Смена растет

Забавно и смешно, когда тебе выпадает этакая роль надзирателя. Панин, пряча зонт в аккуратный, черненький чехол и глядя на подъезд двухэтажного домика, вдруг подумал, что он своей ролью не то, чтобы тяготится, а как-то ему становится скучно от всей канители этого однообразия. Но на то и придумал какой-то умник службу, чтобы ее несли. И есть лица, выше него, и они тоже, может быть, скучают глядя на сдвинутые от скуки брови сослуживцев. А над ними еще и еще…
- Это кто ж у нас такие, - одной рукой он уже стучал в обитую старым темным дерматином дверь, а другой перебирал кипу бумажек с какими-то фамилиями и цифрами.- Семейство Струпиных. Э-э, нет… Струпины были… Куда же ты запропастилась, бумажка проклятая…
- Вам кого?- дверь приоткрылась и в подъезд высунулась остренькое, с нависшей на лоб рыжей челкой лицо женщины.
Панин дернул ручку двери на себя и не без некоторого усилия протиснулся в прихожую. Снимая пальто, он привычным образом не терял ни секунды времени и деловито вертел головой в разные стороны.
- Эдак, у вас и, правда, сверхнормы…
- Чего? – женщина испуганно стояла на месте и, не выпуская из рук его пальто, с напряжением следила за гостем, который уже двигался грузной походкой в направлении комнаты.
Панин замер посреди спальни, разглядывая то старые детские игрушки, что в беспорядке валялись в самых неподходящих для них местах, то свои бумажки. Что-то для себя разъяснив, но, по-видимому, оставшись недовольным, он покачал головой и с сожалением посмотрел на женщину:
- Неуплата, гражданочка… Тамара Григорьевна. Дело  уж очень хлопотное и неприятное. Как для вас, так и для меня, - он сдвинул брови, показывая, насколько ему неприятно. – Думаете, мне самому это нравится? И мне не нравится втолковывать это по пятнадцать  раз на дню. Но, как говорится, если законы пишутся, то кто-то ведь должен им следовать, а кто-то должен следить за тем, чтобы им следовали… Тьфу, некрасиво как сказал… В общем, вопросик деликатный, но решить его надо. Да вы, Тамара…Григорьевна, не пугайтесь так. Должно быть, смекнули уже, к чему это я веду-то все. Ведь не ради  словоохотливости же распинаюсь.
Панин, утомленный долгой речью, поспешно перевел дух и присел на  предложенную ему совершенно кстати табуретку. Комната, где они находились, с желтоватого оттенка обоями и какими-то бесцветными занавесками на окне, представляла собой кладовую для самых бесполезных в ней вещей, игрушек и многочисленных горшков с цветами. Мебель,самая обыкновенная,состояла из дивана с огромной выгнутой спинкой, небольшого стола овальной формы, стульев по стенам и двух-трех безвкусных картинок в деревянных рамках. Напротив Панина стояли два плотно сдвинутые вместе шкафа; дверцы одного из них были приоткрыты, и он видел, как из них высовывались углы картонных коробок, в которых хозяйка, по-видимому, что-то бережливо хранила. 
- Эдак, явно лишняя жилплощадь!
- Откуда ж она взялась у нас? – всплеснула руками Тамара Григорьевна. – Лишняя эта?
- Да вот сами посмотрите… В графе социальной нормы, что у нас указано? А? У вас же, гляньте в документик...  Это на каждого члена семьи у вас по лишнему метру выходит…. Тут ведь математика простая: метры да количество человек в доме…
В дверь просунулась короткостриженная, с тонкими оттопыренными ушами, голова мальчугана лет шести. Он не торопился входить в комнату, но из всех сил вытягивал тонкую шею, стараясь разглядеть гостя.
Панин подмигнул мальчугану.
- Хочешь шоколадку?
Мальчик с недоверием, как волчонок, смотрел то на него, то на мать. Она решительно замахала руками:
- Бросьте, ему нельзя много сладкого! - женщина подтащила сына к столу и усадила на стул. – Ну-ка, сядь здесь и рисуй. Нечего тебе в наш разговор вмешиваться. Вот тебе краски, вот тебе альбом.
Панин выжидательно уставился на нее. Лицо ее горело и меняло цвет с красно-багрового до смертельно бледного. Она стояла рядом с сыном и, не переставая,  поправляла ему то волосы, то воротник, то перебирала пуговицы на своем халате и ломала руки.
