сегодня день прошел хорошо

У него из окна открывался шикарный вид. Нет, не просто красивый вид, а именно шикарный. Среди моря уродливых много- и пятиэтажек виднелась ярко синий простор залива, кое-где еще сохранявшего следы прошедшей зимы. Даже сейчас, вечером, когда моря уже не было видно, он знал, что оно все такое же синее, а поодаль есть остров. Нет, это отнюдь не романтический пейзаж, просто из его окна мир виделся таким. А еще вместе с морем из окна была полностью видна гора (или сопка, как ее называют в народе) со смешным названием «холодильник». А ночью огнями оживал путепровод.
Но сейчас был вечер и он ничего этого не видел. Сегодня день прошел хорошо. Действительно хорошо, ему даже не пришлось себя в этом убеждать. С утра он участвовал в испытании, которое он любил. Оно проходило редко – раз в год. Результаты стали известны только к вечеру. Весь день он переживал, кого-то просил и надеялся. А вечером, когда ему позвонили друзья и сказали, что он прошел, его это отвлекло. У него было более важное дело – он учил свою собаку терпению.
Вечер, он сидит и макает кисть в деревянную кружку с надписью «пиво с утра не только вредно, но и полезно». Небольшая кружечка, сантиметров 6 в высоту и 4 в диаметре. Он оторвал ее от плюшевого домового, когда ставил крепления на лыжи. Домовенок оказался бесполезным, а кружка пригодилась. У чернил резкий запах, а когда они высыхают, то блестят. Забавно, недавно он рассказал одной из своих подруг, что каллиграфическое написание иероглифов его успокаивает. Она ответила, что Эраст Фандорина делал точно также. Он не читал Акунина, хотя фильм смотрел.
Он тщательно, с усердием школьника переписывал каждую черту непонятных доселе знаков. В них не было особого смысла – он просто делал домашнее задание на урок. Изящные линии и замысловатые узоры значили прозаичное «официант», «гитара», «напоминать». Он пропустил много занятий. Им задали прописать все иероглифы. Получилось около 150. Он не любил писать иероглифы. Он их рисовал. Рисовал аккуратно, спокойно, кистью и тушью. Что-то одновременно изящное и умиротворяющее виделось в этом процессе. Вроде как рисуешь, выводишь плавные линии, пьешь зеленый чай с мармеладом из целлофанового пакета, а выдумывать сюжет не надо – все уже выдумано. Каждый символ не такой уж и сложный, если его разложить на части. Там линия, тут крестик и косая, вот и все.
Она сказала, что он должен учить ее, а потом она будет учить его. Он подумал, и решил, что перед тем, как учить ее он будет учить себя. Подумал, и решил учить себя терпению. Заодно он учил терпению и свою собаку, на которую он был очень похож. Или она на него? Не важно.
Очередная линия плавно легла на белый лист. Он был эстетом. Он искал красоту во всем: в порядке, в беспорядке, в насилии, в мягкости, в жизни и в смерти. Последнее врезалось ему в память очень ярко. Он не будет описывать это. Не найдет слов. Но сцена все еще стоит перед его глазами. Красивая женщина в неуместной толпе.
Он пробовал рисовать на коже. Так как ее кожи рядом не было, он писал на своей. Получилось некрасиво. Тушь высохла, иероглиф потрескался. Он написал «терпение». Слишком поспешно, чтобы символ не потрескался.
Пришла смс. От нее. Она спросила, какое животное он не любит больше других и почему. Он не любил гиен. Потому что сильный зверь должен умереть красиво. А стадо собак, жрущих мясо, отрывающих от куски от поверженного гиганта – это неэстетично. А он любил красоту. Он любил слонов и удавов. Они сильные и спокойные. Удав даже убивает спокойно. Спокойно и молча, хрип не считается звуком.
В этот вечер она тоже писала. Писала пьесу. Там будет одна героиня и несколько эпизодических. Как и он, она писала про себя. Но вдохновение не шло.
Наслаждение от иероглифов прошло. Хватит.. на сегодня. В кружке осталось еще достаточно туши. Он взял емкость в руку и начал осторожно вращать ее, то опуская, то поднимая, так, чтобы внутренняя поверхность равномерно покрылась черным. Проще было бы взять кисть. Кисть – это нечестно.
Болит горло, он простыл. Уже пятый день он забывал купить витаминов.