Смерть Хозяйки

I.
Ну и денек… Столько хлопот, столько дел: с места на место так и прыгаю. И откуда силы берутся? Утром нужно было поесть, потом поймать моль, нагло свистевшую под потолком. На нее постоянно жалуется Громкая. Она там кого-то трахнула (моль), ну, я не вдавался – на что мне чужая личная жизнь. Потом надо было пописать, обязательно пописать, определенно, пописать просто необходимо, а иначе – труба. Начнут лечить, градусник тыкать, пихать в меня какую-то горькую желтую гадость… В общем, пописать нужно было обязательно. Вчера Самая принесла мои любимые травинки, они выглядят, как травинки, а на вкус как пластмасса – от этого жевать их еще интереснее. Сжевал полбукета. Ну и, как водится, поделился с ковром содержимым желудка. Решил посмотреть в окно: все так вроде на месте: знакомые Наглецы, не дающие поспать по-человечески, начинающие сверлить голову своим щебетом в четыре часа утра – гады позорные; дома, собаки, Обыкновенные Двуногие и т. д. Скукота. Хотя нет, вот две смешные псины, серые, в складочку, как гармошки. А морды-то, морды! Ха-ха-ха! Ой, держите, щас с подоконника в третий раз чебурахнусь! Это ж надо! Летел, летел пес с реактивным двигателем в одном месте, заметил вдруг симпатичную дворняжку, загляделся, а бетонная стена уж тут как тут… Ха-ха!
Ой… А чего это они завизжали-то громко так?.. А-а-а, встретились, братья по крови, не поделили мочу на территории. Поцапались. Побеждает тот, кто крупнее по размерам. Так-то, мопсы. Нет, вы видели?! Вот существа, напрочь лишенные чувства собственного достоинства: одного подрали, он ластится к ногам своего Обыкновенного Двуногого и просится на ручки. Ути-пути, бедненький… Поззорищще!! А другой? Ох уж мне… ну надо?! О-о-о. Носится толстой мухой вокруг, смешно выбрасывая передние лапки, хрюкает, оглядывается. Волнуется ведь, по-настоящему… Двуногий их успокаивает: то одного погладит, то второго, первого на руки возьмет, второй просится, второго погладит, первый заскулил. Жалкое зрелище. Надоело.
Когда же придет Хозяйка. Уже и есть охота…
II.
Не дело, конечно, спать на голодный желудок, но вылизывание успокаивает и постепенно усыпляет. Ах да, я ж о себе-то не рассказал: я самый красивый на свете кот. Меня очень любят сантехники, слесари и другая домашняя утварь. Они, как только видят меня, сразу восхищаются, руками взбрыкивают. Безумное наслаждение! Только один меня не любит – Черный, шпыняет все время. Хорошо хоть появляется редко. Когда он приезжает, то и пожрать нельзя по-человечески. Только ночными партизанскими вылазками и занимаемся (кто? кто? – я и мой желудок)
Зато Самая Черного очень любит… и Громкая тоже, а Хозяйка – нет. Дома сейчас только Громкая, она все занята чем-то важным, морда у нее такая сосредоточенная (Двуногие обычно говорят, что у них лица, но мне так как-то привычнее). Я, как выспался, заглянул к ней, смотрю:  даже не заметила, дай, думаю, сунусь. Ну и прыгнул на стол. Там у нее тепло, пожрать можно найти, лампа теплая – блаженство. Однако, попросила удалиться. Я вот не пойму одного, зачем меня так грубо скидывать со стола, а потом еще бросаться в меня ластиками (они, кстати, тоже вкусные), ручками, линейками, а иногда даже книжками. Сегодня, правда, обошлось. Только вот снова эта загадочная, таинственная и никак не понимаемая мною фраза: «Бл..ть, Кот, заколебал! Вали отсюда на хрен!" Самое странное в ней слово – «бл..ть». Громкая произносит его часто, когда обращается ко мне. Например: «бл..ть, да сгинь же ты с дороги!» или «бл..ть, вали отсюда на хрен!» (это когда на хвост наступит нечаянно). Иногда она произносит его, не обращаясь ко мне, а так, для себя, если что-то не получается, если устала, или радуется, или… да все, что хочешь, поэтому его значение мною так до сих пор и не разгадано. Ясно только, что это не мое имя, что, впрочем, радует. Но есть в Громкой что-то, что будит во мне собаку, я ей все готов простить, если она начинает меня гладить, пусть даже не кормит и не уважает совсем, но когда она гладит… Ох, мать моя, старая кошка матроса… Как же это приятно!
