Это* операция с недвижимостью

Риэлтор в агентстве недвижимости:
- …Еще какие-нибудь требования имеются к жилплощади, которую хотите арендовать? Ну, там особое месторасположение может быть?
 - Ну, было бы неплохо, если бы квартира находилась в маленьком таком особнячке, что стоит в Нескучном саду. За ним еще скамейка, если на нее сесть - отличный вид на Москва-реку и Фрунзенскую набережную открывается. Я как-то сидел на этой скамейке, а ты сидела рядом, и твои волосы приятно щекотали мою шею. А я совсем по молодежному обнимал тебя за плечи, теребил твой непротив_сосок и думал о том, что прямо здесь и сейчас залезть тебе в трусы будет очень непросто.
Но хотелось очень, и ты этого хотела. Я же видел это. Такие вещи всегда сразу видно.
И тогда моя левая рука оставила твою грудь и, скользя вниз по телу,  начала движение по направлению к твоим коленкам - таким идеальным, ни у кого больше таких не встречал - коленкам.
Ты - помнишь? - в широкой юбке в тот вечер была, все бы получилось: весна, второе уже свидание, эта скамейка и по шесть виски-кола в каждом - все было за нас. ...И ты не отстранилась, не убрала мою медленно ползущую от коленки вверх до того_самого_места руку, дышать только стала глубже и пахнуть стала резче. И приятней. Но тут - справа - появились двое эти мужиков - с бутылкой портвейна, пластиковыми стаканчиками и газетами: не читать - под жопу постелить. Рука с твоих плечей отстранилась много быстрей, чем из под юбки; странные существа - люди. Эти двое пришли сюда просто выпить, как будто не нашлось другого для этого места, во всем огромном Нескучном саду. И мы с тобой, смущенные оттого, что оба понимали, чем они нам не дали заняться, пряча друг от друга глаза, стали спускаться к набережной.
 - Молодой человек, - устало улыбнулся риэлтор.  - Вы ведь понимаете, что не сдаются квартиры в том особняке.
 - Да, шучу, конечно. Если серьезно, хотелось бы, чтобы где-нибудь недалеко была трамвайная линия. Люблю, когда трамвайчик звенит. Домой от метро если придется добираться, то желательно, чтобы на трамвае. Люди там всегда приятные попадаются - едут, улыбаются, на Пашу смотрят брезгливо. А Паша совсем уж растерял эталонный облик советского пионера. Ему ж тогда только 13 было, и форму школьную, дурак, не стал снимать, когда мы к Серову после школы договорились идти.
Серову-то пофиг, его еще в третьем классе из нашей спецшколы с углубленным изучением математики выгнали - за двойки и за то, что мать-алкоголичка любила на родительских собраниях в легком неадеквате появится, распугивая своим видом благообразных мамаш с положением в обществе. Они-то, мамаши эти, столько унижений вытерпели, столько взяток раздали, столько чешского хрусталя и финской сантехники "сделали" нужным людям, чтобы их драгоценное чадо в эту школу приняли, а тут мамаша Серова эта - не комильфо ни хера. Серовы-то жили прямо за школой, и не принять Серова младшего в престижное учебное заведение - не могли. А выгнать за двойки и прогулы - очень даже. Несмотря на то, что десятилетний, неглупый парень Серов уж точно не виноват был, что родился в семье алкоголиков. И Серов этот попал в ШД так называемую (школу дураков – обычную, то есть школу)  - отстойник для тех, кто портил своим внешним видом и успеваемостью благообразную ауру нашей специализированной школы. А Паша - вот дурак был настоящий. Совершеннейший, не обладающий способностями к математике дебил, но папа его - в министерстве каком-то работал. Значит, и не дебил такой уж Паша был, получается.
А в тот день Паша решил стать взрослым и не стал отказываться от предложенной ему Серовым плодово-ягодной дешевой бормотухи. У них, у Серовых всегда было полно бухла дома. Выпил-то всего ничего - грамм 300, по-моему. И на улицу вышли - нормальный более-менее был.
 А как вышли из арки на Профсоюзную, его вставлять совсем уж что-то сильно начало. А ведь в форме школьной был, в галстуке пионерском... Почему дома не переоделся после школы - непонятно. И народу на улице полно, уже оборачиваться на нас начинают. И домой нельзя. А Серов, хитрожопый, свалил куда-то сразу, а мне, значит, таскаться с Пашей, прятать его от людей. Ну и довел дебила до 26-ого трамвая.
 До метро «Университет» доедем,  - думаю, -  а там до Ленинских гор, где и заныкаемся в сквере, пока он не протрезвеет.
