Война Любовь

Итак, война.
Она началась задолго до того, как я успел подумать о ней. Она началась в умах политиков, ворочающих миром. Нет, даже раньше. Она началась в умах созвездий, ворочающих человеческими судьбами. И даже началась до ума. Она началась еще до того, как проникла в умы не рожденных звезд и закончится не в зауми, искореженной вековыми боями.
Тогда летом, проводив тебя, любимая, я шел по вечернему городу, и вдруг на центральную площадь стали въезжать военные автомашины. В них сидели солдаты с автоматами. Колонны двигались в строгом порядке – по три машины с интервалом. Я шел к остановке, а они все двигались, и число автоколонн перевалило за двадцать, и тут кто-то крикнул с борта: "Война началась!" Возможно, они ехали на ночную репетицию перед парадом, хотя какой в то время приближался праздник, я не вспомнил. Это, конечно, была зловещая шутка, и, учитывая, в какой стране мы живем, этот клич не пустой звук, а война не столь далека, как кажется.
И я тогда очень испугался. Испугался за тебя и за себя. Испугался за нашу любовь, которая только начиналась. Я испугался того, что она уже закончилась. Но мы об этом еще не знали и стали думать о том, как будем жить, когда меня заберут на войну, а ты останешься. Как много мы пережили за эту секунду. Уже не важно было, сколько времени мы друг друга любили – любовь потеряла счет времени. А больно было оттого, что нам придется расстаться. И эта боль была невыносима. И ты мне там, в моем страхе, шептала, захлебываясь в невидимых слезах, что это маленькое расставание для любви не помеха, что ты меня никогда не забудешь и никогда никого не полюбишь. А потом ты не хотела отпускать меня на войну, металась и рвала мою форму. Была истерика, вызвали "скорую". Она приехала, но было поздно. Любовь умерла.
А потом я испугался того же самого, что и она. Я не хотел уходить на войну, потому что я любил одну женщину. Тебя. И что-то меня останавливало, что-то меня убивало задолго до того, как мы прибыли на место дислокации нашей части. Сердце замирало и пропадало куда-то навечно. Мне казалось, что все-таки что-то не решено и осталось незавершенным. Что же? Ремонт нашей квартиры? Или то, что эта война оторвала меня от нашего свидания, того грядущего свидания, в которое мы хотели зачать ребенка? А может быть, нам и не нужно зачинать ребенка, ведь война? Тогда как же?
Или я не сказал тех слов, которые говорят при расставании? Или я сказал и сделал что-нибудь не так? И какое это отношение имеет к Анне и вообще к нам? Или потому что, всего было мало? Жизни было мало! Вот так умирают еще до войны. Так умерла наша любовь.
– Или не так, Аннушка? Тогда как же?
А теперь, когда любовь в полном порядке, я ухожу на войну. Я настолько уверен в этом, что тебе ничего не говорю, а потом напишу, когда освоюсь здесь. Я думаю, ты поблагодаришь меня за то, что я избавил тебя от трогательной и слезливой сцены расставания и простишь мое маленькое бегство – что' оно по сравнению с тем, что нас есть настоящее расставание. Я тебе запрещаю думать, что война – это жестокость, мировое зло, кровь и трупный запах. Это даже не философия бессмыслицы и не антиномия жизни и смерти. Это то, что есть. В этом мало, конечно, милосердия и любви. Нет привлекательных упаковок – реклама вообще не работает в этом воздухе. Почта барахлит, потому что бои и почтальоны ленятся носить письма мертвецам. Работает Интернет, но от него мало толку – только порнографические картинки скачиваем, а адреса твоего я не запомнил. Я запрещаю тебе грустить и думать о том, что ты никогда никого не полюбишь. Ты молода еще, а к тому же любви не приказывают не любить. Откуда ты вообще знаешь, что ты меня любишь? Оттого ли, что ты взяла на себя какие-то обязательства любить. Но вот видишь, война все расставила по своим местам. И ты осталась со своими обязательствами, поэтому скорее нажми Delete, и вытряхни мусорную корзину.    
