Проба пера или Попытка полюбить

Проба пера или Попытка полюбить

Честно говоря, карикатуристом он был посредственным. Подобных можно встретить россыпи. В домашний альбом - пожалуйста, некому б хмыкать было. Рисовал неплохо (для уездного города), но не было доброты какой-то в его рисунках. Пародии получались, но писал их чаще на тех, от кого никак не зависел. Благодаря своему характеру слыл человеком известным, но об этом позже. А еще примечательна была его внешность. Подобных черт так сразу и не найти - требуются основательные розыскные мероприятия. Роста ни большого и ни маленького - так, метр да две кепки. Зато ширина вызывала уважение. Когда-то бывшее животиком, а теперь брюшко, его он уважительно называл "авторитетом", уже не позволяло без особых усилий завязывать шнурки на обуви. Ноги, слегка опухшие, колоннообразные, бережно вставлялись им в мягкую обувь, желательно в кроссовки, не причинявшие боль. Далее, плечи... Широкими плечи можно было назвать без сомнения. Они могли поспорить в ширине с брюшком, если бы он хоть раз, пробуя заняться гимнастикой, провернулся вдоль оси собственного туловища.. с широко расставленными руками. Лицо... Это отдельная тема для разговора. Иногда в фильмах показывают монахов, этаких уставших от усилий, прилагаемых к обжорству или выпивке. У них приятно светится лысина на месте тонзуры; щеки благородными складками ложатся на плечи, губы постоянно причмокивают и жирно блестят - им явно хочется чего-то еще. Нос - хороший нос, благородный - крупная картофелина..., нет, все же средних размеров, сваренная в мундире, почищенная и отчего-то, словно от стыда перед своей обнаженной красотой, обильно покрасневшая. Глаза средние, взгляд пристальный, внимательный, что немного удивляет и настораживает. При такой внешности глаза выдают в нем человека активного, готового ринуться в бой и... если не победить в честном бою, то хотя бы задавить противника собственным весом.
Пройдемся дальше с ознакомительным визитом по географии его лица. Небольшие уши хорошо видны - малое количество волос на голове прикрыть их при всем желании не может. Впрочем, есть они или нет - не важно, достаточно безвольные уши с рыжеватым пушком у мочек, словно начавшие там расти бакенбарды передумали, решив что будут лишними. Конечно же, я забыл сказать, что он рыж. Это освежает уже распрощавшееся со всеми признаками молодости лицо. Молодо он уже давно не выглядит. Несмотря на свои тридцать... с небольшим лет, ему все дают много больше. На чем мы остановились...? Скулы узкие, в красных пятнах, плавно переходящих в ярко красный тон на щеках. Подбородок крупный, но безвольный... Но хватит. Думается, получилось достаточно впечатляюще. На этом завершим спонтанное описание портрета этого... господина, скажем... Крубова.
  Крубов принадлежал к характерному семейству маленьких начальников. Беда их в том, что они мало чем отличаются от своих подчиненных. У многих из тех, кто понимают это, бывает свербит, не дает покоя жгучее желание увеличить это различие. В мало-мальски характерной ситуации, где они могут подтвердить свое внешнее превосходство, они стараются возвысится в глазах своего начальства и упрочить свою власть над подчиненными, часто в ущерб общему делу. Их показное высокомерие зиждется на владении минимумом информации, которой другие не обладают. Нежелание с ней расстаться порой приводит к плачевным ошибкам, которых могло и не быть.
Делиться собственным опытом они любят под влиянием выпирающего чувства превосходства и некоего покровительства - зыбких подпорок самолюбия и гордости. Хорошо, если подобный тип не попадется на пути, но если этого не миновать - берегись, а точнее береги нервы и делай все с оглядкой. Твоим успехам он рад не будет - зависть помешает, а неудачи преувеличит, заявив:  "Я же говорил, предупреждал...". А еще начнет утверждать, что дела и начинать не стоило, или вовсе, что он сразу говорил - иначе делать стоило.
Весомый факт, характеризующий статус Крубова - то, что он является заместителем главного редактора районной газеты "Знамя победы". Это его постоянно и раздражает. Как полагал Крубов, в кресле главного редактора он смотрелся бы эффектней (при его комплекции, что правда, то правда), он заслужил это. Конечно, он никогда в этом не признавался, но все его высказывания обычно сводились к подобному выводу, а именно к тому, что ему необходим карьерный рост, его зажимают, не дают во всю ширь развернуться дремлющим пока талантам. Этот клубок отношений, если его размотать, был бы весьма познавателен, но не он является целью нашего повествования.
