Мираж

                Мираж

Не знаю, с чего и начать... Наверное, я шла к этому все четыре года моей учебы в Иркутске, а первый отчаянный рывок совершила, уехав из дома после десятого класса. Но только в  последнюю студенческую мою весну в чудном, далеком, нереальном Байкальске, где все было напоено им - Байкалом, несмотря даже на кисло-капустный запах чудовищного ЦБК, я окончательно освободилась от своей скорлупы, в которой пребывала, наверное, с рождения. А “расколдовал” меня отнюдь не прекрасный принц, а бывший зек, а в то время “химик” Саша, издалека похожий на Тото Кутуньо, а вблизи пугавший неровностью кожи и жгуче-черными глазами. Так уж получилось, что по приезде на инспекторскую практику нас, четырех девчонок, поселили в мужское общежитие с довольно разнообразным контингентом - “химики”, шабашники, дальнобойщики... И мы. Но это, так сказать, преамбула, без которой, однако, не было бы, наверное, и меня - теперешней.
Но вот все виды практики позади да и сама учеба тоже. Начались госэкзамены. Еще никогда за все четыре года мы не веселились так бурно и отчаянно, как тогда - в мае-июне, перед окончанием института и неизбежным расставанием. Девчонки одна за другой выскакивали замуж, одна свадьба перетекала в другую, в промежутках мы сдавали экзамены - мимоходом, так как все уже было решено и давно известно - и оценки, и дипломы, и распределение. Главное было в другом - успеть насладиться общением друг с другом, сказать все недосказанное, побывать на всех дорогих сердцу улочках и кафешках, впитать в себя этот воздух - иркутский, ангарский, байкальский, с ароматом багульника и свежестью коварного Хамардабана -  навсегда. И запомнить все это крепко-накрепко прежде, чем распрощаться, чтобы снились потом далеко отсюда эти древние прекрасные стены нашего “женского монастыря” с гулкой лестницей и комнатами-кельями, и деревья в куржаке у Ангары, и Обрывающийся мостик, и строгость и устремленность костела...
...На этот раз женились Светка с Сережкой. Такая чудная пара - вот нашли же друг друга! За развитием их романа наблюдала вся общага, добродушно посмеиваясь и завидуя. Сережка так прямолинейно и трогательно ухаживал за своей любимой! Они очень подходили друг другу - добрые, спокойные, прямодушные, страшненькие оба - чудо! И свадьба их была такая же безыскусная, без “свадебных генералов”, формальных речей и чванливого избилия - настоящая “комсомольская” свадьба - минимум родственников и море студентов, подружки невесты - из Педа, “дошкольницы”, друзья жениха - охотоведы из Сельхозинститута.
Я сидела рядом с Ларисой, напротив - ребята из ИСХИ. Мы уже “напрыгались”, и, покачиваясь на стуле, я насвистывала в такт гремящей музыке. И почувствовала взгляд - справа, через стол. Повернулась, посмотрела. Ослепительный красавчик с улыбкой наблюдал за мной. Брюнет, густые, почти сросшиеся на переносице брови, четко очерченные темные губы, самоуверенность, бьющая через край. Ясно - не с моей планеты, даже, скажем, из другой галактики. Смотри на здоровье, но только это - не мое, а я - не для тебя. Отвернулась, поговорили с Ларисой, обсудили Красавчика и его друзей, пошли танцевать. Какой-то мелкий, кругло- и бритоголовый, но явно белобрысый охотовед приглашал меня на все медленные танцы, так что вконец утомил своей настойчивостью, и, не дожидаясь следующего приглашения,  Лариса и я вышли проветриться. После полумрака банкетного зала летний день ослепил солнцем и зеленью тополей. Мы побрели по аллее, удаляясь от ресторана, обсуждая назойливого Шарика и других парней. Кто-то окликнул нас. Мы обернулись. Нас догонял он - “инопланетянин”, высокий до невозможности, ослепительный в своей белоснежной рубашке.
-Что же вы сбежали? Расстроили моего друга.
- Это Шарика-то?
- Почему “Шарика”?..
Завязался непринужденный разговор, мы повернули обратно, замерзнув на пронизывающем ангарском ветру. Он явно красовался перед нами, играя видимо привычную для себя роль любимца публики и девочек, в частности. Мы подыгрывали ему, посмеиваясь, уж слишком явно он рисовался. Знакомясь, он не назвал своего имени, сообщив, что “находится здесь инкогнито, а  там - на родине - его зовут Том...” - он многозначительно мотнул головой в сторону “загнивающего Запада”. Но я в долгу не осталась:
- А по-русски, значит, Тимофей? Тимоша!..
Так он стал для меня Тимошей - навсегда. Его настоящего имени я не знала довольно долго.
Мы вернулись в зал, свадьба продолжалась, я время от времени ловила на себе его взгляд, но старалась не придавать этому значения - потрепались и хватит. 
Уже совсем стемнело, когда мы возвращались в общежитие. Тимоша, Шарик и еще какие-то ребята провожали нас, мы шли веселой шумной компанией, Тима, конечно, солировал. Зашел разговор о музыке, и Ленка, которая “улетала” от “Миража”, взяла слово с Тимоши, что он принесет нам переписать кассету. Около общаги наша толпа разбрелась. Мы остались вдвоем.  Он нес что-то о том, что когда я поближе его узнаю, у меня сложится совсем другое о нем мнение, что-то еще - даже не помню, а я думала - какой он высокий!.. - его губы темнеют где-то над моей головой... Но вот он наклонился... Я отвернулась.
- В щечку! - жалобно сказал он.
- В другой раз,  - я побежала к двери, которую вредная вахтерша  баба Лиза уже полчаса грозилась закрыть, вопя на всю ивановскую, что ей не дают спать.
Нам поспать тоже не удалось - возбужденные охотоведы, оказавшись перед закрытой дверью, всю ночь ломились в окно, на котором, к счастью, стояла решетка. Тимы среди них не было.
Шли экзамены, проходили дни - последние мои дни в Иркутске. Я познакомилась с будущим Ольгиным мужем, съездила с ним на фестиваль бардовской песни, после чего мы расстались без сожаления, встретила и проводила своего Парня-с-гитарой, положив начало долгому “почтовому роману”... О Тимоше если и вспоминала - то с улыбкой, как о маленьком приключении, боясь признаться себе самой, что все же жду его.