Хозяйка моя – старая, уродливая Двуногая, но если не она, кормить будет некому. Что меня бесит в ней больше всего, так это то, что она талантов моих не признает. Ну ладно еще, что ей пение мое не нравится, хотя у меня лучший на свете кошачий слух, а те подзаборные бездарности даже в барабанщики не годятся. Но вот мое искусство ухаживания за комнатными растениями – этого я ей никогда не прощу! Стоит мне только вскопать немножко землю, или увеличить площадь посева (земля на лапах очень хорошо разносится по паркету и потом в нее тоже можно сажать цветы – сколько раз намекал: разведем сад, будем рыбу выращивать, так нет же, все свое…), сразу в крик. А еще она не верит, что корневой системе некоторых цветов иногда просто необходим свежий воздух, а для этого их нужно вытащить из горшка, а рук у меня нет (приходится зубами) и рассказать тоже не могу – все намеками. А она орет, бесится, ногами топает и лупит меня почем зря. Эх…
Когда ж она припрется-то? Жрать охота.
III.
Да неужели, кошачий бог улыбнулся в усы и послал мне милость свою: звяканье связки железных брелочков у замочной скважины. Ну, открывай, открывай же быстрее, ну, что ты возишься, как блоха на загривке (...) Нет, я не блохастый, собака знакомая рассказывала. Честно.
Ура! Ура! Ой, а что это она … ни привет, ни пока. Кое-как разделась, все побросала и легла. Э, а жрачка?! Так дело не пойдет. Я тоже устал тут, тебя ожидаючи, так что давай, поднимайся. Цветы выкопаю и спать не дам! У меня песня любимая есть! В ней 26 куплетов и припев русский народный, типа «люли-люли», через каждый куплет повторяется!
О! Вот она великая сила кошачьего шантажа! Пошла на кухню, к высокому белому сейфу, который не открывается лапами. Только Двуногие умеют с ним обращаться. Там – еда! Еда, еда, ура… Все, короче, свободна, можешь спать дальше… Эй, эй, эй… ну вот, ушла, только хотел попросить, чтоб туалет убрала, вот черт…
Поел. Помылся, лег спать. Проснулся – темно – от странного чувства: тишина. Все спать легли, «ящики с футболистами и Двуногими» (телевизорами называются) не включают. Это ж сколько я спал? Пошел пить воду. Громкая перекочевала на кухню. Что-то пишет с упорством грампластинки, которую заело, переписывает из большой книжки в маленькую, не обращает на меня внимания – ну и ладно! Пойду к Хозяйке. В комнате пахнет этой противной гадостью, которую она пьет, когда болеет. Сама лежит и тяжело дышит. Вижу, не спит. Плохо ей, кажется. Самая спит. Громкая пишет. Наверное, лучше Громкую позвать. Широкими скачками прилетел обратно на кухню, влез на колени, зову за собой, а она отпихивает меня, злится, шипит, ругается. И все то же: «вали отсюда на хрен». Что же делать? Что же мне делать?! Обратно в комнату - подхожу к ней: дышит, поглядывает на меня, улыбается. Какая ж она уродливая… Но черт возьми!.. На кухню – надо позвать, надо попытаться, еще раз попробовать, обязательно надо. Ну, как же так, ну! Ну, иди же ты сюда, ты что, не видишь, я тебя зову, да не уйду я, пойми, помочь надо, слышишь? Какая же ты, Громкая. Ты понимаешь, человек умирает, а? Или тебе все равно, а? Все равно? Ну, как же так? Да что же это такое! Да вы, вы… ВЫ ХУЖЕ СОБАК, черти, а не люди, вы ужасны. Как же вы так можете?! Что ж такое-то? Что же делать-то мне?! Да иди же ты сюда!! Не ори! Не ори на меня! Она умирает. Я тебе ногу откушу! Я не «взбесился»! Сразу надо было со мной идти! Ох, только бы все обошлось, только бы все было хорошо… Мелкое мое кошачье сердце бьется о ребра, беснуется, вырваться хочет, как душевнобольной из смирительной рубашки. Ну же, ну… быстрее иди, каналья! Свет, яркий. Зрачки треснули, знаю – они сейчас в щелочки превратились на миг, но тут же обратно сделались огромными черными дырами. Что… Что ты смотришь на нее так, Громкая? Что – ты – на – нее – так – смотришь…