Валерий Левятов

               

Имажи





Демократические казармы.

Исходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотиз-мом.
На современную Америку и Европейский Союз смахивает. Не правда ли? 




* * *
Людей в России не берегут. Зато хоронят с размахом.



Пушкин
Один батюшка сказал, что когда мать его мыла окна перед Пасхой, ка-залось потом, что стёкол совсем нет…



Юмор в Писании

Иисус говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. И он тотчас выздоровел, и взял постель свою и пошёл. Было же это в день субботний.
Посему Иудеи говорили исцеленному: сегодня суббота; не должно те-бе брать постели.
Как они себе это представляли? Снова положить постель и лечь? Кар-тинное получилось бы зрелище.


Когда же Петр постучался у ворот, то вышла послушать служанка, именем Рода, и, узнав голос Петра, от радости не отворила ворот, но, вбежав, объявила, что Петр стоит у ворот. А те сказали ей: в своем ли ты уме? Но она утверждала свое. Они же говорили: это Ангел его. Между тем Петр продолжал стучать…



* * *
…Например, полюбил один человек муравьёв и решил спасти выми-рающий муравейник, а они набросились на него, потому что их муравьиной логике его доброта к совсем чуждым ему организмам была непонятна и по-хожа на слабость или боязнь. А он им не сопротивлялся, хотя мог бы всех стряхнуть и передавить, как муравьёв, и ещё оправдывал. Не ведают, дес-кать, что творят. И они загрызли его. Но  общее преступление, в котором они скоро раскаялись, сблизило. Они стали молиться ему, чтобы он про-стил…
И Он простил.



Великий пост

Весна началась, потеплело, и снег растаял. И обнажилась всякая грязь, которую под снегом не замечали. И мы стали её сгребать в кучи и жечь, что-бы к Пасхе стало хотя бы  немного чище.


* * *
Господи- Господушка, помилуй мя.



* *  *
И восстал в Египте новый царь…и сказал народу своему: вот, народ Израилев многочислен и сильнее нас; перехитрим  же его, чтобы он не раз-множался; иначе, когда случится война, соединится и он с нашими непри-ятелями, и вооружится против нас. И выйдет из земли нашей…
Так – с евреями. Во все времена.



Инженеры человеческих душ

Святой Игнатий Брянчанинов и  гениальный Фёдор Достоевский. Оба окончили инженерное училище. Игнатий немного раньше.  И оба же, каж-дый своими средствами, растолковывали человечеству о лукавстве лукавого и что наши поступки сами по себе ничего не значат и ни о чём не говорят, и из-за драпировки самого с виду благородного, божьего поступка или по-мышления выглядывает и ухмыляется лукавый.


Альтернатива

Американцы победят и будут владычествовать над миром – противно. Мусульмане? Не дай Бог. Китайцы?  Тоже не подарок.


Молчанье – золото.

Как ни  позвонишь братьям-христианам – а телефон занят. Скажете:
– А сам?
Вот в этом как раз не грешен.



Подражание Евтушенке
Плачу по квартире коммунальной
Евг. Евтушенко.

Тоскую по девушкам в юбках, глядя на строем идущих брючных об-рубков неопределённого пола.




* * *
И всё-таки чем больше гражданской свободы, тем меньше свободы внутренней, чем больше материального благополучия, тем меньше свободы внутренней, чем больше технического прогресса, тем меньше свободы внут-ренней
 И мы легко затоскуем от несъеденного сэндвича или от недостаточно-го тепла в комнате. Или отсутствия ванны. А бомж, спящий на мёрзлом тро-туаре с обмороженными ступнями в болячках свободней нас.
Удобнее верблюду пройти в игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие…
Больше возможностей грешить при демократической свободе, плюра-лизме,  корректности и откормленности.   И однообразия больше
…если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и по-знаете истину, и истина сделает вас свободными. Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: сделае-тесь свободными?
Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий делающий грех есть раб греха.




* * *
…А когда ближний наш психанёт от последнего пустяка, мы говорим, что у него неадекватная реакция. А реакция-то может быть, самая адекват-ная.
Дедка – за репку, бабка – за дедку, внучка – за бабку, Жучка – за внуч-ку, кошка – за Жучку, мышка – за кошку…Вытащили репку.
А большинству из нас видна только мышка..  Всей цепочки мы не ви-дим и даже не знаем о ней…
Ну зачем Игорь Фёдорыч побил жену из-за такого пустяка?