И он пришел однажды. Стук в дверь, и над занавеской, которой мы отделяли “спальную зону” нашей  восемь девчонок вмещавшей комнаты от “жилой”, возникла его улыбка:
- Прифе-е-е-ет!
Визг девчонок, музыка “Миража”, мое смущение и растерянность... Я дежурила по кухне в тот день и собиралась на рынок за солеными огурцами: беременная Танюха требовала рассольник. Покрасовавшись перед девочками и получив свою долю “аплодисментов”, Тимоша пошел вместе со мной, благо рядом с рынком конечная остановка его автобуса, легче будет уехать домой - в Студгородок. Почему-то он не уехал...
Был жаркий июльский день. 1 июля. Весь Иркутск был окутан белой метелью - цвел тополь. Это был долгий, чудный, необыкновенный день. После рынка мы вернулись в общагу (Тима подарил мне розы). Я накормила всех - и его - обедом, и мы пошли бродить по городу.
Пили обжигающе - ни к чему - горячий кофе в кафешке на Набережной, и я узнала, что эти красивые деревца на газонах называются “ива козья” - чуть не умерла от смеха! А родом Тимоша - из Байкальска - мистика! И сад, где мы проходили практику, совсем рядом со школой, в которой работает его мама. И у него есть младший брат, который тоже скоро приедет в Иркутск поступать в институт. А учиться Тимоше еще год, и осенью его ждет полугодовая практика на Дальнем Востоке...
У меня порвался туфель, и пришлось зайти в какую-то маленькую мастерскую на тихой набережной улочке. Там было прохладно и пахло кожей. Мастер взял мой туфель и унес куда-то вглубь мастерской, а я осталась стоять у стойки на одной ноге, поджав вторую - босую, растерянно озираясь - скамейка стояла довольно далеко. Тимоша чуть наклонился, взял меня на руки, вздохнув, пробормотал: “Господи, какая маленькая и легкая!” -  и в два шага донес до скамейки... Какое-то время мы молчали. У меня неистово колотилось сердце. Тимоша расплатился с мастером, и мы вышли на улицу. Неловкость исчезла, продолжалось наше кружение по городу.
На Маркса готовили к реставрации старинный особняк. Внутри уже разрушили все перекрытия, остались только стены, даже крыши не было. Он стоял какой-то нереальный, с просвечивающей в окна небесной синевой и рвущимся из окон солнцем, и я остановилась:
- Смотри - как в “Аквариуме”... - я тогда жила Б.Г., его музыкой.
- А у тебя есть? - спросил Тимоша.
- Да, дома...
- Гуппи или меченосцы?..
Как я смеялась! А потом и он, когда я объяснила, какой аквариум имела в виду.
Солнце уже садилось, похолодало, и исчез куда-то пух. Тимоша терпеливо разъяснял мне, что пух - это цветы, а все цветы закрываются с заходом солнца. Мы посидели у дома Волконских на лавочке. Пора было  кормить девчонок ужином, и мы вернулись в общежитие. Девчонки были ошарашены, увидев нас опять вместе, Лариса подбадривающе подмигивала, все многозначительно улыбались. После ужина Тимоша со всеми распрощался - в который раз за день, сказал, что “как будто дома побывал” - так его вкусно тут кормят, и мы опять бродили до самого заката.
Когда солнце уже почти скрылось за Ангарой, оставив только алый отблеск на вечернем темном небе, Тима проводил меня до общаги. Мы стояли с торца, где нас никто не мог видеть, я смотрела на Ангару и думала: “Вот он и кончился, этот день...” Тимоша расспрашивал о моих ближайших планах, а в планах было вручение дипломов и выпускной вечер. Родители мои были в Красноярске, сестра - в Москве, ко мне единственной из комнаты никто не мог приехать на выпускной. И внезапно Тима спросил:
- Хочешь, я приду?
- Хочу...
Зачем он это сказал? Кто тянул его за язык? После такого дня - искреннего, казалось бы. Или ему хотелось казаться лучше - не только в моих, но и в его собственных глазах? Бог ему судья.
 Конечно, он не пришел. Ни в тот день, ни потом. Я выбросила увядшие розы. Прошел выпускной - в тревожном ожидании, Лариса поддерживала и опекала меня, не зря мы шутя называли ее “мама Лариса”. Потом мы съездили на Байкал. Почему-то только теперь я увидела его прозрачность и бездонность, хотя была там не в первый раз, и запомнила навсегда, наверное, хрустальность и обжигающий холод его вод, сопки в розовом облаке цветущего багульника, очертания Хамардабана в туманной дымке, и свою грусть - грусть разочарования и расставания.
...Родители сделали нам с сестрой подарок - поездку на огромном комфортабельном теплоходе. Это вообще отдельный рассказ, и я не буду отвлекаться. Скажу только, что как девочка благоразумная - может, и не совсем, но я старалась таковой быть - о Тимоше я вспоминала только в прошедшем времени и с легким сожалением, не рисуя никаких перспектив. Каково же было мое изумление, когда приехавшие нас встречать  родители сообщили, посмеиваясь, что меня ждут письма “из воинских частей со всех концов страны”! Ну Парень-с-гитарой - понятно, что ему еще делать-то, но письмо из ЗабВО было от Тимоши!.. Мы обменялись с ним адресами в тот июльский день, но после того, как он меня “прокатил”, я и забыла об этом. И вот на тебе - письмо... Обратный адрес - номер воинской части и - “Тимофею”. Тон письма - иронический рассказ о боевых буднях студентов, проходящих военные сборы, как всегда легкая рисовка, даже тут. В конце - извинения за то, что не сдержал своего обещания, какие-то невнятные объяснения - приехал брат и т.д... Конечно, я ответила, и было еще одно его письмо, короткое, о том, что сборы заканчиваются, и он возвращается в Иркутск, а потом - домой, в Байкальск. Я отвечала ему также - легко и ни к чему необязывающе, не было никаких признаний, упреков, обещаний. К чему? - ведь даже и отношений-то никаких не было.
