Лебеди прилетят

Невыдуманная история
 
      Помню, как я страшно боялась попасть в больницу. Попасть в больницу — оказаться заключенной в крохотную тюрьму коридора длиной в десять метров, палаты три на три, высокой и жесткой послеоперационной кровати. Попасть в больницу — оказаться выброшенной на берег, задыхающейся от бездействия, оторванной от друзей, учебы, работы, любимой театральной студии, от жизненных дел и будничных мелочей, таких надоевших, но, оказывается, милых сердцу.
      И я все-таки туда попала. Мир уменьшился до границ палаты и даже в окно нельзя было выглянуть – оно было затянуто пленкой, мутной, белой, настоящим бельмом. Потянулась череда дней – серых, с глазами, затянутыми такими же полиэтиленовыми бельмами, с обходами врачей, с бесконечными уколами, с осязаемой концентрацией общей боли, почти физически ощутимой, сгустившейся.      
Помню, как однажды люди с одинаково бодрыми лицами-масками, прячущими гримасы страха, боли и предчувствия беды, принесли соседке по палате букет пионов. Пионы в ноябре – это было странно. Пугающе странно. Ни они пахли – особенно ночью. Благоухали сладковатой болью. Не дарите мне пионов. Не-на-ви-жу.
      Девочку привезли ранним утром, часов в пять или в шесть. Она молчала целый день. Накрылась одеялом с головой и молчала. Ни звука. И вздоха. Ни движения.
     Вечером ко всем пришли знакомые, друзья, родственники. Ко всем, кроме нее. А ведь она ждала кого-то. Обреченно, не веря в собственную смерть, она ждала лебедей, как ждала их сказочная принцесса, не веря в костер, на котором ее хотели сжечь….
      А ночью она плакала. Почти беззвучно, лишь дрожали под одеялом худенькие плечики. 
    — Позвать медсестру? — спросила я. — Тебе плохо?
     — Да. Только не надо медсестру. Мне плохо не так…, — выдохнула она и снова заплакала. Я села рядом с ней, положила руку на вздрагивающие птичьи плечики и подумала о чьих-то словах: “Больница — это дом скорби”. Да, больница от слова боль – это дом скорби. В больнице болеют. Выздоравливают дома.
     Как мне надо было утешить девочку? Сказать ей: “Не плачь”? Но ведь она, если могла бы, и сама не стала бы плакать. Я не спрашивала ее ни о чем. Говорила она . Прерывающимся от недавних слез голосом. И говорила не мне, а отчаянью своему, переживаниям, этой ночи и этому жуткому букету мертвых пионов, благоухающих на всю палату. 
    У нее был друг. Они встречались. Все было хорошо. И вдруг он начал ее избегать. При встречах делал вид, что не замечает. И вот теперь, когда она заболела, даже не пришел ее навестить….
     — Понимаете, — сказала тихо девочка, — у нас происходит какой-то непонятный разрыв.      Не ее это слова были. Может, вычитанные где-то. Чужие. Не хотелось ей верить этому, этим злым чужим словам, сказанным чужой девушке в чужой казенной палате. Что я могла ответить на это? И я спросила:    
 — Помнишь сказку, прекрасную старую сказку про лебедей и девушку, их сестру, которая плела им рубашки? Помнишь? Она должна была их спасти и ради этого вынесла все. И, чтобы ни случилось, она ждала их и плела рубашки из крапивы. Даже тогда, когда ее обвинили в колдовстве, она не бросила своего дела и не перестала верить. Лишь лебеди могли ее спасти. Она ждала их до последнего, с отчаянной надеждой. Ждала, сидя в холодной тюрьме, когда любимый человек предал ее. Ждала, когда ее усадили в старую, скрипучую повозку и повезли на казнь. Она верила и ждала, пока ее везли по кривым, узким улочкам, мощенным булыжниками, на главную площадь. И когда она видела, как складывают дрова, когда ее привязывали к столбу, она ждала их, смотрела в синее, холодное, прозрачно-ледяное осеннее небо сухими глазами, в которых не было ни малейшего сомнения во спасении. С последней отчаянной надеждой она ждала лебедей….      
— Но ведь они прилетели?! — взволнованно выкрикнула девочка, словно не знала этой сказки, словно в моем ответе заключалось ее спасение.   
   — Конечно, лебеди прилетели.      Мы помолчали.   
   — Но ведь это сказка, — протянула девочка.
      — Сказка, — согласилась я. — Сказка о жизни и смерти, о любви и ненависти, о предательстве и о надежде. 
    — Я уже так устала надеяться…. Лебеди не прилетят. Никогда. А я так и сгорю на костре.   
   — Нет, они прилетят. Обязательно. Вот увидишь — пусть в самую последнюю минуту, но прилетят. Веришь?   
   — Верю, — помедлив, кивнула девочка и слабо улыбнулась.    
 Помню, как я страшно боялась попасть в больницу. И как потом меня сводили с ума обезличенные дни и спятившие от собственного благоухания трупы пионов. И еще этот ощутимый, почти видимый сгусток боли под потолком….      Больница — это дом скорби. Но ведь это и дом надежды. Надежды на то, что лебеди прилетят.