Аггел

Сильное тело ножа вонзилось в гофрированную обшивку автобусной остановки рядом с моей головой и завибрировало, словно круто  распрямившаяся тугая пружина. Внутреннее пространство, заключенное в железные пределы,  отозвалось низким  эхом случайно задетой басовой  струны.
“Это стоит обдумать”,  - сказал я себе, доставая из кармана пачку сигарет. Мои пальцы дрожали. За последние две недели это лезвие было уже восьмым,  впившимся возле меня. Хищная сталь сыпалась на меня,  словно острые перья волшебной птицы Гарпии из древнегреческой мифологии, не убивая, но явно подталкивая к какому-то опасному решению.   
Сначала этот цирковой аттракцион действовал мне на нервы чрезвычайно, доводя до состояния дешевой истерии. Затем появилось возмущение,  забивающее мозг одним вопящим: “За что?!”.
Теперь было иное. Это лезвие  стало первым, заставившим просто задуматься. В самом деле: если  кто-то всерьез  хотел меня убить, то сделал бы это с легкостью - стрелял он отменно. Каждый раз он выбирал такое положение моей головы,  когда рядом находилось нечто,  не отторгающее острый холод металла; проскользнувшее   мимо смертоносное  жало я мог  и  не заметить. В  городе,  где все сплошь состоит из бетона и стали, это было непростой  задачей.
Я огляделся по сторонам в поиске знаков, совпадений  или, быть может, зрительных ассоциаций. Но их  не было. Впрочем, это утверждение было верно не вполне: метрах в тридцати от меня стояла  невысокая красивая девушка и смотрела на меня. Ее лицо показалось мне смутно-знакомым, определенно я встречал ее и раньше.  В ее глазах  застыло тревожное ожидание.
- Привет, - небрежно сказал я, подходя к ней, -  это, случайно, не ты заботишься  о том, чтобы  я не скучал?
- Я просто хотела  привлечь Ваше внимание, - ответила незнакомка, глядя мне прямо в глаза.
Ее низкий, с чуть выступающей хрипотцой голос,  завораживал и отторгал одновременно. В нем жила  опасность.   
- И тебе это удалось, - принужденно улыбнулся я, - на сегодняшний момент все мое внимание принадлежит тебе  даже в большей степени, чем мне бы этого хотелось.
Девушка молчала. Ее огромные изумрудные глаза, оправленные в медальон густых длинных ресниц, рассматривали меня с пристрастием. Чувственные пухлые губы, цвета  перезревшей вишни, и платиновые струящиеся волосы рождали ощущение неземной греховной красоты.
- Как тебя зовут,  прекрасное дитя?
 Когда я попадаю в непривычную ситуацию, у меня срабатывает защитная реакция организма на непонятное, и я пытаюсь острить.   
- Ротана.
Ее голос влажно перекатывался в гортани.
- Чем ты это делаешь? - полюбопытствовал я.
Она распахнула крылья своей длинной черной куртки, обнажая багрово-красную подкладку с  притороченной  под правой мышкой специальной  кобурой,  в которой,  словно гадюка в норе, хищно  свернулся  массивный выкидной нож. “Почему справа? Она что, левша?!” - царапнула сознание мысль.  Но она тут же улетела, потому что меня ослепило и лишила дара речи созерцание ее груди. Тело  девушки обтягивала тонкая рубашка из прозрачной материи,  через которую просвечивало розовое совершенство. Полная грудь стояла, гипнотизируя меня своей формой и размерами. Такого я не видел даже на обложках супермодного “Плейбоя”. Я протянул руку к кобуре, проведя тыльной стороной ладони по упругому соску цвета запекшейся крови, и вытянул нож. Он был тугим и тяжелым.
- Поговорим? - спросил я внезапно охрипшим голосом.
Она кивнула.
- Пойдем в кафе, - предложил я, беря ее под руку. 
- Нет, лучше ко мне домой, - возразила Ротана, - я здесь недалеко живу.
Я не возражал. Домой, так домой, может это еще и лучше. Я поднял руку, останавливая проезжавшую мимо “шестерку”.  Но ее водитель обратил на меня внимания не больше чем на уличный фонарь. Следующие поступили так же. Я уже начал злиться, когда черный большой “Мерседес” вдруг резко вильнул с левой полосы прямо  к паребрику и резко остановился. Взгляд  у сидящего за рулем “братка” подернулся пеленой ужаса и был направлен куда-то за меня. Я удивленно оглянулся  на свою спутницу и увидел в ее лице нечто, заставившее вздрогнуть и меня. Такое со мной было только один раз, когда я случайно залез в электрический щиток и меня ударило напряжением в триста восемьдесят вольт.