Почему я об этом так легко говорю, словно я уже все знаю и все решил? Я так и вижу твои губы, презрительную ухмылку. Так говорит девушка, которая собирается ждать и вдруг не находит поддержки в глазах будущего солдата: ну как же, я собралась ждать, а ты не веришь мне? А если он и не верит? От этого, что же, пропадает желание ждать?
Ну что ты, малышка. Я ничего не решил и не могу знать о будущем – все только начинается и мир заново выстраивается. Здесь, на войне, это ясно видишь. Война не конец мира, потому что никогда не узнаешь, где она начинается. А это ведь начало. Начинаешь ждать, когда все это закончится. Начинаешь жить победой. Начинаешь ценить каждый день, каждый час жизни перед боем. Начинаешь видеть невидимое: линию, отделяющую жизнь от смерти. Начинаешь смотреть на небо, прислушиваться к песне цикад и видеть великое в малом. Начинаешь дружить и любить по-новому.
Здесь, на войне, кажется, что все зависит оттого, где наши, а где враг. Что победа зависит от высот и сопок, которые предстоит занять. Кто-то погибнет обязательно, а из этих кто-то еще меньше кто-то получит награду: медаль или отпуск. Но зачем ему и то, и другое? А еще меньше людей понимают, что все это иллюзия. Здесь я беру специальное и чуждое слово, из литературно-философского лексикона, чтобы не оскорбить твой слух прямым значением (на букву х.). Иллюзия сама по себе иллюзорна, в нее можно и не верить, а война есть. И то, где мы находимся, никакого значения не имеет, для тех, кто подписал контракт с иллюзией победы, или горького поражения. Одним словом, любимая, здесь, на войне, нет совсем любви и милосердия. Война – это и есть любовь и милосердие, для живых и мертвых, для смертных и бессмертных, для героев и предателей, для окопных друзей, за которых ты готов первый врезаться в струю огня, и подруг, которые клянутся любить и ждать и которые от страшной тоски и боли спят с другими.
О только не подумай, что я на что-то намекаю. Мое письмо немного заряжено сарказмом и иронией – но это звучит эхо и колышется тень нашего отступления под Камнем Святой Правды. Представь: враг вырезал престарелых жителей этой деревушки, а мы пожалели последние свои снаряды, чтобы стереть с лица земли эту заброшенную деревушку. Или пожалели этот последний осколок правды. Пусть будет он за ними, но пусть будет. А мы отступили.
И тут командование поручило мне, единственному с филологическим образованием в роте, выпустить стенгазету и провести вечер, чтобы поднять дух в армии. Я порылся в полковой библиотеке и перечитал несколько блокнотов погибших товарищей. И что я откопал – стихотворение "Жди меня". Когда-то, по мнению историков войн, это стихотворение выиграло войну и было приравнено к крупнейшим битвам – битве за Столицу и Город Имени Вождя. Я этому верю как никогда. И верили те, кто вписал это стихотворение в свои блокноты. Это своеобразный гимн бессмертию. Но с другой стороны, это и жесточайший самообман, вера в иллюзию ожидания и спасения. Ты знаешь, что стояло за этим стихотворением, что было в других стихах? И у нас разгорелся спор. Кто эта женщина? Любила ли она поэта-солдата, когда завела роман с раненым маршалом, считала ли она это изменой их личной любви и любви миллионов солдат, полюбивших ее и ничего о ней не знавших? И что первичнее: вдохновение поэта, создавшее идеал, или прототип, послуживший толчком, пусть через череду обольщений и разочарований, к созданию вдохновения. А какая разница? Один или миллион, человек или его образ, но она оставалась собой, а он жил уже в ином времени и в ином пространстве, на пятачке жизни, в осажденном городе, в окружении, без патронов и еды. И как он думал о том, как выбраться. Куда-нибудь, к своим живым или своим мертвым.
