Тишина подворотен готический роман. Главы 1 - 7

Тишина подворотен
Готический роман



От автора...


"Тишину подворотен" не обязательно принимать за жизненный факт, произошедший в реальной атмосфере. Это скорее басня чем быль, проще даже говоря "выдумка", основанная на том, что было или могло быть правдой в чьей-то жизни. Возможно также, что это лишь далёкая идея, персонажи которой хотя-нехотя совпадают с большинством персонажей из романа. Самым главным гвоздём произведения является не смысл каджого предложения и каждой промежутной идеи, и даже не общий смысл, а его восприятие каждым, прочитавшим этот рассказ. Это же позволит понять эту называемую эволюцию, как бы период, за который многие из главных персонажей меняются, становятся либо разумнее, либо глупее.
Я начал составлять "Тишину Подворотен" примерно пол-года назад, уже зная главную интригу романа. Названия менялись по ходу времени, вслед за составлением первой главы появилась куча других, конфликтующих между собой идей. По началу, я даже не знал как лучше взяться за тот или иной факт, каким образом привести его в действие, превратить мысли персонажей в идеи. Много вещей вовсе не подходили друг к другу, а если и подходили, то продолжение имели весьма смутное. В результате я отложил этот роман до лучших времён, которые, к счастью, пришли довольно скоро.
Пару месяцев спустя, <зимой 2002 года>, я взял за основание как раз то, что кружилось у меня в голове, подставляя идеи одну за другой как кубики мозайки. Мне очень помог один случай, произошедший со мной тогда. Не буду входить в детали, но скажу лишь то, что если бы не он, мой роман наверное никогда бы не достиг своего конца. Таким образом я смог продолжить цепочку действий, используя часть воображения, часть памяти и нередко связывая два сих компонента. Далее, мне удалось написать от второй до пятой главы, решившись потом на первую перепроверку и удаление некоторых частей. По идее, это был мой первый черновик. После этого я перешёл на второй, который был дописан до конца, но первый так и не был закончен.
В последствии было решено удалить пятую главу и поставить шестую заместо пятой. Настоящая пятая глава никогда не смогла бы на мой взгляд правильно настроить читателя на ход романа, да к тому же она содержала кучу незначительных и ненужных элементов, а депрессия Всеволода и без этого хорошо видна в шестой, теперяшней пятой главе. Таким образом, из намечанных 13 глав, роман приобрёл всего 12. И хотя девятая глава, чуть позже описания лагеря, похожа на бывшую "пятую", ставшую теперь главой-призраком, в данном случае логичнее было дейсвительно придать этот аспект воспоминаний детства нашего героя его путешествию в пионерскмй лагерь, чем проявлять её перед депрессией.
Вскоре возникла одна ещё проблема, причиной которого был неподходящий обзац во второй половине девятой главы, после анализа коего я всё же решился вырезать его. Сожалние было меньшим, так как он не занимал и 20 строк в моём втором черновике. Возможно мне удастся поместить его а так же другие обзацы из черновиков, не вошедшие в финал, именно здесь, но скорее всего это не будет большим интересом.
В остальном же главных удалений не последовало, всё ненужное было редактировано и видоизменено для блага сохранения начальной идеи "Тишины подворотен".
Надо столь же заметить: с самого начала я хотел вселить в Севу персонаж не особо чистого и здорового разума. Но не злого человека. Он просто проявляет психологическую деградацию на протяжении романа, как и многие из других персонажей. Он всё же показывает злость из главы в главу, но она стимулируется другими чувствами. По-простому, она лишь эффект Севиного недопонимания, его так называемой игнорации, так как он умён, но к сожалению не особо сочувствен. <Злость его иногда просто переходит границы.> Но Севе нечасто везёт, как и некоторым из нас, он невезучий, ему достаётся примерно от всех тех, кого он знает. Его сестра Мила косвенно является единственным персонажем, примерно понимающим его, страдающим вместе с ним, и не желающим ему зла. <Хотя последние главы вовсе не заканчиваются хорошо для неё.>
<Как я уже говорил, этот роман должен был постичь конец на тринадцатой главе, но позже идеи изменились. Я долгое время не писал оставшихся четырёх глав, и за десятую взялся только летом 2003 года, в Москве. Этому был свой ряд причин. Но, как и всё, идеи изменились. Где-то в середине двенадцатой главы я понял, что мой эпилог всё же был слишком неуклюж, и, как я решался давно, но не мог продумать другой концовки, я принял окончательное решение радикально изменить ситуацию, притом превратив классическую сценку суицида Севы в нечто гротеско-шокирующее. Моей первой позицией была замена старой тринадцатой, так никогда и не написанной главы (что открывала читателю последние мгновения жизни Всеволода Варфоломеева), на новую, вытекшую буквально из окончательных строк двенадцатой, но зато отличившуюся своим собственным сюжетом. В ней Всеволод, вернувшийся с летних каникул, продолжил свою школьную жизнь, но уже с планом в голове, так как день рождения его сестры приближался. В результате, общая идея изменилась и из обычно кончающегося эпилога роман приобрёл трагический, хотя и на мой взгляд немного мифический конец. Эта затея закончить историю на ноте "Ромэо и Джульетты" просто настолько осенила меня, что я написал сорок страниц за каких-то два или три дня. Это было поразительным, ведь мне казалось я нашёл именно то, чего не хватало моему Севе - мести! Последняя, теперь шестнадцатая глава просто ударила по всем остальным, а заодно получился прекрасный эпилог. Я был рад, даже не смотря на то, что получил от прочитавших комментарии по поводу слишком быстрого финала...>
Напоследок, я хочу лишь сказать, что "Тишину подворотен" может понять далеко не каждый читатель, это сочинение скорее расчитано на одиноких людей и больше всего на тех, кто не может найти своё место в общественной жизни. Я не боюсь непонятия этого романа, также как и отрицательной критики в мой адрес от многих читателей. В моих произведениях нет никакой критической тональности, никаких излишне выдающихся деталей. Я всего лишь показываю психологическую эволюцию тех или иных персон через мои рассказы и до сих пор считаю "Тишину подворотен" как наилучшую интерпретацию психологической повести даже пол-года спустя. В конце концов, я не пишу для того чтобы быть понятым, а скорее для того чтобы выразить какую-то нелюбимую мысль или дурную идею, тем самым освободившись от неё. Замечу лишь тот факт, что "Тишина подворотен" не имеет ни единного смысла если посмотреть с одной точки зрения, но с другой это большой психо-переворот характера обычного человека, потерянного где-то в мире реальной фантазии.