В глазах Ротаны  горело, кувыркаясь, безумное пламя. Оно полыхало лихорадочным, всепоглощающим огнем, заставляя подчиняться беспрекословно. Стало ясно, почему остановилась машина - она просто не могла не остановиться. Мне сразу  расхотелось ехать к Ротане домой, но отказаться я не рискнул.  Я открыл  дверцу, и мы сели на заднее сидение. Девушка назвала адрес, и машина рванулась с места. Так быстро я не ездил никогда. Водитель вел машину совершенно не считаясь не только с  правилами дорожного движения, но и соображениями здравого смысла. Мы пару раз чуть не врезалась  в обгоняемые нами автомобили и один раз - в трамвай. Ротана  молчала, я - тоже. Мне было страшно.
Протаранив вечерний город насквозь, машина вкатилась во двор старинного, видимо готовящегося  под капитальный ремонт  особняка  и разом остановилась возле обшарпанного подъезда, который когда-то был парадным.
- Спасибо, - сказала  Ротана  перепуганному до смерти водителю. Бритоголового  била крупная дрожь и на его мясистых  губах,  как на краю пивной кружки,  висели хлопья  пена.
Мы вошли в высокий подъезд  со снятыми уже кем-то дверями и по  хрусткому крошеву битых стекол поднялись на третий этаж. Двери квартир, мимо которых мы проходили,  были  распахнуты, за ними угадывалась заброшенность. Обои сальными струпьями свисали со стен, а сверху, сквозь обвалившуюся местами лепнину, проступала обрешетка старой дранки. 
Однако дверь, к которой привела меня Ротана, была закрыта. На ее облезшей, в хлопьях старой краски филенке, значился написанный мелом номер - 666. Ротана достала из кармана крупный, почерневший от времени ключ и провернула внутренности замка.
Мы вошли в квартиру. Ротана  молча протащила меня по всем  комнатам за руку, словно ребенка. Свет  в квартире не горел, (что было вполне естественно, так как   электрический щиток на лестнице был разгромлен), но видимо что-то случилось с моим зрением - я прекрасно все ощущал  в тусклом осеннем, падающем из больших окон, свете. Вопреки моим ожиданиям,  квартира вовсе не была заброшенной. Наоборот, кто-то неведомый хорошо обставил комнаты, выдержав интерьер и мебель в едином  стиле, стремившемся подчеркнуть то, о чем я смутно начинал догадываться. Комнат, в квартире, было пять; все стены закрывали  панели  мореного дуба, а потолок украшала буйная лепнина, изображавшая сцены страшного суда. Мебель была тоже дубовая, массивная, не нашего века, очень контрастировавшая с изящной красотой полногрудой незнакомки. Память тут же  отозвалась на это несоответствие знакомыми с детства картинками из старинной книги о святой инквизиции. Это не прибавило мне  бодрости, однако отступать было поздно, да и некуда.
Но более всего поразила мое воображение комната, в которой на специальных металлических спицах покоились парики. Их было много - больше полусотни: женских, мужских, детских. В ночной тишине они казались мертвыми головами, насажанными на колья перед замком страшного колдуна. “Зачем ей столько париков?” - подумал я, - уж детские-то точно она носить не будет?! И откуда она их взяла?!” Ротана, словно угадав мой немой вопрос, обернулась и ответила:
- Я их продаю. Ведь нужно же на что-то жить!
Я кивнул, так ничего и не поняв, но переспросить не посмел.
Там же находилась широкая кровать, вольно раскинувшаяся под красным бархатным балдахином. Она была не прямая, как обычно,  а скошенная на одну сторону ромбом, напоминавшим мне  нож огромной гильотины.  Ротана обогнула ее  и подвела меня к резному дубовому буфету. Открыв одну из створок, она достала четырехгранный штоф темного стекала и два массивных золотых бокала. В то, что бокалы именно золотые, я поверил сразу по желтому жирному блеску и солидной основательности, передавшейся пальцам.
- Нужно выпить за встречу, - сказала мне Ротана тоном, не терпящим возражений, и  разлила по бокалам нечто густое и тягучее; - этому зелью сегодня исполнилось ровно сто лет.
Она ненадолго замолчала, а затем тихо добавила:
- Я очень долго тебя ждала. 
- За тебя, - ответил я, поднимая бокал до уровня глаз, - за твою тайну, коснувшуюся меня своим крылом.
А про себя добавил: “Выпью за что угодно, лишь  бы  выбраться отсюда”. В том, что меня не отравят, я был уверен: хотели бы убить, давно бы пристрелили. Правда, оставалась еще возможность  резекции органов и снятия скальпа для изготовления парика, но об этом лучше было не думать. 
Голос мой был неверен и сказанные мною слова прозвучали фальшиво. Она окинула  меня пристальным взглядом  и усмехнулась:
- Да, похоже, я не ошиблась, как и все писатели, ты лицемерен.
Она перешла на “ты” так просто, словно “вы” между нами никогда не существовало. Я не возражал, был не тот случай.  Мы выпили. Напиток был странного горьковатого вкуса, вяжущий рот и щекочущий горло. Хотелось проглотить его одним большим глотком, но величина бокала этого не позволила - пришлось допивать.
