Фамилия моя Хилько, а звать Михаил.
-Я, назвав свою фамилию и имя, - представился и Сибагатуллин новому знакомому.
На вокзал шли строем, впереди лейтенант, который проводил перекличку новобранцев, за ним нестроевым шагом новобранцы, а фронтовики замыкали эту колонну. По земле мела снежная поземка, лицо обжигала морозная снежная крупа. С обеих сторон, сопровождая новобранцев, бежали родные, и Сибагатуллин видел слёзы на глазах матерей, слышал их голоса и напутственные советы перед неизбежным расставанием.
На станции стоял пассажирский состав, в облаке пара, накрывшего перрон, от вагона к вагону вдоль всего состава метались люди, а проводники не пускали их в вагоны.
- Куда? Куда прёте? Мест нет! - слышались голоса проводников, а люди всё равно лезли на подножки вагонов.
. - Полно у меня в вагоне, не видишь? - пытаясь грудью оттеснить  какого-то солдата, кричала проводница другого вагона.
- Солдату всегда место найдётся!  Не к  тёще на блины еду, - перебросив через голову проводницы вещмешок и, отодвинув плечом проводницу, солдат вошел в вагон.
Поезд отошел  от перрона, на котором возле своих узлов и чемоданов, так и остались, не попавшие в вагоны люди, старики, женщины, дети.
Их эшелон стоял на запасных путях и только вечером, когда огненно-оранжевый солнечный диск опустился к самому горизонту, состав тронулся и, медленно набирая скорость, взял направление на запад. И пока стоял на станции эшелон, не расходились по домам родные и близкие новобранцев.
Позади оставались Медногорск и госпиталь, а впереди ожидали сержанта Сибагатуллина новые фронтовые дороги. Эшелон  двигался медленно, с продолжительными остановками на станциях и разъездах. В теплушке потрескивал огонёк в буржуйке, слышался скрип вагона, и под стук колёс проспал Сибагатуллин до самого утра. В полдень на станции города Чкалова принесли с пункта питания  солдатский паёк, а вечером объявили, что эшелон будет стоять на стации до утра. От сопровождающего лейтенанта уже знали, что эшелон следует в сторону Куйбышева, до станции Сорочинск.
Двадцать третьего февраля утро было солнечным, как по заказу, в честь праздника - дня Красной Армии и Военно-Морского флота. Эшелон пополнили новыми новобранцами - молодыми парнями из Чкаловской области и Башкирии, а на следующий день прибыли на станцию Сорочинск. После переклички, лейтенант отобрал около сорока человек из числа фронтовиков и новобранцев.
-В колонну по два, становись! - скомандовал лейтенант. Сделаем марш-бросок в расположение войсковой части, где будете проходить дальнейшую службу, - объявил он перед построенной командой.
Только поздним вечером, отмерив по зимним, степным дорогам двадцать пять километров, добралась колонна до села Михайловское, где располагался штаб  сто тридцать второй Чкаловской стрелковой бригады. Разместили по сельским избам, а уже через несколько дней сформировали боевые расчёты сорока пяти миллиметровых противотанковых батарей. Сибагатуллина назначили командиром орудия, Хилько наводчиком.
Орудий в батареях пока еще не было, и первый месяц занимались общевойсковой и огневой подготовкой из стрелкового оружия. Была уже весна, когда получили орудия,  начали изучать материальную часть и выезжать на полигон на учебные стрельбы. До начала стрельбы нужно было оборудовать огневую позицию, а все земельные работы выполнить в строго установленное время. Сибагатуллин тщательно выбирал место под огневую, сам шагами отмерял площадь огневой, размечал границы, а, когда солдаты брались за лопаты, тоже копал вместе со всеми.
Раз за разом выкидывал землю, и каждый раз, чувствуя её степную рыхлость и податливость, вспоминал неподатливый, тяжелый каменистый грунт на той высоте, под Сталинградом. Ему приятно было снова ощущать силу в своих руках, хотя и давала еще знать о себе рана. Приятно было видеть, как дружно работал расчёт, и быстро продвигалась работа. Работали молча, с упорством и только в самом конце, когда уже подчищали дно, кто-то сказал с глубоким вздохом:
-Даже ни одного раза и не перекурили.
И сразу, побросав лопаты, все дружно начинают скручивать цигарки. Только наводчик Хилько не курит, а продолжает делать, как он выражается,  самое тонкое дело.  Он ровняет скос в окопе по которому закатывают и выкатывают орудие. Эту работу он не доверяет никому, даже командиру орудия.
-Поленились мы однажды сделать скос в укрытии. Наше орудие засекли, начался обстрел, а мы и замешкались, пока закатывали пушку в укрытие. Половина расчёта погибла, а меня в тот раз и ранило, - убеждал он батарейцев, что скос это главное в окопе для орудия.
Учения шли по плану, и боевой расчёт Сибагатуллина справлялся с заданиями. Освоили материальную часть,  в считанные секунды по команде:
 «орудие к бою!» - боевой расчёт занимал положенные места у орудия, чётко и слаженно взаимодействовал во время ведения огня. Отработали и освоили приёмы ведения огня в обороне с открытых и закрытых огневых позиций и в наступлении   в боевых порядках пехоты. Вот только поражение движущейся цели тремя, выделенными для этого снарядами, не всегда получалось у наводчика  Хилько. Только с третьего снаряда, да и то не всегда поражал он макет танка.
-Всё правильно делаю, а снаряды летят мимо, - со злостью в голосе, недовольный самим собой, заявлял он после каждой неудачной стрельбы по мишени.
В других расчётах батареи показатели по стрельбам были еще хуже, но это не утешало Сибагатуллиа, и в этом не искал он себе какого-то оправдания при неудачных стрельбах его орудия.
Приближался праздник  1-е Мая, и все уже знали, что после праздника  бригада отправится на фронт. А до отправки на фронт еще должны пройти показательные учения с зачётными стрельбами. Командир взвода готовился сам и готовил расчёты своих двух орудий к зачётным стрельбам. Сибагатуллин тоже готовил свой расчёт к показательным учениям, ожидал их и волновался, больше всего за своего наводчика. На последних учебных стрельбах Хилько справился с заданием, выпустив впустую два снаряда, третьим, всё-таки, поразил движущую цель.
В один из тёплых апрельских  дней снова проводились последние учебные стрельбы. Сибагатуллин отдавал команды и видел, как чётко и согласованно они выполняются. Хорошо отработанным движением заряжающий Ахмедов дослал  снаряд, наводчик склонился над панорамой, и по команде «огонь» прогремел выстрел. Всё было выполнено правильно, а макет танка не поразили, второй и третий снаряды тоже прошли мимо цели.
-Плохо! Очень плохо! -  раздраженным и не довольным голосом кричал командир взвода Сешенцев,  еще не успокоившись после неудачной стрельбы первого орудия.
- Сибагатуллин, встать за наводчика! Может у вас получится?! - приказал лейтенант.
Сибагатуллин занял место наводчика и прильнул к панораме. После ранения ему не приходилось быть наводчиком и самому стрелять из орудия, да и тогда на высоте он совсем недолго был наводчиком. Чувствуя мелкую предательскую внутреннюю дрожь, повернул маховик наводки и поймал в перекрестие панорамы силуэт движущего макета танка. Не отрываясь от панорамы, нащупал, и прежде чем по команде огонь нажать спуск, успел сделать опережение на полкорпуса макета, а затем уже нажал спуск. Услышал резкий, отдающий в ушах звук выстрела и почти одновременно с выстрелом голос лейтенанта: 
-Молодец, сержант!  С первого выстрела!
Сибагатуллин оторвался от панорамы, провёл ладонью по лбу и ощутил липкий, холодный пот. Только теперь заметил,  что весь взмок, и рубашка под гимнастеркой прилипла к телу. А после того, как командир взвода объявил ему перед всем взводом благодарность за отличную стрельбу по движущей цели,  он продолжал испытывать какое-то приподнято-волнующее состояние.
Первого мая вся батарея находилась уже в Сорочинске, праздник отметили  тремя варёными яйцами и одной курицей на двоих. Давно уже не доводилось Сибагатуллину пробовать куриное мясо и яйца, и сразу повеяло чем-то далёким деревенским, таким родным и почти забытым за войну.
Через три дня сто тридцать вторая стрелковая бригада грузилась в эшелоны. На платформы грузили зачехленные орудия, в вагоны лошадей и фураж, а личный состав бригады разместился в вагонах-теплушках.  Эшелон шел на Запад, и никто пока не знал, на каком фронте предстоит им испытывать свою судьбу и для кого, как она сложится.
Проплывали и оставались позади города и деревни, холмы, луга и берёзовые рощи, мелькали телеграфные столбы, пересекли широкую Волгу. Приближалось лето, и из вагона Сибагатуллин любовался берёзовыми рощами, которые подступали к самому полотну железной дороги. На берёзках только что распустились листья, и над чистой белизной стволов опускались к земле зелёные косы. С каждым километром всё дальше и дальше оставалось село Михайловское, всё ближе и ближе приближались к какому-то участку, протянувшейся от Заполярья до берегов Чорного моря  линии фронта.
Без остановки проехали Москву, разрушенный до основания, город Торжок и, не доехав до города Ржева, выгрузились на разъезде Панино. 
Снова началось повторение уже пройденного: изучение материальной части, взаимодействие с пехотой, стрельбы на полигоне. Всё было так, как и в оренбургских степях с одной только разницей - там было сухо, а здесь сплошные болота и непрерывные дожди. Из сто тридцать второй и двадцатой стрелковой бригады сформировали сто пятьдесят девятую стрелковую дивизию, а батарея, сорока пяти миллиметровых орудий, вошла в состав четыреста девяносто первого стрелкового полка.
