Искренность моментов сознавая

…если бы можно было вернуться назад, я постарался бы
Искать только счастливые моменты,
Потому что, к вашему сведению,
Вся наша жизнь соткана из моментов; не теряй этого сейчас.

Хорхе Луис Борхес

...........................................................

    Завтра я улетаю в тот город, где могла бы когда-нибудь жить. Это – твой город. Он высится башнями по берегам реки, слепит стеклянными этажами и умиротворяет тихими кафешками в переулках. Я всегда вижу нашу встречу на Вайтане, когда подует особенный терпкий ветер. Он растреплет мои волосы, и когда я обернусь, чтобы смахнуть их с лица, вдруг увижу тебя. И замру. А ты будешь смотреть мне в глаза, не дыша, и снова любить меня и все пространство вокруг. Тогда я пойму, что нам суждено быть вместе...

..........................................................

МОИ ШАНХАЙСКИЕ ДЕКАБРИ

     Вчера я впервые в своей жизни напилась. Из-за пустяка, как кажется теперь. Но вчера я думала иначе. Кажется, это был “Cointreau”, навсегда оставивший в моей душе отвращение и сладкий цитрусово-тошнотворный привкус. Я никогда не думала, что стены могут кружиться в таком бешеном экстазе, что сначала это даже кажется забавным, но, когда целый час не можешь сфокусировать взгляд на двигающемся потолке, наступает чувство, будто безуспешно пытаешься сойти с карусели... Сегодня голова раскалывается и даже очаровательный повар-француз напоминает об отвратительном теперь для меня слове “Cointreau”. Я ем изысканный по-французски борщ на втором этаже уютного европейского ресторанчика, пытаясь успокоить раскалывающуюся голову, задобрить разбитое тело знакомой пищей и спастись, наконец, от всепроникающей декабрьской сырости.

     Я люблю Шанхай даже за его промозглые декабри с мокрыми ветрами, и уже давно поняла, что хочу жить здесь. Любовь с первого взгляда существует, но длится вечно только с городами, которые полюбил. Люди, которых мы полюбили, впоследствии оказываются не такими, какими мы представляли их в своем влюбленном воображении, и, желая их поменять в соответствии с нашими желаниями, мы терпим поражение. Они уходят от нас и даже, желая вернуть их, мы не можем вернуться к исходной точке нашей любви, чтобы заново полюбить друг друга. С городами происходит иначе. Сразу, однако, схватывая, как и в людях, их основную прелестную черту, глубоко очаровывающую нас и подталкивающую приехать еще раз или остаться навсегда, чтобы изучать, наслаждаться и любить, мы всегда осознаем, что не в нашей власти изменить такую глыбу, как город, состоящую из дорог, площадей, домов, людей. И когда мы, всегда временно, разочарованно оглядываем город, который когда-то полюбили так горячо и который теперь удивляет нас своей неуступчивостью и безразличием, мы приспосабливаемся к тому, что он нам предлагает. Город испытывает нас, а мы доказываем ему свою любовь, борясь и привыкая жить по новым законам, которые станут столь же естественными для нас позже, как и для всех остальных. Когда это происходит, это значит, что мы уже живем вместе с городом, и его жесткие кодексы, прогнув нас и оставив все же в живых, стали нашей неотъемлемой частью. Если мы сразу влюбляемся в него, то больше не можем без него жить.

     Каждый раз, когда нам трудно продолжать любить город, мы можем вернуться в те особенно дорогие нашим воспоминаниям места, которые вылечивают одним своим существованием и нашим проникновением в них. Это – изначальная точка любви к городу, и от нее вспыхивает, возрождаясь, любовь к нему. Мы любим город всегда таким, какой он есть, потому что понимаем, что мы не можем его изменить так, как, порою, мы мечтаем изменить любимого человека. Человеческая слабость иллюзорна, и человек, несмотря на хрупкость своего тела и склонность души к переменчивости, более статичен и неизменяем, нежели города. Мы, видя, как любящий нас и любимый нами человек поддается нашему влиянию, все более настойчивому и глубокому, впадаем в заблуждение о его видимой податливости и, зайдя слишком глубоко, пытаемся сломать его стержень, а когда нам дают отпор, мы, не в силах устоять перед соблазном и пытаясь доказать, что и в этот раз настоим на своем, не понимаем, что в этот раз у нас ничего не получится, потому что это есть самое глубокое место в его душе, без которого человек перестанет быть самим собой. Мы также не понимаем, что, даже изменив, ради собственной прихоти, эту сущность, мы перестанем любить человека, потому что именно за нее мы его когда-то полюбили. Нам, конечно, кажется, что это не сущность, что этого не было или мы этого не замечали, когда полюбили, но мы снова ошибаемся, потому что все, включая человеческую душу, меняется, а сущность приобретает другие формы под влиянием извне, в том числе и оттого, что человек любит нас и, поддаваясь нашим влияниям, меняется, оставаясь все же изначально неповторимым. Может, потому мы всегда любим города, что они не отвечают нам взаимностью столь явно, как люди, а мы, не решаясь менять их, принимаем даже изменения в их облике и характере за изначальную данность и продолжаем их любить.

     Самый нежный момент любви к городу тот, когда он нам еще не знаком, и его улицы не сливаются друг с другом на нарисованной нами самими карте сознания, а в беспорядке, который мы даже не силимся себе представить, разбросаны по городу. Город словно полон миражей, вспыхивающих и исчезающих вновь. Улица, по которой однажды мы проезжали и запомнили на ней какой-нибудь необычный дом, неожиданно возникает в том месте, где мы менее всего ожидали ее увидеть. Но дом оказывается близнецом того, который мы запомнили, а на этой улице мы никогда, оказывается, не были. Так мужчина, встретивший на прогулке в парке прекрасную незнакомку, повсюду с тех пор видит ее образ. Он ищет ее взглядом каждый раз, когда приходит в этот парк, и в надежде снова встретить ее, иногда принимает за нее другую даму. Тогда его сердце начинает биться сильнее, он спешит к ней навстречу, но, подходя ближе, понимает, что ошибся. Эта дама для него неуловима, он не знает, когда она придет на прогулку и увидит ли он ее снова.

     Улицы еще не знакомого города загадочны, мы не знаем, где они начинаются и куда могут нас привести. Как и для возникновения любви между мужчиной и женщиной, загадка необходима нам, чтобы полюбить город. Я люблю передвигаться по городу одна, без компетентных провожатых, для которых город уже давно расчерчен на множество более или менее значимых больших и маленьких зон. Они, воспринимая город как четко организованное пространство, видят в его сложной спонтанности структурированный порядок, лишенный загадочности, а, следовательно, и возможности для меня его полюбить.

     Шанхай поворачивается ко мне неожиданной для местных жителей стороной, потому что я не восточный человек. Никто из коренных шанхайцев не может прочувствовать, что европейцу в Шанхае уютнее, чем в других городах Китая, потому что на него не смотрят, как на «лаовая»(1) , не оглядываются вслед, он здесь – не редкость, а полноправный житель. Огромные рождественские елки на бесснежных улицах уютно блестят огнями, колокольчики на дверях французских кофеен возвещают о наступающем Рождестве, которое хотя и не будет отмечаться по-европейски грандиозно, но канун Рождества осознанно наступает на Шанхай и не пройдет незамеченным даже для китайцев. Про Рождество знают все, и никто не забудет, очутившись за столом в этот вечер, поздравить друг друга с Крисмасом. Китаю свойственно поглощать иностранные обычаи, он ничего не отвергает, принимая и Христианство, и Иудаизм, и Ислам. В Шанхае соседствуют разные вероисповедания и культуры, соединяясь в один всеобъемлющий шанхайский образ настолько плотно и замесившись так густо, что многоликое разное превратилось в одно оригинальное целое, столь трепетно любимое теми европейцами, которые живут или часто бывают в Шанхае.

