Махорка

МАХОРКА
(серия "Сахалинские рассказы")

Согнув ноги в коленях, Толька лихо скатился с крутого берега мыса Марии. Капюшон ватной армейской куртки, наполнившись ветром, поднял меховой воротник. Он встал торчком, приятно охватив щеки, как шоры, сузив сектор обзора. Пролетев полосу гладкого льда у берега, Толька остановился у первых торосов. Облокотившись на воткнутые в снег лыжные палки, обернулся. Его напарник, опасливо глядя вниз, сначала спустил лыжи, которые, разогнавшись, далеко умчались в торосы, а затем сам сел на подвернутую ногу и, помогая руками, съехал вниз. Вверху, на краю обрыва, утопая по колено в рыхлом нанесенном ночным бураном снегу, прощально махая рукой, стоял Иван Иванович. Сзади его возвышался минарет маяка, поблескивая стеклами фонаря, отражавшими низко стоящее зимнее солнце.

Подняв руку с болтающейся на ремешке лыжной палкой, Толька помахал в ответ. Потом указал на барахтавшегося, на склоне парня, схватился за живот и затрясся, говоря всем своим видом, как ему смешно. Иван Иванович, сняв меховую рукавицу, строго погрозил пальцем, выражение его лица из-за расстояния Толька видеть, не мог, но ясно представил сбежавшиеся у переносицы кустистые брови и угрожающе вставшие торчком моржовые усы старого смотрителя маяка.

       - Сашка, давай короче! Время уже два часа! - крикнул Толька своему спутнику, который собирал между торосами раскатившиеся лыжи.
       
       Подтащив, их к Тольке, он долго возился, прилаживая крепления к валенкам. Пыхтя, скинув рукавицы, аккуратно продел ремешок в пряжку, засунул гвоздик в дырку, продел оставшийся конец ремня в хомутик. Выпрямился, отряхнул снег с куртки, взял палки и, резво семеня ногами, устремился вперед. Пробегая мимо Тольки, задорно крикнул:

- Чего стоишь? Догоняй!

Толька фыркнул, поправил лямки вещевого мешка, ещё раз махнул Ивану Ивановичу и, наращивая темп, лавируя между торосами, пошел по свежей Санькиной лыжне.

Минут через десять, утомившись, Санька сбавил темп. Толька, наступавший ему на пятки, миролюбиво хмыкнув, тоже пошел медленней. Ярко сияло солнце, зажигая слепящие искры на плоскости крепкого наста, иногда встречающегося на открытых местах. Но выбирать эти плоскости было весьма трудно, приходилось идти по ледяным холмам, нагроможденным осенними ветрами и так застывшим.

Сашка иногда оборачивался, улыбался. Улыбался и Толька, ощущая тяжесть вещевого мешка. Оба думали о ребятах, которые с нетерпением ждали их по ту сторону залива. Ждали груз, который они везли: махорку, любезно подаренную Иваном Ивановичем.

* * *

Папиросы кончились как-то неожиданно. Месяц назад старшина с последним бортом улетел в Оху оформить какие-то ротные дела, а за одним пополнить запасы табака. Оставил в роте неполный ящик "Беломор-Канала", который быстро кончился. Бушевавшие в последнее время метели, иногда переходящие в буран, надолго задержали его в городе. Ротные радисты каждый день надоедали диспетчеру Охинского аэропорта, но тот ничего утешительного сказать не мог. В роте начался табачный голод. Были вывернуты все карманы курток и шинелей, этих крох хватило на день.

Некурящий командир роты, стройный тридцатипятилетний красавец, сначала подсмеивался над снующими по всем углам в поисках окурков солдатами, но когда в спальном помещении казармы оторвали половицу и там обнаружили несколько кучек до половины выкуренных сигарет, он наказал всех, чьи койки были рядом.

- Вы что, не знаете устава? - распекал он виноватых. - Додуматься курить в спальном помещении, да ещё окурки в щели пола совать! Что, среди зимы без казармы хотите остаться?

Дал всем по два наряда вне очереди, но табак не отобрал. Его хватило на три дня.

Как-то раз свободные от боевого дежурства сидели в осиротевшей без табачного дыма курилке.

