Ckexfq bp bpyb, или Подтвердить или опровергнуть

                CKEXFQ BP ;BPYB
                (извините, опечатка),
                или
                Подтвердить или опровергнуть

                Я и не думал никогда, что такое возможно… что такое может случиться… Тем более, мне и в голову не приходила мысль о том, что это может приключиться со мной.

                Лето было жаркое, я навязчиво ощущался плавленым сырком, потёкшим и свисшим с оказавшегося маленьким для меня ломтика чёрного ноздреватого хлеба. К сиестам, живя на Урале, не привыкнешь, так что пик активности моей пришёлся именно на полдень. Окучивать картошку, даже если ты почти гол, под лучами такого бешено сорвавшегося с цепи солнышка — удовольствие малоприятное, вообще, не удовольствие, а пытка. Земля — серая, больше похожая на песок, а не на землю, при даже самом лёгком прикосновении тяпки, превращающаяся в пыль — это даже хуже мокрого, крупяного снега весной, когда надо дом окопать… там тоже солнце, тоже пот, та же каторга, но выяснилось — полегче, чем сейчас. Я не знал ещё, что неизлечимо болен. Поэтому пил воду — кружками, полуторалитровыми лимонадными бутылками, самого лимонада хватало минут на сорок, потом я наполнял бутылку простой водой и некоторое время ещё ловил в этой воде привкус того самого лимонада, с каждой новой бутылкой — всё слабее и слабее.
                Напевал из детства, никаким героем себя совершенно не воображая, но душевно понимая каких-нибудь там рабов на плантациях: «Трещит земля, как пустой орех. Как щепка, трещит земля. Какое мне дело до вас до всех?! А вам — до меня!!!» И снова пил воду и, соответственно, бегал в туалет. Очень часто. За последние два месяца, один из которых без продыху и стояла вот эта безумная жара, я отощал килограмм на десять, что почему-то никак не встревожило ни меня, ни родителей. Несколько раз я уже облился водой, странно не чувствуя её холода, даже удовольствие будто получал, что вот она — холодная — а мне всё по фигу.
                Откуда-то с неба донеслось: «пи-ить, пи-ить!». Раньше, чем увидеть эту птичку по-настоящему, я про неё в книжках читал, а потом как-то увидел в саду, здесь ведь много всяких мышей-лягушей, кротов и ящериц. Не знаю точно, какую живность канюки предпочитают и должны ли они водиться у нас, на Урале, но я его видел и слышал. Высоко в небе — чёрный такой маленький крестик, медленный и плавный, иногда казалось — застывший на месте. И я никогда не видел, чтобы он спикировал на свою добычу, не приходилось, а так хотелось. Наконец, я вспомнил кое-что другое и запричитал в такт движениям:
                — Орёл летел всё выше и вперёд К престолу сил сквозь звёздные преддверья, И был прекрасен царственный полёт, И лоснились коричневые перья. Где жил он прежде, может быть в плену? В оковах королевского зверинца…
                Договорённость с родителями была простая: окучиваю картошку — и на все четыре стороны. Закралась мысль: а не выспаться ли прямо здесь в саду, в домишке? Правда, в городе — друзья, футбол, гитары, девчонки, пиво, пляж… хотя именно в это время я совершенно, как можно понять из всего предыдуще упомянутого мною, безответственно готовился к поступлению на филфак в Ёбург, тогда он не назывался ни Ёбургом, ни даже Екатеринбургом. Тогда он был Свердловском на все сто — с рок-клубом, киностудией, неформальной жизнью, стереокинотеатром… кто сказал, что стереокино на Руси появилось в конце девяностых? Тогда об этом не думалось, а думалось об очередном побеге из дома — дальше от родителей, дальше от их объяснимого, принимаемого, как неизбежность, контроля.
                В принципе, окучивание картошки — не такое уж и долгое занятие, тем паче, когда картошки на огороде немного. Через два с половиной часа, взмыленный и уставший, я облился водой особенно тщательно, обильно так, что плавки промокли, будто я только что из пруда вылез, и пошёл всё-таки в наш домишко — обтереться, плавки снял, прямо на голое тело надел обрезанные до состояния шортов джинсы, плавки вывесил сушиться прямо на куст спаржи у крыльца и грохнулся на старый диван. Что можно ожидать от лежащего на диване юноши в возрасте вожделений определённого характера? Но именно в то время я боролся с тайными юношескими пороками, что было весьма трудно, ведь фантазии разрешения не просят, в голову лезут нагло, хочешь ты или нет.
                Я давно мечтал сходить под железнодорожный мост, что метрах в ста пятидесяти от нашей автобусной остановки: место не людное, хоть от тореных «садистами» троп и близко расположенное… вопрос «Почему?» возникал сам собой, ведь даже осенью по заморозку собиратели рябины обходили его стороной, да и в конце лета грибники там не шибко ползали. Бетонные плитки, тёртые временем, проросшие между собой колючеватой прискорбной внешности зеленью, уложены на уклонах в два уровня: средний, выгнутый дугой, находился под мостом, предназначен, наверное, для ремонтных работ, а на втором, собственно, и держался мост над шоссе — от края до края. Я расположился, разумеется, на среднем, выбрав тенёк, сел и стал ждать.