     Может, для кого-нибудь, влюбленного в Шанхай и знающего его так же недосканально, как я, этот город тоже дышит загадочным туманным воздухом, в котором тихо поблескивают ночные огни на кораблях, проплывая мимо набережной Чжуншань Дунлу. Перебирая Шанхай в памяти, я снимаю бесчисленные слои его очарований: трогательно неуклюжий трамвай на многолюдной и современной Наньцзинлу, старое английское кафе, клубника в застывшем сахаре, как в стекле, в Парке Юйюань, мелкие желтые фонарики, повторяющие гирляндами восточные изгибы крыш, стильные витрины дорогих магазинов, автомобильный туннель под рекой Хуанпу, высотные жилые дома блистательного Пудуна и небесные акварели старинных продрогших магазинчиков на декабрьской Фу Ю Лу.

     Каждый раз, прилетая в Шанхай, я позволяю городу заново околдовать мое подготовленное к любви сердце воспоминаниями о прошлом. Я полюбила Шанхай в то время, когда уже любила Стива, и два этих чувства наложились друг на друга со сверхъестественной точностью. Для меня в Шанхае неразделимы прошлое и настоящее, этот город не живет линейным временем – он объединяет важные моменты моей жизни. Мой китайский мальчик, носящий, однако, английское имя, мотающийся по свету и работающий то в Рио, то в Нью-Йорке, жил в Шанхае и был похож на Шанхай перепутанностью европейской и китайской сущностей, и я была похожа на них и любила их обоих. Шанхай постепенно стал для меня исключением из правил, он - единственная во Вселенной исходная точка, где я снова вижу свою любовь к Стиву в первозданном виде. Конечно, воспоминания меняются, как и города. Но иногда они меняются вместе.

...........................................................

     Завтра я снова лечу в Шанхай и еще не знаю, что через несколько лет мне будет суждено приехать снова на юг Китая – в Шеньчжень, где мы когда-то жили, и где я с тех пор не была. Я приеду туда по делам, и каждый день буду бороться с желанием опять оказаться в том районе, который крепко и болезненно связан с моими воспоминаниями. Но однажды вечером, тайком от всех, я выберусь из отеля, поймаю такси и уеду. Уеду всего на час – в мою боль, в любовный сумрак, в безмятежность прошлых очарований...

...........................................................

РЕСТОРАН С ОКНАМИ НА ЗАПАД

     Мы со Стивом часто ездили на машине в горы, останавливаясь то у обрыва, то в зарослях высоких трав, когда шел дождь. Иногда нашей целью был пляж или какой-нибудь обнаруженный на карте парк... В тот день мы возвращались от горного озера и, проголодавшись, заехали в попавшийся на пути ресторан, похожий на маленькое поместье.

     Было жарко, около четырех часов дня. В это время в Китае все давно уже пообедали, но еще не приступили к ужину, поэтому мы оказались единственными посетителями. Ресторан находился в большом доме с белыми балконами, похожем на дачу тридцатых годов на советском Кавказе – те же белые лестницы, то же молчаливое сознание превосходства, предвкушение пира. Высокомерная тишина скрывала бурную вечернюю жизнь, которая только предстояла, и дом, будто раскачиваясь в знойном мареве дня, отражая солнечных зайчиков в окнах, отдыхал и собирался с силами, чтобы вечером впустить в свои стены массу шумного народа, увидеть веселое и, может, запретное действо ночных застолий, а потом утопить воспоминания о нем в жарком полдне, словно дезинфицируя и забывая, забывая, забывая...

     Наш визит был неожиданностью для персонала. Нас встретили с любопытством и удивлением, любезно провели в отдельный кабинет верхнего этажа. Мы прошли мимо деревянных, словно тоже из тридцатых годов, шкапов с фарфором, мимо чинящего что-то работника, сидящего на низенькой скамейке, мимо маленьких белых собачек в красных ошейниках, дремлющих в тени – и все они были покрыты слоем сознания собственного достоинства, слоем размеренности и закоренелой уравновешенности.

     Сделав заказ, Стив растянулся на диване в кабинете, а я ушла обследовать дом. Дверь кабинета вела на широкую площадку, выложенную плитами, с которой открывался вид на море. Это была западная сторона, и я, выйдя из кабинета, оказалась с ног до головы омытой солнцем, которое уже начало склоняться к горизонту, освещая дом, а вместе с ним и меня, теплым золотистым светом. Я, засмотревшись на морскую рябь, нечаянно ступила в лужу в углублении плит - она еще не высохла после недавно пронесшегося проливного дождя. Вода в луже нагрелась от солнца и была теплой. Лениво прошла белая кошка. Сощурилась на заходящее солнце, будто проверила, сколько часов осталось до заката. Скрылась за дверью. Я тоже смотрела на солнце. Воздух был горячим и пропитанным сочными красками голубого, золотого и белого цвета. Их оттенки переливались, сливаясь и перемешиваясь, как миражи в пустыне, в оконных стеклах. Было приятно опираться руками на согретые белые перила терассы и щуриться на солнце.

     Спустившись на первый этаж по изогнутой полукругом лестнице, я попала в просторный обеденный зал с множеством столов и кресел. Окна были завешены тяжелыми охровыми шторами, и в комнате витали сумрак и прохлада. Вероятно, гости, устав от кутежа в компании внизу, расходились после пирушки по комнатам грешного верхнего этажа...

     Нас обслуживали с опаской, недоверчиво, и потому вежливо и ласково. Не покидало ощущение, что к нам относятся, как к дорогим гостям, только до тех пор, пока мы не суем нос в чужие дела... Когда мы уезжали, на нас смотрели с терассы и улыбались, приглашая приехать снова. В Китае часто говорят не то, что думают – и все понимают друг друга по контексту ситуации, словно читают между строк. В любом случае, всегда приятно обманываться на свой счет, а хозяева знают об этом и просто доставляют тебе удовольствие.

     С нашим отъездом солнце уже заметно опустилось к линии горизонта, и жизнь в доме начала набирать вечерние обороты – как старая большая машина: медленно и постепенно. Крохотные собачки зазвякали бубенчиками на шее и принялись семенить по нагретым плитам веранды и тоже приготовились ждать вечера, все чаще и чаще поворачивая свои миниатюрные мордочки на запад... Улыбки официантки стали более плотоядными и откровенными... Вместе с прохладой дом из омытого солнцем пристанища превращался в пьянящий приют грехов и сладострастия...

...........................................................

     Я нервничаю в такси так, будто еду на экзамен. Город изменился, и я не могу понять, где я нахожусь. Вдруг слева я замечаю знакомый вход в парк, а справа – здание, где когда-то работал Стив. И, расплатившись, выхожу из такси.