- Да что мы все сидим и сидим, давайте я вас угощу что ли…
Через минуту они уже молча пили чай за этим же самым овальным столом. Чай оказался вкусным, как и варенье, что Панин с удовольствием ел, закусывая пирогами.
- И куда ж нас с ним? – женщина подперла задрожавший подбородок рукой и опустила глаза, разглядывая крошки на скатерти. – В коммуналку или барак какой?..
- Барак, не барак, - тщательно прожевывая пирог, забормотал Панин, - а крыша над головой будет. Тут беспокоиться не о чем.
- Так уж не о чем?
- Живут же люди. Чем вы хуже?
Панин отхлебнул сладкого чаю и, старательно вытирая каждый палец салфеткой, заговорил:
- Вы лучше благодарите  бога, не на что жаловаться. Это каждый может, а вот жить по совести – не всякий. Не на что, не на что жалиться. И сыты, и одеты, и … сынишка вон славный какой. С таким не пропадете. Да ведь, мальчуган?- Панин не вставая, протянул руку через стол и потрепал мальчика по макушке. – Что это ты рисуешь, славный мой? Наверное, шедевр какой…- он без конца ворошил волосы мальчишки, отчего тот вжимал голову в плечи и ужасно сутулился, стараясь увернуться от назойливых рук. – Юное дарование, наследник Репина…или нет, Пикассо. Прелесть, прелесть…
Мальчик, поднимая голову, настороженно посмотрел на мать и, не встретившись с ней взглядом,  смелее забормотал себе под нос:
- Это я, дом и пушка.
- М-да… А пушка зачем?.. Какая еще пушка?
- Защищаться, - не думая, выпалил мальчик и весело улыбнулся, изобразив на пальцах пистолет. – Пух!.. Вы убиты!
- Я убит! Бог мой, ну и шалунишка!..
Женщина  вырвала из рук сына рисунок  и в гневе замахала им перед его носом.
- Ты что рисуешь? Ты что рисуешь, бестолочь?
- Да бросьте вы, Тамара… Николаевна, - Панин махнул рукой, улыбаясь с каким-то торжественным выражением на лице. – Это наша смена растет! Да-да, вот такой карапуз, а за ним…ого-го! Ей, - он бросил в чай кусочек сахара и снова отхлебнул из стакана, - смене нашей, надо достойное будущее обеспечивать…
- Как же его…
- Чтоб потом ни  вам, ни нам стыдно не было…
- …обеспечивать...
- Это он правильно сейчас делает, что вас не слушает. Самостоятельным будет, боевым. Вот такие карапузы нам и нужны, вот они-то все и поднимут, и построят…и все сделают, чтоб нам стыдно не было, то есть им…Вот так-то! – он сунул обертку от конфеты в пустую вазочку и, приподнявшись со стула, натянул шапку на уши. – А квартирку вы все же освободите…Завтра. Ну зачем нам с вами спорить? Ведь взрослые, воспитанные люди. И мальчуган у вас такой славный. Прелесть какой талантливый!
- Да как же я…
- Освободить, освободить, уважаемая Тамара…
Она замерла с открытым ртом.
- А…пошли вы вон.
- Простите?.. - он приподнял шапку с одного уха, делая вид, что не расслышал.
- Вон, говорю…пошли бы.
Панин с неудовольствием поморщился. После двух чашек сладкого чая и нескольких пирогов идти вон не очень-то хотелось. Он уже успел с сожалением подумать, что особа эта, выдающая себя за очаровательную хозяйку и мамашу, на самом деле, привязана к популярному, как ему думалось, сообществу невоспитанных и заносчивых женщин. Эта мысль, впрочем, доставила ему  досадливое разочарование.
- А ведь я и пожаловаться могу, - он осторожно кашлянул, поправляя галстук. - Скажу, мне и сын ваш… угрожал.
- Что?!
- Скажу…
- Во-о-он!
- Имейте в виду,- бормотал Панин, поспешно накидывая пальто, - это накладывает на вас своего рода ответственность…Да-да, ответственность...
Спускаясь по лестнице, он еще чувствовал в желудке приятное ощущение сытости. В теплой квартире его разморило, и он подумал, что неплохо было бы вздремнуть. Панин вытер остатки жира с подбородка кончиком рукава и вздохнул:
- Трудно, трудно с людьми работать… Что и говорить, служба!