Мир иной

Ужас от пережитого до сих пор преследует меня ночью и днем. И я ничего не могу с этим поделать. Даже сейчас, когда пишу эти строки, которые, надеюсь, послужат для кого-то уроком.

Три года назад у меня родилась дочь. К тому времени помимо основной работы я вовсю шакалил на стороне. Сначала - в бригаде «негров», корпевших над сценариями мыльных опер, которые потом косяками шли по ТВ. Позже был замечен и приближен к «авторам сценариев», чьи фамилии зачастую ставят в титры. Перезнакомился с продюсерами, режиссерами и настолько вошел в их круг, что когда возникал какой-либо замысел, от меня не требовали сразу полного литературного варианта или раскадровки, а ограничивались короткой заявкой и сколачивали съемочную бригаду.

Никто, конечно, не знал, что все эти годы я тайно трудился, как мне тогда казалось, над главной задумкой своей жизни. Не стану полностью раскрывать ее детали, поскольку обещал забыть об этом. Скажу только, что мысль явилась однажды, как слабое озарение. Но стоило потянуть едва заметную ниточку...
 
На меня обрушились тонны материалов, посвященных загробной жизни. Я штудировал Моуди, диакона Иоанна, супругов Тихоплав. Ветхий Завет навел на мысль, что читать его можно и между строк. А сопоставление и анализ множества церковных источников дало понимание, что человечество в познании «жизни после смерти» ушло «не туда». И я сел работать над собственной версией загробного бытия - как раз в тот день, когда у меня родилась дочь.

Я не отдавал себе отчета в том, куда влез. Да и по мировоззренческим причинам, поскольку закоренелый атеист, не видел или не хотел видеть связи моего «Мира иного» с тем, что происходило параллельно. Это чуть позже сопоставление «китайских предупреждений» и обнаруженных мною узловых моментов в «конструкции» потустороннего мира дало понимание того, что что-то в этом есть. А до этого ни тяжелейшая авария, в которой я не получил ни царапины, ни загоревшийся дом, в котором я спал и почему-то проснулся, ничему меня не научили.
 
Прошлой осенью работа над «Миром иным» была практически завершена. По обыкновению я завез сценарную заявку Старшинову – продюсеру кинокомпании «Спектра». От него поехал домой.
 
Звонок Старшинова на мобильный застал меня в машине.
- Старик, - буквально кричал он в трубку, - должен сказать, это нечто! Кинематографический переворот!! Короче, жду тебя в понедельник, и мы сразу подпишем контракт. Пятьдесят тысяч тебя для начала устроит?
По меркам сценаристов это были сумасшедшие деньги
- До понедельника, Саш. Я приеду, - буркнул я в трубку, стараясь не выказывать восторга.

Стояла пятница, 1 октября. Обычно, собрав бумаги, я уезжал на дачу в глухой деревне. Однако на этот раз что-то дернуло меня отложить поездку. Вечером я сидел у телевизора, но думал о чем-то своем, иногда отвлекаясь на плач дочурки. У нее третий день стояла высокая температура, но приходившая из поликлиники врачиха строго-настрого запретила какие-либо лекарства, наказав пользоваться только «народными средствами». И хотя мне такой подход был не по душе, мы с женой доверились «медицине».

Около 8 вечера обычно веселая и подвижная девчушка сидела, вяло покачиваясь, на горшке. В какой-то момент я услышал скрежет поехавшего по полу горшка и буквально поймал медленно заваливающегося на пол ребенка. Девочка билась в жестоких судорогах, синея на глазах.
- Скорую! - закричала жена, выхватывая у меня ребенка.
Я бросился к телефону, стараясь попасть дрожащими пальцами в нужные клавиши.
- Скорая!!! Пожалуйста!!! Быстрее!!! У меня умирает ребенок!!!

Девочка была в ужасном состоянии. Жена сумела разжать ее крепко стиснутые зубы, между которых мы с трудом вставили деревянную линейку. Однако она все же прикусила язык. Вид синюшного лица с закатанными глазами и сочившейся изо рта крови вверг меня в состояние ступора.

Когда приехала «Скорая», дочурка уже едва дышала, слабо дергаясь в объятиях жены. Врач, который внешне походил на ветеринара, и от которого несло перегаром, лишь пожал плечами и вколол ребенку димедрол:
- Надо везти в больницу.
Посадив жену с ребенком в «Скорую», я поехал за ними. Дороги почти не видел и даже не пытался сориентироваться. Для меня главное было не упустить габаритные огни «Скорой».
 
В приемном покое больницы между дежурным медиком и «нашим» фельдшером произошла тихая перепалка.
- Ты головой соображаешь? – спрашивал дежурный медик. – Зачем ты использовал димедрол? Увози их отсюда.