Вскоре начались мои трудовые будни. Распределилась я в “почтовый ящик” - закрытый город - благо к родителям близко, но и не дома. Общежитие поразило нас своей благоустроенностью, впрочем, как и весь Город. Кроме меня распределились в Город Ленка и Таня, жили мы в одной комнате, работали, правда, в разных детских садах. Татьяна заехала чуть позже, у нее были проблемы с пропуском, и первые дни мы жили вдвоем с Ленкой. Конечно, я рассказывала ей о Тимоше, о поездке на теплоходе, о письмах, но она-то, как женщина опытная, поняла все быстрее меня. Я говорила о своем романе в прошедшем времени, как о чем-то до конца исчерпанном, а она вдруг на сентябрьской педагогической конференции, где мы болтали о своем, невзирая на насущные педагогические проблемы, выдала:
- Смотри не влюбись в своего Тимошу!
На что я благоразумно и категорически ответила:
- Ну нет, что я - себе враг? Влюбиться в него - это значит - совсем пропасть! - сама не подозревая, что - все, все, давно уже и - по уши...
Тяжко было втянуться в работу - в две смены, без перемен и каникул, и не прогуляешь, как лекцию, и не опоздаешь - дети ждут. С нашим юношеским энтузиазмом мы пахали и днем - в саду, и ночью -  в общаге, рисуя, выдумывая, сочиняя... Но уже в конце сентября я не выдержала, я не могла больше находиться в этой резервации, не видеть старинные особнячки, пронзительно синее небо над Ангарой, не дышать этим особенным неповторимым воздухом, и я рванула на выходные в Иркутск - листьями пошуршать... А еще - соприкоснуться с тем городом, пройти по тем улицам и дорожкам, где ходили мы вместе с Тимошей.
Там как всегда была чудная, необыкновенная осень - теплая, тихая и солнечная, зеленый Иркутск сбрасывал свою листву, и улицы просто звенели от этого листопадного золота. Я встретилась с нашими девчонками, сходила в общагу, поговорила с преподавателями. Узнала  - между прочим - что пятый курс охотоведов сейчас на практике, Тимоша - во Владивостоке, вернее, где-то в одном из зверосовхозов Приморского края. Очень определенно. На Маркса я уже не увидела “нашего” дома - вокруг него возвели леса, вовсю кипела работа... Я улетела  ночным рейсом, провожал меня какой-то Никоненко, которого мне навязали девчонки из общаги, и который потом меня заколебал своими занудными письмами.
Боже мой, в какой же тоске я вышла на работу!.. Все здесь было не так - в этом проклятом Городе - я жила здесь просто через силу, мне снились улицы и дома Иркутска. Танька тоже тосковала, оставив в Иркутске свою любовь, родню, друзей, а Ленке было все равно, были бы мальчики.
Писал мой Парень-с-гитарой, Никоненко писал, Тимоша - молчал.  По своему обыкновению я винила себя в его молчании, придумывая множество оправданий ему - обиделся, потерял адрес, сомневается, нужно ли мне писать и т.д. Я отправила ему несколько писем по иркутсткому адресу - в общежитие института. Его нового - Приморского -  адреса я не знала да и узнать, казалось бы, не могла, куда его там распределили. Однако все-таки нашла возможность. Работала со мной в одном саду Иринка, отец которой был директором лесхоза. Вот от нее-то я и узнала, что есть такое Управление лесного хозяйства, которое ведает всеми лесхозами и зверосовхозами. Ну, значит, есть что-то подобное и во Владике! И я написала туда письмо, сообщите, мол, адрес распределения студента такого-то из ИСХИ. И отправила.
События, знакомства, дискотеки и праздники пролетали как-то мимо, не затрагивая меня, помню только  свое ожидание и тщательно скрываемую даже от себя самой надежду. И вот приближается Новый год. Общежитие украшено, комната тоже, все уже живут предчувствием праздника. Я вернулась с выходных из дома в воскресенье вечером, комната была пуста - девчонки были на дискотеке. На столе меня ждали два письма...
Танька и Ленка, вернувшись с дискотеки, застали меня сидящей на полу с открытыми письмами в руках, хохочущей и рыдающей одновременно. Кажется, они даже испугались за  мой рассудок, пока не привели меня в чувство и не поняли в чем дело. Одно письмо было с Украины, и в нем Никоненко предлагал мне - как это? - “руку и сердце”. А второе - официальный ответ из Владивостока, где  на мой запрос сообщали адрес места прохождения практики “интересующего Вас студента” (так и было написано!), а также то, что практика его уже заканчивается... В моем распоряжении оставалось дня четыре, кажется. Я столько ждала этого письма! Три месяца! О чем они думали, не могли прислать пораньше?! Я теперь и написать ему не смогу - не успею, и все мои розыски - тщетны?!.. Наревевшись и упившись валерьянкой, я впала в какое-то оцепенение. Очнулась ночью, часа в два - мне пришла в голову очередная безумная идея. И я рванула на почту, благо телеграф работал круглосуточно. Я летела по ночным улицам, словно боясь передумать, убегая от своего былого благоразумия и рассудка вообще, скрип снега под моими ногами пронзительно раздавался в ночной тишине Города. Вот и почтамт - огромные ели величественно темнели на фоне ночного неба. Сонная телеграфистка, позевывая, равнодушно вчитывалась в мои отчаянные каракули. Да-да, я отправила ему телеграмму, и не простую - с уведомлением, по оригинальному адресу, чуть ли не “на деревню дедушке” - Приморский край, такой-то район, село ...ово, фамилия, имя. Что я написала? Что я ему пишу - в Иркутск, что я жду ответа, что мой новый адрес - вот... Мой Бог, вспоминая все это, мне и жалко себя - дурочку, и смешно, и горько... Утром пришло уведомление - “ввиду временного отсутствия адресата телеграмма вручена такому-то...”. Он  ускользнул от меня, как ускользал и дальше весь этот год. Я не получила от него более ни одного письма, кроме тех - летних, я не услышала от него ни одного слова и не могла  найти ничего определенного и в тех его двух письмах, и эта неопределенность томила меня весь год. Да, он не признавался мне в любви, но и не отвечал отказом на мои чувства, явно сквозившие в моей настойчивости. Почему? До сих пор не знаю.
После той новогодней истерики я решила проститься со своей несбывшейся любовью, успокоиться, наконец. Парень-с-гитарой засыпал меня душевными письмами, работа не давала расслабиться, да и девчонки поддерживали, как могли. А 18 января мы с Танькой рванули в Иркутск - просто так.