Кроме карикатурных изысканий Крубов был автором многих язвительных статеек, направленных на резкую критику всех и вся. Не будучи дураком и помня о своей мечте занять место начальника, он никогда не "опускался" до прямой критики руководства, при этом поддерживая среднее звено работников редакции в подобных высказываниях. Это давало ему возможность составить собственное мнение о потенциальных противниках, то бишь конкурентах, и подобрать на непредвиденный случай повышения одного из них, некий компромат.
Хотелось бы сказать несколько слов о его характере и темпераменте. Такой неуемной энергией мало кто мог похвастаться. Словно шальная пуля со смещенным центром тяжести он носился по жизни. Брался за множество дел, начинал их, затем бросал не закончив. Стараясь быть в центре внимания, пытался собирать вокруг себя компании и обижался если это не получалось, обвиняя всех в лени и некомпанейности, не понимая, что с ним просто бывает скучно. Давал противоречивые указания, требовал подчинения с зубовным скрежетом и криком, от которого глохли барабанные перепонки. С каким-то маниакальным упорством выискивал чужие ошибки и обидно выставлял их напоказ с таким видом, как будто сам их никогда не совершал. Затем неуловимо остывал и с невинным видом заговаривал о чем-то отвлеченном, шутил и словно ничего не было летел дальше по жизни шальной пулей.
Слышали бы вы как он громил неугодных себе! Нет, любого, кто попадется под руку. Никто, от корректора до последней секретарши, не мог себя чувствовать в безопасности, если он был поблизости:
-Ты посмотри, что ты делаешь, да разве так делают? Ты что, ничерта не понимаешь? -  начинал он, с ходу пресекая любую возможность исправиться или оправдаться. Затем, увидев еще какую-то мелочь, недоработку допущенную в спешке, заводился и продолжал: "Да мне же первому холку намылят, если заметят!", - и так далее, и тому подобное.
Накрутив сам себя, он срывался на крик и было неважно кто и что сделал - существовал только он один. Настроение у всех моментально падало ниже нуля, работать никому не хотелось, да и находиться рядом с ним тоже. Все сбежавшиеся на шум, разбредались от греха подальше и начинали обиженно шушукаться. Он же - "герой сказки былинной, богатырь без семи пядей во лбу" понемногу успокаивался, отходил и, кто знает, может даже осознавал свою вину, но покаяться в ней прилюдно не мог. Через какую-то четверть часа он уже, как ни в чем не бывало, обращался к своему обиженному, а зачастую и униженному оппоненту:
- Ну что, Валечка (Федечка, Наденька), кофейку? Тебе налить? Сколько сахара?
Попробуй так быстро оттаять душой после всех помоев, которые на тебя вылили...! Но каждый реагирует по-разному на подобное. Были и такие, что сразу просто посылали его куда подальше и начиналась либо словесная потасовка, либо он замолкал, смекнув, что тут нахрапом не взять.
После очередной перепалки было слышно, как многие перешептывались:
- Слышали эхо? Опять Крубов истерику закатил...! Как его все терпят? Давно пора на свалку, а он все бесится... А с любимчиками возится, как с малыми детями - все объясняет, соглашается... Последнюю его статью видели...? ...нет? А карикатуры? Да-а-а... давно это было. Он сам-то пишет что нибудь? ...с русским языком у него всегда проблемы. На чем держится? А ну его...! - волна разговоров проходила спиралью вокруг шумихи, поднятой Крубовым и постепенно спадала до очередного схожего эксцесса.
 Будучи излишне эмоциональным, Крубов, зачастую, от этого страдал сам. Несчастный человек. В чем-то ему  можно было посочувствовать, даже пожалеть. В свое время бурная жизненная энергия, видимо, сыграла с ним плохую шутку. Всегда быть впереди - вот цель, но талант истощился без приложения усилий к его развитию. Подкачало образование, подвели возможности. Их ограниченность с возрастом усиливалась, начинала выпирать. Это раздражало. Раздражало все, что не было понятно. Злили люди в чем-то более талантливые, у которых что-то получалось лучше, умеющие четче и доказательнее выражать свои мысли и позицию. Неясных моментов становилось больше и больше: гибкость мышления пропала, память стала хуже, реакция не та. Непредсказуемые ситуации стали вызывать страх оттого, что казалось, он не в состоянии их разрешить. Невозможность держать под контролем ситуацию вела к панике, выливающуюся в истерику. Хорошо, что пока он это понимал и быстро приходил в себя. Но чем дальше, тем все хуже и хуже, все сложней было держать себя в руках. Временами казалось, он свыкается с мыслью: "он не лучший", но темперамент, обжигающий кровью все его извилины в мозгу, заставлял поддерживать собственную тягу к лестнице, ведущей на постамент, который дал бы ему возможность стоять над всеми, удовлетворяя свои личные амбиции.