                То ли момента, когда солнце коснётся пальцев правой руки, совершая своё неустанный путь, то ли ещё чего… Сперва произошло второе. На языке завертелось странное: «Вышел немец из тумана, вынул письку из кармана», — когда на противоположной стороне моста абсолютно симметрично мне совсем из ниоткуда, я не заметил момента его появления, появился одетый не по погоде странный тип. Насколько я мог разглядеть его, он был клочковат, грязен достаточно, чтоб лицо его, так и не проявив черты, абсолютно не запомнилось. Откуда в голове моей дурацкой возникла эта пошлая, наивно-постыдная, просто идиотская, инфантильная какая-то «писька», до сих пор понять не могу. Он ничего такого не вынимал, просто сел напротив и, странное дело, будто не замечая меня, принялся выковыривать один из бетонных трапециевидных кирпичиков, пришедшийся между ботинками. Чем-то блестящим в руке он вытащил все четыре полоски травы, окружавшие плитку, и аккуратно сложил их по правую руку, потом отложил и саму блестящую штуковину в сторону и очень странным, медленным и, по всему было видно, тяжёлым физически, движением вдавил кисти рук по бокам от кирпича, правильнее сказать — булыжника по форме, не плитки и не кирпича… бетонный такой булыжничек, приблизительно напоминающий кубик… Он вынимал его ещё медленней и тяжелее, чем засовывал под него пальцы, а я тем временем честно и сердито недоумевал, неужели он и в самом деле меня не видит? Отложив изъятый булыжник в сторону, мужик перекрестился, снял тёплую осеннюю свою кепку и, перевернув, положил её между собой и проделанной дыркой.
                Справа от меня, слева от него, значит, по его стороне шоссе показался из-за бугра маршрутный автобус, дядька к нему всего лишь прислушался, ну просто уверенный, что ничего странного здесь не происходит. Вот тут-то я и подумал, что, может ведь так быть, что, действительно, в данный момент ничего странного не происходит, просто это я не знаю, что именно здесь творится, не могу ни понять, ни объяснить, ни предположить, что всё, в принципе, одно и то же. Самое простенькое, что можно придумать в подобных обстоятельствах — это то, разумеется, что у бичугана под этим сокровенным камнем сокровенный тайник, но этому противоречило всё его поведение, ведь он так и не обратил на меня никакого внимания, а между нами было, между прочим, не больше метров двадцати-двадцати пяти, по большому счёту, ему было наплевать на автобус и пару-другую проехавших за это время машин, он даже ни разу не озирнулся по сторонам, будто находится, вообще, в каком-то ином измерении… вот эта мысль показалась мне почему-то весьма дельной, я даже запомнил её специально, чтобы потом не забыть проверить и подтвердить или опровергнуть — фантастика всё-таки.
                Если он что-то и вынул из-под камня, то я этого не разглядел: либо это что-то было маленькое такое, либо он вообще ничего оттуда не доставал, но он положил туда неровно-круглый чёрный предмет, безумно напомнивший мне его собственную голову, я почти засмеялся, после чего он довольно быстро в обратном порядке замуровал отверстие, надел кепку на голову, которая, естественно, пребывала на положенном ей месте — на плечах, встал, снова перекрестился, глядя теперь вверх — не на небо, ибо небо закрывал мост.
                И ушёл. Идиотизм какой-то, думалось мне, но я встал, только сейчас заметив, что кисть моей правой руки вся освещена была подвинувшимся солнцем, и перешёл шоссе, глядя на тот, как мне казалось, единственный булыжник, не отрывая взгляда… в наше время, когда дорога на Пермь стала проходить по этому шоссе, это было бы неизбежно опасно, но тогда движение было не в пример нынешнему, периферийного зрения вполне хватило, чтобы спокойно перейти дорогу, а машин итак не случилось, так что я ни на секунду не оторвал взгляда от булыжника, поднялся на уклон и сел прямо на то же место, мужика, разумеется, к тому времени, как в сказке, и след простыл. Горло моё иссохло до боли, голова кружилась, и я жалел, что не подумал взять с собой бутылку с водой; в отличие от бича этого, я озирался, мне казалось, что я ворую… наверное, я даже боялся, что вот он сейчас появится у меня из-за спины с какой-нибудь ржавой рессорой, которыми просто кишат придорожные подлески — типичная несанкционированная свалка времён застоя. Или со своей этой блестящей железякой, которой ковырялся… кстати, булыжник выглядел так, будто никто его и не вынимал из земли десять минут назад. Этого просто не может быть, но я сравнил их все вокруг — эти одинаково трёпаные природой, сверху похожие на правильно радиально уложенную плитку булыжники — и не увидел разницы. Сомнения закрались в душу мою, что я смотрю не на тот камень, но что делать? Поменять кандидата на извлечение? Я не стал рисковать, боясь и его-то потерять в кругу близнецов, и взялся за дело. Легко сказать! У меня ничего не получилось, я разозлился страшно, но! Вот она гениальность: дотянулся я до штыря железного — до арматурины какой-то, радостно обнаруженной позади, и вогнал его в проросший этой жалкой колючей плесенью промежуток рядом с булыжником, оставив торчать, примерно, на полметра.
                Даже если и выкопать потом несколько соседних, всё равно ведь я теперь приду и с лопатой, и с водой… кисть правой руки нагрета была солнышком неимоверно — даже через стекло... я проснулся и, особо не ломая голову над толкованием сна, ибо тогда такие увлечения меня ещё не занимали так плотно, как иногда сейчас, надел высохшие до соляной твёрдости плавки, снова надел джинсы, закрыл домик, оглядел участок и направился на остановку: часы показывали обидное — пять тридцать.
                Народу в автобусе было немного, я сел к окну и, проезжая под мостом, увидел торчащий из насыпи (кажется, это так называется, даже если красиво и надёжно уложено бетоном) ржавый ребристый штырь, воткнутый кем-то в землю между булыжниками.