Вскоре дивизию перебросили в горд Ржев. Штаб дивизии, тыловые части расположились в черте города, который почти два года был передним краем не утихающих сражений, и война прокатывалась несколько раз через него. Только в марте месяце войска  Калининского и Западного фронтов освободили его, и он почти полностью был разрушен.
Дивизия сразу приступила к строительству оборонительных  рубежей вокруг города. Пехотинцы рыли противотанковые рвы, танковые ловушки, траншеи с ходами сообщения, строили блиндажи командные и наблюдательные пункты. Артиллеристы строили основные и запасные огневые позиции, щели укрытия, блиндажи. Работали от подъёма до отбоя, готовясь к оборонительным боям, и до тошноты надоела, эта фронтовая тишина, ожидание немецкого наступления, и затяжная оборона.
Так и не воспользовавшись, построенными оборонительными сооружениями, дивизия поднялась и двинулась на Запад. Шли по разбитым войной проселочным дорогам смоленщины. Вокруг простирались, перепаханные взрывами и давно уже не засеянные поля, берёзовые рощи со срезанными вершинами, поваленными и выкорчеванными деревьями. И казалось, что нет конца бугоркам и холмикам,  уже заросшим травой.  Только по колышками и заржавевшей пятиконечной звезде можно было определить, что это братские могилы тех, кто отдал свою жизнь на этой земле осенью сорок первого. Среди старых, заросших могил, выделялись свежие могильные холмики…
Ржавела на полях изуродованная боевая техника, валялись перевёрнутые повозки, разбитые автомашины и полевые кухни, а вдоль дорог сплошные пепелища, сгоревших деревень. После того, как миновали Вязьму, двигались скрытно и шли только по ночам.   На десятый день марша вышли в район Спас-Деменска. 
Лето было в полном разгаре и уже целую неделю шло ожесточенное сражение на Курской дуге. Каждый день политработники из штаба полка бывали на батареи и знакомили с последними сводками из района, где разыгралось великое сражение. Слушая сводки, солдатским чутьём Сибагатуллин уже определил, что их дивизии не придется принять участие в этом сражении. Им отведена другая роль - полное освобождение смоленской земли, а затем и Белоруссии.


ЧАСТЬ  ВТОРАЯ

«…Победой не окуплены потери,
Победой лишь оправданы они...»
(В. Авдеев - поэт фронтового поколения)



Больше двух лет тяжелая колесница войны носила сержанта Сибагатуллина по трудным фронтовым дорогам к границам Восточной Пруссии. Были длинные и короткие остановки, когда приходилось в госпиталях залечивать раны, а потом снова она захватывала его и, набирая скорость, несла всё дальше и дальше на запад.
В конце сентября сорок четвёртого восемьдесят второй гвардейский, тяжелый танковый полк, стоял в двадцати километрах от границы с Восточной Пруссией в районе местечка под названием Кузлово Руда.  Сибагатуллин уже четыре месяца, после госпиталя был, наводчиком орудия тяжелого танка ИС в этом полку. Полк сформировался в Туле и, после получения боевых машин, был направлен на 3-й Белорусский фронт.
Литву, уже освобожденную, к тому времени, от немцев, прошли почти без остановок. После разбитых дорог и мрачных картин разорённой смоленщины и Белоруссии Сибагатуллин увидел в Литве ровные шоссейные дороги с аккуратно вырытыми дорожными  кюветами и, неплохо сохранившиеся, хутора.  Не бросались в глаза разрушения в городах и сёлах, поля вспаханы и засеяны. Только холмики братских могил были похожими на те, что довелось увидеть ему на смоленской и белорусской земле.
В конце сентября полк остановили в двадцати километрах от границы с Восточной Пруссией. Танки расположились на лесной опушке. Стояли сухие ясные дни. Незаметно, наступившая осень, щедро мазнула охрой и золотом вершины деревьев. В безветрии и тишине беззвучно роняли листву липы и еще, какие-то, незнакомые Сибагатуллину деревья. Пятая армия, в состав которой передали и восемьдесят второй гвардейский полк тяжелых танков, готовилась к наступлению. Подтягивались резервы,  подходили тыловые части, войсковые подразделения пополняли войска техникой и боеприпасами.

Восемнадцатого октября войска 3-го Белорусского фронта пересекли границу Восточной Пруссии, а через два дня  восемьдесят второй гвардейский танковый полк прошел через пограничный город Кибертай, и вступил на территорию Восточной Пруссии. И сразу начались упорные бои вначале за город Шталлупёнен, а затем  и Эйдкунен.
Прорыв многополосной  немецкой обороны проходил медленно. Для противника наступление не было внезапным, и немецкое командование успело принять необходимые меры для укрепления оборонительных рубежей. Восточная Пруссия - цитадель германского милитаризма, давно была превращена Германией в главный стратегический плацдарм для нападения. А сейчас, когда война подступила к её границам, потеря Восточной Пруссии открывала дорогу к центральным районам Германии и на Берлин. И, чтобы не допустить этого, немецкое командование сосредоточило на этом плацдарме крупную группировку войск, стараясь любыми путями удержать этот стратегически важный плацдарм.
Озёра, реки, болота и другие естественные препятствия, крепкие каменные постройки, превращенные в опорные пункты сопротивления, укрепленные районы и полосы обороны с крепостями, увидел гвардии сержант Сибагатуллин на первых же, пройденных километрах в Восточной Пруссии.
В течение столетий здесь готовился  стратегический плацдарм для нападения на Россию. Он не знал, что здесь оседали, уволенные в запас офицеры германской армии и, получая на льготных условиях землю, они были обязаны застраивать хутора по утверждённому военным командованием плану.
Узнал и почувствовал это, наводчик орудия Сибагатуллин, еще на подступах к городу Шталупёнен,  когда по его танку с хутора открыла огонь, укрытая за прочными каменными стенами, артиллерия.  Тот хутор он заметил сразу, как только проскочили мост через какую-то небольшую речку. С правой стороны был лес с аккуратно, как по линейке, высаженными деревьями. От берега реки и до самых строений хутора тянулись уже убранные поля, а дорога от моста вела прямо к массивным воротам каменной ограды, за которой и виднелись, покрытые черепицей крыши.
- Помещик видно живёт в этом имении, а может быть богатый фермер, - проговорил командир танка Озеров, и тут же взметнулась от взрыва земля перед танком..
-Вот тебе, имение! Не имение, а настоящая крепость, - сманеврировав, чтобы уклониться от следующего снаряда, проговорил механик-водитель Савушкин.
Больше двух часов длился бой с гарнизоном этого, на первый взгляд «мирного» хутора, и только с помощью тяжелой артиллерии удалось сломить сопротивление этого опорного пункта, а затем уже пехота завершила разгром гарнизона хутора.
Вторая половина октября месяца была дождливой. Прямо на глазах поменялась погода, невесть откуда всё небо закрыли облака, и всё погрузилось в рыхлую, ненастную мглу. Низкая плотная облачность, с моря наползал густой туман, и всё это не только мешало использовать авиацию, но и затрудняло  вести наблюдение и управлять ходом боя.
Утомленный непрерывными боями, восемьдесят второй танковый полк в составе пятой армии медленно продвигался вперёд. А на его пути встречались укрепленные районы с большим числом долговременных огневых точек, противотанковые препятствия и многочисленные хутора с каменными постройками, грамотно приспособленными к обороне.
Чаще всего, именно, с этих хуторов и вели обстрел фаустпатронами совсем еще юные фольксштурмовики,  из укрытий поджигали и повреждали танки. Этот хутор, расположенный на равнине, в нескольких километрах от только что взятого города Шталлупёнен, отличался от других хуторов. Опоясанный различными противотанковыми заграждениями, несколькими линиями траншей, он больше походил на укрепленный район, и встретил танкистов массированным артиллерийским и миномётным огнём. До этого, на улицах города полк уже потерял несколько боевых машин, подбитых  из гранатомётов фаустпатронами.
Механик-водитель, стараясь не попадать под артиллерийский и миномётный обстрел, постоянно маневрировал, а Сибагатуллин, прильнув к панораме, выискивал цель и вёл непрерывный огонь по траншеям и каменным строениям хутора. Одновременно со своим выстрелом услышал взрыв с правого борта, почувствовал, что танк крутится на одном месте, а затем весь корпус танка содрогнулся от нового взрыва.
-Экипажу немедленно покинуть машину! - скомандовал Озеров и за считанные секунды Сибагатуллин, заряжающий Пяткин и командир танка Озеров выскочили из горящего танка.
Не было, среди них, только механика-водителя. Его вытащили через передний люк, еще живым, но уже с потухающим взглядом, что-то клокотало у него в груди, а кровь из его рта текла на промасленный комбинезон. После окончания боя похоронили механика-водителя Савушкина на земле Восточной Пруссии, в немецкой траншее.
 За десять дней непрерывных боёв пятая армия сумела продвинуться всего на пятьдесят, а местами лишь на двадцать километров. Стремительного прорыва немецкой обороны и наступления в глубину Восточной Пруссии не получилось. Пятого ноября войска 3-го Белорусского фронта получили приказ перейти к жёсткой обороне на занятых рубежах.

* * *

Восемьдесят второй гвардейский танковый полк оставался в районе хутора. Танки зарыли в землю, экипажи разместились в постройках хутора, а тех танкистов, которые остались без машин, отправили в резерв фронта. Гвардии сержанта Сибагатуллина  и еще несколько танкистов  командир полка Сердюченко  оставил в полку. Его назначили командиром отделения мотоциклистов разведки. Пять трофейных немецких мотоциклов с установленными пулемётами и четырнадцать мотоциклистов-разведчиков получил под свою команду Сибагатуллин.
