Работа Любовь

Работай, работай, работай
и будешь с уродским горбом.

тот же человек, что и

О доблестях, о подвигах, о славе
я забывал на горестной земле



О, любовь, какая ты страшная работа.
Я живу по твоему режиму, подчиняюсь твоей дисциплине, но тебя не вижу. А чего я ждал? Завтрака по утрам, приготовленного женой, обольстительной улыбки в перерывах между стиркой и мытьем посуды, "доброго утра", сказанного так, словно душа нараспашку, – а тут в глаза лезет ненавистная серость предрассветья. Думал ли я, что любовь это люлька в обещании "я нарожаю тебе много маленьких детишек, мальчиков и девочек". Так-так, успевай только принимать, да имена давать. И памперсы менять. А я и попался. На что я еще поймался? На ласку и нежность. Мол, всегда найдешь на моей груди утешение. Как бы не так. Милая моя. Тут сам угадывай, что ей больше хочется – ласки или "поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что"?
Какой мужик не хочет детей – хотя бы ради пресловутой идеи "продолжения рода". А если его и этой радости лишают? Что женщине "продолжение рода", если она не знает, что это такое. Не понимает, какой смысл вкладывает мужчина в эти слова. Для нее ребенок – это то, что получилось из нее. Ее плоть и кровь. Она мать, она всегда будет чувствовать ребенка в своем чреве. А отец? Он смысл вкладывает, как вкалывает. Он ведь там где-то. Ходит, пропадает на работе, думает о своем и сам же расстраивается. Приближается и удаляется. Он свободен, он волен и уйти. Зачем ребенку такой отец, который-то и в себе сомневается. И что ей после этого слова: "любовь – это работа" Да… Вот это сказал! После этого как она на тебя посмотрит? Ну вот и посмотрела.
А любовь – это работа, милая моя. Подъем в шесть, как в армии. И не просто встаю, а выпрыгиваю под крик: "Рррот-таподъъъ-ём!" Сам же себе и командую. Правда, перед этим около часу валяюсь и переворачиваюсь в разных думах на кресте. Вскакиваю и вижу: не крест, а смятая постель. И мысли смятые. Причесываешься и выбегаешь. На транспорт бы успеть, пока на лице не размылись черты, а на улице воздух, мороз и ветер сделают свое дело.
Рад бы в отпуск уйти, да куда от себя спрячешься? Вот и заворачиваешься в работу, там люди. И попробуй сорваться: поднять голос или задрожать губой, когда кто-то начнет рассказывать целый сериал про любовь. Про твою любовь. Словно бы подсмотрели и списали.
А кругом не пейзаж, не весна, а балки и железобетонные конструкции, битый щебень под ногами, пыль штукатурки садится в легких. Заводы гремят и трубы дымят. И настоящие – потому как мыться ездишь не в баню, а к отцу на завод, в кислородно-водородный цех, что рядом с ТЭЦ. Удобств – всего гвоздик для полотенца и горячая вода сомнительной упругости из ржавой трубы. Зато – отвлекает. Смена обстановки и вообще – новая жизнь. Снизу, с заводских окраин, оттуда, где отец работает. Здравствуй, отец. А я вот, пришел помыться. Отмыться. Эта душевая мне роднее, чем сауны и океаны. Ничего, что битый кафель и лезвия марки "Рапира" к ним приклеены. Зато постою один в рабочую смену. Поплачу, отец.
И где же здесь любовь? И правда, ее нет. Одна сплошная нелюбовь. Где тут та, ради которой и начинается новая жизнь? Получается, опять о себе думаешь, эгоист?
Да это как сказать. Имеющий глаза разглядит и ту, и эту сквозь ломаную конструкцию текста, сквозь этот рентгеновский снимок тела. Земную жизнь пройдя до середины, я заблудился в сумрачном лесу твоей души. И вот теперь вышел на окраину города, заводской район. Здесь пока я живу. Езжу к друзьям на край света, сидим, говорим, закусываем. Без этого никак нельзя. Так качнуло меня в ту сторону, что хватаешься за любую истину, заблестевшую капельками спирта на дне. И это вряд ли от безысходности или тяжести бремени. Тут тоже есть резон. Хотя бы тот, что не согрешишь, не покаешься. Сам должен облиться грязью, чтобы выйти из душа чистеньким. Вот принимай меня, хозяюшка. А хозяйке нет никакого желания снова заводить по новой. Эту пластинку слышали. А лучше ничего не придумал? И тогда снова погружаешься в дерьмо, чтобы что-то придумать. Такая обязанность у мужчины – придумывать. Да и работать. Потерянного рая не вернешь, как ни кричи, как ни зови. Имя – птица, а человек остался в клетке другого человека, даже не в клетке, а в чреве. И тот большой человек тоже в клетке собственного одиночества и зависимости от маленького человечка.