Это было здорово, здорово, здорово!.. Морозная курящаяся Ангара, заиндевевшие деревья на Набережной, заснеженный город - то, по чему я так скучала! Ночевали у Танькиного брата, сходили в наш корпус, в общежитие, пообщались с девчонками, созвонились с Ольгой, которая теперь работала в Ангарске, и все вместе гуляли по городу. В сквере Кирова, фотографируясь у ледяных Деда Мороза и Снегурочки, познакомились с двумя хорошенькими иватушниками-первокурсниками, с ними и провели остаток дня. Гуляли, заходили в кафе, в дом-музей Волконских, на Обрывающийся мостик и везде фотографировались. Какой-то парень, фотографируя нас всех вместе - впятером - у костела, спросил:
-Девчонки, а почему вас - трое, а их - двое?
На что Танюшка обреченно развела руками:
- Судьба...
И везде я прощалась с ним,  с Тимошей, со своей любовью и надеждами.
Вернулись ночным рейсом и во вторую смену вышли на работу. Боже мой, как же было тяжело! Не от усталости и недосыпания, а от контраста этого Города - с тем, который я оставила, в котором я оставила все, что мне так дорого... Няня моя - милая, добрая, все понимающая Саша - только вздыхала сочувственно, глядя на меня:
- Что, Светик, ничо не мило?
- Ничо не мило...
Наступила весна. Сашкины письма становились все восторженнее, все безумнее в ожидании приказа и дембеля. Писали и наши иркутские знакомые - “мальчики-зайчики” - иватушники. Я, казалось, успокоилась, всерьез занялась аутотреннингом, запрещая себе думать о Тиме и твердя каждый вечер перед сном - “Его не было и нет. Его не было и нет”. И даже почти уверовала, что так и есть.
Таял - бурно, стремительно - снег, заливая улицы потоками талой воды, капель звенела наперебой с воробьями, сводя с ума даже самых трезвомыслящих, и что-то случилось - возможно, я просто поддалась всеобщему весеннему возбуждению, но  в одно прекрасное утро я проснулась в каком-то тревожном ожидании. Мне приснились стихи:

То ли птица пропела нежно,
То ли вдруг полыхнул жарок -
Вновь проснулась моя надежда
И явилась на мой порог...

На 8 марта выпадало целых три выходных, и  мы снова полетели в Иркутск.
Cамолет делал посадку в Братске, и мы заранее отбили телеграмму нашим однокурсницам. Прибежали нас встречать Светка, на свадьбе которой я познакомилась с Тимошей, и Ленка Л. Писк, визг, объятия - мы просто оглушили маленький Братский аэропорт. В предвкушении встречи с любимым городом  мы от всего впадали в неописуемый восторг. Светка беременна - ура! Ленка следующим рейсом тоже летит в Иркутск - чудо! Мы договорились о встрече и поспешили на посадку, провожаемые улыбками остальных пассажиров. Да, как бы между прочим я узнала от Светки, что Тимоша жив-здоров и вполне упитан, учится и проживает по своему прежнему адресу - в общаге Студгородка. Ну и Бог с ним, думала я, отмахиваясь от своих тайных мыслей, будем считать, что его нет, он так далек от меня - опять на другой планете.
В Иркутске была весна - неожиданно ранняя, солнечная, бурная. Наше восторженное состояние подогревалось всеобщим праздничным возбуждением, улыбками прохожих, нарядными галдящими студентами, музыкой и одуряющим ароматом мимоз. Прилетела и Ленка Л. из Братска, в один из дней мы с ней встретились, и она  пригласила меня в гости к своей маме. Проезжая на автобусе по вечернему праздничному городу мимо нашего института,  Ленка вздохнула:
- А в общаге, наверное, дискотека, как всегда, с иватухами. Может, зайдем?
- Давай... - без особого энтузиазма отозвалась я.
- Да нет, мама ждет. Да и чего мы там не видели!..
Ленкина мама наготовила угощения как “на Маланьину свадьбу”, от стола мы просто отползали. Конечно, никак не могли наговориться, болтали до полуночи - столько было новостей и впечатлений, полгода же не виделись. Утром  расстались, Ленка осталась дома, а я поехала к подруге. Выйдя на остановке в центре города, я решила зайти в нашу общагу - солнце пекло нещадно, и я своей тяжелой шубе просто сварилась, надо было передохнуть и снять лишнее. Девчонки - курсом младше нас - были мне рады, напоили чаем, расспрашивали о новостях, о знакомых. Я обмолвилась, что мы вчера хотели было зайти  к ним на дискотеку, но передумали - иватушники надоели за четыре года учебы. Девчонки переглянулись:
- О-о-о, зря не зашли, тут такое было!..
- А что?
- Пригласили ИСХИ на свою голову - первый и последний раз! Ну, охотоведы отрывались!.. Куда там иватушникам!
У меня упало сердце. Мы продолжали болтать, девчонки наперебой вспоминали события прошедшего вечера, а я, стараясь не показать своего волнения, принялась расспрашивать, кто же был вчера, называя ребят, с которыми мы познакомились на свадьбе Светки и Сережки. В числе прочих назвала и фамилию Тимоши. Девчонки отреагировали очень бурно:
- Ну, как же без него! Он здесь, у нас в комнате, такое вытворял! Еле выставили!..
...Я шла по улице, не соображая, куда иду. Все плыло перед глазами. Я еле сдерживала слезы. Как же так?! - я полгода потратила на то, чтобы убедить себя, что его просто нет, что он далек, как недосягаемая звезда, а он - вот! Был вчера здесь, в нескольких шагах от меня! Сидел вот на этой кровати, где сидела только что я, пил, может быть, из той же чашки, болтал и развлекался с этими девчонками... Черт с ним, пусть развлекается с кем хочет, дело не в этом, но он все же реально существует, и, оказывается, вполне досягаем!.. Я ехала на еле ползущем автобусе, стоя на задней площадке, среди хохочущих, празднично возбужденных пар, девчонок с веточками мимозы в руках, и мечтала только об одном: чтобы на всем ходу вот этот огромный МАЗ, догоняющий нас, врезался бы в наш проклятый автобус... Видимо, у меня был такой отчаянный вид, что на выходе какой-то иватушник подал мне руку и ободряюще сказал:
- Ну, что вы, девушка, улыбнитесь - праздник же!
Слезы, так долго сдерживаемые, так и брызнули у меня из глаз...