И снова потянулись дни в обороне. Артиллеристы занимались устройством огневых позиций, пехотинцы рыли блиндажи и приспосабливали немецкие траншеи для ведения боя в обороне. Сибагатулин с отделением разведки осваивал трофейные мотоциклы, а в свободное время с большим, чисто крестьянским интересом, рассматривал богатое хозяйство немецкого хутора.
 Всё удивляло, поражала его воображение: немецкая аккуратность и расчётливая предусмотрительность в ведение хозяйства.  В многочисленных постройках всё на своих, строго отведенных местах: в одном строении сельскохозяйственные машины, в других инвентарь, удобрения. Зерно хранится в помещениях, оборудованных вентиляцией. Чистые помещения для скота, а выгон поделён колючей проволокой на, несколько равных, частей. В одном пасется скот, в других за это время, подрастает трава. В подвале холодильники и замороженные туши  забитого скота.
«Чего еще не хватало этим немцам? Зачем полезли к нам, когда у самих всего вдоволь?» - глядя на эти туши, богатство и роскошь в  громадном доме хозяина хутора, рассуждал Сибагатуллин.
Новый сорок пятый, теперь уже все были уверены, что он будет победным, встречали в один час по московскому времени. Выпили в особняке хутора наркомовскую норму, поздравили друг друга и пожелали дожить до победы, и в это время тёмное небо озарилось вспышками разноцветных ракет. Ракеты взмывали слева, справа и в глубине. Зрелище было совсем не привычным и захватывающим.
Немцы, в ожидании своего часа, молчали, но, как только наступил их новогодний час, тоже запустили разноцветные ракеты. И сразу, как по сигналу, обрушился на их позиции огневой вал нашей артиллерии.
-Командующий, очевидно, решил испортить немцам новогодний праздник. Пускай думают, что после артподготовки начнется наше наступление, -  прислушиваясь к непрерывным разрывам на немецкой стороне, проговорил «батя» - командир полка Сердюченко.
Наступление началось тринадцатого января и немцы, не выдержав натиска, стали поспешно отходить. За несколько дней непрерывных боёв были взяты города Глумбинен и Инстенбург, но в конце января наступление замедлилось. Началась оттепель, снегопады сменились дождями, грунтовые дороги испортились. По бездорожью медленно, до предела утомленные, без отдыха, но всё равно войска шли вперёд к Кёнигсбергу.
Город Браунсберг считался сильно укрепленным очагом сопротивления, кроме того, поступили сведения, что немецкое командование перебросило в этот район дополнительные танковые соединения. Провести разведку с целью уточнения этого сообщения командир полка поручил отделению разведки Сибагатуллина.
До передовой всего два километра, но по раскисшей от постоянных дождей дороге, пятеро разведчиков на двух мотоциклах добирались долго. Уже не один раз, пока добирались до передовой, пожалел Сибагатуллин, что поехали на мотоциклах. Пешком надёжнее, и не нужно  было бы вытаскивать мотоциклы, застрявшие в липкой грязи. Командир пехотного батальона, направил разведчиков к командиру роты, который должен был указать им, где удобнее  всего можно пересечь линию немецкой обороны.
Командир роты провёл Сибагатуллина с разведчиками к лощине, где обрывалась траншея.
- Вот по этой лощине и выйдете к лесу, - указав на лесной массив, посоветовал лейтенант. За этим лесом сегодня слышался шум  двигателей, видимо танки подошли. Только дождитесь, когда начнёт смеркаться, тогда при сегодняшнем тумане пройдёте  совсем незаметно. До наступления вечерних сумерек  было еще далеко, и Сибагатуллин успел изучить расположение немецких траншей. В бинокль отлично были видны траншеи. И сквозь серую сетку дождя видел фигуры немецких солдат за первой линией траншей. Они в шинелях с поднятыми воротниками подпрыгивая на одном месте, колотили рука об руку, очевидно, согреваясь от холода.
В наступивших сумерках осторожно, стараясь не шуршать, задубевшими, от  моросящего дождя плащ-накидками,  двинулись в сторону леса. Нейтральную полосу прошли, не  обнаружив себя, и углубились в лес, который был уже на немецкой стороне. Шли цепочкой размеренным шагом, соблюдая дистанцию, и каждый знал свои обязанности в случае их обнаружения. В тёмном лесу было тихо, лишь изредка хрустнет сухая ветка под ногами, и этот сухой треск всегда казался разведчикам страшнее и громче выстрела. Опасность таилась в тёмном и тихом лесу повсюду.
Прижимаясь вплотную к земле, используя различные укрытия, выбрались на опушку леса,  но что-то рассмотреть в поздних вечерних сумерках и плотном тумане было не возможно. Пришлось ждать наступления рассвета. До бесконечности долгой показалась эта ночь разведчикам. Коченели ноги в сапогах, ночная сырость проникала под бушлат, и он совершенно не согревал, только холодил тело, а время тянулось медленно.
С рассветом Сибагатуллин с двумя разведчиками приготовился вести наблюдение и выяснить наличие боевой техники, а заодно зафиксировать расположение огневых позиций и оборонительных сооружений.
 -Наша задача выяснить количество бронетехники, но не будет лишним, если добудем и другие сведения по немецкой обороне: расположение огневых позиций, оборонительных сооружений - поставил задачу перед разведчиками Сибагатуллин. - Рассредоточимся  вдоль опушки, и с рассветом начнём наблюдение. Клюев на левом фланге, я в центре, сержант Хмара на правом фланге.
-Чувствовать друг друга! - Сухонин и Роговой прикрывают нас, - отдал указание Сибагатуллин. - Сбор на этом месте в восемь ноль-ноль.
Еще не рассвело, а разведчики уже заняли свои места. Над головой серое,  низкое небо, перед глазами клубился туман, в котором трудно было дышать. Наступил рассвет, но в плотном, густом тумане пока ничего рассмотреть было еще не возможно. На немецких позициях не было никакого движения, тишина. «Видимо решили на время непогоды установить негласное перемирие» - усмехнулся Сибагатуллин.
Наконец туман стал постепенно рассеиваться и сквозь его клочья  он начал различать силуэты, выстроившихся вдоль опушки, танков. Пересчитав танки, стал внимательно изучать оборонительные позиции. Причудливые зигзаги траншей, вкопанные в землю огневые позиции, едва заметные доты и блиндажи, всё старался запомнить и привязать к каким-нибудь ориентирам.
. Тем же путём и с той же осторожностью возвращались назад. И уже, когда шли по ложбине, пересекая нейтральную полосу, над головой с негромким, едва уловимым посвистом прошила воздух пулемётная очередь. Прошло несколько секунд  и со стороны немецких позиций донесся говор крупнокалиберного пулемёта, но они уже были возле траншеи.
Позднее за взятие города Браунсберга от имени Верховного Главнокомандующего Сибагатуллин получит благодарность, а за разведку грудь гвардии сержанта украсит орден «Красной Звезды».
Тяжелые и затяжные бои шли по уничтожению хейльсбергской группировки немецких войск юго-западнее Кёнигсберга. Этот укрепленный район гитлеровцев имел девятьсот одиннадцать железобетонных огневых точек, множество оборонительных сооружений, противотанковых и противопехотных препятствий. Немецкое командование ставило своей целью сковать здесь крупные силы советских войск и не допустить их переброски на берлинское направление. И особое значение отводилось обороне крепости, военно-морской базы и крупного морского порта Кёнигсберга.
Отчаянным было сопротивление, и немцы искусно использовали всевозможные  оборонительные сооружения укрепленного района. И даже  рассеченная на  части, прижатая к побережью Балтийского моря, хейльсбергская  группировка продолжала сопротивление.
На фронте жизнь и смерть солдата часто зависят от случайности…
На своём мотоцикле вёз Сибагатуллин начальника связи полка на передний край. Было временное затишье. Последние три дня были тёплыми и ясными, со стороны Балтийского моря дул, уже по-весеннему влажный, но тёплый ветер, пробуждалась природа. Сибагатуллин вёл мотоцикл, встречный ветер обдувал лицо, а он радовался наступлению весны. Где-то далеко, на соседнем участке фронта  глухо гремела артиллерийская канонада. До передовой оставалось проехать совсем немного, когда начальник связи заметил немецкие танки.
Танки! Танки! - услышал Сибагатуллин его голос и, тоже увидел несколько танков, которые выползали из-за бугров на равнину. По танкам ударила артиллерия, танки открыли ответный огонь, а они свернули с дороги и укрылись в редком кустарнике.
-Оставайтесь с мотоциклом, а я  доберусь пешком, - приказал начальник связи и, поглядев на часы, добавил: - вернусь в пятнадцать ноль-ноль. Ждите!
-Никак нет, товарищ капитан! Приказано доставить Вас на передовую. Так, что позвольте сопровождать вас, - возразил Сибагатуллин и, перебросив автомат через плечо, приготовился следовать за капитаном.
Всего несколько минут прошли они по неглубокой лощине, когда Сибагатуллин вспомнил, что он забыл перекрыть краник бензопровода, а он подтекает.
-Товарищ капитан, я вернусь, только перекрою краник бензопровода, и догоню вас, - и, получив разрешение, побежал к мотоциклу.
Он не пробежал еще  и десяти метров, как на том месте, где они оставили мотоцикл, прогремел взрыв, взметнулась земля вместе с отдельными частями его мотоцикла.