Но это все отклонения от режима. Обо всем этом подумаешь невольно, пока пересекаешь город своей жизни, по дороге к друзьям на тот конец галактики. Лучше и здесь не забывать о работе.
Вот у меня после утренней смены сразу вечерняя. Группа маленькая: четыре абитуриента из подготовительного. Язык знают вперемежку с музыкой. Это как Витгенштейн говорил, о языке думаешь, когда его нет, или когда говоришь неправильно. И эта неправильность, неисправимая неправильность составляет музыкальную плоть языка. Здесь есть одна чудная девочка (сегодня впервые в жизни открыла для себя транзитивность глаголов – всех измучила, зато поняла, и как сияла, сам Витгенштейн не смог бы объяснить этой загадки), пишет хуже всех, но знает такИе слова: "эбитриент – это ми?" – "Ви, ви". 
А когда у меня появляется право на неспешную, планово-заработанную сигарету… Смотришь сквозь дым природы и видишь себя отдельным телом отпавшим, таким тяжелым сгустком, что ощущаешь каждой клеткой атмосферное давление, и даже более – уколы невидимых звезд (и тут вспоминаешь бычий рев позавчера в полнолуние – чуть не вырвался за перегородки загона). Нет, от вечного Превращения ты выпал, голубчик, и теперь тело твое гуляет где-то в поисках души. Гуляет, не замечая, как теряет на ветках кустарника кишки и кровь, выпадающие после потери второй половины. Кровь – это не беда. Тело станет под душ, распластается ничком, влипнет в грязь, рассыплется в песок Сахары. Но душу-то где искать? Как там, у Августина? "Телесный мир не давал мне ответа, но и не отпускал, чтобы я не мог искать ответ вне его. Я уже был выше дольнего, но еще ниже горнего, ниже Тебя, Господи, истинная радость моя… Когда же я противился Тебе… тогда сокрушало меня низшее, и не было от него пощады. Вся гигантская чувственная масса восставала на меня, ум застилали ее подобия. И все это росло из раны моей; опухало лицо мое от гордыни, и, опухая, закрывались глаза мои". 
Вот-вот, книжки читаю разные про любовь. Вместе читаем – и одно и то же, хотя авторы разные. Пишут они об одном и том же, а мы читаем ту же самую огромную книгу, но с разных сторон: я листаю начало, а ты, у себя, заглядываешь в конец. Но какое это имеет значение сейчас, если раньше все это было ненужным. Но было ведь. Вот я иду утром на работу, и иногда нападает блажь: а можно ли еще раз полюбить? Нет, конечно, не сейчас, хотя почему и не сейчас, именно сейчас, но и не сейчас, потому что мне сейчас до конца хочется дойти. И я не с тем чувством спрашиваю, чтобы эту любовь поменять на другую. Может быть, человека встретить – это не так трудно: у нас в городе, говорят, по статистике, на одного мужчину приходится семнадцать женщин. А я говорю о том, возможно ли еще раз испытать радость и не такую, чтобы за нее расплачиваться жизнью, а радость настоящую, чтобы от нее никогда не умирать и никогда не получать взамен змеиного яду. И когда я понимаю, кого я спрашиваю, становится ясно, что это не здесь началось и не с нами, любимая. Однажды я целый день прошагал за девушкой, у которой было бельмо на глазу. И думал умру, если не подойду к ней. Это была моя первая любовь. А потом была одна сумасшедшая. И как гоголевский Пискарев, я умирал оттого, что не могу спасти ее от тьмы, в которой она пребывала. А потом научился, как гоголевский Пирогов, закусывать свою драму пирожками в кондитерской (см. "Невский проспект", дорогая). И тогда меня качала любовь на своих руках, но ходить тогда я не мог. А сейчас я могу ходить, но пока что в темноте и руки в карманах сжаты в кулаки.
И вот еще одна цитата, наугад, из И.Ильина: "Вот почему любовь есть радость, которая не покидает человека даже и в страдании, но светит ему сквозь все неудачи, лишения и огорчения, так что он радуется и тогда, когда терпит муку: ибо знает, что он имеет в себе самом некое сокровище и чувствует, как от близости к этому сокровищу душа его заливается  глубокой и тайной радостью, как бы неким блаженным светом".