Высказав подозрение что у девочки «все признаки менингита», дежурный врач переадресовал нас в инфекционную больницу где-то в Измайлове. Там ребенка немедленно поместили в реанимацию, а нас с женой, разумеется, выставили вон, разрешив, однако, остаться на лестничной клетке реанимационного отделения. Мы сели на холодные ступени и замерли в ожидании, не зная, что друг другу говорить.

Состояние ступора по-прежнему сковывало какую-либо деятельность моего мозга. Вперившись в грязно-синие стены больничного лестничного пролета, я был способен только на сдавленный шепот: «За что?».

Часа через два появился реаниматолог:
- Ситуация тяжелая. Мы подключили ребенка к искусственной вентиляции легких. Он в коме. Нужно ваше разрешение на пункцию, чтобы установить диагноз.

Бог ты мой! Лезть иглой в позвоночник трехлетнего ребенка?!

Жена впервые за эти несколько кошмарных часов расплакалась. Меня же била мелкая дрожь.
Вновь реаниматолог вышел к нам только под утро.
- К сожалению, пункция не дала результатов. Картину диагноза смазал, по всей видимости, димедрол. Крепитесь.
Потом он отозвал меня в сторону:
- Здесь нужны специалисты. У нас их нет, поскольку выходные. Ищите возможность перевести ребенка в детскую специализированную клинику. Иначе девочка погибнет.

Вероятно, эти слова и вывели меня из ступора. Я вдруг сообразил, где я и кто я. Задействовав все свои многолетние связи, за несколько часов я поставил на уши друзей, знакомых и знакомых их знакомых. Наконец в субботу вечером по команде важного чиновника Департамента здравоохранения из Морозовской больницы в Измайлово выехал реанимобиль с детской бригадой.
 
Меня к нему не подпустили. Я только видел издалека, как в оснащенную ревунами и мигалками машину задвинули носилки с моей дочерью. А потом рванул с женой в сторону Морозовской. Реанимобиль, конечно, приехал гораздо раньше нас. Бригада уже вовсю колдовала над нашим ребенком, взяв повторную пункцию.

Совершенно потрясенный от возникших догадок и вихря пронесшихся в голове картин, я оставил жену в предбаннике реанимации, а сам вышел, пошатываясь от двухсуточного недосыпания, в тихий и печальный больничный двор.
 
Стояла кромешная октябрьская темнота, усугубленная непогодой. Пройдя несколько метров и не помня себя от того, что довелось испытать в эти дни, я упал на колени в мокрую листву.
- Господи!!! - закричал я, обратившись лицом в ночное моросящее небо. - Господи, спаси мою девочку!!! Я клянусь, я обещаю тебе, что забуду об ЭТОМ!!! Пожалуйста, господи!!!

Минуты через две вдруг забили колокола соседнего с Морозовской больницей Донского монастыря. И мне показалось, это было знаком того, что ОН меня все же услышал …

***
В 8 утра к нам вышел заведующий реанимационным отделением.
- Должен вас обрадовать: девочка пришла в себя. Слышите?
Сквозь попискивание маленьких пациентов реанимации мы различили громкий рев нашей дочурки.
- Нам удалось поставить диагноз, - продолжал реаниматолог. – Это - судорожный синдром, возникший на фоне высокой температуры.
- Что это значит, доктор?
- У детей до четырех лет такое случается. Ведь защитные механизмы мозга только формируются…
- Долго она пробудет в реанимации?
- Думаю, до вечера. Вы пока езжайте домой за вещами. А вечером мы ребенка с мамой поместим в отдельный бокс. Пару недель им придется побыть на лечении.

В этот же день, как и было велено, я вновь привез жену в Морозовскую и, удостоверившись, что ее с дочерью действительно перевели в реабилитационное отделение, отправился домой.
Рукописи «Мира иного», бумаги с пометками, дискеты и кассеты, словом, все, что было накоплено за несколько лет работы, уместилось в две большие картонные коробки.

Напоследок, взломав отверткой системный блок компьютера, я добавил к этим материалам жесткий диск.

Быстро загрузил машину и в сгущающихся сумерках уехал в деревню.

Звонок от Старшинова на мобильный раздался, когда мой «Мир иной» уже полыхал в костре.
- Что случилось, старик? Мы прождали тебя весь день.
- Все в порядке, Саш. Забудь о моей заявке.

Старшинов от неожиданности не нашел, что сказать. Правда, молчание было недолгим.
 - Старичок, может, ты успел куда-то пристроить сценарий? Мы готовы удвоить сумму гонорара.
- Саша, забудь об этом. Ничего нет. И ничего не будет. Прощай.

Я выключил телефон и уставился в догорающие остатки бумаг, искры от которых весело уносились в черное небо. Если и есть на свете настоящее человеческое счастье, то именно его я испытывал в эти минуты.