Никогда еще возвращение в Город не было таким тягостным. У меня все валилось из рук, я пребывала в какой-то прострации, просто раздвоившись - тело мое, голос, руки были здесь, совершали привычные действия, а душа  - все еще там, в моем любимом городе, бродила в одиночестве по дорогим сердцу улочкам. Все происходящее здесь, в настоящем, я воспринимала как-то отстраненно. Только благодаря работе, детям я могла отвлечься от своих мыслей, забыться на какое-то время, но стоило вспомнить даже самую незначительную  деталь моей поездки, и все внутри меня переворачивалось, начинала кружиться голова, и слова застревали в горле.
...Почему-то как я ни пыталась, никак не могла вспомнить, какого цвета у Тимы глаза. Карие? Серые? Синие? - не помню! Это ужасно меня мучило, ведь я помнила такие мелочи, сколько раз представляла его себе - вот он картинно запрокидывает голову - “Ха-ха!..”-  кривит в усмешке свой красивого рисунка рот, вот его руки - большие, идеальной формы, с длинными пальцами... Прямой  нос, черные  брови, густые ресницы, а глаза?..
Мне приснился сон: Тимоша у нас дома, разговаривает с моим папой, я кормлю их блинами - все так мило, по-домашнему...  Потом он уходит, и мы прощаемся в прихожей, он стоит у дверей, и мне до него - только шаг, один шаг, но я никак не могу его сделать - этот шаг, и, наконец, как-то неловко переступив, оказываюсь в его объятиях... Он спускается по лестнице, а я вдруг вспоминаю, что так и не увидела его глаз, и опять не знаю - какие они. Я окликаю его сверху, зову, зову, пытаюсь догнать, но он опускает голову и не смотрит на меня. Я поднимаюсь вверх по лестнице,  чувствуя спиной его взгляд, но,  не оглядываясь, бегу к двери, так и не узнав цвет его глаз...
“Как будто тайный горб на груди таскаю - тоска такая...” - как пел Резанов в Рыбниковской “Юноне и Авось”.  В таком полубредовом состоянии я дожила до мая.
На этот раз я была настроена решительно. Сколько можно?! Я должна увидеть его и услышать “Нет”. Или “Да”, на что, впрочем, я почти не надеялась. Почти. Мы летели в Иркутск опять вместе с Танькой, она дальше - домой, ей тоже предстояло выяснение отношений и объяснение.
Плохо помню детали этой поездки. Помню, как неслось такси сквозь дождь по вечернему Иркутску под блеющий голос Муромского: ”Я-а-аблоки на снегу, яблоки на снегу...”, а Танька ободряюще сжимала мою руку - мы ехали в общежитие ИСХИ. Помню, как я остановилась в ступоре на лестничной клетке, не в силах двинуться с места, и сказала:
- Тань, позови ты его... - у меня ноги подгибались, и кружилась голова.
Танька пошла искать его комнату, а я стояла, вцепившись в перила лестницы, и чувствовала, что близка к обмороку, особенно когда услышала приближающиеся шаги. Я закрыла глаза.
- Свет, Свет, - Танька трясла меня за плечо.
Она была одна.
- Его здесь нет. Он теперь живет в другой общаге, в центре, помнишь бараки, где до революции был постоялый двор?..
Это были древние потемневшие строения,  насколько я знаю, там жили преподаватели ВУЗов. И, значит, некоторые студенты тоже.
Я проводила Таньку домой. Осталась одна. И на следующий день поехала туда - в те бараки.
Было 9 мая. Как обычно всех студентов и школьников выгнали на праздничное шествие, и на улицах было не протолкнуться, особенно в центре. С большим трудом, пешком - движение было перекрыто - я добралась до общежития. Вошла в полутьму барака. Со второго этажа по шаткой лестнице спускались мать, отец и мальчик лет пяти. “Боже мой, жить с детьми в таких условиях!” - промелькнуло у меня в голове. Я спросила, где живут студенты ИСХИ. Мне показали комнату. Она была заперта. Кто-то сказал мне:
- Все ушли на демонстрацию, это надолго.
Да, надолго. А ночью я улетала. Я нацарапала записку и оставила ее в двери комнаты. Я просила только позвонить мне во Второй Иркутск  - так назывался микрорайон, где я остановилась у родителей моей подруги - до моего отъезда. Вышла на улицу. Мимо шли праздничные колонны, мелькали транспаранты, лозунги, названия институтов -  “ИГПИ”, “Университет”, “Ин.яз.”, “ИСХИ”... Я всматривалась в возбужденные, веселые лица, сердце ухало у меня в груди. Он опять ускользнул от меня.
Вернувшись во Второй Иркутск, я взяла параллельный телефон и, отмахиваясь от расспросов, уселась с ним в обнимку на кровати. Меня трясло, в голове было пусто, только вертелась минаевская “Маргарита”:
Опять одна, ты опять одна,
Ты ждешь звонка, дрожа слегка,
Твой телефон видит сладкий сон,
А ты одна, совсем одна...
Да, мой телефон “видел сладкий сон”. Так я просидела до тех пор, пока не пришла машина, чтобы отвезти меня в аэропорт.
Больше не было отчаяния, бреда, надежд. Остались горечь и пустота. Даже не пустота, а опустошение какое-то. Но я все же жила, правда, как-то по инерции. А потом  подала документы в Ин.яз. на заочное отделение, события прошедшего года многому меня научили, в частности, решительности и настойчивости в достижении цели. Пришел вызов, и я поехала сдавать вступительные экзамены. Перед отъездом мы с Танькой были у моей Анюты, и она ужасно расстроилась, что я  - а значит и Танька - не сможем быть на ее дне рождения. Мы ее пытались успокоить:
- Пригласишь еще кого-нибудь, мало у тебя друзей?
- Ну да-а-а, - обиженно протянула Анна, - таких больше нет...
Это уж точно! Мы, конечно, были польщены, и пришлось мне между экзаменами прилетать к Анке на день рождения.
