памятью, ветром

Дорога мастерски виляет между стеной неизвестно кому нужного забора и редкими сводами заброшенных колодцев, которые здесь, в неухоженном парке напоминают, скорее, вентиляционные шахты секретных, но поистрепавшихся объектов. И мы вслед за этой дорогой точно так же виляем, и не стремимся никак выяснить наше пребывание друг в друге: в голове, на плечах, в сердце, на подошвах ботинок, да и просто в глазах.


Когда я смотрю тебе в глаза, мне кажется, что в них отражается что-то особенное, что-то не так уж и знакомое, что-то неуловимое, что-то...
Быть может, это все слишком затертые слова, но я их все равно скажу, потому что меня теперь мало волнуют человеческие отношения: и ко мне, и от меня. Меня волнуют совершенно иные вопросы, ответы на которые как раз и находятся в таких местах, как твои глаза. Ты, конечно, не удивляйся, что я твои глаза перемешиваю со словом “место”. Я не намереваюсь тебя обижать. Я...


Пытаюсь уйти. Уже давно пытаюсь уйти. Но у меня не выходит.
У меня выходит, что...


Не хочу ничего говорить.

_________


Во внешней сфере идет дождь. Он идет тихо. Незримой верхностью. Шансом. Как будто в нем, в его шагах, должно отпечататься нечто в корне неинтересное, нечто странное и оттого ошибочное, и мне хочется этого “нечто” избежать, мне не хочется с ним сталкиваться, и поэтому я не наблюдаю во внешней сфере ничего, кроме вязкого дождя.
Он опускается сюда так, что набирается отсюда, образует водоворот, лишенный тела, образует мною свой собственный вес, от которого стремится убежать, и откроешь глаза – а над ними нет век. И не чувствуешь боли, не капаешь прочь слезами, падаешь только, тихонько, вязким дождем, превращая все вокруг в серо-синий отпечаток, в глянцевое изображение, и ненавидишь слово “глянец”.
Возможно, это как-то связано со льдом, то есть с моей к нему нелюбовью и, одновременно, с его умением инфицировать меня тоской, отточенной до блеска, до синей серости, до состояния глянца, к которому прикрепляешь душу и улетаешь прочь, без век, без глаз, без слез прямо туда, откуда дождь вязко стекает, поглаживая мне ладони.
И понимаешь, что в этот момент, в этом месте должен прозвучать вопрос, и на него сразу легко придет ответ, так что и не поймешь, кто за всем этим стоит, но вопросов нет, слов нет, век нет, глаз нет, и дождь стекает по лицу, словно упрекает в чем-то. И я перестаю смотреть в небо, опускаю лицо вниз к земле, иду дальше, исчезаю в делах и снова стремлюсь уйти. Но ничего у меня не выходит.
И я не пойму, откуда такая привязанность.


Я вижу тебя все реже. Я знаю тебя все меньше. Стремлюсь ухватиться за что-то, но не вижу тут ничего такого, что смогло бы потом это “что-то” удержать.  И нет смысла. Нет времени. Нет слов.
Есть только... Что?

_________


Вдалеке, чуть дальше отсюда, звонит колокольчик. Или колокол. Все, он утих. Продолжился он песней, и мне, так кажется, нужно не забыть сравнить его звон с твоим голосом, точнее с тем, как умеют теплейшие звуки прохладней льда гаснуть.


И я нашел ответ. Но забыл вопрос. И это, наверное, знак.
Чтобы всегда была возможность уйти.
Уйти прочь.