«Видно не суждено было погибнуть мне и в этот раз» - думал Сибагатуллин, глядя на глубокую воронку. Возле воронки горел бензобак, валялись колёса, а люльку отбросило на несколько метров в сторону.
-Прямое попадание, умеют стрелять немцы, - отметил он для себя, и побежал догонять капитана.

В последние дни марта месяца войска 3-го Белорусского фронта, овладев  городом Хайлингейбайль последним опорным пунктом обороны, закончили ликвидацию хейльсбергской группировки. Сибагатуллин за взятие города и завершение ликвидации немецкой группировки получил благодарности от имени Верховного Главнокомандующего.
Апрель месяц в Восточной Пруссии радовал тёплыми и солнечными днями. Полк передали в одиннадцатую гвардейскую армию, которая готовилась к штурму Кёнигсберга. Наступление началось шестого апреля после мощной артиллерийской подготовки и еще более мощных ударов авиации. Рано утром от залпов сотен орудий и взрывов тысяч бомб и снарядов вздрогнула земля, и Стбагатуллину показалось, что она заходила под его ногами, словно плавучий островок на зыбкой основе.
Над немецкими укреплениями гигантским смерчем взметнулось в небо огненное облако разрывов. Многоголосый рёв артиллерии, который по его силе не с чем было даже сравнить  и Сибагатуллину казалось, что он достиг предельного напряжения.  Приходилось открывать рот, чтобы сберечь барабанные перепонки. В небе тоже стоял непрерывный гул:  густой чёрной массой стремительно пронеслись штурмовики, а вслед за ними, но значительно выше, плыли бомбардировщики, надрывно и тяжело гудя моторами. Волна за волной - одни в сторону крепости,  другие уже в обратном направлении, непрерывно гудели над его головой. Никогда еще за всё время войны не доводилось Сибагатуллину видеть в небе такого количества наших самолётов. А непрерывное эхо бомбовых разрывов вплелось в артиллерийскую симфонию
Дым пожарищ, гигантские языки пламени поднялись в небо, закрыли собой чистое небо и солнце. Пехота и танки под прикрытием артиллерии упорно продвигались вперёд, сжималось кольцо вокруг Королевского дворца, в котором сосредоточилась  основная часть гарнизона. Кругом видел Сибагатуллин груды развалин, в которые превратились крепостные форты, развороченные железобетонные огневые точки после налётов авиации и артиллерийского обстрела
Одиннадцатая гвардейская армия наступала с юга и, форсировав реку Прегель, замкнула окружение. Четыре дня, днём и ночью, шли непрерывные бои, и  в ночь на десятое апреля Кёнигсберг капитулировал. В эту же ночь Москва салютовала доблести и отваге воинам при штурме Кёнигсберга, а Гитлер, в бессильной ярости, приговорил коменданта  этого города-крепости, генерала Лаша  к смертной казни, заочно.

После четырёхдневного отдыха возобновилось наступление на крепость и порт Пиллау. В первый же день оборона противника была прорвана и, не выдержав удара, немецкие войска начали отходить. Двадцать пятого апреля Пиллау - последний опорный пункт на Замландском  полуострове, был взят.
Война продолжалась… Еще нужно было водрузить знамя  Победы над рейхстагом, заставить капитулировать фашистскую Германию, а для гвардии сержанта Сибагатуллина война уже закончилась на побережье Балтийского моря.
Совсем скоро должна прийти эта долгожданная победа. Почувствовал, как далёко зашел он от своей Родины, какие холодные дали отделяют его от родного края, и неудержимо потянуло домой.
После грохота взрывов, артиллерийской канонады в Кёнигсберге и Пиллау, совсем непривычной была тишина в этом небольшом городке Тапиау, куда перебросили их полк после взятия Пиллау.
Тишина по-прежнему, как в часы короткого затишья, казалась ему обманчивой и не надёжной. И в этой тишине он уходил в воспоминания, вставали перед глазами лица погибших боевых товарищей и тяжелые бои и всё, что было на дорогах войны от Волги до  берегов Балтийского моря…
.
* * *
Воспоминания перенесли его в ту звездную ночь в самые первые дни августа сорок третьего года. Запомнилась ему эта ночь…
Весь небосвод усыпан светящимися звёздами, незаметно выползает из-за леса луна, и начинает свой неторопливый путь по небу. Небо всё светится каким-то неярким светом, спокойно мигают звёзды, тёплый ветер несёт от реки Угры неясные шорохи, всплеск воды, глухие удары и, приглушенные голоса сапёров, которые наводят переправы. Утром, после артиллерийской подготовки, начнется наступление. Весь расчёт, подстелив плащ-накидки, спит, на  не успевшей еще остыть земле, а он не спит, лежит на траве и смотрит в небо на звёзды. Изредка над его головой срываются  августовские звёзды и падают,  оставляя  на небе яркий свет. Перед боем ему не хочется думать о том, что будет завтра, гонит от себя дурные предчувствия, думает о прошлом, о родителях и родных местах. Затаенные думы бродят и будоражат его душу…
Вспомнился родной дом, вспомнилось всё то, до боли влекущее, что могло осуществиться только после войны, если он останется живым. Это была минута, когда солдату чего-то остро не хватает, когда вдруг защемит сердце, и он почувствует, что это пока не доступно ему.
Еще не рассвело, принесли кашу с тушенкой и, расстелив плащ-накидку, весь расчёт приступает к завтраку. Ели, не торопясь, справившись с кашей, тщательно выскребают котелки, а потом, зачерпнув крышкой котелка в термосе, наслаждаются горячим чаем. А он смотрит на них и думает о том, как поведут они себя сегодня. Те, кто воевал, уже отвыкли от фронтовых условий, за спокойное время пока были в обороне и вели только учебные стрельбы, а кто не воевал, тем придется привыкать к боевой суровой действительности. Ему кажется, что все они спокойны, но он знает -  это только видимость. На самом деле им всем боязно, тревожно, и они все ждут самого худшего из всего, что может произойти на войне…
Почти два года прошло с той ночи, но Сибагатуллин помнит её и всё, что было дальше. Все эти события останутся в памяти, и их никогда не сотрут прожитые годы и десятилетия.

* * *
Тогда их сто пятьдесят девятая стрелковая дивизия заняла исходные позиции на своём рубеже за два дня до начала наступления. О том, что это должно произойти в самые ближайшие дни он догадался еще до того, как командир полка, майор Петин, зачитал приказ командира дивизии о переходе к наступлению. Не получив указаний укрывать орудия, рыть окопы, он чутьём солдата понял, что прибыли они сюда совсем не для обороны. Конечно, он в тот момент не знал, что будет принимать участие в Смоленской наступательной операции под кодовым наименованием  «Суворов».
Седьмого августа после почти двухчасовой артиллерийской подготовки, началось генеральное наступление. Еще не закончился артиллерийский обстрел немецких оборонительных позиций, как началась переправа на противоположный берег Угры. По наведенным за прошедшую ночь мостам устремилась пехота, откуда-то появились лодки, плоты, бочки и просто брёвна. Батарея Сибагатуллина должна была двигаться в боевых порядках наступающей пехоты.
«Сопровождать огнём и колёсами, наступающую пехоту!» - приказал майор Петин перед самым  началом форсирования Угры. Переправившись на плотах, взвод Сибагатуллина поддерживал огнём один из батальонов полка, перед которым была поставлена задача, выбить немцев из села  Городище. Наступление развивалось медленно, и бой сразу принял затяжной характер. Оборонительная полоса перед деревней имела глубину до трёх километров и была оборудована тремя линиями траншей.
Сибагатуллин, продвигаясь вслед за наступающей пехотой, видел в бинокль огневые точки ручных и станковых пулемётов.  Расположенные через сорок- пятьдесят метров один от другого в немецкой траншеи, ручные пулемёты и два станковых пулемёта перед траншеей прижимали пехоту к земле и не давали возможности продвигаться вперёд.
Двумя выпущенными снарядами, наводчик Хилько заставил замолчать один из станковых пулемётов.  По ручным пулемётам вели огонь из второго орудия и заставляли их постоянно менять огневые позиции. Этими минутными паузами пользовались пехотинцы и в очередном броске приближались к немецким позициям. Второй станковый пулемёт наводчик Хилько сумел поразить только с пятого выстрела.
-Он, что заговоренный, што ли? - выругался наводчик после третьего, впустую выпущенного им снаряда.
Исход боя за село Городище решила танковая бригада. В, очищенные сапёрами от противотанковых мин проходы, ворвалась танковая бригада с флангов в немецкие траншеи и открыла путь для наступающей пехоты. Сибагатуллин, продвигаясь за пехотинцами, увидел и поразился прочностью оборонительного рубежа. Три линии траншей. Перед первой и второй траншеями установлены, теперь уже порванные, похожие на спирали проволочные заграждения, многие огневые точки одеты в броню или бетон. 
После села Городище еще пять дней, иногда не затихая и ночью, шли упорные бои. Преследуя противника, освободили небольшую деревню Бол и село Тесное и еще несколько населённых пунктов. Освобожденные сёла были почти полностью сгоревшие и без единого жителя в них. Несмотря на отдельные немецкие контратаки, налёты авиации, наступление продолжалось, и остановить его уже было не возможно.
Дивизия с тяжелыми боями продвигалась вперёд. Тринадцатого августа, сломив  оборону противника в узлах сопротивления, освободила деревни Александровку и Насищево. В этот же день четыреста девяносто первый стрелковый полк вёл бой за деревню Истоки. Во второй половине дня немцы были выбиты из села, но полк понёс большие потери, и приостановил дальнейшее наступление. Батарея, закрепившись на окраине села, развернулась для отражения возможной контратаки.