***
...И тут появилась Она. Конечно для него - Она, а для остальных - очередная, хотя и не безынтересная сотрудница. Проводившийся дополнительный набор на работу в редакции, выплеснул ее свежей волной из моря претендентов. Ее появление стало свежей строкой в привычных отношениях коллектива. Это была милая девушка. Миниатюрная, симпатичная, безобидная. Создающая ощущение необходимости опеки и поддержки. И кто бы мог подумать, что именно Крубов возьмет ее под свое покровительство? Но это произошло. Какие струнки его души она задела, чем сумела понравиться - пусть это останется их тайной, но то, что он внезапно воспылал к этому нежному созданию всеми фибрами своей души - это факт. Взяв под покровительство, он старался ей все объяснять мягко, доходчиво. Водил по редакции, объясняя что, где и как, показывая все закутки, чтобы продлить прогулку. Все стало для Нее и ради Нее. В результате, мало кто мог удержаться от усмешки, видя его нависающим над девушкой и нежно поправляющим ее ошибки. Это было бесподобно. Поначалу даже хохот разбирал при виде Крубова, нежно кого-то опекающего. Что было смешно в его отношениях с Ней, так это робость, сквозь которую пробивалась звериная энергия; способность быть мягким, когда иного бы растерзал; трепетная охрана от забот и работы, когда все вокруг бегают. Они были настолько разные, что даже позже, уже немного привыкнув, это всем резко бросалось в глаза. Он с достоинством нес перед собой живот, широко и размеренно вышагивая, а рядом с ним семенила Она: маленькая, ниже его на голову, хрупкая и какая-то беззащитная.
Она действительно тогда была особенно беззащитна и ранима. Столько событий, свалившихся в последнее время на ее плечи нелегко вынести и мужчине. Что уж тут говорить о такой пичуге. У нее были свои проблемы: не сложившаяся с мужем семейная жизнь привела к разводу, чем она и занималась, одновременно осваиваясь на новой работе. Неудавшийся брак оставил на руках маленького ребенка и чтобы иметь больше возможностей в поиске работы, не отказываться от нее из-за графика, переехала сюда, к родителям. В этот тяжелый период жизни она и встретила господина Крубова, нависшего над ней, как гриф над нежной ланью.
Всюду, для нее теперь он был всюду. Встречал не работе, провожал домой, с душераздирающими интонациями спрашивал, что ей нравится, что она любит, как живет. Он был настолько романтичен, что пригласил ее поздней осенью на природу, на шашлыки померзнуть в компании нескольких как и он выпивающих чтобы не замерзнуть, соратников.
Их отношения были как на ладони. И как на ладони от тепла тает снежинка, так и Она понемногу оттаивала.
- Тебе не холодно?, - спрашивал Крубов, когда Она зимой приходила на работу, вся немного сжатая, напряженная от холода, собственных проблем и льстившего ей внимания.
- Да нет, все хорошо. Так, чуть-чуть озябла, -смущенно отвечала ему Она.
- Дай мне руки, - настаивал Крубов и, взяв ее руки в свои ладони полностью их укрывающие, смешно восклицал: "Да они же ледяные! Совсем замерзли!", - после чего согревал их теплом своих ладоней.
Он обхаживал ее как обхаживают бабушки своих внуков. Мягко, с любовью, но настойчиво, даже навязчиво, временами надоедливо.
Затем, после описанной выше прелюдии, наступил период телефонных звонков. В те дни когда он был на работе, а Она сидела дома с ребенком, Крубов точно прилипал к телефону. Точнее трубка радиотелефона прирастала к его уху. Казалось, целыми днями он только и делал, что ходил с ней по коридорам, выходил на улицу и что-то тихо говорил, говорил, говорил..., ровно, монотонно, ...завороженно.