- Ну, чё, мужики, делать будем? - покусывая зубами, пустую "козью ножку", задумчиво ни к кому не обращаясь, спросил сержант Горохов. - Курить охота, аж под ложечкой сосет.
- Курить вредно! - наставительно произнес ефрейтор Ведров. Круглое, как шаньга, его лицо расплылось в глуповатой улыбке, но она так и не успела полностью расцвести. Раздался щелчок подзатыльника, и шапка ефрейтора покатилась к бочке с водой, служившей урной, на середину курилки. Обиженно насупившись, он поднял её и вышел. Все молчали.
- Слушайте, а в спинках кроватей никто не смотрел? - подал голос Толька. - Я по-моему несколько раз спускал туда окурки.
- Ну да, не смотрели! - Горохов сокрушенно оперся рукой о кулак. - А последние два дня ты чего курил?
- Все выгребли, - подтвердил Сашка.

Опять наступило тягостное молчание. Толька вышел и через некоторое время вернулся с гитарой. Лениво перебирая струны, сел на старое место.

... Сигарета, сигарета,
Ты одна не изменяешь,
Я люблю тебя за это,
Ты сама об атом знаешь,

запел он приятным баритоном. Горохов, поморщившись, как от зубной боли, задумчиво произнес:

- Как ни крути, а надо ехать к Ивану Ивановичу.
- На чем ехать? - прижав струны ладонью, спросил Толька.
- На лыжах.
- Так, ведь пурга же, а до маяка по прямой через залив тридцать километров.
- Покорится дорога идущему, - изрек Сашка.
- Ну ты, философ, как его в этой круговерти найдешь? Чуть промахнешься - и до самого Магадана через Охотское море можно дойти. Хоть бы маяк работал, а то навигация месяц, как закончилась.
- Надо ждать ясной погоды, - сказал сержант Горохов и выплюнул изжеванную самокрутку, - Пойдут Сашка и Толька.
- А командир? - буркнул Толька. - Так он нас и отпустил!
- Ты в чьем отделении? - Горохов строго посмотрел на него, - В моем, и будешь выполнять мои приказания. Ну, а с командиром мы этот вопрос как-нибудь утрясем.

Утром Тольку разбудила тишина. Полная луна светила через окно, освещая бледным светом край побеленной печки. В коридоре кто-то возился. Послышался стук дерева об пол. Характерно застучали, раскатываясь, лыжные палки. Тихо вошел Горохов и направился к Сашкиной кровати. Потормошил его за плечо. Тот поднялся и в полусне начал шарить рукой в поисках валенок. Сержант что-то тихо ему сказал и отошел к Тольке.

- Вставай, соня, - прошептал он.
- Да я не сплю.
- Иду сейчас от радистов. Синоптики обещали сегодня ясный день. Лыжи в коридоре. Давайте, поезжайте. К вечеру чтоб вернулись.
- А с командиром договорился?
- Договорился, договорился, - не совсем уверенно ответил Горохов.

Наскоро сухомяткой позавтракали на кухне, где ротный повар ещё осоловелый ото сна гремел кастрюлями. Захватив лыжи, вышли на крыльцо. надев их, заскользили по дороге, спускающейся к заливу. Мороз пощипывал щеки. прозрачный воздух, вливаясь в ноздри густой струёй, обжигал легкие. Снег повизгивал, принимая на себя тяжесть лыжников. На фоне черного неба, усыпанного тусклыми зимними звездами, на самом горизонте, узкой полосой протянулась стрела мыса Марии. К его острию и направлялись солдаты. Там был маяк. Весной, как только море разбивало льды, он каждую ночь вспыхивал, пронзая своим лучом, похожим на огненную иглу, пространство вокруг. А зажигал этот спасительный свет Иван Иванович, одинокий старик, доживающий свой век далеко от людей. Летом он иногда приезжал в роту на своей стучащей мотором плоскодонке. Солдаты уважали его за угрюмый, но добрый характер. Наскучавшись за долгую зиму, и он тянулся к ним. Так что любовь было взаимная.