     Я стою и смотрю на скульптуру бегущих лошадей посреди зеленого газона. Я подошла, погладила их по черным спинам. Раньше они часто ждали вместе со мной Стива с работы, у этого самого входа. Я опиралась на их теплые от уже зашедшего солнца спины, обводила глазами лужайку и прохожих. Он выходил, улыбался, шел через газон ко мне, тоже гладил лошадей, трепал их по загривку. Я очень любила эту скульптуру – лошади были, как живые. Мне казалось, что они могут разговаривать, но только со мной.

     Я иду к отелю“海景酒店“, где мы когда-то жили несколько дней. Его название всегда мне казалось загадочным – «Отель с видом на море». Рядом не было моря, и закрадывалось подозрение, что море видят только посвященные в некую тайну этого отеля. Это напоминало отель «Дельфин» у Мураками, и у меня даже сердце замирало, когда я поднималась в номер на лифте.  Когда-то из отеля действительн, был виден морской залив, пока его не осушили, чтобы проложить шоссе. Сейчас осталась только маленькая затока, которую специально не тронули, потому что там зимуют птицы. Мы жили в доме как раз напротив залива, и когда выходили погулять, то всегда доходили до озера и смотрели, как цапли медленно и величественно поднимаются над водою или грациозно ступают в камышах тонкими ногами.

     За отелем – “Wal-Mart”. Он совсем не изменился, только я теперь здесь как гостья, я - чужая. Раньше у этого входа я покупала жареные каштаны. Теперь их продают в другом месте. Я уже не ощущаю себя частью шумного магазина. Я не покупаю свои любимые снеки с кунжутом, хотя они еще продаются здесь. Я не хожу посмотреть на живых крабиков, которые, бывает, расползаются по магазину, разрывая жгутики на лапках. Я не отскакиваю в радостном испуге от огромной рыбы, выскочившей из прилавка-аквариума прямо мне под ноги. Я – наблюдаю. Я пытаюсь ощутить то же, что и раньше. Не получается.
 
     Фонтан. Парк. Пальмы кругом. Маленькие ресторанчики, чайная, в ряд – бары. Знакомые двери и звуки. Вечером здесь живая музыка. Я любила один бар - там хорошо пели. Мы со Стивом заходили сюда вечерами. ...Я, в своем любимом «J’adore», в красных облегающих брюках, немного пьяная, выплываю на каблуках из дамской комнаты. Темнота и легкие винные пары дурманят и делают мои движения томными и призывными. Стив смотрит на меня из темноты. Мне в спину – свет. Я вижу его глаза, мягкую улыбку с едва заметным налетом распущенности – ах, мой загорелый мальчик!.. Я вижу, что мне завидует вся женская половина зала, а ему – весь зал. Музыка громкая, мелодичная, я ступаю золотистыми босоножками все ближе и ближе к нему. Я знаю, что мы будем делать, когда дойдем до дома. Он берет мою руку. Я как будто непринужденно опускаюсь в кресло, сама же боюсь оступиться в этой пьяной темноте. Вино в бокалах, традиционно белое, искрится в подсветке зала. Я медленно беру бокал, он берет свой. Он даже дышит со мной в такт, я чувствую это кожей под декольтированной майкой, и мои икры и ягодицы под красными брюками напрягаются в теплом ожидании его голоса. Он просит меня не уезжать. Я говорю о заканчивающейся визе. Он все сделает, он умоляет, он любит меня, он не хочет, чтобы я уезжала. Он искал меня всегда, и теперь не отпустит. ...Я делаю глоток. На мою майку, не отрываясь, смотрит мужчина за соседним столиком. Я разворачиваюсь к наглецу боком, перекидывая ногу на ногу, блещу босоножками в мерцающем свете. Стив бросает взгляд на вспышку золотых босоножек, на бокал в моей руке, за долю секунды перехватывает мой взгляд и резко поворачивает голову к мужчине. Тот медленно поднимается и уходит. Я знаю, что Стив чувствует меня всю. Это мой приговор. Я никуда не уезжаю. Я остаюсь. Откидываюсь в кресле.

     Когда мы той ночью возвращались из бара, переходя дорогу, я, дурачась и смеясь, обняла его за талию и спросила:
-你现在幸福吗？
-非常非常幸福！”(3) - он обнял меня еще крепче.
-我也不会” ... (4)
Тот момент я на самом деле запомнила навсегда – в моей памяти самое яркое свойство этого момента – аромат духов “J’adore”. Мы переходили пустынную ночью дорогу на красный свет, я шла по-детски вприпрыжку, опираясь на его руки, и он, смеясь, сказал, что запомнит мои безумно сексуальные брюки. А я помню, с какой безысходной страстностью, как безнадежно больной человек, смирившийся со своей болезнью, он говорил мне в ту ночь: Его хриплый голос должен был сказать мне: это страсть, это не любовь. Но, даже если бы я услышала, я бы не поверила ему... Теперь же я обречена всю жизнь пахнуть духами “J’adore”. Я не могу иначе.

..........................................................

ДАЧА

     Я помню недостроенную дачу на побережье, вероятно, какого-нибудь китайского мафиози или проворовавшегося чиновника, который, может быть, угодил в тюрьму за кражу в особо крупных размерах и не успел достроить свою дачу. Если бы он ее достроил – это было бы грандиозное сооружение, загораживающее вход на песчаный пляж всем, кто проезжал мимо. Обрывы скал окружали дом с обеих сторон, создавая небольшой уединенный закуток на побережье. С дороги же единственным способом добраться до пляжа был выстроенный дом, по лестнице которого хозяева и попадали прямо на берег моря.

     Мы не сразу его обнаружили – он зарос высокой травой, деревьями, цветами. Нам просто стало интересно, куда может вести каменная лестница, проложенная вниз к побережью. ...Мы спускались по широким ступеням, раздвигая руками цветущие ветви и стебли гигантских трав. С них сыпался розовый и белый цвет, вокруг жужжали потревоженные пчелы, откуда-то выпархивали голубые бабочки и снова испуганно скрывались в зарослях. Было слышно, как чирикают невидимые птицы и стрекочут цикады. Казалось, что этот мир никогда не знал человека, и его потревожили вдруг, не дав опомниться и подготовиться к вторжению. Но когда мы ступали на следующую ступеньку и завесы из трав с шелестом захлопывались за нашими спинами, этот мир вновь погружался в свой счастливый, монотонный ход жизни и беспечно забывал о нас.

     Лестница вела к огромному трехэтажному дому. На первом этаже зияло отверстие для будущего бассейна, в проемах не было стекол, а на балконах – ограждений. Неописуемое ощущение: стоять на третьем, верхнем этаже дома, у которого не достает одной стены – той, что выходит к морю. Дом словно был спланирован так нарочно – каким-нибудь чересчур романтичным архитектором, чтобы хозяин дома мог встать здесь, отрешиться от всего и знать, и чувствовать только море, ветер и солнечный свет – одно, два, три мгновения. Ощущать, как тело овевает мягкий бриз, подставлять лицо солнцу и долетающим с ветром морским брызгам, любоваться колышущейся под тобой лучистой гладью, вдыхать ароматы чайных роз, рассаженных внизу, вдоль лестницы, а потом вдруг раскинуть руки, оттолкнуться и парить, парить в играющих бликах, травяных запахах, носиться в воздухе, зависая над водою, а потом, устав, приземлиться на один из огромных валунов у берега и смотреть на облака, утопающие в синеве моря.

