Пустой звук

А ведь скажут: «А ты ведь, МарьИванна, ничем не приметная, обыкновенная особа, коих тысячи на кв.км. Мысли твои уже кем-то сотни раз придуманы и обдуманы ранее, поступки – уже кем-то совершены и несовершенны, душевные поиски и стенания, поведенческая мотивация – объяснимы на пальцах, психологически элементарны и почти скучны, и ни в чем-то ты, МарьИванна, не выдающаяся, эхъ. Все твои творческие изыскания – пшик – пустой звук, все твои творческие интересы – пшик – интересны только тебе, ну и кучке таких же, как ты, МарьИванна, похожих, малочисленной, прямо скажем, кучке. Брось-ка ты дергаться, не позорься. Ты же посредственность! Аллё, гараж!»
МарьИванна номер один начнет заламывать руки, лепетать нелепости и несуразные объяснения пытаться донести до устремивших на сию трагикомедийную сценку зоркие пронзительные взгляды Личностей. И пытаться доказать, внутренне приободряясь, в первую очередь самой себе, что она не пустышка, что она, МарьИванна, ещё ого-го, умище и талантище.
МарьИванна номер два, грозно сотрясая воздух прогорклыми словосочетаниями угрожающего характера, неприлично жестиклуируя, будет бить кулаком в грудь, давить нещадно, необдуманно, наотмашь, пытаться, рыча и тужась, перекричать разьяренную, вошедшую в раж, голодную до трагикомедийного фарса и абсурдностей сценок, публику.
МарьИванна номер три пошлет на *** всех. Про себя. Не в слух. И будет продолжать дальше скорпеть на своими творческими изысканиями, над своей жизнью, над кучкой своих. По-простому. Самозабвенно. Невосприимчиво. Никому не нужно. И правда скучно.
МарьИванна номер четыре, срепя сердце, засунув подальше гордость, уже помятую, с запахому тухлецы, выкинув в мусорное ведро яркие фантики несбывшихся надежд, помахав ручкой тонущему кораблю мечтаний, добровольно сдаст розовые очки, прозрачные очки, котактные линзы, маску для подводного плавания, очки пилота в руки оголтевшим и находящимся в предоргазменном состоянии зрителям. Смотреть некуда. И сольется с фоном.
МарьИванна номер пять скажет: «Ась?...Шепчут чиво-та...» Выйдет из дома, громко хлопнув дверью (ей ведь пофиг, глухой), пройдется до ларька за сигаретами, и на обратном пути её собъет машина. Летальный исход.
МарьИванна номер шесть заплачет, напишет о себе, никем не понятой, недоступной всеобщему и широкому познанию, непризнанно гениальной, уникально шедевральной, записку томов в несколько, и театрально сведет счеты со своей, «порхающей, как бабочка пестрокрылая в обществе тех-индустриальных механизмов-станков», «изящной», «талантливой» жизнью. Занавес.
МарьИванна номер семь, обворожительно улыбнувшись, разверувшись лицом к публике, громко объявит начало представления, и сыграет перед человеками все предыдущие шесть вариантов МарьИванн и свой собственный, седьмой. Публика сначала, естественно, будет в недоумении, кто-то приствистнет, кто-то освистает, пальцом у виска, конечно же, тоже покрутят, на сцену полетят вперемежку розы, тюльпаны, помидоры, фикус в горшке, два кактуса, тухлые яйца, чей-то кремовый бра, один мужской носок, без дырок, и тд. Процедив сквозь зубы «Вот суки», МарьИванна уйдет за кулисы, где уже будет ей вручен гонорар за шоу и обеспечен пламенный секс с оператором Максимом.
Вот такую незамысловатую историю рассказала мне МарьИванна номер восемь, когда мы с ней сидели на крыше ее высотки на улице Красного Маяка, глядя вдаль на сизую в тумане Битцу. Что стало с остальными, а их было ещё порядка тридцати, МарьИваннами, МарьИванна номер восемь и История умалчивают, не дают четкой информации, и лишь по скудным обрывкам снов нам впоследствии удалось восстановить смутную картину постигших их нелегких судеб. Тсссс. МарьИванна номер восемь зажимает мне рот ладонью, приложив указательный палец другой руки к своим губам. Тссссс.