В двух километрах  перед деревней была высота, и оттуда немцы открыли миномётный и артиллерийский огонь по батареи. Боеприпасы были на исходе и, отвечая на огонь противника, приходилось экономно расходовать снаряды. Артиллерийская дуэль длилась около часа и,  когда уже стали стихать выстрелы со стороны высоты, услышал Сибагатуллин шипящий свист мины, понял, что она уже на излёте, бросился на землю, придавив своим телом подносчика снарядов.  Тут же раздался взрыв, и вместе с комьями земли, которые обрушились на него, почувствовал острую боль в спине и на шее.
Кроме него никто больше не пострадал от этого взрыва,   да и взрыв был последним. Больше выстрелов из-за высоты не было.
-Везёт мне на высоты! Под Сталинградом ранили при обстреле с высоты, - почему-то вдруг вспомнив высоту сто пятьдесят четыре и три, произнес Сибагатуллин, ожидая пока Хилько забинтует  ему шею.
-Да, видно, судьба у тебя такая! Целый час обстреливал нас немец, а вот последним выстрелом зацепил, - сочувственным голосом проговорил Хилько и, заметив, что гимнастёрка на спине пропитана кровью, добавил: - срочно в медсанбат тебе надо, сержант.
И только сейчас почувствовал Сибагатуллин на спине что-то липкое, медленно стекает вниз по ногам в сапоги. Сразу  ослабел, чувствуя, что немеет лицо, сохнут губы и очень хочется пить.
В медсанбате сделали укол, удалили осколки, наложили повязки и отправили в прифронтовой госпиталь. Две недели провёл Сибагатуллин в госпитале, подлечили и выписали, признав годным для прохождения дальнейшей службы.
- Который раз выписываешься из госпиталя? - задал вопрос начхоз полевого госпиталя, делая какую-то пометку в журнале и взглянул на Сибагатуллина..
-Второй, пока еще, - ответил, примеряя выданные ему новую гимнастёрку и солдатские брюки-галифе.
-Значит, по третьему кругу пойдёшь. Это хорошо! Говорят, бог троицу любит, - живым останешься! - предсказал не прощанье пожилой лейтенант интендантской службы.
После госпиталя не попал Сибагатуллин в свой полк. Направили в ту же дивизию, но уже в шестьсот тридцать первый стрелковый полк командиром семидесятишести миллиметрового орудия. Двадцать восьмого августа командир взвода, лейтенант Куликов познакомил его с боевым расчётом орудия. А  уже двадцать девятого августа  Сибагатуллин со своим расчётом поддерживал огнём наступающие части дивизии на подступах к городу Ельня. Отражал контратаки немецких танков, пытавшихся остановить наступление дивизии. На следующий день вместе со своим полком прошел по улицам,  освобожденного города.
Весь сентябрь проходил в изнурительных затяжных боях и при не благоприятных погодных условиях. Лесисто-болотистая местность, множество рек, осенняя распутица, крайне усложняли действия артиллерии, пехоты и танков. Чем дальше продвигалась дивизия, тем труднее было преодолевать оборону и сопротивление противника. Заметно поредели в непрерывных боях батальоны, роты и батареи, но всё равно дивизия продвигалась вперёд. Освободив в конце сентября город Смоленск, дивизия вышла к границам с Белоруссией. Второго октября  Смоленская операция, под кодовым обозначением «Суворов», была успешно завершена.
После Смоленска дивизия наступала по левому берегу Днепра на Оршу. Немецкие войска отступали, оставляя для прикрытия заслоны. Но иногда, получив из резерва пополнения, предпринимали контратаки с намерением остановить дальнейшее наступление советских войск. Так было и у деревни Носищево, когда свежие немецкие части предприняли контратаку, и их полк вынужден был перейти к обороне. Тот бой у разрушенного кирпичного завода, на окраине этой деревни, надолго запомнился Сибагатуллину.
Карьер, из которого раньше брали глину для кирпичного завода, протянулся на сотни метров, и в котловане этого карьера свободно разместилась батарея семидесятшести миллиметровых орудий и батарея минометчиков.  Сделали пологим скос, так, как делал это Хилько. Во время артиллерийских и миномётных обстрелов, котлован использовали в качестве укрытия. А, когда начинались атаки немецких автоматчиков под прикрытием танков, навалившись всем расчётом, выкатывали орудия и били прямой наводкой по танкам и автоматчикам. Так, выкатывая орудия на прямую наводку, а во время обстрела, закатывая назад в котлован, продолжалось два дня. На поле перед траншеями, как-то сгорбатившись, стояли подбитые танки, сливаясь с серой травой, лежали труппы немецких автоматчиков, а в батарейных расчётах потерь пока еще не было.
Утро третьего дня было тихим и обещало быть солнечным. На востоке поднималось солнце, и с его первыми лучами Сибагатуллин услышал далёкий, еле уловимый гул самолётов. Гул нарастал и усиливался с каждой секундой, а он настороженно всматривался в ту сторону, откуда доносились эти рокочущие  звуки. Теперь уже ясно слышался надрывный гул моторов, и по нему Сибагатуллин определил, что летят «юнкерсы».
-Воздух!  Воздух! - услышал Сибагатуллин, и только сейчас заметил командира взвода, который тоже смотрел в сторону, откуда доносился, режущий слух, надрывный гул тяжелых бомбардировщиков. Самолёты уже хорошо были видны и на их крыльях сверкали отблески лучей восходящего солнца. Один, два, три …восемь, девять…двенадцать… четырнадцать, - мысленно считал Сибагатуллин, и тут же заметил, как передний бомбардировщик резко, накренившись на правое крыло, пошел в сторону их котлована.
-Воздух!  Воздух!  Надеть каски, рассредоточиться, - раздалась команда командира взвода Куликова, и понеслось по карьеру «воздух!» «воздух!»  Надеть…..»
Присев на корточки, Сибагатуллин видел, как, выстроившись в цепочку, самолёты заходят в пике. Головной «юнкерс» прошел над ним, и взрыв бомбы раздался далеко правее. Успел заметить, как  от днища второго оторвалась, похожая на грушу, бомба, и прижался к земле. Раздался оглушительный взрыв, его обдало горячей волной, посыпались комья спрессованной глины. И снова  вой моторов над головой, пронзительный, нарастающий свист бомб и разрывы. А он, распластавшись на земле, не смея даже пошевелиться, поднять голову, лежал и ухом слышал, как дрожит и стонет под ним земля. Сплошь  тяжелая глина, огонь и лютый ад взрывов. Бомбы рвутся по три сразу и, кажется, что земля вот- вот расколется на две части, как перезрелый арбуз
Сибагатуллин уже потерял счёт количеству, даже самых близких к нему взрывов, когда не стало слышно рёва моторов и внезапно всё стихло. Поднялся с земли, и сквозь дым и пыль увидел в небе свои истребители, атакующие немецких «юнкерсов». Отрывались от земли бойцы, встав на колени, отряхивали с себя землю и глину, вставали на ноги и озирались вокруг. Сибагатуллин услышал слабый стон, повернулся и увидел, что почти рядом, где он только что лежал, кто-то шевелится, полу засыпанный землёй.
- Куда тебя? Куда? - кричит Сибагатуллин, приподнимая с земли подносчика снарядов Наумца - совсем молодого парня, с весёлыми и какими-то озорными глазами, недавно прибывшего с пополнением. Но он бледнеет прямо на глазах, последним угасающим взглядом скользит по лицу Сибагатуллина, и что-то шепчет.
-Что? Что? Говори громче, - кричит Сибагатуллин, а сам уже видит тусклый блеск меркнущего зрачка. Полузакрытые веки у него несколько секунд еще вздрагивают и вдруг утихают. Сибагатуллин осторожно кладёт вдруг сразу обмякшее тело на землю, и только сейчас замечает, что почти весь его расчёт, стоит рядом с обнаженными головами.
Шесть человек убитых, десять раненых и одно разбитое орудие потеряла батарея в результате бомбёжки. А, оставшиеся в живых сидели молча, дрожащими пальцами долго не могли скрутить цигарку, курили и все какие-то опустошенные. Лица с провалами щетинистых щёк, неосмысленным, блуждающим по сторонам взглядом, который бывает у людей, ощутивших всем своим существом дыхание, заглянувшей в душу смерти.
Дивизия, преодолевая сопротивление, двигалась дальше к границам с Белоруссией. Многие солдаты и командиры  шестьсот тридцать первого стрелкового полка были награждены орденами и медалями. Гвардии сержанту Сибагатуллину командир полка Дмитриев вручил медаль «За отвагу».

Река Мерея - приток Днепра разделяет Смоленскую область с Белоруссией. Совсем не велика Мерея и течение спокойное, но, когда пройдут дожди, она с заболоченной широкой поймой, становится серьёзной водной преградой. По западному берегу реки немецким командованием, на заранее подготовленных оборонительных рубежах, были сосредоточены значительные силы, которые должны были остановить наступление советских войск и не допустить их на территорию Белоруссии. Гряда командных высот на западном берегу реки, обеспечивала хороший обзор, а многочисленные рощи и овраги в тылу давали им возможность для скрытного маневрирования.
Редьки Клеменка, в Витебской области была первой деревней, которую должна была освободить сто пятьдесят девятая стрелковая дивизия. Пятьсот пятьдесят  восьмой стрелковый полк, преследуя противника, первым вступил на белорусскую землю. По сведениям разведки не было обнаружено скопления значительных сил в районе этой деревни. Но, углубившись всего на пятьсот метров,  от  западного берега реки Мерея, полк, встреченный плотным огнём артиллерии и миномётов, вынужден  был прекратить наступление и перейти к обороне. Шестьсот тридцать первый стрелковый полк, вместе с батареей остался на восточном берегу реки Мерея. После двух дней, почти непрерывных  дождей, река разлилась, подошла вплотную к крутому правому берегу и затопила пойменные луга противоположного берега.