     Шикарная лестница, похожая на парадный вход во дворец, грациозно спускалась к пляжу. В заброшенном виде она смотрелась зачарованно старинной, кое-где прорастая дикими цветами, окруженная хрупкими ракушками, намытыми прибоем. Каждый раз, когда мы спускались по этой помпезной лестнице (а мы бывали на заброшенной даче по два, а то и по три раза в месяц), у меня захватывало дух. Она напоминала уснувшую на берегу королеву, непричесанную, неприбранную, без нарядного платья и украшений, но даже во сне благородную и красивую.

     Лестница казалась ведущей прямо в небо из-за не видимого за высокими зарослями дома. Энергия моря и воздуха циркулировала по лестнице, не соприкасаясь с иными субстанциями. И мы, спускаясь по ней вниз, незаметно и мгновенно попадали к морской воде через воздушные пролеты дома, олицетворяющего своей всевмещающей пустотой смысл Великого Ничто, где колышутся и, однако, остаются неподвижными потоки ветра, а шорохи моря становятся вечными, из почти галлюциногенных мгновений превращаясь в тающее среди необъятности пустоты эхо.

     Хрустят под ногами ракушки. Иногда интересно покопаться в них и найти розовую с прожилками, или пятнистую, или скрученную в маленький рожок. Песок днем всегда гладкий – от ночного прилива и отсутствия других посетителей на затерянном пляже. Каждый раз ты – первопроходец, ты – хозяин загадочной дачи, вышедший побродить по своему берегу, сесть на свой камень, позволяя волнам лизать ноги, гладить море руками, скользить взглядом по скалам. Истинное ощущение повелителя песчаных отмелей и заброшенных скал.

     Был уже ноябрь. Купаться было холодно – мы загорали. Бродили. Целовались. Забирались далеко в скалы, подставляя лица и волосы разнонаправленным ветрам, дующим в беспорядке на маленькой скалистой площадке, такой невысокой, что до нее еще долетают брызги от разбивающихся внизу волн. Иногда я забиралась на свое собственное «каменное кресло», которое обнаружила во время прогулок вдоль берега. Оно словно застряло в промежутке между валунами, и, сидя на нем, я ощущала только легкую водяную сетку и видела преломление лучей. Волны разбивались ослепительно и бурно, с кажущейся яростью, но не доставали меня – море играло со мною, и не думая пугать по-настоящему. Оно ластилось, как лохматый зверь, завиваясь в пенные барашки у моих ног. Я была счастлива и пела, смотря на солнце, и все знали, что мне хорошо сейчас одной и, пока я сидела в «каменном кресле», меня не тревожили.

     Иногда мы забирались на выступ скалы, чтобы поиграть в китайские шашки. Дули ветра, а мы сидели вдвоем и иногда, когда с нами был друг Стива, втроем, в позе лотоса, и то играли молча, то смеялись, то рассказывали что-то, или, устав от игры, сидели, свесив ноги с нашей маленькой высоты, и смотрели на камни сквозь прозрачную воду. Мне всегда казалось, что мы похожи на людей начала эры – пронизанных гармонией и самой природой, знающих то, что знали древние китайцы. Я видела нас в черных шелковых одеждах, с развевающимися на ветру поясами и широкими рукавами. Мы смотрим вдаль и молчим, полностью понимая друг друга, потому что мы давно уже постигли великое Дао, и говорить больше не имеет для нас смысла.

     Порою мне виделся парусник на горизонте или даже целая эскадра европейских кораблей-завоевателей – именно этими путями пришли они в южный Китай. Их глаза скользили по тем же берегам, горам и водам. А сейчас на волнах покачивается джонка местного рыбака. Я вижу отсюда даже его соломенную шляпу и изъеденные морской солью морщинистые руки. Мы машем ему руками, громко, стараясь перекричать шум моря, спрашиваем о сегодняшнем улове. Он нас не слышит и не видит. Мы живем в одном из параллельных измерений – в измерении нашей полуразрушенной дачи, где мы – единственные на это мгновение хозяева, нашей скалы всех ветров, нашего моря и сухих опадающих цветов, хруста ракушек и пьянящего чувства свободы...

     Однажды, приехав на дачу, мы обнаружили на пляже чьи-то следы, а потом заметили парочку на отдаленном валуне... В тот год мы больше не приезжали туда. Но в июле ностальгия взяла верх, и мы снова были там, чтобы почувствовать нашу прошлую жизнь, прошедшую уже, наверное, любовь, и заглотить этого воздуха как можно больше, пропитаться счастьем и романтикой заброшенной дачи, снова услышать такой же, как и раньше, звон ракушек под ногами, ощутить такой же, как раньше, сладкий ветер, и поцеловаться, так же упоительно, как раньше. Люди всегда гонятся за ощущениями прошлого, желая повторить их снова. А они никогда не повторяются. Прошедшие мгновения можно только хранить в памяти. И иногда можно о них писать...

...........................................................

     ...Я перехожу по виадуку дорогу. Макдоналдс, въезд в дачный район, где стоит улыбающаяся охрана, я так же смело, как и раньше, прохожу мимо них – они никогда никого не задерживают, но, я думаю, незаметно наблюдают за всеми – то один, то другой, тихо и интеллигентно переговариваясь по рации. Прямо над моей головой идет на поворот монорельсовый прогулочный поезд. Я тоже заворачиваю и оказываюсь на земле, которая мне снилась много лет подряд в щемящих душу неестественно цветных снах. Мне снились ее салатовые подстриженные газоны, шелушащиеся стволы пальм и кренящиеся вбок бледно-зеленые бамбуки на опушке, и цветы с сиреневым пушком вдоль прожилок. Я слышала в снах, как поют по утрам птички на нашем балконе, и как неожиданно и громко взмахивает крыльями журавль на берегу залива. Я слышала голос Стива в снах, который будит меня утром, звон его утреннего кофе в соседней комнате, перед тем, как он зайдет поцеловать меня и уедет на работу. На этой цветной и теплой земле у залива стоит дом, где я нежилась по утрам, обнимая подушку. Я любила выйти на балкон и смотреть на огромную лужайку перед домом, а за ней – залив, и крыши дач, затерянные среди пальм и фруктовых деревьев.

     Прохожу мимо дома, запрокидывая голову. Я помню, в какую сторону открывается балконная дверь, что за ней слева стоит кровать, а справа телевизор. В ванной комнате маленькое окно и зеркало во всю стену. Шаг из спальни – в большую гостиную с мягкой мебелью нежных расцветок. В стеклянном шкафчике стоят стеклянные игрушки и статуэтки, привезенные из разных стран. Я помню, что на самой верхней полке всегда плыли дельфины. Рядом столовая, где мы все вместе обедали и ужинали. Я иногда сидела на другом балконе, заросшем цветами, в кресле-качалке, представляя, как я состарюсь и буду слушать щебетание внуков, задумчиво и многозначительно раскачиваясь в кресле. Я знаю, что, когда открывается дверь и заходишь в дом, автоматически зажигаются фонарики в баре. Я проделывала это сотни раз. Я знаю, как стоят бокалы за стойкой. Я могу, не глядя, достать любой и не ошибиться. Я знаю, с какой степенью гулкости отдаются шаги, когда спускаешься по лестнице, и куда заворачивать, чтобы быстрее попасть на стоянку около дома. Это все было правилами нашего проживания вместе. Я высматривала с балкона его машину - он ждал главного поворота, с которого было видно меня, и махал мне рукой. Если меня не было на балконе, он искренне огорчался, потому что это было наше негласное правило. Правилом было целоваться в машине и дурачиться, когда идешь по лестнице. Мне надо было запрыгивать к нему на спину и просить меня нести, а ему – протестовать и потом, наконец, соглашаться. Это тоже было правилом. Мы создали множество правил, которые выполнялись всегда. Когда мы перестали понимать друг друга, правила перестали выполняться, словно в знак протеста, нами обоими. Мы знали, что надо делать, но не делали, желая причинить боль другому. Без правил мы уже не ориентировались в наших отношениях и отдалялись все дальше и дальше...

