Ненасытный

Мужчина шагал вдоль знакомой улицы, привычным образом растворяясь в толпе и следуя ее неторопливому потоку. Руки его были спрятаны в карманах  черного пальто, купленного  еще прошлым вечером в славном магазинчике на этой же самой улице. Пальто было длинное, неудобное; он не успел привыкнуть к нему и видимо поэтому  шел очень медленно, с достоинством постукивая короткими каблуками и с наслаждением поглядывая по сторонам.
Звали этого господина Акрольский, и была у него одна, хоть и незаметная на первый взгляд, но все же делающая ему честь замечательная в своем роде черта. Он  в отличие от громадного большинства людей никогда не проходил мимо нищих. Не мог себе этого позволить, и все тут. Ему словно было совестно за свой свежий, здоровый вид, за запах одеколона и дорогие перчатки. С недавнего времени он даже специально оставлял в карманах мелкие монетки и как будто иногда немного радовался, если вдруг по дороге домой предоставлялся случай встретиться с кем-то из нуждающихся.
- Бедняга… Замерз, небось?
Акрольский остановился в шаге от нищего и замер на  одно мгновение, сморщив лоб и нос.
Нищий сидел неподвижно на невысоком ящике, сооруженном из картонных коробок и пары добротных досок Глаза его, усталые оттого, что он их без конца щурил, смотрели кругом с беспокойным любопытством. Он часто вытирал их покрасневшей на морозе левой ладонью, а правую держал вытянутой перед собой. Время от времени его губы передергивались, и тогда вокруг рта появлялись круглые морщинки. Но едва ли кто, кроме него самого, мог с уверенностью сказать, улыбка эта или выражение неудовольствия.
- Вот возьми от меня немного.
Акрольский не торопясь пошарил в собственном кармане и, нащупав одну из монет, опустил ее в ладонь старика. Нагретая в кармане монета еще хранила тепло. Нищий на секунду сжал ее в кулачок, с улыбкой ожидая, как тепло разольется по всей ладони, а после ловким движением сунул  в свое тряпье. Акрольский услышал звон, с каким она ударилась о что-то твердое. Не успел он отвернуться, как на его удивление нищий снова вытянул перед ним  пустую ладонь.
- Тебе, щедрый человек, видно в тягость монетки-то сыпать. Не обеднеешь поди… - голос у него был тонкий, с той нежно-певучей интонацией, что встречается чаще у старых женщин.
Акрольский медленно улыбнулся и опустил руку в карман. Уже  ничего не говоря, а только внимательно разглядывая  лицо нищего, он высыпал деньги в его ладонь.
Снова раздался звон монет. Акрольский отвел взгляд и рассеянно переминулся с ноги на ногу. Он уже сделал несколько шагов, как ему пришлось вздрогнуть от неожиданности: за  спиной послышался короткий кашель и все тот же певучий голос.
- Щедрый человек, а скупишься…Тебе ведь, что копейки, что рубли…Разве обеднеешь?
Акрольский в растерянности взглянул в его сторону, но  лицо старика в тот момент не выражало ничего, кроме шаловливой кротости и невинности. С неудовольствием Акрольский потянулся к карману.
- А ты, дед, оказывается, вон какой ненасытный…
Нищий вздернул брови, как будто был  удивлен. Внезапно он хлопнул себя по коленям и громко, сотрясаясь всем телом, засмеялся. Он смеялся некоторое время с выступившими на глаза слезами, а Акрольский стоял в это время, ужасно растерянный, глядя прямо на него.
- Сам ты… сам ты ненасытный, - наконец, вытирая глаза найденным в своем тряпье платком, забормотал старик. – И здесь царствуешь, и там  царствовать решил…- он скользнул взглядом по его руке, сжимавшей монеты, и снова затрясся от смеха ,так что слезы опять выступили ему на глаза. – Разве ж ты мне подавал? Ха!.. И здесь, видите ли, царь, и там  чтоб уж не слугой! Ха!Ха!.. Кто ж из нас ненасытней-то, а? Ну скажи-ка мне, скажи…
Он смеялся громче и громче, напоминающим все больше болезненный кашель смехом.  И уже любопытные прохожие оборачивались на него и Акрольского, перешептываясь и странно улыбаясь. Акрольский некоторое время смотрел с удивлением на нищего, после чего молча спрятал руку  в карман и зашагал прочь.
А нищий все продолжал смеяться  ему вслед, вытирая влажные глаза платком. И даже, когда черное пальто скрылось за поворотом, долго еще не мог успокоиться, вспоминая глупого прохожего с его замечательной в своем роде чертой.