Ветра не было. Лыжи резво скользили по твердому насту. Мыс заметно приближался. Небо на Востоке посветлело. Горизонт подернулся розоватой дымкой. Вот-вот должно было появиться солнце. Наконец первые его лучи брызнули по ледяной глади Северного залива, морозный воздух вспыхнул радугой на гранях мельчайших крупиц измороси. На светлых усах Тольки нарастал, стягивая верхнюю губу, иней. Он не останавливаясь, обхватил рот разгоряченной ладонью. Сквозь пальцы просочились капли воды с растаявших усов. Завернув по чапаевски кончики в кольцо и сунув руку в и теплую рукавицу, Толька продолжал размеренно идти вперед. Прошли полосу торосов шириной около тридцати километров. Этот отрезок пути утомил больше всего. Высокий берег приближался, закрывая западный край неба. Наконец поднявшись по единственному отлогому месту на гребень сопок и проехав ещё метров двести, ввалились в сенки небольшой, но крепкой избы смотрителя. Посидев с час у теплой печки, попив чайку в прикуску с самокруткой душистой махорки, выслушав все последние маячные новости, которые в основном касались трех ездовых собак да козы Машки и, главное, получив махорку, стали собираться в обратный путь.

* * *

Сашка вдруг остановился. Толька, замечтавшись, чуть не врезался ему в спину.

- Ты чего? - проворчал он, но тут же осекся, видя, как Сашка тревожно оглядывается по сторонам.
- Смотри, ветер усиливается, и стал теплее, а берег затягиваемся туманом. Никак буран скоро будет.
- Ты думаешь? - Пот у Тольки между лопатками моментально остыл и неприятно холодил спину. Он посмотрел в сторону дальней излучины залива, где была их рота, затем левее на восточный мыс Северного залива - мыс Елизаветы. Оконечная, вышиной в полкилометра, его сопка на половину была закрыта белой мглой, которая на глазах поднималась к вершине. Не прошло и десяти минут, как она исчезла. Ветер крепчал.
- Ну давай бог ноги, - буркнул себе под нос Толька и устремился вперед к чуть проглядывающей за поднимающейся поземкой полоске берега.

Сашка сопел ему в спину, не отставая ни на шаг. Пошел снег. Перед глазами встала белая пелена. Влажный снег облеплял лицо и, тая, стекал по подбородку. В душу Тольки, маленькими паучками закрадывался ужас: куда идти? Он продолжал по инерции передвигать ноги, отталкиваясь лыжными палками. Вперед уже не глядел, опустив лицо в ворот куртки. Что толку? Кругом на вытянутую руку, ничего не было видно. Остановился, оглядываясь, ища глазами Сашку. Тот вынырнул из белой круговерти в метре от него.

- Не отставай! Не хватало еще потеряться! - крикнул на ухо, и тут же порыв ветра опрокинул его на спину. В вещевом мешке хрустнули, разрываясь, пачки махорки. Запутавшись в лыжах своих и Сашкиных, долго барахтался, пытаясь встать. Кончилось тем, что и Сашка упал на него. Снег моментально заносил две лежащие фигуры, Кое-как встали. Сашка, схватившись обеими руками за воротник товарища, приблизив свое лицо с округленными страхом глазами, прокричал:
- Куда идти?! Пока мы кувыркались, сколько раз повернулись?
- Подожди, не шуми, - Толька выплевывал снег, набившийся в рот. - Давай оглядимся.
Сашка сделал несколько шагов в сторону, волоча правую лыжу, болтавшуюся на ремешке, охватывающем лодыжку. Второй лыжи не было.
- Где вторая? - спросил Толька. Сашка развел руками:
- У меня задний ремешок спал, а поправить его не было времени. Когда упал, она слетела с ноги.
-Вот она, - Толька разгреб небольшой сугроб, - не она спала, а ты из неё выпал. Лыжа стоит в правильном направлении, туда и пойдем.
Быстро разобравшись с креплением своих лыж, Толька встал рядом с Сашкиной лыжей.
- Надевай короче.
Сашка несколько раз упал, пока возился с креплением. медленно двинулись вперед, идя рядом. Снег, закрученный ветром бесновался вовсю.
Шли около часа, Сашка стал заметно отставать. Снег на его лице ухе не таял, образовав ледяную корку, на которой ярким пятном выделялся полураскрытый рот.
- Толька, подожди, давай отдохнем, - прохрипел он.
- Замерзнем! давай, давай за мной! - ответил тот, с трудом открывая скованные замерзшими усами губы.