...........................................................

ГОРНОЕ ОЗЕРО

     Он стоял в воде, спиной ко мне, а я любовалась им и понимала, что все прощаю ему, потому что люблю. Быстрое ключевое течение спокойного, в общем-то, озера врезалось в его ноги и омывало их чистым потоком. Он смотрел куда-то вдаль, на голубеющие тихие горы, в ярко-синее небо. Красивый, овеваемый ветром. А я смотрела на него и улыбалась.
 
     Было тихо, безлюдно, как на другой планете. Вдалеке трепетали на ветру красные флажки, которыми, с неведомой целью, были утыканы горы. Виднелись засаженные чаем холмы, пыльные повороты дороги... Тишина звенела и заполнялась только журчанием воды о камни. Озеро было трогательно прозрачным и незамутненным. Оно соединяло в себе безмолвное спокойствие и быстрое движение, которое ощущалось, только если ступишь в воду. Тогда невидимое течение сразу окутывало ноги, и ты вдруг понимал, что здесь заложен глубокий смысл: в кажущейся неподвижности всегда есть место бурной деятельности, и только ты сам можешь поколебать спокойствие мира, а жизнь всегда является тем, что ты сам создаешь...
 
     Я тоже стояла на отмели, опускающейся в глубину озера все ниже и ниже. Стоя так, будто на поверхности воды, я ощущала себя частью озера. Умиротворение разливалось в воздухе. Было ясно, что нельзя громко разговаривать и не надо ничего объяснять. Самое благоприятное место – такое, где есть горы и вода. В таких местах чувствуешь себя обезоруживающе счастливым...

     Я смотрела в его узкие черные глаза, на его смуглую кожу, стройный высокий силуэт... Он был ребенком этого мира, а для меня – таким же воплощением этой страны, как и местные горы, озера, дороги. Через него я соприкасалась с Китаем, через любовь к нему я любила Китай. Он стал для меня проводником в эту страну, я научилась чувствовать этот милый моему сердцу мир благодаря ему. В его глазах, в объятиях, в любовных стонах я соприкасалась с Китаем, я допускалась в познание его. Заглядывая в сердце Стива, я находила в нем сам Китай.
 
     ...Он всегда удивлялся, как может быстро меняться цвет моих глаз. На этот раз от синего неба и близости воды они стали голубыми. Я несколько раз заходила в воду – мне нравилось ее тихое течение. Я становилась на самый край отмели и смотрела на свои ноги в воде. Думала: всего один шаг – и я окажусь на глубине в несколько метров. А он может встать сюда же и смотреть на меня сверху. Я буду очень красиво покачиваться на дне в прозрачной воде. Но я не делала шага. Даже не из-за благоразумия – просто этот шаг был бы насилием над мягко текущими водами. И я просто стояла, молча, даже боясь дышать, чтобы не спугнуть течение и синюю тишину воздуха.

     Мы сидели на камне, опустив ноги в воду, ели яблоки, смотрели на озеро. Мы никуда не торопились, нам было хорошо и удобно. Мы знали, что нам предстоит: возвращение вечером в город по извилистым узким дорогам, попеременные проявления нежности, наступление темноты... Потом мы вернемся в отель, Стив спустится в наш любимый ресторанчик – мы будем ужинать в номере, потому что у нас обоих ленивое настроение и не хочется никуда идти. Я буду лежать на диване, завернувшись в розовый шелк, слушать музыку, и ждать его. Я знаю, что он любит поболтать с хозяином ресторанчика, поэтому не тороплюсь и жду. Мы будем есть палочками обжигающе острые блюда, запивать их огромным количеством пива, а потом, роняя звенящие бутылки, дурачиться и рассказывать истории. Мы уверены, что, опьянев, будем заниматься любовью до изнеможения, а потом заснем в обнимку, чтобы через пять минут разомкнуть объятия, и вытянуться на широкой кровати, раскинув руки. А потом будет ночь, и утро, и опять путешествия на машине... А когда-нибудь потом мы расстанемся. И об этом я тоже знаю, сидя на берегу озера, и догадываюсь, что он знает об этом. Но все прощаю и ему, и себе, потому что люблю. И люблю сейчас, а сейчас – это вечность.
 
     В тот месяц я поняла, что счастлив может быть только тот, кто умеет искренне поддаваться действию счастливых мгновений, а потом так же искренне отпускать их. Я любила Стива так сильно потому, что люблю Китай, и именно поэтому, несмотря на горькое расставание со Стивом, я продолжаю вспоминать о нем, как о продолжающемся счастье моей жизни. Ведь я продолжаю любить Китай, и никто не запретит мне любить. Счастье можно чувствовать постоянно – надо только дать ему право поселиться в тебе навсегда.

..........................................................

     Когда наши отношения стали портиться, мы пришли на скамейку около дома. Мы хотели взять у этой скамейки радостные воспоминания, которые, как мы надеялись, она сохранила. Я плакала, он меня утешал. Мы решили, что скамейки все-таки не умеют хранить воспоминания. А теперь я сижу на этой скамейке и понимаю, что воспоминания здесь, и скамейка сохранила их, просто тогда мы сами не взяли их с собою. А теперь я одна. Стив, наверняка, женат и счастлив. А я придумала печальную сагу своих прошлых китайских жизней и лелею ее, и не могу без нее жить. Теперь это моя скамейка и я умру на ней. Прямо сейчас, глядя сухими глазами на темный залив. Вокруг в окнах горят огни, слышно, как где-то играет китайская лютня, у меня сухие глаза и мокрые ладони. Да, я решила умереть прямо сейчас.

..........................................................

ТРОПИЧЕСКИЕ ДОЖДИ

     Меня всегда завораживали тропические дожди в южном Китае. Они погружали меня в почти медитативное состояние самосозерцаний, подталкивали на философские рассуждения, заставляли взрослеть и становиться мудрее. Я смотрела на них из окон гостиниц, я слушала их мерный шум, сидя в машине, любовалась, как они то сгибают, то разгибают стебли бамбуков и прибивают к земле траву...

     Я часто вспоминаю, как мы попали в тайфун во время путешествия на машине по южным провинциям. Дождь лил несколько дней подряд и сделал нас пленниками отеля одного из курортных городов. За стеной дождя не было видно даже деревьев, растущих рядом с отелем. Никто не рисковал передвигаться в этом вихре воды и ветра, вырывающем с корнем пальмы и заливающем мандариновые поля. Я вздрагивала по ночам от громких ударов ветра в стекло, но проникалась уважением к южной стихии уже только за то, что она рождает во мне мирные настроения философа.