Зелье принесло необычайное ощущение: внутри меня возникло огромное желание обладать женщиной. Тончайшая позолота воспитания облетела как пух с одуванчика под сильным порывом ветра, все иные мысли и желания сгорели в этом буйстве ощущений, не в силах противостоять первозданной, всепоглощающей звериной страсти. Ротана стояла передо мной и томно дышала. Она была просто самкой, телом, которое должно было принять меня, утолить мой голод.
И я взял ее нескольким сильными движениями, разорвав  блузку, куртку и длинную юбку. Ткань лопнула,  обнажая спелую живую мякоть. Мою одежду постигла та же участь, и вот я уже насадил ее женственность на вертел своего желания. Я стремился войти как можно глубже, разорвать ее пополам, как колун разрывает полено. Я впивался  пылающим ртом в ее груди  и жалил их поцелуями. Тело Ротаны упруго изгибалось, словно тугой лук и я натягивал и натягивал его раз за разом, урча от изнеможения и восторга. Она стонала, билась в конвульсиях оргазма, ее ногти царапали мне спину, а острые зубки раз за разом впивались в мое плечо, прокусывая его до крови. Я зарычав как зверь, и кончил.
Но желание горело во мне с прежней неумолчной страстью. Не разжимая объятий, я отнес ее на кровать, и карусель завертелась с новой силой. Я ощущал себя пробудившимся от векового сна каменным сфинксом, который играл Ротаной словно мышью. Я брал ее снова и снова, восставая каждый раз из пепла как птица Феникс,  удовлетворяя все свои сексуальные вожделения, скованные до этого дня льдом житейской морали нашего времени. Самка-Ротана была покорна моей воле и, словно предугадывая мои желания, тянулась навстречу, выполняя все, что я хотел...
Потом я лежал опустошенный как бревно, выброшенное бурным морем на песчаную отмель. В голове плавился колокольный звон, во рту было сухо как с похмелья, язык и губы распухли, а тело и вовсе было чужим. В мозгу родилось странное ощущение, будто я выпал из окна пятого этажа и лежу на газоне. Идет сильный дождь, я весь промок и меня бьет озноб, а рядом,  из водосточной трубы, хлещет на асфальт водный поток. Он журчит и журчит, его голос монотонен и однообразен, мое ухо различает в нем отдельные слова и обрывки фраз.  Так продолжается уже давно, но у меня нет сил даже на то, чтобы открыть глаза…
Постепенно что-то изменилось. Я начал понимать ложность своих ощущений. Память словно пальцы, перебирающие четки,  по звеньям восстановила весь ход событий, делая невозможное невозможным. Сквозь колокольный звон я рывком напрягся и открыл глаза: не было  никакого газона и дождя, а был лишь полумрак большой дубовой комнаты и голос Ротаны. Я слышал и не слышал его, хотя и чувствовал, что ни одно ее слово мой разум не оставил без внимания. В сладостной истоме я просто не хотел, да и не мог возражать.
Внезапно мой мозг щелчком включился, словно электронный тумблер, но противоядие вводить было уже поздно - я был отравлен. Она закончила говорить, а смысл сказанного стал прокручиваться  в моей голове  четкой лентой аудиозаписи.  Я уже знал - забыть я не смогу ничего. Голос Ротаны вещал:
- Я была Ангелом. Но потом произошло нечто, заставившее меня пасть. Почему я согрешила – сейчас уже  неважно. Так уж случилось. И я стала  Аггелом - падшим Ангелом. На меня было наложено проклятие: каждую ночь в   полнолуние я становлюсь черным бультерьером и выхожу на охоту. Мне нужно загрызть хотя бы одного человека и напиться живой крови. Я не могу этого не делать, это выше моих сил. Я пыталась, но из этого ничего не получилось…
Здесь в моей памяти обозначился  провал. Далее мой мозг включился только со следующего места:
- ... прошло сто лет. Совсем недавно мне удалось достать манускрипт, хранящий древнее знание. Среди прочего в нем говорится, что избавить меня от этого наказания сможет лишь простой смертный, который  захочет со мной обвенчаться, зная про меня все.
Она словно кошка играющая мышью, подкараулила, момент когда  мое сознание  догнало   смысл сказанного, а затем жестко схватила добычу, добавила:
-  Я выбрала тебя. Я уже никогда не смогу стать Ангелом, но смогу быть Человеком. Венчание  даст мне  прощение. Я стану  тебе хорошей женой.
- Но почему я? -  ужас происходящего затопил сознание. Захотелось плакать. 
- Ты - писатель, ты способен поверить в невозможное...
- Но я - женат! -  бросил я последний довод.
- Вы не венчались в церкви,  и у вас нет детей. Твоя женитьба – мирское дело, лишь договор.
Голос Ротаны то кололся как северный ветер, то ласкал, подобно атласной упругости девичьей кожи. Он завораживал, действуя на меня как удав на кролика. Проснувшееся ретивое тешилось тем, что Ротана  могла бы просто приказать, но она молила.