Вскоре началась установочная сессия, и привычная студенческая среда вернула меня к жизни. Группа наша была особенная - “второе высшее”, немногочисленная и потому особенно сплоченная. Лекций у нас было меньше, чем у остальных групп,  и все “окна” мы проводили вместе, вшестером - Эндрю, две Ирины - Iriny the First, Iriny the Second - Cеджи, Юджин и я (это наша Маргаритка - куратор - имела обыкновение называть нас английскими именами - чтобы мы “учились думать по-английски” - так и повелось). Мы гуляли по Набережной, загорали на острове Юности, а на переменках бегали курить на крышу - Эндрю подрабатывал в институте лаборантом и имел туда доступ. Да и Юджин не давал соскучиться -  этот молодой человек  в первый же день нашего знакомства сразил меня наповал своими двумя совершенно адекватными и, казалось бы, несопоставимыми чертами - он был очень  - картинно - красив и просто непроходимо туп, особенно в английском, а потому прилип ко мне, как банный лист, и весь первый семестр я тащила его “на буксире”, не переставая удивляться - то красоте, то глупости - попеременно. Я жила во Втором Иркутске, сестра моей подруги тоже училась в Ин.язе, только на очном, мы вместе готовились к занятиям и  весело проводили свободное время. Успевала я видеться и с однокурсницами, а если учесть, что все это происходило в моем любимом городе, можно понять, что я была в то время вполне счастлива.
В одно чудное солнечное воскресенье  - такое редкое в то дождливое лето - я зашла к Ольге К. За все четыре года учебы мы и парой слов не перекинулись, а теперь, как ни странно, были очень рады друг друга видеть. Она жила в центре, и мы побрели по Маркса в неопределенном направлении, болтая об общих знакомых. Я с наслаждением вдыхала смолистый запах огромных тополей, обрамлявших улицу, и, щурясь в бликах солнца, пробивавшегося сквозь густую листву, рассматривала знакомые старинные здания бывшего банка, кинотеатра, магазинов... Боже, как хорошо!.. Мы проходили мимо книжного, и я обратила внимание на красивую кованую решетку, закрывавшую окно подвала, когда вдруг увидела огромные, длинные и широко шагнувшие ко мне с другой стороны улицы ноги, ноги, ноги...
- Прифе-е-ет!
Не веря своим ушам, я подняла голову. Тимоша... Все такой же - неотразимый, длинный, рисующийся - такой, каким я его вспоминала весь этот безумный год, он, он!.. Ольга деликатно прошла вперед и остановилась, ожидая меня. Я же думала только об одном - как бы не упасть, от неожиданности у меня закружилась голова, и чугунная вязь решетки вдруг поплыла перед глазами. Я взяла себя в руки. Теперь он не отвертится!
- Что ты здесь делаешь?.. Когда приехала?.. В Ин.язе? - ну даешь! - уж кого-кого, а Тимошу так просто не смутишь, он болтал как ни в чем не бывало, словно  и не получал всех моих писем, записок, телеграмм. - А мы девчонок нашли с деньгами, вот идем перекусить, - он помахал веселой толпе девчонок и парней, окликающих его с противоположной стороны улицы.
- Послушай, сейчас можешь идти на все четыре стороны, но завтра чтоб был около института в 2 часа, понятно? Пока! - кажется, он немного опешил, а я подошла к Ольге. Надо отдать ей должное - она не донимала меня расспросами, мы просто побродили еще немного по центру и расстались.
...Я тянула время, складывая книги в сумку в опустевшей аудитории. Юджин и Ирка недоумевали:
- Что ты копаешься? Пошли!
- Не ждите меня, пока! - я не знала, как мне остаться одной, нужно было собраться с мыслями, да и встречаться с Тимошей у всех на виду не хотелось.
Посидев еще немного, я взяла сумку и поплелась вниз. Проклятье! - вся наша группа в полном составе ждала меня в вестибюле. Вздохнув, я к ним присоединилась, и мы вышли на улицу. Недалеко от входа маячила высоченная фигура. Увидев меня, Тимоша пошел мне навстречу, я помахала остолбеневшим и онемевшим однокурсникам, и мы направились в центр, оставив живописную группу с разинутыми ртами теряться в догадках.
Честно говоря, я почти не помню это свидание. Все было не то, не то, не так. Он не ответил серьезно ни на один мой вопрос, вообще не получилось серьезного разговора, это было какое-то шоу, моноспектакль, “театр одного актера”. Тимоша сыпал шутками-прибаутками, болтал без умолку,  будто боялся замолчать  хотя бы на минуту, боялся что-то от меня услышать. Все это было настолько неестественно, настолько фальшиво, что я уже не понимала - кто это? Что я с ним здесь делаю? В конце концов именно это я у него и спросила, когда мы присели на скамейку около того нашего дома. Впрочем, и дом был уже не тот - отреставрированный, прилизанный, благообразный, и уже не рвалось солнце из его окон. Теперь там был коммерческий магазин.
- Так кто же ты? Тимоша или N.T.? Может, познакомимся? - я испытующе смотрела Тиме в глаза.
Он на мгновение стал серьезным. И серьезно ответил:
- Приятно познакомиться - Тимофей.
Он все же хотел остаться для меня тем, кем был. Я облегченно вздохнула, надеясь, что теперь тон нашего разговора изменится. Увы.
Каким-то образом мы оказались в парке. “Шоу” продолжалось. Я сидела на скамейке, он выступал передо мной, боясь присесть рядом, остановиться на мгновенье. Это становилось просто невыносимым. Я не узнавала его, в нем - теперешнем -  не было и намека на того человека, в которого я влюбилась год назад, кружа по городу в хлопьях тополиной метели, - он словно  отгородился от меня какой-то завесой шутовства и пустословия...  Я встала и пошла к выходу. Он догнал меня, шел рядом, продолжая говорить без остановки, нес какую-то чушь... Не помню ничего из всего, что он наговорил тогда. Запомнились почему-то его часы на левой руке, они маячили где-то на уровне моего локтя. Кажется, я вырвала у него свою сумку и побежала прочь, еле сдерживая душившие меня слезы, не прощаясь и не оглядываясь. Он и не пытался остановить меня или догнать. Все было кончено.
Как ни тяжело мне было после этого свидания, но все же я испытала какое-то облегчение, утратив часть своих иллюзий. Наконец-то я убедилась, что в большей степени придумала его, во всяком случае, его чувства ко мне были явно мной воображаемы. А мои чувства, моя настойчивость его, как ни странно для такого большого мальчика, попросту пугали, хотя и льстили, конечно. Ведь он получил все мои послания - теперь хоть это я знала, - включая самые безумные и отчаянные. И не ответил ни на одно. Что ж, переживем. Не хотите - не надо.
А потом приехала Танька. Моя Танка, Танюха, она все-таки вырвалась из нашего наглухо закрытого Города - ценой неимоверных усилий, чтобы спустя четыре месяца вернуться туда навсегда.