     ...Наши отношения со Стивом только начались, и мы занимались любовью так часто, и с такой самоотдачей, что ни на что другое уже не хватало сил. Я была настолько растеряна и истощена нахлынувшей страстью, что нуждалась в отдыхе. Проснувшись однажды утром от шума ветра за окном, я не стала будить Стива, чтобы опять не оказаться в его объятиях. Приняла душ, сделала глубокий вдох и села медитировать. Когда я открыла глаза, то почувствовала, что набралась сил и прониклась каким-то медлительным удовлетворением. Я хотела молчать и не двигаться.

     ...Дождь ненадолго перестал. Из домика, который я могла видеть из окна, вышел местный крестьянин. Он хотел просушить белье, вывесив его на улицу во время короткого затишья. Мне это показалось трогательным: напрасные старания - стихия замолкает только на час... На улице было тихо. Все сидели дома. Я смотрела на загнутые кончики черепичных крыш, по которым мерно стучали редкие капли успокоившегося дождя. Вдруг мне захотелось отворить окно - в лицо пахнуло теплым и сильным ветром. Влажность сразу окутала комнату, осушенную кондиционером. Ветер шевелил волосы Стива, спавшего в обнимку с подушкой, а я сидела напротив открытого окна с ногами на постели и неотрывно смотрела на черепичные крыши, выглядывающие одна из-за другой, наползающие друг на друга изящной изогнутостью. Внизу трепетали пальмовые листья, и крестьянин не спеша ходил по двору, делая только ему ведомую работу. Он переставлял какие-то горшки с земли на окно, с окна на землю, скрывался в доме, потом снова выходил наружу. Его действия были соизмеримы с мерным постукиванием веток о стену дома, дробью крупных капель снова начавшегося дождя, единым хором шумящих под ветром пальм, и они успокаивали меня своей размеренностью и неторопливостью.

     Пока мы ждали окончания тайфуна, мы проводили вечера, слушая живую музыку в фойе отеля. Каждый день мы заказывали новое вино и новые десерты, чтобы как-то разнообразить вынужденное пребывание в одном и том же месте. Мы до конца слушали все выступления то певицы, то певца, порой оказываясь их единственными слушателями, от души аплодировали им, а они улыбались в ответ и пели джаз специально для нас двоих. Я рассеянно слушала звуки рояля, переплетающиеся с дождем, медленно пила белое вино... и снова дождь навевал на меня размышления, а на Стива - вальяжную расслабленность. И так мы сидели вдвоем, и изредка выпускали в приглушенную подсветку залы тонкие струйки сигаретного дыма. А нас заботливо убаюкивали джазом и вином...

     Южному Китаю к лицу тайфуны и затяжные дожди. Они - теплые и влажные - чувственны и бесконечны. Мы любили слушать их в машине – когда дождь был мелким и тихим. Мы лежали на откинутых сидениях, взявшись за руки, и молчали. Так мы слушали дождь. Очень часто в дождь нас охватывала безудержная страсть. Когда мы ехали по скоростному шоссе в сердце тайфуна, нам захотелось быть, насколько возможно, ближе друг к другу. Мы припарковались на обочине, забрались на заднее сидение и любили друг друга в тот раз, наверное, исступленнее всего. Машина раскачивалась от наших движений, от воздушных волн проезжавших мимо других машин, от порывов ветра. Внутри было жарко и влажно. Мы громко кричали, и неистовство тайфуна только подхлестывало наше собственное либидо.
 
     Один раз в дождь мы заехали в дебри высоких трав где-то в горах. Мы остановились рядом с маленьким крестьянским селением, чтобы перекусить и отдохнуть. Дождь застал нас по дороге домой, но мы, как всегда, никуда не торопились. Мне хотелось сделать что-то запретное – рискуя быть замеченной. Меня снова распалил дождь, и я расстегнула молнию на его джинсах. Я целовала его, обнимала губами, он стонал, запрокинув голову. Дождь стучал по траве, по веткам деревьев. В такие моменты и он, и я сливались с происходящим вокруг так беспрекословно, что все казалось нам продолжением нас самих – и наше желание, и дождь, и сбивающееся дыхание. Его стон на финише и мой замирающий глоток были таким же результатом дождей, как мокрая трава и светлеющее небо. ...Мимо прошел крестьянин. Мы замерли, чтобы не расхохотаться. А когда он ушел, мы смеялись над собою, а потом дурачились и подчеркнуто заботливо кормили друг друга печеньем и темно-синим виноградом...

     Однажды мы поссорились со Стивом прямо в ресторане. Он на глазах у всех в ярости разбил о стол посуду. Близился дождь. Я взяла зонтик и, игнорируя его просьбы не уходить, вышла на улицу. Пока он расплачивался с официантами, нервно подгоняя их, чтобы не упустить меня, я была уже далеко. Я пришла к искусственному маленькому озеру в парке, села на скамейку и смотрела, как угрожающе собираются тучи на сиреневом небе. Мимо прошла пожилая пара. Приветливо и с любопытством посмотрели на меня. Мне было страшно и радостно оттого, что я сижу в ожидании грозы и не двигаюсь с места. Я решила не уходить, пока не хлынет дождь.
 
     Стало совсем темно. В парке никого не было. Я сидела одна и ждала. Я чувствовала себя смелой, обиженной и жестокой, и внутри словно подавляла обиду и гнев. Я подавляла их угрозой дождя. Ветер стих. В воздухе воцарилась тишина. Все звуки потонули в грозовых тучах. На лицо упали первые капли. Я ждала.
 
     ...Дождь пошел неожиданно спокойно и мягко. Я не почувствовала его силы. Ожидание дождя было более грозным, чем сам дождь. После нагнетания атмосферы, капли падали редко и спокойно. Я раскрыла зонт, поднялась со скамейки и медленно пошла по выложенной мелкими камешками дорожке. Гнев прошел, я успокоилась - южный дождь снова вызвал во мне философскую всеприемлемость. Я уже не сердилась. Дождь пошел сильнее. ...Стив нервно курил и выглядел виноватым и обеспокоенным. Он ходил меня искать, но вернулся в номер, потому что у меня не было ключа. Он тихо спросил: Теперь ты меня ненавидишь?.. Я ничего не ответила. Он сел у моих ног, обнял мои колени, и так мы просидели, пока шел дождь. Только этот человек мог мне позволить чувствовать себя жестокой и оскорбленной одновременно. По-видимому, он любил меня за то же...

     Еще я помню одну прелюдию к дождю... Мы тогда приехали в тот самый курортный город, где нас застал тайфун. Мы сняли номер, выходящий окнами на песчаный пляж, из которого было слышно, как шумит море. Мы поселились в отеле, когда на небе еще горячо пылало солнце и известия метеосводок о надвигающемся тайфуне казались безосновательными. Мы не хотели верить в это – наше счастье нельзя было испугать такой мелочью, как стихия. Мы со всех ног побежали на пляж – безлюдный и большой.
 
