По городу. Абстракционизм

В переулках между вакуумностью пространств мыслей бродила Мысль. Одна. Маленькая. Крошечная. Невзрачная. Гораздо более короткая по сравнению с Вашей мыслью о том, о чём же это Мысль. Она бродила и пальцами своими полупрозрачными зародыша, почти просвечивающимися насквозь, тыкала в упругие стенки остальных мыслей. Они мертвы. Но они есть. Они есть. И их нет. Как это странно. Наверное, это похоже на умершего любимого котёнка в детстве. Как же? Вот же он! Ну, пожалуйста! Неееееет!
Прикасалась к ним. Похоже на резиновый полусдутый  мячик. Хватаешь его и хочешь подбросить вверх. А он… Взлетает! А потом предательски плюхается так, лишь бы как, шмяк!.. И всё. Досада. И только следы от впившихся ногтей белыми полосками.
В эти мысли ни постучать, ни поцарапать их, ни поскрестись. Ни покричать в них. Ни поплакать им, вздавив на жалость, ах, да… плакать то мы разучились. Или не умели? Ну, что? Что же ты, мысль, молчишь? Закаменела в глыбину. Хотя, нет… Камень, он может быть холодным, и он Камень. Или горячим, даже холодной ночью, от напёкшего в его каменную макушку Солнца, и всё равно Камень. А тут… Ничего не поделаешь. Придётся ходить с этим. Возле этих. Рядом.  Ах, ах, ах! Можно корчиться как обезьяна с очками перед зеркалом, и никто и ничто не скажет в ответ ни плохого, ни хорошего. Можно накричать, наговорить глупостей, наговорить нежностей, наговорить странностей, хорошего, плохого. И понять этим тупым, скупым, жадным молчанием, что всё без толку!!! Что всё – выдумка! Что всё – шмяк… И ты, разбила лобик, Мысль, о себя саму же.
Ан, неееет! Так дело не пойдёт! Она тут с ними не останется! Не-а! Опппаньки! Ни за что! Потому что говорить нежности – только для нежности, говорить глупости – только для понимания глупости и ещё большей нежности, говорить гадости – только ради своей скупости говорить нежности. В общем, так всё запутано!.. Уходи! Уходи от них, дурочка. Уходи. Говорить.

Что может быть громче апельсина?
- Баночку оранжевой гуаши, пожалуйста. Спасибо. Сколько с меня?..
Хм… потом иду по улице, разбрызгивая её по квадратным клеткам мостовой, которые точно есть (есть же!) где-то тут, под лаком снега, превратившегося давным-давно в лёд, оставляя оранжевые отпечатки ладоней на стенах поручней автобусов, спрятав дыхание в тёплый шарф. О! Реакция похлеще маминой реакции на пирсинг. Ну, что же вы, искатели ГРОМКОГО, ИНТЕРЕСНОГО И НЕОБЫЧНОГО? Ну, что же вы перешёптываетесь после своего получасового тупого молчания в пейзажи? Давайте ка скажите мне в глаза:
- Девушка, вы чокнутая?
- Девушка, вы зачем портите государственное имущество? (Где-то... нет, скорее когда-то, я это уже слышала!)
- Вот придурки обкуренные!
- Ну и молодёжь пошла!
- Ужасно!
- Что у вас за проезд? Денег нет? Или платите или выходите…
- Вот, пожалуйста, - протягиваю плату. А вы, бабушка, - обращаюсь к зашедшей старушке, - присаживайтесь.
- Спасибо, детка.
Достало вас всё да? Осень. Надоела осень. Хочется электричества. Колкого запаха электричества в утреннем воздухе. А его всё нет и нет… Потом приходит. Радует. Прячет. Исчезает и опять приходит. Сидит на кухне в шерстяных носках и огромным горлом свитера, попивая свой мятный чай. А потом ненавидит. Ненавидит. Ненавидит. Ненависть приходит сама по себе. Незаметно. И мы уже ненавидим. А так ждали. А так хотели. А так трепетно готовились. Так просили: ну, приходи. А кому ж нужна то старость? Кому ж нужна то дряхлость? Смазливость? И расхлюпанные ботинки? А вот нетушки, подавай нам помоложе, покрасивше, хоть и истощенно-развитаминизированную. Просили? Ну потерпите. Ну потерпите ещё месяц-два-три-неделю. Самое ужасное – неделя. Последняя неделя. Денех нет, а кушать хочЦЦа! Ужас! Ну, вот! Нате! Долгожданную. Просили. Пришла. Порадовались день. Ну, два. И забыли. Забыли, что ждали. Забыли, что просили, забыли, что ругались, умирали и жили ради ЭТОГО, забыли и просто не замечаем. А её  и нет то вовсе. Убежала-утекла. Корабликами да по ручейкам и в речку. Плюх! С тарзанки. Тепло, жарко! Цветы, жалко! Ууу, здорово. Здорово, но мало. Вкусно, но мало. Закончилось – чёрт с ним. Подождём другого. Осень.
И я выхожу, чокнутая, обкуренная, испортившая государственное имущество.