 Но в трамвае Паша совсем ****улся: приставал к пассажирам, пел на весь вагон что-то из "Гражданской Обороны", пытался открыть все окна и что самое ужасное - очень громко и смачно икал, придурок. Мне стыдно, старался его успокоить, а ему  - по фиг, чем дальше, тем хуже. У Черемушкинского рынка открыл все-таки окно, люди в милицию грозятся сдать, стыдят: «А еще пионер, клятву давал»! Он не слушает никого, высунул голову в окно и орет что-то матом. Тут этот дед подходит - вся грудь в орденах и планках, я преграждаю ему путь, говорю, что везу Пашу домой, тот не слушает, хватает дебила-Павлика за плечи, поворачивает к себе, что-то говорит ему и трясет за грудки. Паша сначала брыкается, пытаясь переебать деду в его вставную челюсть, потом судорожно сглатывает, его начинает тошнить. Дед с омерзением отпускает его, отвешивает звонкую затрещину заблеванному, жалкому, в пионерском галстуке, Паше. А я вытаскиваю его из трамвая. Долго сидим в каком-то дворе, потом идем пешком до Академической, он уже трезвый, но домой пока возвращаться боится.
 - Квартира, которая находится на Загородном шоссе, там ведь трамвайная линия прямо под окнами, может, съездим, посмотрим? Вдруг она вам подойдет?
 - На Загородном мрачновато-то как-то: все какое-то серое, промзонистое. С собакой негде гулять. Ей ведь простор нужен, чтобы было, где побегать – пустырь большой или поле футбольное, например, по которому идешь и охреневаешь: о чем с ней вообще можно говорить, какие у меня с ней могут быть общие темы, если ей 13 лет всего, а о собаках наших мы уже поговорили? У нее еще глаза такие большие и наивные, идет – улыбается и на меня все время смотрит. Еще немного – и за руку возьмет. Со стороны, вообще, извращение какое-то: небритый дядя 28 лет и юная, чистая тринадцатилетняя девочка нарезают вдвоем круги по футбольному полю. Собаки где-то вдалеке носятся – моя рыжая, ее белая - и кажется, что мы специально с ней встретились – свидание у нас.
Еще немного – и взасос поцелуемся. Глаза при этом закроем оба.
И молчать невозможно: она все время вопросы задает. Про школу начала что-то рассказывать, про одноклассников и что Бритни Спирс ей не нравится, а Кристина Агиллера в последнем клипе – клевая. А я не знаю, что ей на это сказать. Ужасная какая-то по мне ситуация, лучше как в прошлый раз было – ну, с бабкой этой, с которой тоже пришлось минут 30 вдвоем гулять с собаками нашими, а она мне на сук-демократов все это время жаловалась. Но той можно было просто поддакивать безучастно, думая о своем, ей большего и не требовалось, в общем-то, а этой Лолите из Отрадного была необходима обратная живая реакция. А я не майклджексон, я не умею вот так вот беседу поддерживать с девочками юными, мне одинаково сиренево и до Бритни, и до Кристины, мне вообще эта ситуация не нравится. И уйти не нельзя.
Я стараюсь гулять с собакой, когда нет остальных т. н. «собачников», не получается у меня с ними, как и со многими другими. И это плохо, конечно же, но я устал уже думать – как сделать так, чтобы это не было плохо или сделать, чтобы самому думать и делать по-другому, по правильному.
 - Хорошо, на Щелкинской «однушка» - и трамвай ходит, и зелень есть. Только предупреждаю сразу: квартира в «хрущевке», на первом этаже – деревьев много под окнами, темновато там
 - Темновато – не страшно. Много хуже, когда свет яркий и все на тебя смотрят. И курят еще, а дым – дым не уходит никуда. Растопыривает свои прозрачные щупальца по всей кухне, а они все говорят мне: «Подожди нас в комнате, мы скоро». А я не мог в комнате. Я, как только увидел ее – высокую, с резким макияжем, громкую – только и хотел с ней рядом быть.
А она с ними на кухне – курит.
В коридоре у нас такие шкафы встроенные были, дверь откроешь, залезешь на ящики с инструментом и сидишь себе тихонечко – звуки приглушенные, и не видит никто. Ну и пошел туда, открыл двери – я ж не курил тогда, не мог с ними на кухне, значит – и только собрался внутрь залезть, как вдруг – она.
 - Ты чего здесь один? – говорит, - Почему с гостями не веселишься, скучно тебе с нами?