Вы думаете он понимал, что выглядит смешно? Как бы ни так! Он был на самом деле влюблен, а такое состояние подразумевает полное отсутствие рационального мышления. Он водил Ее смотреть на звезды и говорил о работе, мечтал о будущем подразумевая карьеру, показывал картины, заявляя, что тоже художник. Она же молча смотрела на него, изредка о чем-то наивно спрашивая. Ее глаза грустной болонки обезоруживали его, заставляли трепетать сердце и еще мощней нависать над хрупкой фигуркой. Как жаль, что любовь не перерождает людей, а только незаметно, исподволь может менять к лучшему.
Вся цепочка отношений - ее зарождение, развитие - была под пристальным вниманием сотрудников газеты с одной стороны и Ее родственников и знакомых с другой (у Крубова родных не было). Их жизни, поотдельности и объединяясь под влиянием чувств, стали публичными. Словно препарированные, их отношения лежали под зоркими линзами микроскопа, сквозь который верньерами увеличивая и уменьшая изображение вперила свой жадный взор общественность. Она переворачивала, разглядывала взяв другой угол и с удивлением констатировала: "Они все еще вместе". Сами они понемногу привыкали к излишнему вниманию и все же использовали любую возможность остаться наедине.
Все вокруг гадали: "Чего она ждет от их отношений? А ей-то самой он нужен? Неужели не видно что он из себя представляет?". Наиболее циничные откровенно заявляли: "Все просто, зачем придумывать сказку? Он милый и обходительный, пока не переспал с ней. Потом все будет по-другому. Ну не может он так внезапно измениться. Возраст не тот, характер скверный, пусть и неизбалованный, но психически неуравновешенный - нет, все эти игры до поры, до времени".
На работе подруги пытались выведать у Нее что кроется за их отношениями, на что она отвечала только:
- Он хороший. Вы знаете, ко мне никто так хорошо еще не относился!
Их встречи несли положительный заряд, их влияние было взаимно. Когда Крубова в очередной раз пригласили на посиделки с выпивкой, он заявил:
- Нет, сегодня не могу. Да и вообще пообещал хотя бы пару дней не пить.
Пусть обещание не помешало ему купить бутылку-другую пива, но сравнивая с градусами и дозами, которые он употреблял обычно, это действительно было не серьезно.
Она каким-то создавала вокруг незримую ауру, которая приоткрывала его лучшие стороны. С какого-то момента многие стали замечать, что у Крубова  проснулся интерес к работе. Если раньше он позволял себе расслабиться, понадеявшись на ответственного сослуживца - подчиненного, то сейчас он просто-таки ожил и "зазеленел" под незримым солнцем.  Жаль, этот проблеск продлился недолго, но в его ухаживаниях он тоже имел свое место и вес.
Можно ли поверить в какую-то искренность их отношений, будучи предвзято настроенным? Все же склонен ответить, что да. Крубов иногда выглядел сломленным, как будто его силы, и немалые силы, куда-то подевались, подточенные вездесущим муравьем его чувства. И он не ожидал этого абсолютно. Как рыба в садке, он не мог найти выхода. Не было возможности вырваться из сети, которую он плел сам.
Их часто стали встречать в любом микрорайоне города, в любое время суток. Их можно было обнаружить сидящими на какой-нибудь доске, валяющейся в самой заброшенной части пустыря на окраине. Они вместе мерзли холодными вечерами, прогуливаясь по берегу озера. Еще не растаявший лед, подогнанный ветром к берегу, напоминал о зимних застывших торосах, леденящих кровь в венах, а им, казалось, не было дела до него. Что-то неуловимое начинало объединять их, что-то, что не давало им замерзнуть и, расставшись, разойтись в разные стороны.
Заканчивающаяся весна несла все больше тепла и солнечных дней. Их совместные прогулки стали еще более частыми. Подобно детям или влюбленным они гуляли, взявшись за руки, о чем-то говорили никогда не ссорясь. Забавно было за ними наблюдать, когда, внезапно показавшись на мгновение между домами, они шли держась за руки. Затем, выйдя на всеобщее обозрение, Она, видимо стесняясь того, что их все видят, убирала свою руку из его ладони. Он пытался взять руку вновь, но та не давалась, прячась за ее спину. Все было невинно и восхитительно.
