Свечение борзости

Родилась я в пятницу – тринадцатого, и зовут меня Гундовина-11. Игрушек у меня нет, разве что пара-тройка металлических пуговиц и серенький сюртучок, в стиле товарища Сталина. Был какой-то пентотал, доставшийся от монаха по кличке СопЕль, сбежавшего из психушки и по сей день живущего в моём скромном жилище – клетке. Кстати, неплохой человек. Говорит, что я похожа на Гундовину-10. Льстит, наверно. Но приятно. Гундовина-10, несмотря на её неудавшуюся жизнь, всегда останется для меня эталоном стремления к борзости. Она была маленькой, юркой, с цепким взглядом и острыми зубками. Пока замуж не вышла. Послебрачные игры превратили малютку в эталон заземленности. И всё потому, что муж принуждал её стирать грани между прошлым и настоящим, а когда увидел, что все грани стёрты, воспользовался плодами её трудов и ринулся в будущее. Без неё. Гундовина-10 пыталась протиснуться в его будущий мир без спасательного жилета, но бурные водовороты межличностных отношений отбросили её на много лет назад, в те грани, которые она однажды переступила. В них она и утонула.
Её горький опыт привел меня к выводу, что стирать грани между прошлым и настоящим надо самостоятельно, а стремиться в будущее, не обращая внимания на межличностные отношения. Однако применению этой теории на практике помешал Сопель. Он взялся учить меня. Например, как ходить по клетке с высоко поднятой головой. Правда, после трехдневного хождения с задранным кверху носом у меня появилось головокружение и шум в ушах, переходящий в шёпот голосов. Но Сопель сказал, что это первый этап превращения меня из несвободного существа в эталон борзости и посоветовал продолжать упражнение. Я продолжала, но после трехнедельной практики в клетке появились соседи. Откуда они взялись – непонятно, так как дверь в клетку я запирала. На вопросы они не отвечали, только бубнили, что им, видите ли, хочется такой же борзости, как у меня… Сразу после этого Сопель объявил мне, что его миссия закончена и он уходит назад в психушку применять свой практически диатонический звукоряд среди своих собратьев.
Я не знала, что делать с соседями по клетке. Они мешали мне стремиться в будущее. Притащили откуда-то два подсвечника и четыре бутылки керосина, чтобы я разработала новый ритуал посвящения неофитов под названием "Свечение борзости"; одели меня в мой же сюртук "а-ля товарищ Сталин", и принялись подставлять мне свои морды, чтобы я тыкала в них подсвечниками. Я злилась, так как не понимала, почему борзость должна светиться непременно от керосина и зачем тыкать подсвечниками непосредственно в морды. Я вообще не люблю играть с игрушками, а борзость моя светится и без горюче-смазочных веществ. Но им этого объяснить не могла. Они урчали от удовольствия, когда я, продолжая шествовать по клетке с высоко поднятой головой, топтала их тщедушные тушки, и куда ни попадя, тыкала подсвечниками. Борзости от этого у них не прибавлялось, зато их глаза светились от удовлетворения и счастья. В такие минуты я не без горечи вспоминала Гундовину-10. Ей тоже мешали стремиться в будущее.
"Жизнь – это путь и путы…" –  пыталась я объяснить сей феномен сама себе, но настроение не улучшалось, а будущее с каждым днем становилось более неопределённым. 
Но тут вернулся Сопель, который, как оказалось, всё это время проверял меня на борзость и именно для этого подсунул в моё жилище соседей, которые впрочем, были его же собственными материализовавшимися желаниями. Сопель был одет во всё натуральное, но на средневековый лад. Настроение его тоже проявлялось по-разному – то в миноре, то в мажоре. Мои соседи по клетке не обращали на него внимания – они ждали одного – когда я буду им тыкать подсвечниками в морду. Надо отдать должное СопЕлю, он, чтобы спасти меня, применил весь свой практически диатонический звукоряд, чтобы этим бестолковищам придать черты европейского мышления. Ему удалось, и с этого момента их хорды приобрели трёх-четырёх-шестизначный код. Они стали ходить с высоко поднятой головой, не обращая внимания ни на меня, ни на Сопеля. Сопель понял, что промахнулся – все не могут ходить с высокоподнятой головой, иначе будет нарушено равновесие. Наконец-то пригодился кубик этого самого пентотала. Размешав препарат с тоником, Сопель сделал моим соседям по клетке внутривенные инъекции. И наконец-то я увидела, какой может быть настоящая борзость! Соседи, сначала объединились в народ и, хаотично бегая по клетке, почти затоптали нас с Сопелем. Потом особенно борзые, которые ранее больше всех любили, чтобы им тыкали в морду подсвечниками, разделили народ на партии, после чего каждая, объявив себя самой правдивой, спела свою партию. Разноголосица была такой, что мы с Сопелем на несколько часов полностью забыли о будущем. Они же о будущем не думали вовсе. Просто орали друг другу свои песни, пока не оборзели окончательно и не перешли в рукопашную. Побито было немало соседей.
От вида крови и немереного количества раненых мы с Сопелем вспомнили о будущем и решились на крайние меры – открыли двери клетки, чтобы всё это (соседи, объединившиеся в народ, и народ, разделившийся на партии) убралось из нашей ранее тихой обители. Но этот народ был особенным. Проявляя немыслимую борзость в исполнении своих партий, он не желал выходить из клетки. Пришлось ждать окончания действия пентотала с тоником. Минуты тянулись, словно часы, а часы словно вечность, и наконец-то препарат был выведен вместе с продуктами полураспада из их тщедушных телец.
Слава Богу, невероятная борзость всегда забирает много сил, и, благодаря этому народ уснул. Когда наутро соседи продрали глаза, спросонья забыв про народ, мы уже были наготове – с подсвечниками, которыми сразу же стали тыкать им в морды, и с керосином, которым поливали их обмякшие со сна тушки. Жаль, не было спичек, а то стоило бы применить крайнюю борзость, спалив к чёртовой матери клетку вместе со всем ее содержимым. Правда, себя жаль. Сгореть, не дождавшись будущего… Конечно, можно было бы покинуть своё жилище и дать толчок новому Великому Переселению народов, но мы с Сопелем слишком привязались к клетке. Столько воспоминаний и эмоций связано с ней! Поэтому о спичках я не помышляю…
А будущее… теперь я мало думаю и о нём. Если в том будущем будет такая борзость, какую я видела недавно, лучше жить настоящим. А значит, нужна самая малость – исполнять желания соседей по клетке, тыкая их подсвечниками в морду, и, напялив сюртук "а-ля товарищ Сталин", посвящать их в мнимый ритуал "Свечение борзости", рассказывая, что их средневековое звучание давно обрело европейскую тональность.
…Есть ещё причина, по которой я почти не думаю о будущем: Сопель сказал, что самое главное – не думать о нем, и тогда оно обязательно наступит. Остается надеяться на то, что он прав. Хотя иногда меня всё же посещают мысли о счастливом будущем, в котором народ Сопеля, ставший мне уже родным, будет по-настоящему Великим…