Место для огневых позиций орудий командир взвода выбрал в небольшой берёзовой роще.
-  За три часа должна быть готова огневая позиция, - дал указание Сибагатуллину Куликов, так и не сумев объяснить ему причину, по которой вместо наступления снова полк занимает оборону.
-Опять нам копать! - услышал он голос ленивого на земляные работы заряжающего Хохрякова. Да и мало кто из бойцов в расчёте любил эти монотонные  и занудливые земляные работы, особенно после продолжительного ненастья, когда постоянно приходиться очищать лопату от налипшей земли.
С большим трудом, но всё же управились, и спустя три часа огневая была готова и орудия замаскированы.
-Молодцы! Управились, - похвалил Куликов, как только подошел вместе с командиром батареи к вырытой огневой позиции. - А теперь готовьте щель укрытия для личного состава, - приказал он и побежал догонять командира батареи.
-Зачем еще щели рыть? Ночью сапёры наведут переправы, и пойдём в наступление, - недоумевали бойцы и с большой неохотой снова брались за лопаты.
Сибагатуллин тоже не понимал этого, но самым первым принялся копать мокрую землю. «Значит, какая-то заминка вышла с наступлением» - думал он, выбрасывая комья спрессованной земли из узкой щели.
Утром следующего дня на западном берегу реки Мерея на позиции пятьсот пятьдесят восьмого полка обрушился огневой вал. Вначале, сделав несколько заходов, бомбила  авиация, и Сибагатуллин видел огненные разрывы, чёрные фонтаны земли и слышал грохот взрывов. Следом за авиацией начался обстрел из орудий и миномётов, а потом пошли танки. Сибагатуллин видел, как они выползали из-за  гребня высот за деревней. Головной танк, не сворачивая, протаранил какой-то сарай на краю деревни и несколько метров тащил на себе брёвна сарая и соломенную крышу. За ним выползают еще около десятка, и, развернувшись, косяком спускаются по склону холма, прямо к траншеям полка, и каждый сверкает огнём и рубит по траншеям пулемётными трассами. Следом за танками появляются бронетранспортёры, и заходят во фланг позиций полка, а из них выпрыгивают автоматчики, бегут позади танков и тоже бьют трассирующими очередями.
Уцелевшие орудия полковой батареи бьют по танкам и бронетранспортёрам.
Горит один танк, крутится на одной гусенице другой, взметнулся огненный столб над бронетранспортёром, но Сибагатуллин уже понял, что бой будет коротким. Не выдержит полк этой контратаки. Головной танк уже на бруствере траншеи, затем второй,  делают развороты, и идут вдоль траншеи. А спустя несколько минут траншеи полка остаются уже позади танков, а они, раздавив огневые позиции артиллеристов, преследуют пехоту.
Пехота полка рассеяна. Пехотинцы, спасаясь от танков, бегут к реке, не зная, что мост уже разрушен артиллерией. Бегут по всему полю, оглядываются на  ходу, падают, некоторые поднимаются и снова бегут.  Танки расстреливали, настигали бегущих и накрывали их своими гусеницами…
Ночью в одиночку и небольшими группами, оставшиеся в живых, бойцы и командиры полка переправились на правый берег реки. Не больше одного батальона осталось от пятьсот пятьдесят восьмого стрелкового полка.
Но в наступлении, развернувшимся по освобождению Белоруссии, эта  предпринятая немцами контратака на западном берегу реки Мерея ничего уже не могла изменить, и как-то повлиять на ход наступления. Она только временно замедлила наступление дивизии на этом участке, и ничего не значила в масштабе всех происходящих событий.
Утро следующего дня началось с мощного огневого налёта тяжелой артиллерии по немецким позициям. Больше часа продолжался непрерывный обстрел, и еще до его окончания батальоны полка начали переправляться на западный берег по наведённому за ночь мосту. Оба орудия уже готовые к движению, ждали момента, когда можно будет выехать на мост. И, когда появился небольшой просвет на мосту и Куликов дал команду приготовиться к движению, начался обстрел моста из миномётов. После нескольких разрывов и фонтанов воды справа и слева от моста, следующие взорвались на мосту. Под непрерывным огнём восстанавливали мост, и  Сибагатуллин видел, как на его глазах гибли сапёры. 
- Рысью! Через мост! - скомандовал Куликов, как только восстановили мост.
Сибагатуллин вспрыгнул на подножку передка своего орудия, ездовые захлестали кнутами, лошади рванули с места, передок начало бросать на колдобинах, а затем копыта лошадей застучали по настилу моста. Были уже на середине моста, когда завыло над головой, и Сибагатуллин спиной почувствовал эту летящую мину, а затем услышал приглушенный взрыв, и его обдало фонтаном, перемешанной с илом  воды.  Едва только выскочили на берег, мост снова рухнул от прямого попадания.
Немецкие танки появились, едва только успели вырыть окоп для орудия.
-Танки! Танки справа!   Орудие к бою! - раздался голос командира взвода.
- Станину влево! - подаёт команду Сибагатуллин и первым, напрягаясь изо всех сил, старается занести станину. Кто-то, упираясь в колёса, крутит их, кто-то держит сошники, готовясь загнать их в землю, подносчик стоит уже  наготове с бронебойным снарядом  в руках.
Танки выползали из леса и вытянутым углом продвигались по полю. От леса до траншей пехоты им нужно  было пройти не больше одного километра. И,  как только весь клин оказался на открытом поле, ударила по ним из глубины тяжелая артиллерия.
-Огонь! Бить по самым ближайшим к траншеям! -  отдаёт команду Сибагатуллин. Раздаётся выстрел и еле заметный огонёк трассера мелькает возле танка, щёлкает о броню и отскакивает высоко в сторону.
-Не берёт! Бей по гусеницам! - кричит Сибагатуллин, и вторым выстрелом наводчик  Ибрагимов сбивает гусеницу у ближайшего к траншее танка. С правого берега бьют орудия второго взвода. Не прекращает вести огонь тяжелая артиллерия, и каждый раз всплески багрового пламени на танковой броне вызывают злорадно-радостные возгласы: - «ага, готов еще один!» И сопровождаются словами ненависти вместе с матерщиной. Несколько танков уже горят на поле, но засекли и их орудие. Сибагатуллин видит, как медленно поворачивается в их сторону танк, описывает круг башня, и огромный ствол его пушки направляется на огневую позицию.
-Ложись! - командует Сибагатуллин, и все падают. Выстрел и взрыв раздаются  почти одновременно и, совсем рядом, огненный блеск, удар, и крик подносчика снарядов Селезнёва, который, зажав плечо,  валится на снарядный ящик.
-Засекли, сволочи! - кричит Ибрагимов.
-Заряжай! - командует Сибагатуллин, бойцы занимают свои места, наводчик подводит угольник прицела под срез какого-то танка и нажимает спуск. Еще какое-то мгновение рвутся снаряды вокруг орудия, а затем всё стихает. Танк, который только что стрелял по их орудию, уронив ствол своей пушки, стоит с открытыми люками. Огромная пятнистая громадина танка неподвижно застыла на поле, метрах в пятидесяти от траншей пехоты, и густые языки пламени чадят над его, свёрнутой набок башней. На  поле дымятся воронки, горят подбитые танки, а остальные уходят в сторону леса…
Только вечером переправились на левый берег второе орудие и второй взвод батареи.
- Несколько раз сапёры восстанавливали мост под непрерывным огнём, а его снова разрушали, - доложил о причине задержки с переправой Вахрушев, командир второго орудия, Куликову. - Ужас, сколько сапёров  погибло! Вода в реке красная от их крови!…
Прошло несколько дней и снова приближался Сибагатуллин к мосту через реку Мерея. С двумя новенькими, только что полученными, орудиями он догонял свой полк. Как и в прошлый раз, копыта лошадей застучали по деревянному настилу моста, только ездовые уже не щёлкали, как в прошлый раз, кнутами, не кричали и не хлестали лошадей.
После моста остановились на том месте, где были огневые позиции батареи. Всё было так, как и тогда, когда они покидали огневую. Глубокая воронка и, опрокинутое в неё орудие Вахрушева, а на его огневой позиции  - полностью разрушенный окоп и, искореженная от прямого попадания, пушка.
Сибагатуллин и двое наводчиков Ибрагимов и Сиротин, которые вместе с ним были командированы в тыл за новыми орудиями, молча стояли возле своих огневых позиций.
-Товарищ, гвардии сержант, а почему, когда нашу батарею здесь расстреливали, пехота так и не поднялась в атаку? - нарушил молчание наводчик Ибрагимов.
- Значит, были какие-то причины. Может быть, не подготовлена была атака, и не захотело наше командование попусту рисковать и губить людей, уклонился от правдивого ответа Сибагатуллин. Он точно такой же вопрос задал командиру взвода, когда получил от него указание ехать в тыл за новыми орудиями.
«Не успела армейская, дивизионная и полковая разведка выявить и занести на схемы всю систему обороны, уточнить позиции артиллерии и вот пришлось это делать путём обстрела его позиций и вызова ответного огня. Пока наша батарея вела огонь по их обороне, а немцы отвечали массированным огнём, разведчики делали своё дело» - пояснил Ковалёв и попросил не распространяться на эту тему.