Любые человеческие отношения имеют свою логику развития, но в целом очень похожи. Исключения не было и в их случае. В какой-то момент чувство собственности так характерно проявляется, что уже даже посторонний человек понимает какие отношения связывают этих людей. Это произошло и с ними. Их связь была все теснее и очевидней. Стоя рядом, Крубов уже иногда приобнимал ее за талию, а будучи вместе в гостях, мог прилечь на диване, положив голове ей на колени, всем своим видом заявляя права на них и на хозяйку.
В начале лета они стали вдвоем выезжать на пикники. Затем уже вместе с Ее родственниками, знакомство с которыми, как многие решили, могло стать завершающим этапом ухаживания - "моментом истины". Этим классическим элементом, одним из вариантов схемы Он-Она, славен не каждый любовный этюд. За ним следует определенный, восхищающий своей откровенностью, момент, проверяющий прочность отношений, их искренность и чистоту. Для них, казалось, все завершается складно, но не тут-то было - грянул гром средь ясного неба.
***
Крубову было сделано предложение, от которого он не мог отказаться. Как результат, он должен был уехать работать в другой город. Не будем вдаваться в подробности всего дела, важно одно - они были в растерянности: такой привычный мир вокруг них дал трещину и грозился рассыпаться. Они были в смятении. Времени, данного судьбой, чтобы лучше узнать друг друга, привыкнуть и сделать выбор, было предостаточно, но еще ничего не было сказано - как всегда не хватает то дня, то ночи чтобы успеть сказать недосказанное или оттянуть неизбежное. Им не хватило и двух недель, которые оставались до его отъезда, как не хватило бы и трех, и четырех.
В жизни Крубова внезапные отъезды, дальние перелеты не были чем-то из ряда вон выходящим. Не один город дал ему приют за все годы сознательной жизни. И этот, в котором он мог осесть, выбрав спокойную жизнь, ему нравился. Но пока подобное решение было не для него. Он стремился к большему: к деньгам и славе, к утолению своих желаний. Душевная борьба, наконец, вылилась в простое решение, которое так непросто было принять:
- Бросай все, поехали со мной! Что тебя тут так держит?, - убеждал Ее Крубов. - Если боишься, я предлагаю руку и сердце, я готов сейчас же жениться, твоему пацану отец нужен - будем жить семьей. Ну и что, что родные далеко будут, я же бросать тебя не собираюсь! Все будет хорошо!
- Прости меня, - отвечала Она, - но я боюсь. Нет, я ничего не хочу сказать..., я тебе верю. Но ты знаешь, я после развода уже всего боюсь, любых отношений: постоянных, серьезных, мимолетных. Ты славный, но я никуда не хочу уезжать. Я ведь и ему верила... и... вот... Если бы ты не уезжал!? Оставайся, не уезжай - это так далеко... нет, я никуда не поеду, уже поехала однажды...
Подобные разговоры продолжались две недели. Крубов пытался убедить уехать с ним. Она же, если поначалу и сомневалась в своем решении и ее уверенность можно было поколебать, чем усерднее он пытался Ее убедить, тем более она уверялась в правильности сделанного выбора.
Крубов вначале убеждал проникновенно, нежно; логики в его аргументах было немного - были эмоции и незатухающее желание видеть ее рядом - он не обращал внимания на причины, приводимые Ей, когда она отказывалась уезжать. Чем настойчивей он был в своих доводах, тем грубей это звучало - как приказ - и тем тверже звучало "нет". В какой-то момент он понял, что едет один, что бы он ни говорил, как бы ни убеждал. Поднявшиеся волны злости и раздражения едва удалось погасить. Это была и злость на собственную неспособность убедить, и на причину отъезда, и на неизбежность отъезда, и на Нее: на ее упрямство, боязнь перемен, страх перед неведомым будущим, парализующим чувство привязанности - возможно, более высокое чувство.
Крубову не была чужда надежда повернуть ситуацию в нужную ему сторону. Уезжая, он обещал скоро вернуться. Таким образом он давал ей возможность решить для себя раз и навсегда, чего в ее душе больше - страха перед кажущимся туманным, неустойчивым будущим или желания быть рядом с человеком, так внезапно появившимся в ее жизни и так тепло к ней отнесшимся.