- Наши дети смогут быть Ангелами. И, кроме того, ты напишешь книгу, которой еще  не было. Твое имя не затеряется.
Это был жесткий, но верный прием: нет такого нравственного и иного  преступления, на которое не пошел бы настоящий писатель ради надежды жить в памяти людской вечно. Ответ мой был предрешен заранее, отказаться я не мог. 
- Сегодня как раз полнолуние, - продолжала Ротана, -   я покажу тебе свою охоту.
Она подошла к окну и распахнула тяжелые шторы, а затем снова легла на кровать лицом ко мне. Тучи на небе расступились, обнажая холодную тайную силу, лунные блики  упали на обнаженное тело Ротаны, делая с ним такое, чего я не смог забыть уже никогда. Ее прекрасное тело изогнулось и   скорчилось подобно человеческому эмбриону в чреве матери и стало уменьшаться в размерах. Вся она покрылась крупной гусиной кожей, из каждой пупырышки которой стал пробиваться  черный жесткий  подшерсток. Длинные прекрасные волосы слезли с головы вместе с лоскутом кожи, похожим на  резиновую шапочку для купанья, на минуту открыв холодное откровение голого черепа.
Страх парализовал меня, дырявя сердце тупой ржавой иглой. Будь мое тело не так измотано, я бы, наверное, вскочил и убежал. Моя рука вцепилась в лежащую рядом со мной подушку. Материя не выдержала судороги скрюченных пальцев и лопнула с сухим треском. Что-то волнистое потекло на смятую простыню. Я опустил глаза - волосы были и здесь! Я захрипел, задергался, заходясь в эпилептическом припадке, заскрежетал  зубами. Передний зуб  не выдержал и раскололся как гнилой орех, рождая крошево осколков. Боль немного отрезвила меня, возвращая сознание. 
А с Ротаной продолжали твориться превращения. Ее прекрасное лицо вытянулось в длинную поросячью лысую  морду, заканчивающуюся розовым мякишем.  Ресницы выпали и лишь глаза остались прежними, человеческими. Они смотрели на меня пристально и несколько участливо, хорошо понимая, что происходит в моей душе.
Бультерьер встал на четыре кривые лапы и раскрыв розовую пасть, выставил длинный красный язык.
- Как я тебе нравлюсь, милый? - спросила собака голосом прежней Ротаны.
Мои измочаленные вдрызг нервы не выдержали, и я закричал, завыл и стал кататься по кровати, словно это не Ротана, а я превратился в собаку. Истерика продолжалась минут двадцать, потом я затих. Черный бультерьер лизнул меня в лоб и ткнулся  в щеку  холодным влажным носом.
- Успокойся, милый, пора одеваться. Пришло время.
Я встал с кровати, меня качало. Руки  и ноги отказывались повиноваться, исцарапанное тело саднило, каждое движение рождало страдание. Кряхтя, я молча стал собирать по всей комнате одежду и раскладывать  на кровати. Потом начал одеваться.  У джинсов была выдрана молния  и “с мясом” выкорчеваны заклепки, толстый кожаный ремень лопнул. Я вытащил из куртки декоративный шнурок и подпоясался. Носки надевать не было сил. Я ввинтил босые ноги во влажные ботинки. Мой ночной туалет был окончен. В горле застрял  колючий клубок  сорванного  голоса. Мне было все равно.
- Тебе надо умыться, милый, - сказала мне Ротана, - пойдем, я провожу тебя.
Бультерьер  спрыгнул на пол и повел  за собой. Я, шатаясь,  пошел. Состояние было парализовано настолько, что если бы Ротана приказала прыгнуть в окно, я бы прыгнул.
Ванну я запомнил неотчетливо. В памяти остались только глыба розового мрамора, спускающаяся прямо со стен в глубокую монолитность  ванны  и тугая струя воды, хлещущая из раскрытых ртов кранов в форме чертей. Вода текла  какая-то розовая, солоноватая на вкус. Она  странно освежала лицо, возвращая силы. Пол в ванной был неровным и я, споткнувшись, посмотрел вниз, но ничего не увидел - ноги тонули во мраке.
После умывания я стал чувствовать себя намного лучше. Спускаясь по лестнице, я  слушал наставления Ротаны.
- Милый, место сегодняшней охоты я выбирала с таким расчетом, что бы ты смог все  хорошо рассмотреть. Что бы ни случилось, сиди тихо, пока не позову. И ничего не бойся - ты  в полной безопасности. Здесь недалеко.
Мы вышли на улицу. Ротана скользила под лунным светом метрах в двадцати от меня, растворяясь в ночной тени, отбрасываемой деревьями и предметами. Я брел за ней как пьяный, меня шатало.  Я машинально посмотрел на часы: было тридцать минут первого.