-Хм, рисковать и губить зря солдат!? Знаем мы, как берегут нашего брата, солдата на войне. Пока воевал в пехоте, сколько раз бросали нас в бессмысленные атаки, зная наперёд, чем всё  это обернется, - проговорил Ибрагимов…
Ибрагимову было неизвестно, да и Сибагатуллин не знал, что огонь их батареи помог обнаружить огневые позиции, не обозначенные до того в разведсхемах.  И на следующий день огнём тяжелой артиллерии и несколькими залпами гвардейских миномётов они были подавлены.
Пока догоняли свой полк, Сибагатуллин не один раз вспоминал и анализировал тот бой с не видимым противником.
В тот вечер, после отражения атаки немецких танков, командир батареи собрал командиров взводов и орудий.  Вводная была короткой: «утром в восемь ноль, ноль в сторону немецкой обороны пройдут наши штурмовики, и сразу, не дожидаясь пока поднимется и пойдёт пехота, открыть огонь по немецкой обороне. Стрельбу вести по площадям, и израсходовать весь боекомплект, кроме пяти бронебойных снарядов».
Всё было так, как и приказано. Низко над головой  в восемь ноль- ноль прошли в сторону немецкой обороны штурмовики Ил-2, и сразу открыла огонь батарея. Несколько минут не было ответного огня, а затем обрушился на батарею  целый шквал. Вся огневая  в пороховом дыму, рикошетят по щитку осколки. Батарея ведёт непрерывный огонь, казённик горячий, а  из него вылетает очередная гильза, со звоном  лязгает по тем, что уже лежат в грязи на дне окопа. В лицо бьёт пороховым смрадом и комьями мокрой земли, в ушах сплошной гул. Всё меньше и меньше остается не израсходованных снарядов, под ногами уже целая гора, стрелянных гильз.
Пехота по-прежнему в траншеях, вырытых метрах в ста от огневой. И Сибагатуллину не понятно, почему медлит и не поднимается она в атаку. Огонь противника становится точнее: взрыв слева, затем справа и Сибагатуллин уже знает, что следующий будет в центре.
- Всем в укрытие! - командует он и, едва только расчёт прыгает в щель, раздается оглушительный взрыв на огневой. Орудие уничтожено, бойцы сидят в узкой щели, тесно прижавшись, друг к другу, и с трудом сдерживают, бешено бьющиеся сердце в груди.
- Уцелели! Только орудие разбито! - выглянув из щели, говорит Ибрагимов и не понятно, чего больше в его голосе: радости, что они живы или сожаления о потери орудия.
- Жалко, что  не успели израсходовать все снаряды, - отмечает для себя Сибагатуллин.
Вскоре оглушительный взрыв раздаётся на огневой позиции второго орудия, и оно  замолкает. Звучат еще несколько выстрелов на огневых  второго взвода, и после нескольких взрывов наступает тишина. Пехота так и продолжает находиться в траншеях. Под  крутым берегом дымит полевая кухня, а Сибагатуллину совсем не хочется есть, в ушах гудит, перед глазами расплываются желтые, оранжевые, черные круги…
Дорога шла вдоль опушки леса, из которого совсем недавно выползали на поле немецкие танки. А сейчас, некогда громадные, страшные своей огневой мощью,  они жалкие и неуклюжие, с обгоревшей бронёй, застыли на изрытом воронками поле.
Ближе к вечеру Сибагатуллин уже был в расположение своего полка и докладывал Куликову, что задание выполнено, и два новых орудия на батарее.  Огневые позиции батареи расположились в редкой берёзовой роще сразу за огородами небольшой, домов на сорок, деревни. Жителей в деревне нет, во дворах войска. Всюду машины, пушки, кони, санитарные повозки. Горят на земле костры, дымят походные кухни, снуют из двора во двор бойцы.
- Товарищ сержант, мы здесь расположились, - окликает Сибагатуллина из крайней хаты наводчик Ибрагимов, уже успевший разыскать свой взвод. Разместившись, кто как, бойцы  сгрудились у стола. На столе котелки с кашей и куски нарезанного сала.
-Пока вы ездили получать пушки, мы уже кабанчика успели вырастить, - смеётся  Хохряков, и надкусывает своими крепкими зубами толстый кусок сала.
-Не верьте вы ему. Это он на огородах откопал. Все огороды перекопал, пока не отыскал бочонок с салом. Он же у нас любитель земляных работ. Окоп выкопал, а потом еще и огороды перекопал, - смеются бойцы над Хохряковым, ленивым до этих работ.
-Начали рыть окоп и наткнулись на спрятанные запасы харчей, - поясняет Вахрушев. Очевидно, от немцев спрятали. Пришлось огневую сместить в сторону от припасов, а салом побаловаться. А то всё каша да каша.
…Ноябрь был в Белоруссии дождливый. В начале месяце шли дожди, а после Октябрьских праздников дожди с мокрым снегом. Дороги раскисли, и лошади с большим трудом вытаскивали из непролазной грязи груженые передки с прицепленной пушкой. Иногда приходилось двигаться по проселочным дорогам, а то и прямо по полям и лугам.  Наступление замедлилось, а сопротивление немцев всё возрастало, и почти за каждую деревню разгорались ожесточенные сражения…
Батальоны полка наступали на деревню Калиновка, и батарея продвигалась в боевых порядках пехоты. С большим трудом, выбиваясь из последних сил, передвигали по раскисшему полю орудия, стараясь не отставать от пехоты. Удобную для огневой позиции лощину  Куликов заметил давно. Начиналась она у самой дороги и уходила в сторону леса. И, чтобы не тащить по полю на руках орудия к лощине, Куликов приказал выкатить их на дорогу, по которой непрерывным потоком двигались с передовой санитарные повозки. Дорога проходила в каких-то ста шагах, и по этой дороге и предполагал Куликов конной тягой вывести орудия к лощине.
-Вахрушев продолжает вести огонь пока Сибагатуллин меняет позицию! - скомандовал командир взвода.
С большим трудом выкатили орудие к полотну дороги. Ездовые с упряжками уже поджидали на дороге. Оставалось только преодолеть придорожный кювет, вытащить орудие на дорогу и прицепить к передку. Сибагатуллин, навалившись всем телом, упирается в правое колесо, замковый Ильин крутит левое колесо. Почти уже выкатили орудие на обочину дороги, когда неожиданно прогремел взрыв противопехотной мины под ногами у Ильина.
Не услышал в грохоте взрыва он крика и стона Ильина, только, когда рассеялся пороховой дым, увидел, что он, уцепившись за колесо, стоит на коленях. В нескольких шагах от него увидел, залепленный грязью, ботинок, из которого торчала белая кость. Ильин всё еще, ухватившись рукой за колесо,  пытался держаться на одной ноге, а лицо бледнело прямо на глазах.
-Срочно в санитарную повозку! - командует Сибагатуллин, заметив на дороге приближающуюся повозку.
В повозке свободного места для Ильина не оказалось.
-Сейчас выгрузим в санитарной роте, и заберём на обратном пути, - кивну в сторону раненых в повозке, проговорил санитар с рыжими усами.
-Да пока ты будешь возить его на передовую и обратно, помрёт он от потери крови. Ты, что разве не понимаешь этого! - разозлившись на санитара, и готовый  вот-вот броситься на него с кулаками, кричит Ибрагимов.
-Эй, пушкари! Давай на моё место вашего солдата! А я, как-нибудь доколдыбаю. Ноги, слава богу, пока еще целы.  Пожилой солдат неуклюже переваливается через борт повозки, стараясь не потревожить под пустым рукавом шинели раненую руку, а на его место кладут Ильина.
-Давай трогай! Перевязать его мы не успели. Ты уж последи, чтобы его без задержки пропустили там, - просит Сибагатуллин санитара.
Повозка трогается, а он думает о том, сколько всяких случайностей на войне, от которых зависит жизнь и смерть человека. На месте Ильина мог оказаться сейчас и он, но воля случая распорядилась иначе…
Огневая позиция, которую выбрал в лощине Куликов, оказалась очень удобной и выгодной. До самого конца боя поддерживали огнём пехоту два орудия взвода Куликова с этой позиции.
Второй месяц наступала дивизия. В трудных, затяжных боях  за деревни, хутора и высотки  продвигалась дивизия по земле Белоруссии. Батарея семидесятишести миллиметровых орудий всё это время наступала в боевых порядках пехоты. Где на конной тяге, а чаще всего на руках передвигали орудия вслед за наступающей пехотой.  И почти не прекращались затяжные дожди. Выкопают на полметра окоп для орудия, а проходит несколько минут и на его дне уже вода.
В ненастное, предрассветное утро двадцать первого ноября Сибагатуллин, Вахрушев, Куликов и командир батареи были на наблюдательном пункте командира пехотного батальона. Чуть больше тридцати минут оставалось до начала артподготовки, после которой батальон должен подняться в атаку и овладеть высотой. Эта высота  на подступах к городу Дубровно мешала дальнейшему продвижению дивизии.
В предрассветных сумерках смутно просматривались очертания высоты. Не отрывая от глаз бинокль, Сибагатуллин, отыскивая наилучшую резкость, повернул пальцами окуляры в одну, другую стороны, но видимости почти не было.
-Ты, капитан, не жалей огня! Главное подавить пулемётные гнёзда! Чем скорее уничтожишь их, тем быстрее возьмём высоту и откроем путь дивизии, - убеждал командира батареи пехотный комбат.
Медленно наступал рассвет и в окуляры бинокля Сибагатуллин уже начал различать пологие склоны высоты, которая с левой стороны упиралась в болото, а с правой стороны склон заканчивался почти у берега какой-то не большой  реки. Голые, с небольшими островками чахлого кустарника, склоны, а на самой вершине просматривалась извилистая линия немецких траншей. Он долго рассматривал этот замысловатый лабиринт, пытаясь отыскать расположение огневых точек, но так и не смог их обнаружить.