Он уехал. Шли дни. Были звонки, долгие разговоры по телефону, новые попытки убедить в том, что он ее не забывает, любит и до сих пор ждет ее ответа. Первая неделя, вторая, третья. Вначале щемящее чувство в груди не давало вздохнуть в полную силу. Затем чувство разлуки начало притупляться, превращаясь в неудовлетворенное эгоистическое желание. Воспоминания то меркли в круговороте новой работы, то вспыхивали с новой силой, заставляя звонить, звонить и звонить. Он не помнил, когда писал последний раз кому-либо письмо, а сейчас строчки ложились на лист бумаги с невероятной легкостью. Не важно, что увидев это письмо его старая учительница русского языка не поставила бы ему оценку выше тройки. Сквозь эти ошибки пробивалось нечто большее. В письме он обещал очень скоро приехать и, удивительно, вскоре за полученным ей письмом он прибыл и сам.
Крубов пробыл у Нее недолго - он знал зачем приехал и не собирался задерживаться в гостях. Работа звала обратно. Если раньше она как-то обходила их стороной или мчалась сквозь, не задевая, то сейчас уже диктовала условия. Несколько дней проведенных вместе, несколько серьезных разговоров и..., услышав окончательное... "нет", Крубов  уехал обратно.
Многие знали зачем и к кому он ездил, но излишне любопытные в ответ на свои распросы, слышали только несколько фраз: "Да ну, я по делам ездил. А с Ней? Никак. Я теперь человек холостой.". И в подтверждение этому по вечерам его стали замечать прогуливающимся под руку с рослой, громкоголосой девицей, в противовес Той: миниатюрной и тихой. Он провожал ее домой, заходил в гости. Он старался отчеркнуть прошлое, пытаясь трезво размышлять: "Жизнь продолжается. Я знаю чего хочу больше и что проще забыть. Она где-то далеко, а эта со мной рядом. Почему я должен страдать?".   

***
"Я разве  в чем-то виноват? Все что мог - сделал. Предложил все, что имел. Ездил, уговаривал", - так Крубов утешал свое ущемленное самолюбие, так успокаивал свою задетую гордость. Его немые монологи произносились с жаром, с обидой и так увлекали, что иногда он застывал на месте как истукан, безмолвно шевеля губами и жестикулируя. Замерев так на улице, он являл собой прелюбопытное зрелище и прохожие сторонясь, бросали удивленные и насмешливые взгляды. Сам же он не мог понять с чего это так распереживался, откуда такая несвойственная ему манера разговаривать с собой? Прилагая всю силу воли, под влиянием этого удивления, он понемногу гасил в себе эту начавшую раздражать привычку. На душе, казалось, все улеглось, расставленное по полочкам; он исцелился - с головой ушел в работу - но в сердце осталась невынутая заноза - пустота. Этакая маленькая, но жгучая шпилька, вошедшая где-то между его желудочками. Она не болела, не тревожила, а разрасталась, меняя, перерождая все вокруг себя. Но только когда это перерождение, зародившееся в сердце, коснулось разума, Крубов понял, что то, что с ним происходит - серьезнее всего, что его окружает: работы, денег, товарищей, минутных удовольствий и всего прочего, что уже вовсе перестало иметь значение.
Он стал задумчивым и рассеянным. Нервная, суетливая возбужденность сменялась внезапной вялостью, похожей на отрешенность. Он ходил по коридорам рабочего здания ,натыкаясь на людей, заходил в кабинеты и уже не знал зачем туда зашел. Какой-то морок застилал глаза, не давал проснуться. В сердце пришла боль. Он почувствовал ее внезапно, но так, словно она была там всегда. Какая-то сила вцепилась в алый комок плоти и стала сдавливать все сильней и сильней. Крубов не знал что делать, не знал как от этой боли избавиться, не знал нужно ли от нее избавляться. Как выйти из этого состояния? Нужен был толчок извне, событие, способное вывести из оцепенения. Он ждал чего-то - особого знака, но все произошло много проще.