Милицейская патрульная машина, проехавшая мимо, развернулась, подруливая и открывая дверцу. Лично я не имел ничего против пятнадцати суток отдыха с метлой, среди обычных, человеческих хулиганов,  но видимо это не входило в планы Ротаны. Стражи порядка  даже не успели вылезти наружу, как машина вдруг сама собой рванулась с места и, петляя, помчалась прочь. Кто-то заорал басом, видимо ему  прищемило ногу. Крик затих вместе с рыком автомобиля, пугая и без того редких прохожих. Больше нас никто не тревожил.
Место Ротана выбрала действительно замечательное: ночной парк был пустынен, и две аллеи  бежали почти радом, сходясь где-то во-влажной ночной темноте под острым углом. Пространство между ними заросло кустарником  бузины и шиповника. Скамейка, на которую усадила меня Ротана, была развернута к боковой аллее и пряталась за пожелтевшим уже кустом бузины. С нее великолепно просматривалось все, что делалось на центральной, освещенной уличными фонарями аллее. В том месте, напротив которого я сидел, центральная дорожка плавно огибала небольшой пруд почти идеально-круглой формы с плавающим посредине лунным  диском. Ни одна морщинка не волновала его покоя, и вода казалась темным зеркалом.
Во всем этом мое растревоженное воображение  угадывало какой-то внутренний смысл, роднящий этот парк с  древним Римским Колизеем. Не хватало только гладиаторов, но я чувствовал, что и за ними дело не станет.   
- Я всегда жду пятого, - сказала мне Ротана,  глядя прямо мне в глаза.
- А почему именно пятого?
- Это больше трех, но меньше семи, - туманно разъяснила она.
Я решил не уточнять. “Пятого -  лучше чем двадцать  пятого. По крайней мере, ждать недолго” – подумал я. 
Но я ошибся, ждать пришлось долго, больше часа. Я успел не только протрезветь от хмеля увиденного и пережитого, но и как следует замерзнуть; мои босые, без носков, ноги в мокрых ботинках совсем ничего не чувствовали. Думал ли я о чем-нибудь в тот холодный промозглый час, не помню. Впоследствии, стараясь припомнить свои ощущения, я наталкивался только на холодную дрожь, и только. Я помнил, что желал одного - чтобы все закончилось как можно скорее.
Черный бультерьер сидел в тени невысокой пушистой елочки на обочине центральной аллеи и в своей неподвижности был похож на окаменевшего  идола,  застывшего навеки. Из его глаз вырывался тончайший световой луч, напомнивший мне лазерный, и пересекал аллею чертой фотофиниша, считавшего  людей. 
Первым мимо нас прошел какой-то пьяный, потом - женщина с маленьким ребенком, а потом - молодой парень с тубусом в руках, видимо студент. Наступил черед пятого.
По аллее неторопливо шли, держась за руки, солидный  мужчина лет сорока и стройная молодая девушка. На мужчине был  не застегнутый белый плащ, под которым угадывался дорогой вечерний костюм, а   девушка была одета в длинную кожаную куртку свободного покроя, отороченную по воротнику мехом. Скорее всего, они проезжали мимо парка на машине, и вышли полюбоваться лунной ночью. Мужчина рассказывал что-то веселое, от чего девушка  звонко  смеялась. Безусловно, жертвой должен был стать кто-то из них. Но вот кто?! Мужчина был самоуверен  и шагал чуть  впереди. “Наверное, этот”, - решил я, и с замирающим сердцем поставил на него как на лошадь, участвующую в скачках.
- Смотри, как красиво отражается луна, - сказала, замирая, девушка, - и помолчав,  добавила, - сегодня она круглая.
- Круглыми бывают только дураки, - самоуверенным тоном заявил мужчина, - а Луна - полной. Сегодня как раз полнолуние.
И они засмеялись. Две фигуры остановились возле пруда, разглядывая воду.  Мужчина развернул спутницу за плечи, и они стали целоваться, даже не предполагая, что рядом с ними притаилась невидимая Черта, за которой одного из них ожидала смерть. Ни один мускул не дрожал на теле Ротаны. “Да и с чего бы, - подумалось мне, - полнолуние бывает каждый месяц, а за сто лет их было,  пожалуй,  тысяча двести”.  Я забыл о холоде и напрягся, все мысли вылетели кроме одной: кто же будет пятым?
- А  у тебя опять  шнурок на ботинке развязался, - услышал я шаловливый женский голос, - уже третий раз за сегодняшний вечер, - и девушка выскользнула из мужских объятий. 
- Ну, тогда иди вперед, - недовольно пробурчал мужчина, - я тебя догоню. Он наклонился завязать шнурки, а девушка  неторопливо пошла вдоль пруда.