Вот говорят, солдатами не рождаются – солдатами становятся. Это правда, становятся. Но как? В армии этому не учат, это происходит само собой. Зачморенный салага, полгода ходивший с метлой, и воздушный десантник, разбивающий головой кирпичи, доходят до такого состояния, когда готовы отдать жизнь и героями встать бок о бок, плечом к плечу на параде бессмертных. На вид они спокойны и безразличны, как бойцовский петух из китайской притчи. Но только прикажи, да и не надо приказывать – сами ударят, когда надо, и так ударят, и так ударят, что на секундочку, перед тем как умереть, поверишь: вот она сила.  Слова "Родина зовет" или приказ комбата в этом случае равнозначны, и тут непонятно, кого слушать. Возможно, это называется моральный дух. Но это для политиков и тех, кто в тылу: кто не видел, не нюхал, не пьянел и не сходил с ума. Высокие понятия и патриотический клич, конечно, необходимы в качестве ингредиентов напитка бесстрашия. Но разве они согревают сердце – эти высокие девизы, так же как дембель, мерещатся по ту сторону победы. К ним надо идти, чавкая, по болоту, ползти под сетью трассеров, умирать от холода и голода, к ним надо выходить из пожара. Они не зовут и не спасают, как теплый голос, привидевшийся тебе, тот голос, из той жизни, в которой мы жили. Они, эти оплеванные термины, существуют во имя. А на плечах солдата честь и достоинство, не слова из присяги – кто ее помнит, сказанную единожды, так же кто помнит день своего рождения и свой первый крик? На груди солдата не бронежилет, а простреленный китель, потому что на войне забудь о сне и удобствах, забудь о "золотых" словах и сигаретах с фильтром, забудь о наградах и чистой тельняшке. Мы все в робах, засаленных, прожженных, завшивленных, пропитанных потом и кровью, в робах, потому как это наша работа. Товарищ мужчина, а все же заманчива должность твоя, всегда ты в походе, и только одно отрывает от сна: всегда мы уходим, когда над землею бушует весна.
Ты не пишешь мне, я это знаю, не потому что письма сюда не доходят. Ты обижена, тебе трудно понять, зачем я исчез так внезапно, когда мог бы оставаться с тобой, тем более, ты знаешь, я не испытывал особого пристрастия к политическому режиму нашей страны и был из тех, кто собирал чемоданы, чтобы уехать. Почему бы и не уехать, в самом деле? А ушел и обрек тебя на одиночество, а кто позаботится о тебе? Действительно, кто? Милая моя, поверь, это не такой страшный труд заботиться о себе. Страшнее – попасть в пехоту, именно в нее, царицу полей, ибо какой героизм умирать в пехоте, пешим, пешкой, в поле, накрытым шрапнелью, не дойдя до первой линии, не пройдя и двух шагов, запутавшись в проволоке. Не верьте пехоте, когда она бравые песни поет. Пехота даже не понимает, что идет на смерть, она просто – уходит, и всегда не вовремя. То кто-то ждет ее, то дождь прекращается. Простите пехоте, что так неразумна бывает она: всегда мы уходим, когда над землею бушует весна. Страшнее – превратится в пыль, в белое облачко, убиту быть и не знать, наш ли Ржев, наконец? удержались ли наши там, на Среднем Дону?..
 Я ушел и не знаю даже, как ты там, ходишь на работу или всех сотрудников разогнали, и как вы на карточках перебиваетесь,  и как страшно оставаться в тылу без любви и войны, как страшно. А это – очень страшно. И я не знаю, чем тебе помочь и что выслать тебе: мою фотокарточку, где я исчезаю в дыму, или кусочек сердца?