     Мы бродили вдоль кромки прибрежных волн, с сожалением наблюдая, как небо прямо на глазах становится серым, а море – все более тревожным. Мы дошли до заброшенных домиков. В южном Китае пустующие дома не редкость. Эти домики были построены в сказочном стиле и походили на маленькие замки, в которых ночью шныряют летучие мыши и воют волки-оборотни. На фоне предгрозового неба они выглядели особенно зловещими. Мне стало страшно и весело. Я сорвалась с места и кинулась бежать. Я бежала по гладкому песку, оставляя за собой следы от босых ног, и кричала от восторга. Надвигается тайфун – я ни разу не была в сердце тайфуна! Я вместе с человеком, которого люблю! И мне не терпится проникнуть в пугающую пустоту таинственных сказочных домиков. Ветер дует мне в лицо. В нем я уже чувствую незнакомые нотки и упрямство тропических бурь. Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и лечу на той же скорости обратно. К нему. Обхватываю его ногами, руками обнимаю шею, и хохочу, как сумасшедшая. Он смеется вместе со мной. Я увлекаю его дальше – теперь мы бежим, взявшись за руки. Иногда мы останавливаемся, ложимся на мокрый песок и рискованно подставляем себя густому ветру – разрастающемуся в небе. Он кружит меня на руках, я улавливаю в пространстве опасные знаки нарастающего в природе беспокойства, хочу захватить их руками, искупаться в них.
 
     Мы кружимся вдвоем по пляжу, почти отрываясь от земли. Ветер становится все сильнее и сильнее, а мы продолжаем дурачиться в одиночестве. ...И вдруг становится очень тихо. Будто нас окутали чем-то звуконепроницаемым. Произнесенное слово теряется в метре от нас – что-то его не пускает лететь дальше. Мы, не сговариваясь, идем обратно в отель, пробиваясь через свалившуюся с неба тишину. Циклон над нами. Скоро он вырвет с корнем пальмы у подъезда гостиницы и сорвет черепицу с крыш заколдованных домиков. А пока мы идем в тишине и считаем секунды. Нам обоим нравится мешать любовь с опасностью, а риск с упоением.

..........................................................

     Срываю листик ивы, нависающей над моей головой, и вспоминаю, как мы бродили вдоль морской набережной, пока не стало темно. Мы сидели на скамейке и смотрели на прохожих. Тогда я знала, что мы расстаемся – непреклонно и помимо нашей воли, как наступает вечер, даже если мы не хотим этого. Мы даже не знали, зачем мы сидим там, почему мы пришли туда. Просто нам некуда уже было идти вместе. Мы бродили по городу без цели, потому что у нас уже не было общих целей, мы потеряли друг друга и не хотели искать. Я, помню, убеждала его, спокойно, с сочувствием. Он соглашался со мной, но это ничего не меняло. Люди шли мимо, мы сидели, прибой шумно бился о берег, и было темно, и не было целей. Потом мы замолчали, и когда шли домой, то не взялись за руки. Наступала ночь.

...........................................................

ЛУНОЛИКАЯ ОСЕНЬ

     На середину китайской осени Луна всегда округлая и полноликая, как вынашивающая ребенка женщина, как вечный круг любви и расставаний, как поиски истины – хождение по кругу. До головокружения... До головокружения смотришь на Луну, где живет похожая на легенду Чан Э. Она, одинокая, смотрит на нас со Стивом с небес, и то ли радуется за нас, то ли завидует... Вспоминает, наверное, своего любимого мужа, оставшегося на земле...

     Мистический свет Луны всегда был для меня родным. Я живу под Луной, а не под Солнцем. Я купаюсь в ночном море, я ориентируюсь в темноте по запахам и отблескам огней, я вижу лунные сны. Однако, когда полная Луна светит мне прямо в окно, я настолько попадаю под власть ее молочных лучей, что перестаю сопротивляться печальным мыслям и догадываюсь о многих грустных вещах. Тогда я с ненавистью к Луне закрываю шторы. Я люблю Луну и ненавижу ее, она будит во мне настоящую меня, а настоящая я – грустная и меланхоличная, нервная и капризная.

     Наше первое настоящее свидание пришлось на Середину Осени – день всех любящих и любимых сердец. Для меня это было знаком. Мистический красивый праздник обещал вечную любовь. ...Стив соблазнял меня настойчиво и медленно, как будто просто наслаждался процессом. Я думала про себя, что на втором свидании этого произойти не должно. Это произошло. Луна светила в самое окно. Я, выгнувшись, смотрела с постели на нее, пока Стив искал в номере, что бы нам съесть. И тут я увидела на столе, прямо передо мною, красиво запечатанный Лунный пряник – из тех, что принято есть на Середину Осени. Это был презент от отеля. Мы радовались этому прянику так, будто кругом голод, а мы нашли не просто еду, а символ Луны и любви. Мы разломили пряник пополам, и я, неотрывно глядя на Луну, поверила раз и навсегда, что мужчина рядом со мной – моя Судьба или Юаньфэнь, как говорят китайцы.

     Мы вышли в ночной теплый Пекин. Город жарил, варил, ел, разговаривал, куда-то спешил, живя по-ночному шероховато и мягко, освещая себя фонарями и луной. Гудки машин засыпали в воздухе, нежно звенели велосипеды. Мы ужинали на открытой веранде маленького ресторанчика, разбавляя ночь немногословной беседой. Мы поверили раз и навсегда в Луну и наше предназначение быть всегда вместе. Оставалось решить самые пустяки: куда мы поедем дальше, где мы будем “быть вместе”. Нам не надо было знать, что мы будем делать. Это было лишено важности. Мистика всегда выше земных забот, теряющих в ее присутствии смысл. Луна сплела нас мистическим восприятием нас самих и наших судеб. Разве можно сравнить предначертанное изначально судьбою, Луною, самим нашим рождением с тем, что мы будем делать и где мы будем жить.

     Позже мы решили этот вопрос, но он перевесил в какой-то момент наше предначертанное на диске луны счастье. Мы придумали, что без других мелочей счастья быть не может, мы предали мистическое сияние, потому что боялись, и нам не хватило сил и смелости жить друг для друга. Мы не достигли того уровня понимания жизни, которое нам открылось в ту ночь. Мы почувствовали его верно, но лишь на миг. Мы не осознали того счастья, что нам выпало. Мы предали его, себя, все предначертанное свыше.
 
     Однако в ту осеннюю ночь в Пекине мы были пронизаны пониманием своей судьбы так же, как только что были пронзены лунным светом, лежа в объятиях друг друга. Человеческие страсти недолговечны, они порывисты и поверхностны. Человек не в состоянии сам, без чужой помощи, дать оценку происходящему с ним. Для этого его ведут знаки, в которые я верю, особенно с легкой руки Пауло Коэльо, и которые не только ведут нас туда, куда мы должны идти, но и подчеркивают значимость случающихся с нами моментов. Они окрашивают эти мгновения ощущением чудесного, необъяснимого и удивительного, чтобы мы поверили в важность происходящего, иначе мы пропускаем мимо все важное, ведь оно не отделимо для нас от обыденных вещей. Только чудеса мы можем поставить выше размеренности обыденностей, окружающих нас, и придать им исключительное значение. Чудеса и случаются с нами затем, чтобы мы поняли судьбоносность момента.