Шли ещё какое-то время. Толька постоянно оборачивался, следя за товарищем. Согнутая фигура Сашки маячила все дальше и дальше от него. Толька остановился, пропустил его вперед.
Быстро стали сгущаться сумерки. Короткий зимний день подходил к концу. Тальку не столько одолевала усталость, сколько мысль: правильно ли они идут.
Сашка упал. С трудом поднявшись, дождался Тольку.

- Всё! Не могу больше, - просипел он и медленно сел в снег.
- Я тебе не смогу!

Толька, рассвирепев, стал бить его лыжной палкой. Поднял, схватив за ворот. Голубые Сашкины глаза смотрели на него с безразличием. Где-то в глубине их рождалась безысходная тоска, которая ещё больше разозлила Тольку. Изловчившись, не снимая лыжи, он несколько раз пнул коленом Сашку в бок. Тот, низко опустив голову, закрыв обеими руками от секущего ветра лицо, медленно побрел вперед.

Прошли прибрежную полосу торосов. Где-то близко должен быть берег, но его все не было. Толька чувствовал, что силы на исходе. Сашка уже давно висел у него на плече и поскуливал в такт шагам.

- Промахнулись, что ли- пробормотал Толька. Рядом с сопкой, на которой стояла их рота, далеко в глубь острова вдавался залив с романтическим названием Куэгда. Туда они и попали, пройдя мимо земли. Пройдя, может быть, в нескольких шагах.

Сашкино тело обмякло и поползло вниз. на какое-то мгновение он схватился за мешок с махоркой, о котором Толька совсем забыл, но пальцы разжались и Сашка рухнул, запрокинув голову.

"Что делать?.. Что делать?.." - бил в Толькины виски вопрос. Затравлено озираясь, он остановил взгляд на неподвижном Сашкином лице с высоко задранным подбородком.

- Сашка! Саня! Сашок! - Толька лихорадочно тряс друга за плечи. - Ну, очнись же, - чуть не плача повторял он. Сашка не подавал признаков жизни. Обморок его был настолько глубок, что со стороны казалось, он умер. Толька лег, закрывая от ветра своим плечом лицо товарища. Холод обжигающими языками полез в рукава, за воротник. Тело тряслось в ознобе. Прижавшись теснее к Сашке, Толька впал в забытье.

Сколько он так пролежал? Когда открыл глаза, ветра уже не было. Редкие снежинки кружась падали на рукав куртки, перед его глазами. Откинув руку, Толька огляделся. Прямо перед ним, метрах в четырехстах, на фоне белого снега темнела кронами сосен сопка.

" Не наша", - подумал Толька. - Проскочили нашу..." Он повел глазами влево. Рядом с первой сопкой была другая, поменьше, за ней ещё. Остальное скрадывал мрак. И там, в этой чернильной темноте, мерцал огонек.

- Лампочка, - прошептал одними губами Толька, - лампочка над входом в казарму... Проскочили сопку... Сашка, Сашка, вон дом! Сейчас не проедем!

Сашка молчал. Лицо его было занесено снегом. Борясь со слабостью, непослушными пальцами Толька снял лыжи с себя и с Сашки. Уложил их вряд. Отстегнув солдатский ремень, помогая зубами, отрегулировал его длину. Положил ремень под лыжи и , перекатив Сашку на них, застегнул ремень у него на груди. Взявшись за капюшон Сашкиной куртки, потянул на себя. Тело сдвинулось. Отполз немного и опять потянул. Потом, встав на четвереньки, медленно стал продвигаться в направлении мерцающего огня, таща за собой товарища. Один раз, подобравшись близко к берегу, он потерял свет лампы, который закрыл край сопки. Испугавшись, что тот больше не появится, пополз к середине залива и, увидев мерцание, больше не приближался к подножию сопок. Руки ниже локтя он не чувствовал. Начала коченеть правая нога. Обнаружил, что где-то потерял валенок. Искать не стал: боялся остановиться, знал, что это конец. Огонек смещался все правее и правее. "Ну вот, теперь к сопке..."- подумал он и пополз в направлении берега. Свет исчез, но он уже знал, что это их сопка. Она приближалась темной громадой, заслоняя белесое небо.