Снова был бой – на этот раз мы отвоевали высоту Путь в Небо. Потеряли треть состава. Шли по трупам на неприступные редуты. Как дошли не помню, рядом разорвался снаряд, и я подумал, что
прослужив в армии год, я понял, что уже попал в колоду, попал в сердцевину народа, и пусть здесь язык состоит из мата и круг понятий ограничен, мне никуда не деться; вот пройдет время, я начну забывать кошмарные ночи в казарме, начнут очищаться слова от сора, потеряются так и не приобретенные навыки боя, и школа жизни постепенно будет таять в воспоминаниях, и забудутся имена, и какая татуировка была символом нашего ГРВЗ, группы войск, но ведь что-то останется и останется именно то, благодаря чему я оказался здесь, это то самое чувство, что роднит и примиряет перед смертью даже самых заклятых врагов, которым имя однополчанин, в этом замкнутом пространстве, в доме под Вязьмой, или в каком-нибудь другом доме, в котором ты готовился принять смерть, ты навсегда запомнишь тот день и час, когда вы стали братья, а мы, родная, стали роднее и любимее, но здесь лишь час, минута и мгновенье, а в армии уходят годы, а на войне, а на войне и времени-то нет, и вот интересная мысль мелькнула вдруг, почему на войнах так боялись казаков и матросов, морпехов – их называли "черной смертью", хотя это были такие же служаки и служивые, которым было чуть труднее, чем остальным, неужели они за эту трудность мстят, и месть эту умело направляют против сильного врага, или благодаря этим трудностям они приобрели такую степень бесстрашия, что оказавшись на земле, в чужой стихии, оказались в ином измерении, чуть ли не в смерти, и им было безразлично, как и от кого принимать смерть, и так же казаки, даже спешенные, которых, помнится в "Тихом Доне", называли "синей смертью", или "серой смертью", наводили ужас своей молчаливой, – о сколько было тут сдержанной жестокости и силы, – безмолвной атакой, спешившись, они как бы тоже отделились от своего коня – своей волшебной половины и оказались одной ногой в смерти, пришельцы из другого мира, а для полного совершенства и воплощения им нужно было сделать лишь следующий шаг,
и я не помнил, как меня втащили на скалы и сколько валялся я в беспамятстве и о чем бредил, я тоже не помнил – в полдневный жар в долине Дагестана.
А от смерти спасло меня твое письмо. Это почти невероятно, как ты нашла меня, я же тщательно замел все следы, и ты думала, что я переехал к родителям, бросив тебя, а им ты никогда не позвонила бы – гордость, я же тебя знаю. Так как ты меня нашла? Это письмо даже не письмо, а так – обрывок разговора на клочке бумаги, как будто ты, уходя на работу, написала мне записку о том, что обед в холодильнике и надо купить хлеб. Точно. Стиль тот же, как будто ничего не произошло, и слова приблизительно те же. Но я, конечно, словам не поверил. Я увидел тебя, твою руку, выводящую эти каракули, капельки слез, размывающие чернила, прядь волос, упавшую… Я увидел и почувствовал, как ты переворачиваешься во мне и ко мне. Странно, почему во мне, если это не совсем так. Я бы сказал: вовне. Именно вне меня цветет и пахнет любовь, и за эту любовь мы сражаемся, солдаты любви. Мы не знаем ни дня, ни часа, когда встретимся и когда вернемся друг к другу. И это правильно. Так любовь будет вернее и сильнее.
Я вижу, ты до сих пор не можешь понять, как же это произошло. И обвиняешь меня в том, что я поступил по-своему и ушел на войну ради собственного блага. Нет, любимая. Ради нашего блага. Лучше война вовне, чем внутри. Лучше я погибну, чем видеть, как погибнешь ты, лучше остаться в твоей памяти светлым пятном, чем маячить черным напоминанием о неудавшейся жизни. Любить ближнего тяжело, но именно война примиряет самые непримиримые сердца, стирает ненависть и взаимную жестокость, уничтожает ревность. Что перед ней твоя "психологическая несовместимость"? Что перед ней душевные раны и обиды, боязнь расставания. Это то место, где люди живут как перед вечностью и любят вечной любовью, той любовью, о которой так много говорят и потом страдают на обломках этой любви, да и теперь слова заканчиваются, потому что снова начинают стрелять.    


4-5 апреля 2005 г.