Тот день был обычным, как и все остальные рабочие дни - серым и унылым. Придя на работу, Крубов заперся ненадолго в своем кабинете и стал разбирать бумаги, принесенные на подпись с вечера и те, что успели ему отдать с утра. Вяло перебирая их, особо не вникая в содержание, он чирикал карандашом по тексту, привычно вычеркивая вещи, неподобающие формату издания. Наткнувшись на одну забавную, но нелепейшую по содержанию вещь, он усмехнулся, поднялся с кресла и отправился к автору этого "каламбура". Идти было недалеко и через минуту он уже смотрел на затылок этого "невежи от пера". Тот разговаривал по телефону, прижав его плечом к уху, одновременно играя на компьютере в шашки на раздевание. Возмутившийся Крубов хотел было уже прервать разговор, но случайная фраза скрутила весь воздух в его груди. Подобно шифру, открывающему сейф, она отворила в его голове дверцу, в которую стучалось сердце:
- Золотце, послушай, может никуда сегодня не пойдем? Посидим дома вдвоем, в тихой семейной обстановке. Я куплю чего-нибудь выпить, приготовим ужин, может кассетку поставим, ну и так далее... Я давно не видел тебя в постели в моих любимых..., - тут он почувствовал, что в кабинете уже не один и обернулся. Увидев Крубова, он торопливо закончил: - Ну, ладно, извини, ко мне пришли. Обещай подумать и перезвони. Все. Целую. Пока, - повесил трубку и вопросительно посмотрел на Крубова. Но Крубова уже ничто вокруг не могло вывести из ступора, в который он впал. В этом состоянии - за недвижимой фигурой и закаменевшими мышцами лица - душевная боль, пронзившая всего его подобно боли физической, превратилась в ясную и чистую мысль: "Я не хочу и не могу жить без Нее!". Оцепенение спало так же внезапно, как и наступило. Он уже знал что делать. Мертвый штиль закончился, началась настоящая жизнь.
Не обращая внимания на удивленный и любопытствующий взгляд писаки, он развернулся и вышел. Почти пробежав по коридору, рванул дверь в кабинет своего заместителя и не заходя внутрь, с порога, обронил:
- Я уезжаю. На недельку. По делам. Прими дела. Когда буду на месте - перезвоню и все уточню. Ключ от кабинета на столе, там же последние материалы. Все. Меня нет. Пока. - И так же быстро и четко, как говорил развернулся и закрыл дверь.
- Постой, ты куда? Объясни толком! Что случилось? - Заместитель, вскочив, кинулся вслед, догнал Крубова и схватив за плечо, попытался остановить.
- Некогда. Все потом. Жизнь надо менять... Ее и так почти не осталось, - задумчиво самому себе ответил Крубов и стряхнул руку с плеча. Массивная дверь редакции протяжно скрипнула и гулко захлопнулась.
Первым делом Крубов отправился на вокзал за билетами, но ближайший поезд был только вечером. Купив на него билет, он отошел от кассы и стал нервно вышагивать  по залу ожидания взад и вперед. Оставалось очень много свободного времени  и его некуда было девать. Равнодушно скользя взглядом по расписанию, доске объявлений, каким-то внутренним распорядкам, сквозь стеклянные двери он увидел указатель "Почта. Телеграф" и бросился в том направлении. Быстрым шагом войдя в здание почты, он пересек фойе и занял очередь. Впереди стояло несколько человек и то время, которое ему пришлось отстоять, показалось вечностью. Оказавшись у окошка, он отдал бланк с текстом телеграммы: "Лечу крыльях любви. Жди завтра. Твой Крубов."
На следующее утро он уже стоял на перроне в городе, который подарил ему встречу с любимым человеком. Он надеялся, что его встретят, но никто к нему не подбежал, не обнял и не прижался к его груди. Сама по себе малолюдная станция после отправления поезда опустела совсем. Что-то неприятно царапнуло сердце, но Крубов успокоил себя подумав: "Не получила телеграмму, не успела, не было дома, когда приходили, звонили."  На станции был таксофон, по которому Крубов решил позвонить другу, чтобы тот его подвез. Ей он решил не звонить. Подумалось: " Сделаю сюрприз."
Друг приехал быстро. Он так удивился этому приезду, что даже ничего не успел спросить по телефону. Но на станцию он ехал уже поняв почему этот поезд привез Крубова. Только вот то, что знал он и не знал "влюбленный бизон" ставило в тупик, заставляя мысленно возвращаться к тревожившей его теме: "Как такое сообщить человеку? Или пусть все узнает сам? Нет, надо сказать. Будет легче потом, когда увидит Ее и убедится в моих словах.".
Подкативший микроавтобус "Тойота" резко затормозил и выскочивший водитель, широко улыбаясь, подошел к Крубову. Друзья пожали руки и обнялись:
- Недолго же ты сумел прожить без нашего городка, - с улыбкой подковырнул Крубова друг. - Что собрался здесь делать, по кому-то соскучился?