Увидимся? Надо? Надо, значит увидимся. Да и давай просто увидимся. Буду рада тебя видеть.

- …И сколько можно продолжать фоткать всякие ржавые арматурины?
- Ты знаешь, в них столько жизни, а их уже выбросили на помойку. Их оставили или просто забыли. В них нет ничего. Кроме тяжести, испорченночти и ржавости. Но это НЕ ТАК. Это не так. И разве не понятно, что я просто смотрю на эту «арматурину» своими глазами, а не твоими. Когда меня попросят взглянуть на неё глазами сварщика, я напишу тебе отрывок из лекции по материаловедению. Когда попросят взглянуть твоими глазами, я буду вся во внимании слушать тебя. А сейчас… разве что-то из того, что я делаю мешает, пускает поезда под откос или вызывает наводнение в самой южной части страны? Можно я буду просто это делать?
- Странная ты девчонка. А как же закаты, рассветы и всё такое?
- А я ведь и не спорю, что можно. Что не нужно или нужно. Ради Бога. Только Закат то можно увидеть по-разному, его можно услышать, понюхать, почувствовать, коснуться к нему, утонуть в нём, растворить его в себе и раствориться в нём, можно превратить его в один единственный, всего один взгляд… А ты посмотришь и скажешь: «Разве это закат?» А это закат, поверь мне, это будет закат. Самый тихий, самый громкий, самый зажатый в кулак, в сердце. Даже если на фотографии будет «ржавая арматурина», в ней можно найти отражение глаз, ТЕХ САМЫХ, а в них – ТО САМОЕ отражение заката.
- Ладно, дожёвывай своё пирожное и пошли, кафе закрывается.
Понятно, ты меня вовсе и не слушал. А года два назад мне чудилось, что мы друзья. Тебе нужна жилетка – держи её, тебя бросила подруга – друзья не бросают. Не пригласила на День Рождения? Друзей не приглашают, они сами приходят. Да и ты же знаешь, если помнишь, на сколько я люблю в кавычках свой День Рожденья. А, это было два года назад? Понятно, а я думала, друзья навсегда. Финансовые затруднения? Интересно, как же ты меня вообще про ржавые арматурины спросил?...

Одна деталь. Перевернула что-то изнутри наружу. Опрокинула и ошарашила своей ребристостью. Взгляд в никуда. Не надушенный, не причёсанный, не поутюженный, не почистивший зубы, не знавший проблемы выбора: «белое или красное?», не посмотревший сериал в уютно ковриками уложенной квартире, не поужинавший и, быть может, не пообедавший ещё вчера. Как-то перемешался с фонарным светом, мельчашащими такси, что-то протягивал. Потом дошло смесью звуков пивных голосов и вульгарного смеха – рука…

Эх, город мой город! Что ты мне рассказал сегодня? Ты такой. Люблю тебя таким, какой ты есть. Увози меня по кругу в огнях и пустотах темени, тоннелях и переходах, знаках и витринах, запахах и перекрёстках, мостах, зданиях больших и маленьких, улыбках и пьяных прохожих, мусорных баках, узоров теней от длинноногости фонарей и обшарпанности почестей новых банков, клумбах цветов и ящиков с солёным песком, трубах водосточных и перекрёстках канализаций, тротуарах, огнях, трамвайных путей кровеносных сосудов, упрямства дворников, узоров на стёклах замёрзших и восходящего солнца, отражающегося в окнах высотного дома напротив, - от меня самой же и обратно, увози меня кругами…