“Нет, почему девушка, пусть бы мужик, - всколыхнулась во мне тревожная волна но, воспоминание о  Ротане остудило ее бег сарказмом, - а, впрочем, все равно. Дьявольское отродье”
И девушка сделала этот роковой шаг. Собака мгновенно сорвалась с места, в три прыжка покрыв разделявшее их пространство. Девушка развернулась вполоборота и с улыбкой смотрела как поднимался ее спутник. Она даже не видела, как черная молния ударила быстро и чисто в горло, под подбородок. Удар был мощен. Бультерьеры весят килограммов по двадцать и эти килограммы, помноженные на силу прыжка, убили сразу. Скорее всего, девушка  умерла  стоя, как олень, подстреленный в  сердце удачным выстрелом. Голова ее откинулась и она молча  упали на гравий дорожки. Бультерьер замер рядом с ней  и  уставился в мертвые глаза.
Мужчина не сразу осознал произошедшее, а когда понял, закричал, подбежал, и, размахнувшись ногой, хотел ударить бультерьера мыском ботинка. Но что-то произошло в неверном лунном свете, и удар пришелся мертвой по голове. Голова покойницы дернулась, и изо рта вывалился язык. Это было страшно - язык оказался  неестественно длинным и, в своем мертвом безразличии, свесился набок. Мужика стошнило. Он повернулся к трупу спиной и, переламываясь пополам, вывернул на гравий аллеи остатки ресторанного  ужина, потом утерся рукавом плаща и, икая, побежал, не оглядываясь, прочь.
- Подойди ко мне, милый, - услышал я голос Ротаны.
Я встал и на негнущихся, затекших ногах подошел к покойнице. Она лежала на спине, голова была неестественно запрокинута назад, на виске остался грязный след от удара  ботинком. Я заглянул мертвой в лицо, которое совсем недавно было очень красивым. Длинные темные волосы рассыпались по гравию аллеи, карие глаза широко раскрылись. Я понял, что она была действительно мертва.
- Помоги мне снять с нее куртку, милый, - голос  Ротана был бесстрастен, -  она мне нравится.
Куртку так куртку. Я опустился и молча стал расстегивать пуговицы-кнопки. Тело, лишенное жизненного стержня, стало безвольным и расхлябанным. Литературное мышление услужливо подсунуло сравнение с тряпичной  куклой, которое я тут же забраковал - у меня никогда не было кукол, а тем более тряпичных. Скорее, безвольное тело напомнило мне бычка, которого я помогал забивать и разделывать другу в маленькой деревеньке под Псковом: ему нужно было утром  везти мясо на рынок, а накануне целый день  лил дождь (тогда тоже была осень) и распогодилось только к вечеру.  Вот он и попросил меня, городского жителя,  посветить автомобильными фарами. Он задрал голову бычка кверху и  привязали  за рога к штырю, вбитому в стену сарая;  а затем перерезали глотку. Бычок стоял и дыхал, хрипя кровью. Его сердце еще минут пятнадцать выталкивало из перерезанных артерий сгустки крови. Бычок очень долго не хотел падать, а потом, когда упал, я помогал ворочать его с боку на бок и снимать шкуру. Так вот, тело бычка было безвольным и походило ватный тюфяк.
Я подумал о том, что вот сейчас переступаю черту, за которой  кончаюсь как человек. Эта черта было тонкой и невидимой как луч, бивший из глаз бультерьера. Она определяла границу, за которой начиналась смерть.
Я перевернул мертвую на живот и, выгнув ей руки назад в позу пловчихи, прыгающей  в воду с тумбочки, стал стягивать куртку, выворачивая рукава на изнанку. Но куртка  не снималась,  мешали вшитые в подкладку вязаные манжеты. Я дергал и дергал, но начинавшие коченеть ладони не пролезали. И тут со мной снова случилась истерика. Я сел на покойницу верхом, как на коня и хохоча, задергал безвольными руками словно  поводьями.
- Что с тобой, милый? - спросила удивленно Ротана, такого не ожидала даже она.
- Рукава, ха-ха-ха, - зашелся  я в истерическом хохоте, - руки в рукава не лезут. Не могла, дура куртку  с широкими рукавами надеть!
- Перестань, ты мне мешаешь, - окатила меня Ротана ледяным тоном, от которого я сразу пришел в себя. Сдернув, наконец, с тела куртку я, по приказу Ротаны, перевернул мертвую опять на спину.   
Бультерьер  хватил острыми ножами зубов по горлу жертвы и, усевшись ей  на грудь, уставился немигающим взглядом в прямо в глаза. Я как зачарованный смотрел на бьющий из артерии маленький фонтанчик человеческой крови. Тут же подумалось, что у того бычка крови было не в пример больше. Я посмотрел на кровь еще несколько секунд, а затем перевел взгляд на белое неподвижное  лицо. Под излучающим взглядом собаки, глаза у несчастной быстро обесцвечивались, становясь похожими на плавающие в мясном бульоне вываренные луковые чешуйки. 
И в этот момент я вспомнил про  серию загадочных убийств, о которых часто писали газеты. Там говорилось, что все жертвы имели  обесцвеченные глаза и ... лысые головы. Причем, по утверждению судебный экспертов,  волосы не были острижены или обриты, а будто бы выпали сами. Все. И обнаружить их нигде не удалось. Я отвернулся, уже зная, что сейчас произойдет и, не желая  видеть этого второй раз за ночь. Я стоял и смотрел на безмолвные ночные деревья и ждал. В том, что меня скоро позовут, я был уверен.