- Ты же сам понимаешь, зачем я здесь. Вернее, почему; зачем - ты не знаешь, - усмехнулся Крубов и тут же стал жадно выпытывать все, что друг знал о Ней. Тот же старался как можно более расплывчато отвечать, временами делая это невпопад, словно думал о чем-то, что не давало ему покоя. Наконец, Крубов не выдержал и рвущаяся из него новость вылетела на свободу:
- Знаешь, зачем я приехал? Все, я сдаюсь, пора остепениться. Женюсь, останусь здесь жить. Ну, ты и так все знаешь, что рассказывать. Поехали сразу к Ней. Вещи я у тебя в машине оставлю, потом заберу. Поехали, тезка.
Но тезка замялся: наступил момент, когда надо было решиться и все объяснить. Так и не решив как это сделать, он "рубанул с плеча":
- Зря ты приехал. Она не ждет тебя, да и вряд ли когда думала об этом серьезно. Только успокойся. Выслушай меня: уже недели две как приехал муж и Она вернулась к нему. Они живут вместе, с ребенком, втроем. Не стоит к ним ехать. Поверь мне. Давай, ко мне: выпьем, посидим-поговорим. Придешь в себя, а наутро вернешься обратно, я тебя довезу до станции, посажу в поезд, махну платочком вслед... ну, ты понимаешь, я только добра желаю...
- Что ты говоришь...? - Поначалу как-то отстраненно слушавший Крубов вцепился в куртку друга и притянул его к себе. Его голубые глаза в мгновение словно посерели. Сощурившись и как-то страдальчески перекосив рот, он переспросил: - Что ты говоришь? Что за чушь ты метешь? Этого не может быть! Ты Ее совсем не знаешь! Что за нелепые слухи... и ты им веришь..? Ты, друг...
- Отпусти, - в ответ тот рванулся из вцепившехся в него рук Крубова. - Мне врать нет резона. Не веришь - поехали, сам все увидишь. Только без истерик и рукоприкладства. Ты меня понял?
- Поехали, - хрипящим, напряженным шепотом ответил Крубов, - поехали скорей! - и рванулся к машине.
За всю дорогу пока ехали, не было произнесено ни слова. Один думал о том, как ему, возможно, придется разнимать двух машущих кулаками мужиков и о судьбе, сыгравшей злую шутку с его другом. Второй пытался понять что происходит, но вместо мыслей в голове прыгали какие-то разрозненные образы, сливавшиеся в бессмысленную картину, состоявшую из воспоминаний, возможного предательства, ревности, череды своих поступков, приведших к этому, а в сердце пульсировала, извивалась злая боль.
Они подъехали к нужной трехъэтажке и Крубов, открыв дверь, выскочил из еще не успевшей остановиться машины, подбежал к подъезду и замер на месте: на втором этаже, Ее этаже, Ее балконе, стоял какой-то парень в майке и курил. Докурив, он щелчком выкинул сигарету и обернувшись, крикнул в распахнутую балконную дверь:
- Солнышко, я постель не заправлял - сделаешь? А я пока в магазин схожу?
- Конечно, - донесся в ответ Ее голос. - Только скорей. Я сейчас, Бармалея нашего умою, у него все лицо в каше, и сядем завтракать.
- Ладно. - Парень улыбнулся и шагнув с балкона внутрь, закрыл за собой дверь.
Оцепеневший Крубов стоял на месте. Подрагивающие ноги не хотели его держать. Развернувшись, он покачиваясь прошел мимо друга, выскочившего вслед за ним из машины и даже не сел, а свалился на скамейку.
...Весь согнувшись, Крубов уткнулся лицом в ладони. Только побелевшие кончики пальцев выдавали ту силу, с которой он пытался сдержать чувства, рвущиеся наружу. Плечи его подрагивали. Кто знает - может он плакал, может быть первый раз со времен своего далекого детства, и эти слезы несли облегчение...? Может, проклинал?
Все было кончено и он это понимал. Он опоздал; его искренняя попытка, его чувства уже не имели значения. Он должен был стоять на этом балконе, он должен был говорить Ей то, что говорил этот незнакомый парень... Все должно было быть его..., но не в этой игре, где правила меняются каждое мгновение.
Позже только подумалось, что все, что с ним было - было не зря и его "попытка" удалась и он достиг того, чего хотела его неспокойная душа.

Байкальск - Светогорск -Селенгинск - С.Б.
4.04.- 3.05.