     В старинные мистические праздники не бывает случайностей. Мы молча смотрели то друг другу в глаза, то на Луну. Нам надо было вспоминать всегда эту знаковость ночного тепла и наших чувств, но она расплылась в памяти и превратилась для нас в самоуверение в обратном и самообман. Мы однажды решили, что не было ни удивительного знакомства, ни поразительных совпадений, ни неоспоримой гармонии между нами, ни Луны на праздник Середины Осени. Мы трусливо превратили знаки в наше собственное воображение. Мы смогли их прочитать, но не сохранить. За это предательство мы не увидим никогда других знаков для нас двоих – они все были нам даны. Мы же должны были о них помнить. Память – главное, что есть у нас от прошлого, чтобы ценить все, что нас окружает теперь.

........................................................

     Уже совсем темно, а я все еще сижу на скамейке под ивами. В воздухе пахнет свежескошенной травой. Видно, как на посадку идет самолет, мигая красными огнями в темноте. Бесшумно, еще высоко... Мы встречались в разных аэропортах много раз, но прилетала к нему я лишь однажды. И улетела только один раз. Последний... Я ждала до последней секунды слов «не улетай». Ждала даже тогда, когда отпустила его руку и перешла за черту регистрации. Но он сказал: «到莫斯科,打电话»(6) . …Я поняла: я улетаю в Москву навсегда...

..........................................................

КОФЕЙНИ

     В Гуанчжоу в ноябре тоже идут дожди. Только они теплые и бурные, как в Москве летом. Я гуляла по Гуанчжоу целыми днями с фотоаппаратом - настоящий «лаовай». Стив днем был на тренинге, а вечером мы встречались где-нибудь в городе и шли ужинать. Дожди загоняли меня в кофейни – вместилище западных замашек среди китайских традиционностей. В Китае кофейни только становились популярными, они появились недавно, лет пять-шесть назад, и привычка пить кофе, да еще и не дома, пока не прижилась. Я заходила в эти уютные убежища, как будто возвращалась на час домой. Запах кофе, приглушенный свет, европейская посуда. Все как на острове. Заходишь на этот остров с улицы, садишься по-хозяйски за столик – обязательно у окна – и начинаешь думать о всякой всячине, а тут и кофе несут...

     Кофейни – это ожидание и размышление. Это место, куда приходишь специально, чтобы посмотреть в окно. Почему-то в других местах это занятие кажется никчемным и даже неприличным в своем созерцательном безделье. Тебя могут обвинить в лени или пустой мечтательности. Но только не в кафе. Я, признаться, хожу в кафе только затем, чтобы беспрепятственно смотреть в окно...

     ...Занесло же меня в эту вечную для меня историю – в Китай. Много ли белых иностранцев выживают здесь, да еще любят эту страну? Очень мало, - отвечаю я себе и тут же начинаю думать о своей неоспоримой исключительности. Это приятно. Всегда греет душу. Кофе горячий. Хороший кофе... Чем бы я ни занималась, Китай преследует и никогда не отпустит, потому что он – часть меня, а я – часть его. Такая мысль пугает. Лучше просто пить кофе и смотреть в окно... Вот она, моя неотступная судьба – восточный колорит существования, ставший родным. Странно, чувствую себя в Китае – то есть вне кофейни – вполне комфортно, и все же внутри кажется, что дома лучше. Вот так, на две страны и живу... Кофе выпит. Взгляд в окно. Там дождь. Пожалуй, еще чашечку...

     В китайских кофейнях всегда играет очень романтичная музыка. Так они представляют нас, европейцев – романтичными и немного наивными. Мне это нравится. Я – их самый настоящий клиент: сижу у окна - служу бесплатной рекламой для прохожих, мило улыбаюсь, чаевые оставляю. Одним словом, сокровище. Любят меня в кофейнях. Это еще одна причина для меня их любить.

     В одну кофейню я заходила очень часто. В ней было место в самом отдаленном углу. Конечно, мое, и, конечно, с окном. Оно выходило в тихий маленький садик, где росли папоротники. Там была подсветка, и в дождь от нее исходил легкий туман, обволакивающий траву тонким сиреневым сиянием. Как струйка аромата из курильницы... Я, не отрываясь, смотрела на этот туман и пила молочный коктейль через трубочку. И то, и другое делала заворожено и долго...

     Звенит колокольчик у входа. Я улыбаюсь, выплывая из своих туманных философий. Пришел Стив. Зачем ты так много куришь? – спрашивает меня, хотя понимает, что размышления и папоротники в дымке не могут не располагать к сигаретам. Я виновато улыбаюсь, обещая больше не курить. Стив понимает, что это означает «сегодня вечером не буду». Он удовлетворяется и этим. Заказывает кофе. Смотрю на него: не настоящий китаец. Слишком много европеизированных жестов, вкусов, манер, взглядов на то, как надо жить. Сидит в кофейне, как дома. Как я. Мы оба – смешанные личности. И дополняем свою смешанность друг другом. ...Снова взглянула в окно. ...Может быть, причина нашей любви именно в таких смешанностях и дополнениях?.. «Сиреневый туман над нами проплывает...» Он тоже смотрит в окно. 这儿很舒服...(7)  – хором говорим мы. Уже не удивляемся. Это происходит слишком часто, чтобы удивляться. Мы привыкли. Ведь наши мысли текут с одинаковой скоростью, мы выстраиваем идентичные ассоциации и говорим в одно и то же время одинаковые слова. Странно, но человек привыкает даже к таким чудесам и перестает их ценить. За это мы будем наказаны вечным отлучением друг от друга. ...Кофе все-таки неплохой в этой кофейне. Почти как в Москве на Покровском бульваре...
 
     ...Покровку заметает. Девочки кофе варят, касса мелодично звенит, пахнет штруделем яблочным. Потягивая глинтвейн из трубочки, смотрю на снег за окном. Забавно, но под светом фонаря он отливает сиреневым...

........................................................

     ...Тот вечер на скамейке будет последним в Шеньчжене. Утром я улечу в Пекин, а потом в Москву. Я заберу с собой воспоминания о тебе, которые оставила в Китае. Заберу затем, чтобы, живя с ними, постепенно привыкнуть к ним, как привыкают к старой ране, которая, бывает, ноет в дождливые дни, но это всегда принимаешь, как неизбежное и неотъемлемое от радостей, испытываемых в лучшие минуты. Она – вечный свидетель всей жизни. Именно воспоминания, придающие горьковатый вкус счастливым мгновениям, и учат нас их по-настоящему ценить.

     Я знаю, что когда-нибудь так будет. А пока я улетаю в Шанхай и понимаю, что только чудо может вдруг перенести тебя туда из Варшавы. Поэтому ветер на Вайтане будет дуть впустую. Он не принесет тебя ко мне. ...Мне кажется, я смогу найти тебя в целом мире по запаху. Я болею тобою. Я лечу в твой город, где тебя нет. Но я все равно буду искать тебя там.

..........................................................

  (1) «иностранца» (кит., шутливо-презрит.)
  (2) «Приехали. Спасибо. Сколько?»
  (3) -Ты сейчас счастлив?
    - Очень, очень счастлив!
  (4) -Я тоже. Давай запомним этот момент, ладно? Я его потом никогда не забуду
    - И я не забуду.
  (5) «Я люблю тебя. Я безумно люблю тебя… »
  (6) «Прилетишь в Москву – позвони»
  (7) Здесь так уютно…