Случай в магазине

Приближалось восьмое марта, и Руфина Кирилловна с наслаждением собралась купить своей загадочной подруге Надежде Алексеевне женский подарок. Она ценила женщин больше, чем мужчин, которых называла братьями меньшими и неполноценной расой.
В универмаге она, к радости своей, подыскала не очень дорогие, но хлёсткие сапожки, оплатила их стоимость и направилась к дому. У дома своего, по чисто женскому изяществу, она зашла в родной универмаг и уви-дела там точно такие же сапожки, но значительно дороже. Это ещё более подняло тонус её настроения, и она направилась к выходу, напевая про себя арию Рогдая из оперы Глинки Руслан и Людмила. «Та-ра-та-та-ра-та-та-ра-та-та-ра, ненавистный соперник уйдёт далеко…»
Но на выходе её довольно грубо и цинично заставили раскрыть свою сумку,  извлекли из неё купленные в прошедшем магазине сапоги и обвини-ли в самой обыкновенной, пошленькой краже.
 Она сначала вспылила, потом расплакалась, но ни пыль ни слёзы не возымели на охрану ни малейшего успеха, а её путаные объяснения о при-обретении товара в другом магазине и о достойнейшей подруге Надежде Алексеевне не оказали действия…
Очнулась она в КПЗ. Время уже было вечернее, на дворе тем-но. В камеру к ней вошел статный,  толстоватый милиционер,  бро-сил на пол засаленный бушлат и велел аккуратнее расстелить его, захватив как можно больше площади, потом объяснил ей, что хотя он, как хороший психолог-практик чувствует, что сапог она дейст-вительно не крала, но у неё заманчивые ноги, растущие чуть ли не от бровей, а положение очень невыгодное, придётся сообщить на работу в гнесинское училище о печальном, срамном происшествии, и это в дальнейшем очень усложнит её ситуацию.
Единственный выход – удовлетворить здесь и сейчас его воз-никшую непроизвольно потребность и идти принимать душ в до-машних условиях. Руфина Кирилловна зарыдала и принялась вы-полнять приказание, испытывая к своему оппоненту непреодолимое отвращение …
Придя домой, она действительно бухнулась в ванну и долго отмокала от  всяческой нечистоплотности…
Утром она встала вся  раздавленная и поплелась на работу, и лишь занятия любимым вокалом с любимыми учениками и учени-цами в конце концов отвлекли её.
Через несколько дней она стала почти забывать о происшест-вии, но сапоги подруге восьмого марта не понесла  и вообще пре-кратила с ней всяческое обращение по надуманному предлогу…
Но каков же был её ужас, когда в один вечер, в четверг, раз-дался в двери звонок и на пороге очутился тот самый добротный милиционер. Но  к первой потребности прибавилась теперь и вторая в виде бутылочки коньячку. Полный джентельментский набор, од-ним словом.
Что было делать? Шантажист твёрдо стоял на своём, и при-шлось пойти и на эти уступки…
Так и стало продолжаться в течение ближайших полутора лет. Жизнь превратилась в каторгу. Единственным удовлетворением бы-ло то, что с какого-то раза она решилась мелочно отомстить ему, купив не коньяк а кубанскую водку и  добавив в неё для цвету ло-жечку жжёного сахару. Гигант ничего не заметил, а она внутренне загоготала.
Но в целом жизнь превратилась в пытку.  Он ещё требовал от неё восторгов по поводу талантливости его, и приходилось симули-ровать экстаз. Она уже начала подумывать о самоубийстве, не все-рьёз, конечно, но могло перейти и на серьёзную почву, как вдруг шашист исчез,  будто ветром сдуло, и больше она его никогда не видела…
А хороший человек, тоже преподаватель музыки, предложив-ший руку и сердце, старый девственник, так и никогда не узнал об этом этапе её жизни, да и она о нём почти позабыла и с чистой сове-стью ругала спутника жизни за не смахнутые со стола крошки.
Как сказал старикан Ницше, что если наша память говорит нам, что мы это сделали, а наша гордость – что сделать этого мы никогда не могли, то память с учтивостью уступает и раскланивает-ся.