Берег был настолько крут, что Толька даже не стал пытаться подняться здесь. Пополз вдоль, огибая обледенелые прибрежные валуны. "Где-то должен быть распадок небольшой речки... Здесь повар берет воду... Там пологая тропинка...", - мысли медленно текли у него в голове, перемещаясь черными провалами. Он дополз до проруби, подернутой тонким льдом. Свеженанесенный. снег хорошо замаскировал её.

Увидел утоптанную тропинку, которую защищали от снега густые кусты стланика - сахалинского кедрача. Но сил доползти до тропинки не было. Руки одеревенели. Тело стало нечувствительным. Его изредка пронзала со стороны конечностей какая-то далекая боль. "Неужели конец?" - промелькнула на удивление спокойная мысль. Он закрыл глаза. Всплыли видения детства, лицо матери. Он ясно услышал бряканье щеколды на калитке дома бабушки. Потом возникло морщинистое лицо старого нивха, Его голос, говоривший тихо: "Пора... Зовут Верхние люди..." Это было прошлой осенью, когда они беседовали на берегу, сидя на вытащенной на гальку лодке. Затем он увидел скрюченный замерзший труп этого нивха. Его так и не смогли распрямить и пришлось делать почти квадратный гроб. "Нет! Нет! Жить!... Я хочу жить!" все его существо, содрогнулось, заставив открыть глаза.

- Жить!... Жить!.. Жить!... - пронзительно закричал Толька.
       
По щекам его текли слезы. Голос становился все слабее, но и шепотом он повторял:

- Жить..., Жить...

Последнее, что уловило его сознание, это голос сержанта Горохова, идущий откуда-то сверху: "Вот вы где, черти", - и Толька полетел в блаженный мрак беспамятства.

***

Лампочка под потолком курилки еле просвечивала сквозь густые клубы дыма. Толька жадно затягивался самокруткой, заботливо свернутой для него Гороховым, придерживая ее двумя култышками забинтованные ладоней.

Каждому вновь приходящему сержант молча отсыпал махорки. Те, закурив, тихо вели беседу, иногда кто с сочувствием, кто с благодарностью поглядывая на Тольку.

Толька сосредоточенно курил, не вступая в беседу, ещё и еще раз переживая про себя весь ужас вчерашнего похода.

Горохов, чтоб разговорить его, несколько раз пытался рассказать, как командир, узнав, что двое из роты ушли в пургу, поднял весь личный состав на поиски, но, натыкаясь на угрюмое молчание и отсутствующий взгляд Тольки, прерывал свой рассказ и вскоре вообще оставил эти попытки.

Толька встал, вышел из курилки и по длинному коридору пошел в спальное помещение. Вид опрятно заправленных коек и уютно белевших свежей побелкой печек по углам просторного помещения влил в душу умиротворенность домашнего тепла. Когда он подходил к Сашкиной кровати, на его обмороженных щеках играла улыбка. На осунувшимся Сашкином лице Тольку поразили глаза, большие и глубокие, смотрящие на него с той детской благодарностью, с которой смотрят на дядю подарившего давно желанную игрушку.

- Ну что, оклемался мало-мало? - спросил Толька, садясь на край кровати. - Что это у тебя за чтиво ?
Он взял журнал, лежащим на Сашкиной груди, посмотрел заглавие статьи на развороте.
-А... Кто не курит - тот помрет? - с иронией спросил Толька, показывая пальцем на статью о вреде курения.
- А кто курит - тот вперед, - улыбнулся Сашка, - командир принес и велел внимательно прочитать.
- Может, он и прав, - задумчиво сказал Толька к отошел к своей кровати.
 
Поперек ее лежала гитара. Толька притронулся забинтованной рукой к струнам. Они нестройно и сиротливо зазвенели. Он взял ее под мышку и быстро вышел из спальной. Пройдя по коридору мимо курилки, пнул в дверь каптерки, та с грохотом открылась. Ефрейтор Ведров непонимающе вытаращил глаза, вставая из-за стола.
       
 -На, на сохранение, - Толька протянул ему гитару, - мне она долго не понадобится.

Sage (Шалфей) январь 1984г