- Посмотри на меня, милый, - вывел меня из тревожного ожидания знакомый голос.
Я обернулся.
- Я тебе нравлюсь?
Передо мной стояла невысокая девушка с карими глазами, длинными темными волосами и крутой высокой грудью. Я опустил глаза на покойницу - у нее грудь едва читалась под белой нарядной кофточкой. А вот волос на голове не было. Совсем. Я стоял и сравнивал мертвое и живое, понимая теперь, откуда  у Ротаны столько париков.
Где-то вдалеке, за оградой парка, послышалось завывание милицейской сирены.
- Нам пора, милый, - сказала Ротана и взяла меня за руку. 
Мы побрели боковой аллеей к выходу. Ротана шагала широко и свободно, едва касаясь босыми ступнями холода ночной осенней земли. Длинная черная  куртка  была распахнута и нисколько не прикрывала ласточкиного гнезда, рождающего ножницы спелых бедер. Мои же ноги слушались плохо, и мне приходилось опираться на плечо Ротаны, чтобы не упасть. То ли нам повезло, то ли это были дела Ротаны, но  до самого ее дома мы дошли, не встретив ни единого человека. Казалось, весь город вымер, погрузился во мрак. Мне опять стало страшно, масштабы пережитого ужаса расширились до вселенских размеров. Мне стало казаться, будто я наяву участвую в ужасном триллере и сейчас, при моем участии, человечество проиграло главную битву между добром и злом, и погибло, исчезло с лика Земли, открыв ее темным силам. Я вздрогнул.
- Что с тобой, милый? - спросила Ротана, теперь уже голосом убитой НАМИ женщины. Мои расшатанные нервы не смогли этого вынести, я  зашатался и упал в обморок. 
Пробуждение наступило оттого, что ласковый солнечный луч лизался  мне в щеку. Я лежал с закрытыми глазами и представлял  себе все произошедшее со мной  ночью,  кошмарным  сном. Ну конечно! Это был только сон, иначе и быть не могло! И я смело открыл глаза...
Белая лепнина потолка была серой от пыли, которая ясно виднелась в потоке спелого осеннего солнечного утра. Я опустил глаза и увидел дубовые панели на стенах, спускавшиеся до самого пола; рядом лежала Ротана. Как только я это осознал, Ротана проснулась и посмотрела на меня карими томными  глазами. Она потянулась ко мне полными красными губами, так похожими на запекшуюся кровь. Ее руки пробежались по моему телу, пробуждая разбитое естество ото сна. Желание снова начало пробуждаться во мне. “В конце - концов, - подумал я, - наступило утро, светит солнце, и... убивал-то  не я. Глупо не брать, когда  дают”.  И я взял...
Потом мы лежали рядом и ее темные, вьющиеся от химической завивки  волосы, касались моего плеча. Я курил, заставляя кольца табачного дыма подниматься под самый потолок. Даже в четкой окружности колец мне чудилась распахнувшаяся плоть Ротаны. Я начинал ясно понимать что без этой демонической женщины для меня нет  “завтра”. 
2.
 
Изрядно поссорившись с директором киностудии, в штате которой я состоял и, сославшись на трагически сложившиеся семейные обстоятельства, я выбил для себя месячный неоплачиваемый отпуск. События переполняли меня и работать я был все равно не в состоянии. Все ночи я проводил с Ротаной, а днем ходил по загсам и церквям, пытаясь  решить вопрос своего развода с Ольгой (так звали мою жену), и венчания с Ротаной. Мне хотелось все сделать как можно быстрее, я понимал, что второй адской ночи мои нервы не выдержат. Я побывал  дома и сказал жене о своем решении развестись с ней. Объяснение вышло тягостным. Сначала она не поверила, а когда мой тон убедил ее  в том, что я не шучу,  она наотрез отказалась разводиться, мотивируя это тем, что со мной  произошло нечто  страшное. Она была уверена, что меня околдовали. Здесь она была недалека от истины, так как находиться вдали от Ротаны я уже не мог. Ольга взывала к моей совести и справедливости, плакала и молила. Но все было напрасно. Тогда она ринулась в атаку как бык на красную тряпку, бросая мне в лицо обвинения о загубленной молодости вперемешку с  тарелками из кухонного сервиза, подаренного нам на свадьбу. Я ее пытался утешить, как мог, а затем, напоив валерьянкой, убежал от нее словно из зачумленного квартала. Только на улице я смог закурить и успокоиться. Как это не парадоксально  звучит, объяснение с Ольгой успокоило мою совесть показав, что в любой женщине дремлет дьявол. А раз так, то чем один дьявол лучше другого? 