*  *  *
Почему-то все мы стали вдруг говорить через каждое слово: как бы.
Один батюшка объяснил это так.
Люди в наше время остаются детьми до старости. А так как детям свойственно играть, то взрослые и даже пожилые люди играют. В игре дети имеющиеся под руками средства выдают за что-то гораздо более важное. Куклы у них обозначают детей, простые бумажки – деньги. Но на самом де-ле, в глубине души, они понимают, что это не дети, не деньги, а как бы дети, как бы деньги.
А мы, современные взрослые люди живём и ощущаем так, будто на-стоящее – ненастоящее, а игрушечное - какбы. Или выдаём его за таковое, шулера.
Одна вернувшаяся из Израиля женщина, ухо которой ещё не привыкло, когда сотрудницы сообщили ей:
– Мы как бы обедать пойдём, –простодушно ответила:
– А я правда хочу кушать.
Наверно, батюшка прав, но, как всегда бывает, одной причиной тут не отделаешься.

Еще похожее на объяснение батюшки.
Мы запутались и где-то подсознательно понимаем, что мы запутались и косноязычны, потому что ничего объяснить не умеем и говорим образами, притчами, потому что самую суть передать не можем, да и не верим ей.
Но почему? Почему ещё десять-пятнадцать лет назад какбыстость не была такой повсеместной, а более в ходу из слов-паразитов было значит, например.
Мы стали не уверенными в себе очень. И в жизни вокруг нас, в реаль-ности её.

*  *  *
За большие бабки покупают  666 – число зверя – и вешают в виде но-меров на свои машины.



Имажи





* * *

Он пил весь месяц напролёт. Не так, чтобы каждый день допьяна, но каждый – употребляя. Хотя бы стакан на троих. Другие так пьют десятиле-тиями и ничего, а у него к концу этого месяца сознание стало, как открытая сплошная рана. Душа его не выдерживала искусственного оживления вче-рашнего дня и по закону сохранения энергии Ломоносова-Лавуазье распла-чивалась депрессией. 
К тому же девушка к нему охладела, и несколько раз подряд, как Жильберта, дочь Свана, под разными предлогами отказывалась придти на свидание.
И вот когда начался второй месяц его ежедневного питья, и девушка Марина в очередной раз не пришла, ему стало ясно, как день, что там ниче-го не будет. 
Он поехал к приятелю, с которым вместе учился на втором курсе  ли-тературного института, вернул ему конспекты, которые у него переписывал, пошёл на чердак, снял ремень, воткнул его в гвоздь, забил гвоздь  какой-то железякой, надел ременную петлю на шею и поджал ноги. Советский ремень оказался плохого качества, дырка в ремне превратилась в канаву, петля разъехалась, и он выпал из неё, стукнувшись головой о другую балку и поте-ряв на секунду-другую сознание.
– Ну что ж, не в этот, так в следующий, – сказал он, придя в себя и спускаясь вниз.


«А можно ли за меня молиться? – думал он оставшуюся долгую жизнь, – ведь за самоубийц молиться нельзя, а в том, что я остался жив, не моя за-слуга.» 



* * *

Два сына пошли гулять с престарелой матерью по вечерней Москве. На улице ихней меняли коммуникации и пришлось идти по деревянному  мостку. Мосток был довольно узкий, и шли они не под ручку, а цепочкой, пропустив матушку вперёд. Навстречу им двигался новый житель Москвы, не то кавказец, не то восточный человек – не в этом суть… Или даже монго-ло-китаец.
– Куда ж ты прёшься корова старая!
Гортанно крикнул он и столкнул старушку в грязь.
Младший бросился на обидчика, и завязалась борьба, а старший побе-жал за милицией.
Когда он вернулся, брат его стоял окровавленный один, а в соседнем пруду, булькали пузыри. Спасти нового жителя Москвы уже не удалось и младшему дали несколько лет, правда немного, учитывая ситуацию. А старший оказался на высоте цивилизации. Хотя мать его не одобрила,  но она была мало образована. Если младшего одобрять, то тогда можно и дуэли одобрить в защиту чести и достоинства. И сжигание еретиков. Уж лучше в суд обратиться, он рассудит. По закону.




Переизбыток

В деревне так хорошо, что каждый день напиваюсь…
А в городе тоже напиваюсь, потому что плохо. Народу много кругом, целуются у всех на глазах в полуметре друг от друга, в ва-гоне метро, как  в скотском загоне,  и разговаривают во весь голос, как будто они одни…
Но не каждый день всё-таки. 