... Я летела по лестнице института, не оглядываясь на всю нашу толпу, потому что сквозь дождь увидела еще с четвертого этажа маленькую фигурку  под зонтом у входа в институт - Танька! Я выскочила на улицу и  - вот она! - с огромной охапкой сирени! Мы рванули друг другу навстречу, зонты наши полетели в разные стороны, а мы закружились, обнявшись,- я, она и сирень - хохоча, что-то восклицая, перебивая друга друга... Какие-то ребята подали нам  зонтики, но они мешали нам в нашем объятии, и - вдвоем под одним зонтом - мы закружили по  городу - вперед, вперед! -  до самой ночи, говорили, говорили и никак не могли наговориться.
В какой-то момент - уж и не знаю как - мы оказались перед старыми бараками постоялого двора. Мы стояли под противным мелким дождиком, мокрая сирень одуряюще пахла в моих руках, и я вдруг сказала:
- Я хочу ему сирень подарить... - я только что закончила рассказ  о моем последнем свидании с Тимошей.
- Давай! - Танька решительно выхватила у меня букет и скрылась за воротами общежития...
Как-то все молниеносно произошло, я стояла одна под дождем, пытаясь сообразить - и что теперь?.. А если он сейчас выйдет? Почему-то мне этого совсем не хотелось... В воротах показалась Танька - уже без сирени - раскрасневшаяся, возбужденная, она на бегу схватила меня за руку и увлекла за собой:
- Бежим!..
Мы летели, не разбирая дороги, по лужам, мокрые, хохочущие, прочь, прочь!.. Наконец остановились на какой-то улице, отдышались...
- Ну что?! Что?! Рассказывай же!.. - теребила я Таньку.
И она рассказала:
- В коридоре темнотища, кое-как нашла комнату, постучала, захожу... В комнате штуки четыре парней, все рты пооткрывали: “Вам кого?” Я говорю: “Мне - N.T.”. “Это я...” - раздалось из угла и вот встает, встает, встает с кровати...  Боже, какой огромный!.. Я протягиваю ему сирень и говорю: “Одна девушка просила  подарить вам эти цветы и сказать, что желает вам в жизни всего самого хорошего”. Потом оглядела его с ног до головы: “Вот вы какой...” Он несколько растерянно развел руками: “Да вот...” Потом спросил: “А от кого цветы?” Я обернулась, выходя из комнаты: “Вам видней!” - и ушла.
Танька! Умница! Мы хохотали, я тормошила ее, выспрашивая подробности, мелочи какие-то. Как хорошо она меня понимала! -  не могла я никак распроститься с ним, не могла, не могла, все еще не могла забыть его.
Дни летели за днями, наполненные нашими встречами, разговорами, приключениями. Учеба, однокурсники - все отошло на второй план. Каждый день после лекций меня ждала Танька. Мы гуляли по городу, забегали в кафешки, ходили в кино и говорили, говорили... И никак, до самого позднего вечера порой не могли расстаться, поэтому ночевали то у Танькиного брата, то в общаге его жены, то у подруг в разных районах города. Мы съездили в Шелехов и Ангарск к нашим девчонкам, даже угодили на свадьбу - но это было позже...
Однажды Танька зашла за мной в институт. Я ждала ее, и, зная, что она придет, все пыталась отвязаться от Юджина, который вымогал у меня какое-то очередное задание по английскому. Танька решительно взяла меня за руку и, прервав мольбы Юджина, сказала:
- Я у Вас ее сегодня забираю!
- Да сто Вы говорите!.. - Юджин с изумлением воззрился с высоты своего роста и неотразимости на эту решительную пигалицу. - Свет, ну ты хоть завтра не опаздывай, я у тебя перед лекциями спишу.
Я пообещала не опаздывать, и мы ушли.
Сходили в кино, посидели в новом кафе, которое мы полюбили за постоянно крутящуюся музыку “Сталкера” - появилась тогда такая группа Андрея Державина. Незатейливые привязчивые песенки вертелись на языке:
Не спеши сказать мне “Нет”,
Не спеши со мной прощаться...
Кроме того, там замечательно готовили настоящий турецкий кофе, которого мы тогда выпили неимоверное количество под наши нескончаемые разговоры. Когда мы наконец выползли на улицу, несколько одуревшие от крепкого кофе, уже садилось солнце, приближались сумерки. Мы побрели по Маркса, в какой-то булочной купили хрустящие рассыпчатые сушки, грызли их по дороге и как-то ненароком оказались около Тимошиного общежития...
- Пойдем в гости? - предложил кто-то из нас.
Мы стояли в нерешительности у входа, препираясь – идти - не идти, как вдруг какой-то молодой человек восточного типа подошел к тому же подъезду и, помахивая желтой пачкой чая со слоном, сказал:
- Привет, девчонки! Пойдемте чай пить!
Танька с готовностью отозвалась:
- Пойдемте! Сушки наши, чай  - ваш!
- Я серьезно! - не поверил молодой человек.
- Мы тоже! - и мы вошли в полутьму барака...
Тимоши в комнате не было, но присутствующие встретили нежданных гостей  радушно, а, увидев Таньку, послали за ним. Он пришел откуда-то со второго этажа и, конечно, несколько обалдел, увидев нас, то есть меня вместе с Танькой. Впрочем, его трудно было вывести из равновесия - с его-то самоуверенностью. Фахрез - тот восточный молодой человек - шустренько организовал чай, мы достали остатки своих сушек, пришли еще какие-то ребята, появилась гитара... Тимоша добросовестно отрабатывал накатанную программу, они на пару с каким-то парнем сыпали заученными шуточками и анекдотами, перемежая их  “музыкальными номерами”, которые Тима исполнял несколько гнусаво под аккомпанемент гитары. При всем при том он довольно явно и бессовестно заигрывал с Танькой, не забывая и мне уделять внимание. Наблюдая всю эту видимо привычную для них картину, Фахрез неожиданно сказал - вроде бы в шутку:
- Не верьте ему, девчонки, он вас обманет. Он и сестру мою обманул!
Мы только вздохнули:
- Мы знаем...
Смотрели фотоальбом - Тимоша в тайге, Тимоша на Набережной, Тимоша на сцене, с бородой, без бороды, в окружении девочек... Почему-то я не стащила ни одной фотографии, хотя была такая возможность. А Танька потом как-то призналась:
- Хотела было одну спереть, но подумала, что она будет мешать тебе жить.
Умница моя...