- Проволочные заграждения набросали перед траншеями. Видишь? - услышал Сибагатуллин голос своего командира батареи, и только сейчас заметил перед траншеями волнистую линию заграждений.
-Спирали Бруно порвёт дивизионная артиллерия, твоё дело пулемётные гнёзда, - снова повторил комбат. Вот только, как их вычислить заранее?
И снова, припав к окулярам бинокля, все принялись изучать оборонительную полосу на гребне высоты.
«Везёт же мне на эти высоты» - подумал Сибагатуллин, вспомнив  тяжелые бои под Сталинградом осенью сорок второго. И в этот момент сзади туго ударило в воздух, слабо отдавшись за вершиной высоты, и первый гаубичный снаряд, рассекая серую мглу, пронесся над головой. Тишина взорвалась  гулом и обрушилась на высоту обвальным огневым  валом. Сибагатуллин поспешил к своему орудию.
Весь расчёт, успевший уже позавтракать, стоял возле окопа огневой, на снарядном ящике стоял котелок, прикрытый краюшкой хлеба, с завтраком для Сибагатуллина.
- Опять вода в окопе, - сокрушенным голосом, проговорил Ибрагимов, кивнув на   огневую позицию.
В подготовленном с вечера окопе, в котором в ближайшие минуты бойцы должны занять свои боевые места, уже скопилась вода на его дне.
-Я же говорил вчера вечером, что не стоит рыть этот окоп, - вставил своё слово, ленивый на земельные работы, Хохряков.
-До начала атаки, двадцать пять минут,  - поглядев на часы, объявил Сибагатуллин. - Наша задача выявлять и уничтожать пулемётные гнёзда противника. - Приготовиться!
И враз смолкли разговоры, все повернули головы в сторону высотки, над которой еще вздымались вверх разрывы и языки пламени. И по мере того как уходили в безвозвратно прожитое, оставшиеся до начала атаки, минуты  и приближался назначенный час, какое-то непонятное, не ведомое раньше, волнение всё больше и больше захватывало Сибагатуллина.
Пулемётные точки он обнаружил и засёк уже только после того, как поднялась и пошла в атаку пехота. Бойцы торопливо повыскакивали из траншеи и, пригибаясь, бросились к высотке.  На высоте было тихо, и первый дружный и длинный рывок батальон сделал без встречного огня со стороны немецких траншей. Очевидно, немцы не успели  еще опомнится после обстрела или решили подпустить атакующих поближе.
«Еще два таких броска и батальон будет на гребне высоты»,  - подумал Сибагатуллин и, как только подумал об этом, с высоты длинными трассирующими очередями заговорили крупнокалиберные пулемёты. Пехота прижата к земле, бойцы ползут и ищут на поле хоть какое-нибудь укрытие.
-Орудие к бою! Осколочным! Цель - гнездо крупнокалиберного, на правом фланге. - Огонь!  - командует Сибагатуллин.
Выстрел, и вместе с выстрелом на высоте вырастает пыльный, приземистый разрыв. После второго снаряда замолкает пулемёт, а наводчик Ибрагимов уже без команды старается поймать в панораме гнездо второго пулемёта. Пехота  медленно короткими перебежками продвигается вперёд.
Орудийный расчёт работает чётко и слаженно. После нескольких пристрелочных снарядов, замолкает и второй пулемёт, и в этот момент Сибагатуллин слышит со стороны высоты прерывистое «тявканье» пулемёта, что-то лязгает по краю щитка, взвизгивает над головой и проносится дальше. Пулемёт бьёт длинными очередями и, может от этого, только первые пули попадают в щиток орудия, а остальные рассеиваются вокруг.
Немецкие корректировщики, очевидно, засекли батарею, и вслед за обстрелом из крупнокалиберного пулемёта начинают  рваться мины вначале в некотором отдалении от огневой,  но постепенно всё ближе и ближе  к  орудию Сибагатуллина. Рвутся то справа, то слева, то спереди, рвутся резко, и тугие толчки от взрывов отдаются в голову, в грудь. Близкий взрыв мины, а следом за ним второй, третий и тяжелые мины с продолжительным, сверлящим сознание визгом обрушились из-за высоты  на огневую позицию.
-Ложись! - успел крикнуть Сибагатуллин до того, как увидел приземисто буро-огненный куст разрыва, заслонивший всё вокруг. Взрывной волной его швырнуло в сторону от орудия, и он почувствовал  тупой удар в правую ногу. Обстрел прекратился внезапно, он попытался подняться с земли, режущая боль прожгла всё тело, и он, чтобы не застонать, стиснул зубы...
…В апреле сорок четвёртого  года, после пятимесячного лечения в госпитале в подмосковном Ногинске, его выписали. Война продолжалась, три круга войны были пройдены сержантом Сибагатуллиным. Сбылось предсказание лейтенанта интендантской службы в полевом госпитале - живым остался. Четвёртый круг войны предстояло пройти ему в восемьдесят втором тяжелом танковом полку наводчиком орудия, уже на земле Восточной Пруссии…

* * *
Ярко светило апрельское солнце. Со стороны Балтийского моря дул тёплый ветер, в весеннем небе пели жаворонки, а воспоминания обо  всём пережитом, выстраданном накатывались на него, вставали перед глазами лица погибших, и щемящее чувство потери тяжелым камнем давило сердце старшего сержанта…
А война продолжалась. В Берлине шли ожесточенные бои за рейхстаг,  гибли тысячи молодых жизней, а их полк приводил в порядок технику. В подразделениях развернули политико-воспитательную работу. Всё делалось для того, чтобы каждый солдат осознал простую и непреложную истину: находясь вдали от родной земли, он обязан достойно представлять героическую армию Советского Союза, которая пришла сюда ради освобождения немецкого народа от фашизма.
Сибагатуллин оставался при штабе полка и часто, выполняя поручения командира полка, приходилось ездить на мотоцикле по улицам города Тапиау. Город небольшой, и уже в первый день он узнал  улицы и кварталы, в которых меньше всего разрушений и препятствий для мотоцикла. Попадались улицы и целые кварталы, сохранившиеся совсем не тронутыми, войной. Окна и вывески магазинов целёхоньки, чистые, будто только что подметенные, мостовые, аккуратно подстриженная травка на газонах. А тёплое апрельское солнце играет в витринах  закрытых магазинов. Только улицы почти пустые, лишь изредка, опасливо озираясь по сторонам, промелькнут люди. Такое впечатление, будто здесь и войны не было, а перед глазами вставали картины горящего Сталинграда, разрушенных до основания Ржева, Вязьмы, Смоленска и чёрные печные трубы на пепелищах, сгоревших деревень и посёлков.
Первого мая был двойной праздник: поступило сообщение, что водрузили Знамя Победы над рейхстагом! « Значит, всё? Это Победа!» - решил Сибагатуллин, услышав это радостное сообщение и слух о том, что Гитлер покончил с собой. Но до окончательной победы  еще предстояло дожить, а многим, и не суждено было дожить и увидеть её… Бои в Берлине продолжались…
Восьмого мая утро было солнечным, хотя ничего и не произошло, но для Сибагатуллина день казался каким-то необыкновенно праздничным. Он, как и все другие, был в ожидании чего-то важного, о чём пока не решались говорить вслух, хотя и просачивались сообщения, что в Берлин уже прибыли представители союзного командования.
Весь день прошел в томительном ожидании. Все офицеры, свободные от службы, сидели в штабе и Сибагатуллин, ожидая каких либо поручений от командира полка, тоже был в штабе. Офицеры сидели молча, будто боялись прозевать телефонный звонок. Иногда командир полка звонил кому-то: - У тебя есть новости?  Ничего? У меня тоже. И снова часы томительного ожидания…
Автоматные очереди  прорезали вечернюю тишину  неожиданно.  Не зная, что произошло, все повскакали с мест и выскочили на крыльцо. Группа автоматчиков палила в небо из автоматов, треск очередей сопровождался возгласами: ПОБЕДА!   ПОБЕДА!
Стрельба началась и в других кварталах тихого города. Всё небо было исполосовано трассирующими очередями и расцвечено разноцветными сигнальными и осветительными ракетами, упругими лучами прожекторов. Вскоре включилась и зенитная артиллерия, разукрашивая небо разноцветными фейерверками. Стреляли все, кто имел оружие, и офицеры штаба тоже разрядили обоймы из своего личного оружия.  Мир!  Победа!  Победа!  Мир! - слышались  радостные крики со всех сторон, тружеников войны, переживших её и, наконец, дождавшись эту суровую Победу…
Непродыхаемым комком сдавило Сибагатуллину горло, душили слёзы радости, и только два слова повторял он:  «Победа!   Жив!  Победа! Жив!». И в эти минуты радости вспомнились все, кого потерял он на дорогах войны.  Они тоже хотели жить, но не суждено им было дожить и увидеть эту Победу. А у каждого из них была своя жизнь, своя мечта, своя цель. Они отдали свои жизни, но защитили жизнь других.
А стрельба всё нарастала.    Вечернее небо по-прежнему разрезали огненные струи трассирующих пуль, стреляли из орудий и автоматов. Сибагатуллину казалось, что все, как можно быстрее, стремятся выпустить в небо все боеприпасы, чтобы никогда больше не стрелять в живых людей. Это был гимн Победе, извещавший человечеству о мире на земле.
И это была общая  ПОБЕДА, выживших, живых и всех павших!