Мой дом – моя крепость


Степан Моисеич среди знакомых своих славился интеллектуа-лизмом и какой-то особенной тонкостью души. Потому что как ни обратится к нему собеседник с рассказом о своей боли , – а мы ведь ни о чём не умеем так сладостно беседовать, как о болячках своих и горестях, – например начнёт лучший друг рассказывать, что он воз-можно без квартиры останется, прибытка к пенсии, – тётка обещала завещать, а сама завещала совсем не родственным, посторонним людям, которые якобы ухаживали за ней, – растравит себя, даже слезой плесканёт, а Степан Моисеич посмотрит на него потупевши-ми от натуги глазами и скажет удивлённо:
– Ой, извини я прослушал тебя совсем, задумался, что бывают, возможно одинокие атомы, не нашедшие себе подругу в жизни, чтоб соединиться в молекулу, которую можно назвать ячейкой об-щества.
Печальный атом, дух изгнанья, над грешным миром проле-тал…
Лишний человек. Атомный Печорин …
Так ты считаешь, что ЦСКА в этом году не будет чемпионом? Ну ты даёшь, Иван Филаретыч! Но на каких основаниях?
И это вызывало у собеседников не обиду, а восхищение, и слу-хи о какой-то необыкновенной степени погружения Степана Мои-сеича в глубины внутренней жизни. Некоторые даже стремились сделать из него Гуру…
 И быть бы ему вечно на пьедестале, если б один из последова-телей не поприсутствовал при событии, когда Степан Моисеич, об-стригая ногти не прищемил ножницами нежную кожицу пальца из-под которой вытекло несколько капелек собственной степанмоисеи-чевой  крови.
Что тут началось! Вся семья была поднята на ноги. Йод, мар-ганцовка, антибактерицидный пластырь, требование вызвать ско-рую.
Когда перепуганная жена промямлила, что, может быть, ско-рую вызывать преждевременно, Степан Моисеич весь зарыдал, ску-кожился и жалобным укоризненным голосом прошептал:
– И тебе не стыдно? А если заражение с последующей ампута-цией? А за ней следующая ампутация местом выше? .. И конец! Не будет меня больше! Такими  вещами не шутят!!!…

* *  *
Всю жизнь меня мучат два вопроса. Кто выше – Пушкин или Лермонтов? – и кто сильней – лев или тигр?
В детстве был ещё один вопрос – кто величавей – Ленин или Сталин? 
Спрашивал даже родителей:
–  Правда ведь, что у каждого человека есть свои недостатки? А у Ленина были недостатки?
– Нет!! – в унисон отвечали они.
– А у Сталина?
– У Сталина были…– неуверенно отвечала мать.
– Но достоинства перекрывали их, – подхватывал отец…
Я даже ревновал Ленина к Сталину, потому что мне казалось, что Сталина упоминают чаще, чем Ленина.
А за год до того, как я стал антисоветчиком, мне было обидно за Сталина, когда стал замечать, что про Сталина перестали писать в газетах и говорить по радио.
Через год я возненавидел Сталина, а ещё через год и Ленина в придачу.
А вопросы насчёт Пушкина и Лермонтова и льва и тигра оста-лись.
В детстве я было решил вопрос в пользу Лермонтова, а к два-дцати пяти годам в пользу Пушкина. Но сейчас иногда сомневаюсь. А не Есенин ли?
Насчёт зверюшек мне всегда хотелось, чтоб сильней был лев. Но мне сказали некоторые, что в природе они никогда не встреча-ются, а в неволе сильней тигр.
Не хочу верить!


* * *
Что-то так хорошо на душе было, как давно уже не было. Дев-чонки на работе говорят, ты что поддал?
А к вечеру раздался телефонный звонок:
–… Выбросилась из окна. …На смерть…
Точно так же давно, ещё в армии. Стоял я у тумбочки с ножом на поясе. Дневальный по роте. Молодые, здоровые были мы все то-гда. Солдаты. И стали с одним бороться шутя. Раздался звонок те-лефонный.
– Дневальный по роте, рядовой… слушает.
А мне текст телеграммы зачитывают:
– Приезжай, умер отец.
Улыбка, с лица, наверно, сползла.
 