Вечер пролетел незаметно. Было, наверное, уже часов одиннадцать, когда мы наконец засобирались домой. За весь вечер между нами не было сказано ни одного слова - ни про сирень, ни про пожелание, ни о наших прежних встречах. Тима и какой-то Миша (Саша?) пошли проводить нас до остановки. Мы простояли там довольно долго, смеясь и болтая, но автобуса так и не дождались. Наконец где-то около двенадцати Танька невзначай заметила:
-Между прочим, мою общагу теперь уже закрыли.
- А мои - собаку спустили на ночь, - вздохнула я.
Ну что оставалось делать бедным студентам? Можно сказать, мы их взяли измором. И вернулись мы в общагу.
Ребята были  удивлены нашему возвращению, хотя нельзя сказать, что обрадованы. Тимоша пошел устраивать нас на ночь. Нашлась свободная комната, откуда уже съехали девчонки. Там мы и расположились. Вчетвером - Танька, я, Тима и этот Миша-Саша.
Мы еще довольно долго болтали обо всем на свете, сидя на двух сдвинутых вместе кроватях с панцирными сетками, обычных студенческих кроватях. Теперь солировали мы с Танькой - пели, прикалывались, читали стихи. Ребята рассказали нам легенду о танкисте: в войну в этих бараках был госпиталь, и до сих пор по ночам здесь бродит привидение - душа одного танкиста, умершего от жутких ожогов. Он появляется весь в бинтах, ходит по коридорам и стонет. И действительно, затаив дыхание, можно было услышать какие-то таинственные звуки, скрипы, шорохи в коридорах этого древнего здания. Мы попищали  еще немного от страха, но наконец  выдохлись. Выключили свет. Легли.
Тьма стояла просто непроглядная, невозможно было рассмотреть собственную руку, не то, что друг друга. С соседней кровати доносилась возня и Танькино шипение - там борьба шла с переменным успехом. Я не знаю, говорили ли мы о чем-нибудь. Не помню. Его поцелуи становились все жарче, все настойчивее, а я почему-то думала лишь об одном: я добилась наконец того, о чем мечтала целый год, вот я - в его объятиях, но при этом совершенно не помню его лица, просто не могу себе его представить! С кем это я?.. Не все ли равно... Эта мысль обожгла меня, и я отстранилась. Какое-то время мы молчали. На соседней кровати тоже установилась тишина - Танька победила. Наконец Тимоша вздохнул:
- Ну вот - сорвался.
- А что - нельзя? - язвительно спросила я.
- Слово давал.
- Кому?
- Ей.
- Ну, слава Богу - не ему! - я еще старалась шутить. - А кто она?
Он опять вздохнул:
- Ин-язка. Эспаньола. - Испанский факультет, то есть. -  Мы поссорились, и теперь я не могу найти ее.
Что-то накатило на меня, и импульсивно, помимо своей воли я сказала:
- Хочешь, я найду ее? Я ведь люблю тебя...
Он порывисто прижал меня к себе... Вот это было наконец-то искренне, и в коротком этом объятии, за какие-то доли секунды - как во вспышке молнии -   я успела понять и почувствовать все - его признательность, его благодарность и - жалость... Все его ко мне чувства.
Больше не помню ничего. Кажется, я спала в его объятиях, обостренно чувствуя при этом каждое его движение, слыша  каждый шорох. И видела сон - о нем, о нас - он снова ускользал от меня, даже во сне. Я слышала, как он встал. Разбудил Мишу. Они крадучись вышли из комнаты. Танька спала. Не знаю, сколько времени я так пролежала - в какой-то полудремоте, чутко воспринимая каждый звук в пробуждающемся доме. Я знаю точно - я не открывала глаз.  Услышала, как открылась дверь, и в свете серого дождливого утра - увидела? - с закрытыми глазами? - скорее почувствовала, как он, Тима, стоит в проеме, прислонившись к косяку, и смотрит на меня, спящую. Потом он вышел и тихо прикрыл дверь...
Мы убегали, как воры. Ужасно не хотелось встретить кого бы то ни было. Конечно, ни в какой институт я не пошла,  напрасно Юджин прождал меня все утро. Мы приехали в общежитие к Танькиному брату, там было пусто и тихо - все были на работе. Выходя из душа, я улыбалась неизвестно чему и подпевала Андрею Державину - “Не спеши сказать мне нет, не спеши со мной прощаться...” Встретив Танькин взгляд, я сказала:
- А я и не собираюсь!..
Танька промолчала, была она как-то непривычно задумчива.
Потом мы куда-то поехали, в кино, что ли. Мы спускались в подземный переход у кинотеатра “Баргузин”, и Танька, снова увидев    улыбку на моих все еще припухших от поцелуев губах, остановилась. Взяла меня за плечи, повернула к себе и, глядя прямо в глаза, сказала негромко и мягко, но отчетливо и настойчиво, как говорят глухому или слабоумному (а я была тогда, наверное, и тем и другим):
- Ну неужели ты не понимаешь, что не нужна ему, такая маленькая, хорошенькая... мышка!..
Бац!!!...  Эти ее слова были для меня как хорошая оплеуха, приводящая в чувство бьющегося в истерике человека. От этой “оплеухи” - довольно хлесткой - вдребезги разбились мои “розовые очки”, сквозь которые я смотрела на Тимошу, а вместе с ними - мои иллюзии, моя любовь и мое сердце. И долго, очень долго я приходила в себя, училась жить без этой любви, по-новому смотреть на мир и все меня окружающее.
Я вернулась в Город. Танька осталась в Иркутске, но мы знали, что это ненадолго. Мы переписывались, перезванивались. Наконец наступил октябрь. Я уже знала, что Танька выходит замуж, скоро Олег поедет за ней в Иркутск, и я тоже должна быть там - на свадьбе - как свидетельница.
...Был чудный вечер, в свете фонарей кружились хлопья снега - первого в этом году. Я медленно шла по проспекту, и вместе со строчками рождающихся стихов душа моя наконец-то освобождалась от той боли, которая томила меня уже больше года. На смену смятению, страданию и полноте чувств пришли покой и пустота, которая, впрочем,  пусть и нескоро, снова была заполнена надеждами, влюбленностью и мечтами. Но прошло еще очень и очень много времени, прежде чем я смогла произнести его имя без внутренней дрожи, и еще больше - прежде, чем я смогла рассказать все это.

Кстати, я так до сих пор и не знаю - какого  цвета у него глаза...