Я в одностороннем порядке написал заявление о разводе и отнес его в суд, но так как вторая сторона была против, решение вопроса обещало затянуться. Не лучше обстояло дело и с венчанием: церкви наотрез отказывалась обвенчать меня с Ротаной до брака. И тогда я решился! Пока Ольга была на работе, я зашел в квартиру и забрал ее документы. Все оказалось просто: мы повенчались с Ротаной  по паспорту моей жены, а затем поехали в свадебное путешествие на две недели в Израиль. Все расходы Ротана взяла на себя.
Нас поселили в отличном номере пятизвездочного  отеля, в котором  мы и устраивали ночные оргии, а днем Ротана возила меня по святым местам Земли Обетованной и рассказывала такое, о чем я никогда раньше не слышал и не читал. Подробности, с которыми она рассказывала мне о событиях, произошедших когда-то очень давно,  заставляли думать что многому, очень многому она была свидетелем, а кое в чем даже принимала участие. Поначалу я часто задавал вопросы, ответы на которые помогли бы мне понять ее прошлое, но она не ответила ни на один, рассказывая только то, что хотела сама. Было чрезвычайно интересно слушать ее. И страшно. Впрочем, мой страх был ненастоящим, я уже верил, что Ротана сможет защитить меня от любых неприятностей. В самом деле, кто посмеет обидеть мужа Анггела?!  Мы были счастливы, купались в Мертвом море, загорали  и накупили себе всяких безделушек.
Две недели пролетели как один день и вот мы снова вернулись в просторную квартиру старинного обшарпанного дома. После яркого южного солнца его хмурая странность снова кольнула меня в  сердце, но я уже знал, что делать - волшебный штоф был всегда под рукой, и тягучее зелье в нем не убывало.
На следующее утро после нашего приезда, когда мы завершили наши обычные головокружительные пируэты в постели, Ротана мне сказала:
- Милый! Тебе нужно сегодня же пойти и отнести паспорт Ольге, мы и так слишком долго им пользовались. И поговори еще раз о разводе, быть может, она изменит свое решение.
Как не хотелось мне этого признавать, но я понимал, что Ротана права; в этом деле нужно было поставить точку. Не могло же оно тянуться бесконечно.
Днем я сходил на работу узнать как дела, ведь отпуск мой заканчивался на следующий день. Моему появлению все очень обрадовались и даже директор, сменив гнев на милость, сказал мне несколько приветливых слов. Я нарочно задержался на студии до позднего вечера,   потому что поход домой представлялся мне чем-то вроде  посещения зубного врача - и знаешь что лучше бы пораньше,  но идешь когда уже жевать нечем или выскакивает флюс.
Так и получилось. Когда я доехал до знакомой станции метро, все цветочные ларьки были уже закрыты. Появляться без цветов перед Ольгой не хотелось, поэтому пришлось  купил букет крупных гвоздик у золотозубой цыганки по ночному тарифу.    
Я принес домой шуршащий целлофан и, пряча глаза, преподнес жене. Она развернула его, и в этот момент парашютики цветочных головок мягко спланировали к ее ногам. Стебли цветов были обрублены накоротко, чуть ниже шеи, не доходя до первого листа. Это были цветы с могил,  познавшие уже грусть усопшего и вторично, после своей смерти, познакомившиеся с землей. Они были проданы дважды. Я вздрогнул, вскинул голову вверх как от удара в подбородок. Глаза Ольги отражались в моих зрачках ангельским светом, рождая какие угодно ассоциации, только не удивление.
- Ты проведешь эту ночь со мной, милый, - шепнули ее губы.
Они мне показались очень красными. Быть может, то был отблеск яркой электрической лампочки или новая губная помада.
- Я так соскучилась по тебе, - ее пальцы расстегнули пуговицы на моей рубашке, дав обрубленным стеблям пройти от низа живота до сосков. Шесть обнаженных стеблей родили борозды вожделения, проступая на загорелой коже реакцией цвета гвоздик.
Ольга опустилась передо мной на колени, и стала расстегивать ремень моих брюк. Ее узкая черная юбка, не выдержав наливающейся страсти бедер, лопнула по шву. Треск лопнувшей материи зажег огненный шар желания в моем  естестве и набежавшей волной ударил в голову. Я закрыл глаза, предвкушая наслаждение.
Внезапно какой-то звук вдруг привлек мое внимание. Он не вписывался в теперешнее состояние наших отношений. Я посмотрел вниз: передо мной сидел черный бультерьер. Глаза его горели вожделением и желанием, огромные клыки были обнажены. Увидев, что я раскрыл глаза, бультерьер  зарычал и подобрался для прыжка. Я захотел прикрыть горло рукавом и стал поднимать руку, но черная молния ударила быстрее. Последнее, что я почувствовал, были клыки, сомкнувшиеся на моем горле. Искра сознания родила  ответ, почему до сих пор нет книги про Аггелов: их просто некому было писать.
Я покачнулся и захрипел. Затем свет в моих глазах померк навсегда.