Не читал, но всецело

Критик Кувшинкин открыл один глаз, закрыл, открыл второй. Оба показывали одно и то же: полупустую бутылку водки на столе. Следовательно, была очередная семейная разборка, и лежит он в своем кабинете, так как распивать водку в спальне жена никогда не разрешала.
Кувшинкин попытался вспомнить, что же было вчера. С утра шумно отмечали то ли чей-то успех, то ли чей-то провал. Потом попытались зарулить на одну из презентаций для продолжения праздника, но их оттуда выставили. Далее пустота. К счастью, она очень легко заполнялась логически. Раз ничего не помнит, значит, напился в ноль. На презентацию не попал, выходит, пил на свои. Значит, и денег осталось ноль. До дома добрался, жена, естественно, устроила скандал. Пришлось спасаться в кабинете. Раз деньги пропиты, а водка осталась, то это последняя бутылка из бара. Который, получается, надо в срочном порядке пополнять. Жена еще не отошла, так что нос из кабинета лучше не высовывать.
Покряхтев, Кувшинкин встал и поплелся к столу. Глотнул в лечебных целях, бухнулся в кресло. Вспомнил, что позавчера пообещал написать статью. Можно, конечно, и продинамить, да деньги теперь нужны. Кувшинкин оглядел стол в поисках книги. Зоил Поилов, “Стихи”.
“Хорошая фамилия,” – подумал критик.
Внутренний маятник качнулся в сторону доброжелательной рецензии.
Секунд тридцать Кувшинкин решал, стоит читать или нет. Вовремя вспомнил, что даже на восхитительный роман “Сиськи мадам Огого” времени выкроить не может. А тут, наверняка, мура. Поэтому он сразу перешел к главному: принялся насиловать память, пытаясь определить, говорил ли кто-нибудь из тех, к кому стоит прислушиваться, об этом Зоиле Поилове. Вроде было, причем отрицательное. Маятник качнулся в сторону рецензии ругательной. И завис. Кувшинкин чуть не завыл от огорчения.
“Так как все-таки писать?” – тоскливо подумал он.
Порылся в карманах, но ни одной монетки, как назло, не было. С трудом подошел к окну, загадал, что если первой проедет легковая – доброжелательно, грузовая – ругательно. Легковая и грузовая появились одновременно. После такого удара Кувшинкин минут пятнадцать просто тупо сидел. Потом решительно взял книгу и раскрыл ее:
“Читаю первое попавшееся. Понравится – доброжелательно, не понравится – ругательно.”
Он пробежал глазами по строчкам.

Солнце красное садилось,
Человек шел к водкопою
У сельпо, где собирались
Мужики, те, что с деньгами.
И без денег собирались,
Вдруг нальют им на халяву.
Шел нетвердою походкой,
Потому что уже принял
И желал еще добавить.

И Кувшинкин вспомнил: именно этот поил-зоил взял его на презентации за лацканы пиджака и сказал, что здесь – серьезное мероприятие, а не бесплатный банкет с дебошем, потому следует тихо уйти домой спать. Решение пришло сразу: уничижительно-разгромная статья. Критик взялся за перо и принялся выписывать стандартную форму:
“Что могу сказать. Еще один паразит пытается пристроиться на ниве российской поэзии. Еще одна книжка бездарных стихов, способных лишь вызывать отвращение у любого ценителя прекрасного. Достаточно лишь…”
И тут зазвонил телефон. Дребезг зарезонировал в голове, сводя мыслительный процесс на нет. Кувшинкин поморщился и принялся ждать. Аппарат не умолкал. Таким упорством обладал лишь один знакомый Кувшинкина – Саша Блинчиков, любитель собирать литературные сенсации. Этот мог сообщить что-нибудь полезное, и критик снял трубку.
Сашку распирало:
-- Ты последнюю новость знаешь?
-- Какую? – осторожно спросил Кувшинкин.
-- С тебя бутылка!
-- Посмотрим. – Осторожность вырвала уже немало поллитр из рук друга.
И на этот раз Блинчиков не выдержал:
-- Касимова знаешь?
--  Ну, вроде. Смутно.
-- Зоил Поилов, он так подписывается.
-- Да знаю, знаю. И что?
-- Так о нем недавно разговор зашел. И Корнеич сказал, что парень – гений. Ну как?
Новость была важной, но разбрасываться поллитрами Кувшинкин не собирался:
-- Замечательно. Если бы ты, Саша, книжки читал, а не за сплетнями гонялся, то не выдавал бы сейчас очевидную вещь за невероятную сенсацию.
-- Так ты знал?
-- Работа у меня, Саша, такая.
-- А, ну понятно.
-- Не вешай нос. Как встретимся, сто грамм накапаю. За Корнеича.
-- Заметано. Пока.
Блинчиков не тратил времени на долгие прощания, если имелись еще люди, не охваченные его новостями.
Кувшинкин положил трубку, затем отправил в мусорную корзину начатую статью. Корнеич был личностью, спорить с которой без особых финансовых резонов не следовало, поэтому профессиональное восторжествовало над личным. Да, не позвони Блинчиков, случился бы казус.
“Хорошо, когда есть такие люди, как Саша, -- подумал критик. – И телефон.”
Вдруг примерещилась зима, Санкт-Петербург. Из окошка кареты высовывается раскрасневшаяся рожа Блинчикова:
-- Слыхал, братец, последнюю новость? Нет? С тебя шампанское. Державин утречком в Царскосельском лицее был. Так от Пушкина просто в восторге, говорит, что парень – гений.
-- Как Державин? Как гений? Я же третьего часу… еще один паразит… пара бездарных стихов…
Кувшинкин мотнул головой, отгоняя неприятное видение, хлопнул пятьдесят грамм творческих и принялся писать:
“Что могу сказать. Еще одна яркая звезда загорелась на небосводе российской поэзии. Еще одна книжка удивительных стихов, способных пробудить чувство прекрасного даже в равнодушном к поэзии человеке. Достаточно только взглянуть…”