Чем меньше женщину мы любим…

Маневровый тепловоз пилил, как двуручная пила, территорию ЗИЛа всю ночь напролёт. А всю ночь напролёт не спать нелегко, можно так сказать. Тем более, когда поезд елозит туда-сюда, а не мчится прямым текстом по полям и бездорожьям России или бли-жайшего Подмосковья. Помощнику тяжелей, чем машинисту. У то-го напряжение, ответственность, выполнение задачи, быстрей, мед-ленней, разные хитрости маневровые, а задача главная – побольше вагонов перекидать, тогда и денег естественно побольше,  и чтоб не задавить никого (огромный завод-мегаполис, люди и по ночам ходят вовсю); упоение быстрой ездой, которая от тебя происходит, хотя езда и совсем не быстрая, по сравнению с настоящими, вольными поездами, но когда ты за штурвалом-контроллером, всё кажется го-раздо быстрей.
А помощнику что, он в окно своё смотрит почти неотрывно, особенно когда вперёд вагонами и кривой путь. Машинисту не вид-но бывает.  На первом вагоне составитель висит, а  в середине со-става сцепщик. Составитель соскочит и фонарём машет, сигнал по-даёт, чтоб сцепщик увидел, а сцепщик, в свою очередь, передаточ-ное звено – помощнику, а помощник уже машинисту, или голосом крикнет, или свистком свистнет. Один длинный – вперёд, два длин-ных – назад, два коротких – тише, три  коротких – остановка. Лиха-чит бригада, французит  (одна из хитростей маневровых): сцепщик  рычаг сцепки дёрнет у переднего вагона, машинист разгонится сколько  мочи у тепловоза хватит и метров за десять до стрелки тормознёт резко, вагон расцепленный покатится по одному пути, а сцепщик скорёхонько стрелку переведёт и состав по другому пути помчится,  экономя время…
А помощник на этом пиру чужой. Редко когда машинисту что-нибудь сообщить надо, а так однообразие полнейшее, вперёд – на-зад, вперёд – назад, и глаза слипаются, как у Кирибеича на пиру Ивана Грозного.
 Пожалел машинист Мишка Егорычев Борьку Шпагина.
–Ладно, Борь. Вздремни полчасик, а я один поаккуратней по-езжу. В крайнем случае из твоего окошка сбегаю, взгляну.
И так он полюбился Борьке за эти слова, что тот хоть и лёг, а не спал,  с закрытыми глазами человеколюбием Мишкиным восхи-щаясь.
На следующую ночь то же самое повторилось. А на какую-то ночь, не знаю уж, почему так получилось, что не предложил Мишка Боре поспать, сам нездоров был, наверно.
 И возненавидел Борька Мишку с лютой ненавистью. Всю ночь ненависть собирал.
А утром вместо того, чтоб быстрей домой отсыпаться ехать, задержался в депо, стакан врезал  и докладную на Егорычева напи-сал. Что паскудник, дескать, Егорычев. Спать ему на работе предла-гал неоднократно.
Разжаловали их обоих на месяц: Егорычева в помощники, а Шпагина в сцепщики. А после этого месяца они уже друг с другом не разговаривали. Машинист-инструктор  понял  к чему что и раз-лучил их  приватно.
Попал Борька помощником к поляку Судиловскому. А напо-ловину хохлу. И тот уж спуску не давал никакого. Где там спать. По нескольку раз за смену машину протирать заставлял, ругался зря почём. Подойдёт к колесу, стукнет сапогом, а Бориска драит до помрачения.; и крепко привязался к нему, а  вскоре на Доску почёта попал (Судиловский тут не причём, поверьте мне на слово) …
На машиниста выучился и помощнику своему тоже спуску не давал, как Лиза из Пиковой дамы. И тот его тоже, не знаю как на-счёт любви, но уважал очень, похоже на то.
Вот. А вы говорите Сталин, Иван Грозный, Николай Первый –  Александр Второй, последний Царь-Мученик…   



* * *

Руки предназначены работать, а когда они ничего не делают – не знают, куда себя деть на людях,  стесняются, хватаются друг за дружку или прячутся по карманам.


* * *
Я никогда не мог назвать мать мамой. И терпеть не мог уменьшительно-ласкательных суффиксов оньк, еньк. Поэтому не мог со слезами молиться Богородице и не получал от неё помощи. Видимой для меня, по крайней мере.
–  Ты не ласковый говорили мне любимые женщины.
 А у меня и мать неласковой была. Когда отец умер, даже сле-зинки на могиле не проронила.

* * *


Если мы хотим согрешить – Бог сначала может и не дать нам это сделать через какие-нибудь случайности – но если мы будем на-стаивать, то Он отойдёт в сторону и умоет руки.