И к чему я все это припоминаю? Ни одна строчка не является ключиком к твоей души, не является тайной – ты это все прекрасно знаешь. И я знаю, что ты это знаешь и ждешь того слова, которое перевернет весь мир, а его-то я не нашел, хотя я знаю много слов, и это меня губит: заговариваясь, я упускаю из виду главное, а ты, три часа слушающая эту муть, но ни разу и не прервав меня (а значит, было интересно), все-таки решила и это изорвать в клочья, надеясь порвать и душу, но души-то нет, а есть пустота в этом городе, пустота в моих глазах, пустота в мечтах. В этих трех строчках я сжег весь свой романтизм, который так питал тебя, милая. Неужели ты милая? Нет, милая, ты не милая вовсе, милость твоя прошла, мы давно в разных окопах и забрасываем друг друга фугасами, травим газом собственного отсутствия. Разговариваем в редкие минуты перемирия, под белым флагом облаков. И тут все не так. Зачем разговариваем? К чему эти переговоры? Что могут дать слова? И ты это понимаешь, но продолжаешь разворачивать свой бесконечный список обид, и я теряю сознание…
Любовь – это работа, адская работа. Почему? Потому что любить как прежде тебя уже невозможно, а без любви нет ни меня, ни тебя, любимая. К этому нужно научиться быть готовым, лезть по лестнице, срываясь и теряя сознание, чтобы в итоге стать стеной, окружающей мир, чтобы переходя из мира в мир, мы узнавали друг друга, как старые любовники, как брат и сестра, как отец и дочь, как мать и сын. Что нас объединяет? Сейчас только боль. Но и боль бывает разная: боль оттого, что меня нет рядом, что "я скучаю по тебе, Митя, я скучаю по тебе" (А.Володин. "С любимыми не расставайтесь", с Абдуловым и Алферовой в главных ролях, помнишь?), может быть боль оттого, что мы ошиблись в выборе, но создали жизнь и никуда от нее не деться, боль оттого, что тебя вышвырнули в кромешную улицу и надо было попасть под машину, но почему-то не попал, и как нам одинаково чудится одно и то же: "если мне или тебе станет плохо и я или ты попадешь в больницу, ты или я ведь придешь обязательно". Я или ты, ты или я. И здесь мы одно и то же – и боль оттого, что приходится раздирать, с мясом вырывать. А зачем? Может быть, не надо? Но и от этого "не надо", и от этого "вдвоем вместе" не боль даже, а тошнота. Боль оттого, что мы не верим в собственные слова, говорим ли мы, что не будем жить дальше, или когда строим новые планы. Мы даже после войны воюем и после смерти будем воевать. Когда же это закончится? Вот тебе и еще одна причина боли. Вернусь я на землю камнем. Да камнем я уже вернулся, и камню не больно, что его раскалывают. И больно оттого, что мне не больно. И полюблю тебя женщиной. Как камню любить женщину, как камню любить женщину? Есть еще одна причина боли. Боль от безболия и от бессилия исправить что-то в проводке судьбы, в "токах", как ты называешь электрические провода, путающиеся под ногами; там, вероятно, что-то замкнуло. И ты испугалась, нервничаешь, обнаружив, что меня нет рядом. Вернусь я на землю ветром. Я сделаю вот что. Завтра я возьму тебя за руку и приведу вновь в наш дом, и мы там решим, что будем делать. И вновь полюблю тебя женщиной. Именно с этой точки, откуда все и развалилось. И там: да-да или нет-нет. Вернусь я на землю волною. Окончательно. Но разве можно верить и этим словам? Каждый день моей работы заканчивается возвращением, и возможно, ради этого возвращения к миру без тебя, к тарелке ненавистного супа, к холодной постели, ради постижения этого смысла, мы и расстались, и если тебе надо это, то… И полюблю тебя женщиной. А боль – это знак того, что мы сейчас путешествуем по иным мирам и тремся телом о пространство, пытаясь выйти из него, тремся о щель, об арматуру видимого. А когда пройдем сквозь ворота, боль перестанет и мы закроемся скорлупой, и поскольку боль так долго длится, значит, идем мы все вглубь и вглубь. Вернусь я на землю пламенем. Так о чем же речь? О цельности? О нелюбви в любви? Или о любви в нелюбви? И зачем смешивать? Ошибок не бывает, родная. Когда нам кажется, что мы совершили ошибку, сразу хочется ее исправить, и, как знать, не сделаем ли мы большей ошибки? Люди встречаются и расстаются, но есть место, где встреча, даже самая случайная, не приводит к расставанию, его попросту нет. И полюблю тебя женщиной. Что это за место? Можно ли туда приставить лестницу. Подъемы и падения, очарования и разочарования, любовь и нелюбовь. Так все близко, так рядом. Одно в другом и без другого быть не может. Переключи канал, дорогая. А лучше выключи телевизор. Вернусь я на землю мужчиной. И полюблю тебя женщиной.    


понедельник, 28 марта 2005 г.