А я как-то по-дурацки совсем, вполоборота к ней – одной ногой в шкафу уже, другой – в ярко освещенном коридоре. И ни туда, и не сюда. С ней хочется поговорить и в шкафу от нее хочется спрятаться. Одновременно.
А она, значит, на корточки передо мной вдруг садится. Высокая ведь. У нее еще на губе – в самом уголке рта – капелька блестит. Воду пила, как покурила, наверное. Я смотрю на эту капельку, а надо по идее в глаза смотреть, но не могу в глаза – не могу почему-то от капельки этой оторваться. А она улыбается. Платье на ней  - красное, яркое. И сама она яркая. Я же сразу из всех гостей ее выделил. Промямлил что-то, держу в руках фигню какую-то, делаю вид, что занят очень, сам – тоже уже красный. И внизу живота – странно как-то, никогда такого до этого не было. Издалека любоваться ею было много проще.
 Блин, а она не уходит. Сидит, улыбается. Изо рта сигаретами пахнет и алкоголем – вкусно так. И потом еще от нее чуть-чуть пахнет – но совсем немножко и тоже приятно.
 Лямка бюстгальтера видна. И грудь тоже немножко видно – самый краешек. Но мне и этого -  вполне. У нее такая, наверное, мягкая грудь. Большая, чуть уже оплывшая – с крупными коричневыми сосками. Но я пока не могу уверенно об этом – все это позже узнается. И тут – блин! – она рукой по волосам моим проводит. И говорит, что волосы у меня такие мягкие, а я дрожу стою, хочется одновременно и убежать, и за грудь ее схватить, вцепиться даже.  И держать – долго, пока она не попросит отпустить.
А дядя этот противный – такой суетливый, с визжащим бабьим голоском и бородавкой на щеке – появился неожиданно. Тоже, наверное, на кухне курил. И ей говорит: «Ну что ты, Тамар, к мужику пристала? Меня лучше потискай». И, урод, берет ее, обнимает и в комнату к остальным тащит, а она пьяненько хихикая, вяло сопротивляется, подмигивает мне через плечо и уходит. С уродом этим.
А я тоже ухожу – в свою комнату. Будильник там ставлю на семь_тридцать_утра. Это я сейчас постоянно опаздываю, а тогда всегда вовремя приходил – командиром звездочки октябрятской был во втором своем классе «Бэ», нельзя было опаздывать.

А у агента этого по недвижимости телефон вдруг зазвонил. Он извинился передо мной, и закрыл рукой рот, чтобы я не подслушивал разговор его. Но я все равно почти все услышал – я же через стол от него сидел. Зажимай, не зажимай – бесполезно. А он, агент этот, говорит кому-то в трубку:
 - Пойми меня, я на работе и не могу долго говорить. У меня клиент. Давай я тебе позже перезвоню, когда ты поймешь, что операции с недвижимостью, какими бы скучными они не казались, по сути своей, сложный и необходимый инструмент в процессе восприятия клиентом этого*.
Инструмент, которым надрезаешь аккуратно, берешь края, растягиваешь их, а там уже это*. И тогда ты берешь это* в руки и понимаешь, что все, что есть в этом это*, -  с его по странному избирательной памятью, чувствами, огорчениями и болью, -  невозможно удалить.
Никогда и никому.
 И как бы ты не старалась, не замораживала, выжигала и пыталась забыть.  Как бы ты не хотела, никогда не возвращаться к этому, это* всегда будет с тобой. У тебя в голове. Лежать себе тихонечко, не слышно почти. Но когда придет время, оно оживет и даст о себе знать. И все, чтобы ты не делала, о чем не мечтала бы, и чего не желала бы, все это будет всегда оглядываться на это*, руководствоваться им.
Недвижимость – главный источник вложения капитала в нынешних экономических условиях, а это* - это и есть в каком-то смысле твоя самая дорогая – бесценная даже - недвижимость.
А когда, наконец-то, настанет последний твой день, это* оживет, и ты будешь лежать вместе с ним. Вокруг тебя – не исключено – будет суетиться много народу, но видеть, слышать и чувствовать, ты будешь только это*.
Будешь лежать, а это* будет пульсировать у тебя в голове, не давая тебе уйти навсегда. И до тех пор, пока ты не отдашься ему, не пустишь это* в себя; заново не сольешься с ним…
До тех пор, пока ты не переживешь все это* заново; пока не поймешь, что это* было самым главным в твоей жизни и всегда было рядом, управляя тобой и твоими мыслями, чувствами и поступками,  - ты никогда не умрешь.


* Это  - это есть у  каждого из нас. И у каждого из нас оно очень разное.