Станислав Королёв,
17/05/2003
(<...> - добавлено в 2004 г.)



АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА

Последующий текст фигурирует только в окончательной версии романа 2005 г. и объясняет некоторые элементы, по тем или иным причинам добавляющие больше информации о самом произведении. Так как он содержит пояснения, открывающие читателю многие интриги сюжета, рекомендуется не читать текст до близкого знакомства с самим произведением (на его помещение именно  перед прозой, а не после неё есть строгие причины). Автор в нём адресуется исключительно в третьем лице.
На самом деле, всего версий у этого романа было три. Самая первая версия (черновик № 1) писалась на обычных тетрадных листах и заняла где-то полторы тетради, что эквивалентно 50 страницам. Её автор сочинил в октябре - декабре 2002 г., но сохранена им она не была и теперь не имеется никаких элементов, продтверждающих её наличие. Летом 2003 г. в Москве автор смог полностью переписать первый черновик на другую тетрадь, уже в 300 страниц (где кусок повести занял не 50, а 62 стр.), что было выполнено карандашом для более лёгкого исправления ошибок. Правда из-за легкости грифеля пострадала читабельность. Этими 62-мя страницами являлись на самом деле первые семь глав романа, написанные ещё осенью 2002, но которые автору пришлось перепроверить и немного видоизменить в своеобразных местах (текст в оригинале сохранён не был ибо автор выкинул черновик № 1). Таким образом зародился черновик № 2, кой был продолжен вплоть до двенадцатой главы. Эта самая вторая версия "Тишины" заняла уже приблизительно 128 страниц трёхсотлистовой тетради, и с ней автор вернулся в Монреаль в 2003 году. Принятые позже решения заставили его задуматься над своим произведением, ибо его оставалось лишь переписать на чистовик, а концовка автору не нравилась - он находил её слишком быстрой и ничего не объясняющей. Посему финальная редакция была отстранена (а ещё и по той причине, что после знакомства автора с сервером Проза.ру в тетрадях он больше рассказов не писал, а чистовик напечатал на компьютере).
Через год после задумки "Тишины" автор полностью перечитал повесть, и тогда стало ясно, что концовку, да и несколько глав стоило бы изрядно заменить на кое-что более серьёзное. По оригинальному сюжету произведение представляло тогда примерно все те же 11 глав, что и сейчас, только в окончательной, 12-й главе Всеволод возвращался к себе домой из школы и выпригивал из окна своей комнаты. Подобную концовку автор нашёл не только абсурдной, но также ничего толком не объясняющей и ради подробного эффекта проишествия, было принято решение добавить в роман ещё три - четыре главы, тем самым протянув концовку и украсив её, добавив в неё ненависть и Севину сестру Милу. И вот тогда, зимой 2003 г., автор взялся за дактилографию и намеренно напечатал несколько глав на клавиатуре, постепенно прибавляя звена цепочки интриги одно за другим. Весь 2004 год ему пришлось заняться другими произведениями и "Тишина" не разрослась более чем на одну - две главы. Но в 2005 г. занятие было снова продолжено и на сей раз уже финально окончено, включая в повесть все необходимые элементы и исключая все лапсусы, неточности и бессмысленные повторения поворотов сюжета.
Стоит заметить, что с редакцией финальной версии изменился немного и стиль письма, метаморфозировали основные цели. Так как изначально роман предназначался для совершеннолетней публики и в принципе для людей, разбирающихся в антропологических мышлениях, в самокопании и психологии, то позже все эти детали были заменены. С финальной редакцией роман приобрёл название "готический" для показа лирической иронии, чего-либо наподобие иронических домыслов сходящего с ума подростка. Из-за нестандартного взгляда на психику Всеволода в этом произведении, считать сюжет психологически-корректным было бы ложным, ибо теперь он не имеет ничего общего с показом обычной подростковой школьной жизни, как раньше. И если пара первых глав сохранила старый стиль просто по тем причинам что переписывать их на иной манер было бы глупым занятием, то чем больше читатель входит в нутро книги, тем больше прочувствуется эта как раз готическая сторона Севиного мышления, его ирония в соотношении с внешним миром (власть подворотен), его желание, стремление взять и изменить всё вокруг одним домыслом, уничтожить всех окружающих щелчком пальца. До чего в принипе он дойдёт в самом конце "Тишины", медленно но верно теряя рассудок. Подобное решение было принято в первую очередь поскольку простое выкидывание из окна в подростковом возрасте очень часто, к несчастью депрессивного состояния разума, и интереса со стороны читателя, как посчитал автор, бы не подняло. А сумасшествие - сюжет психологически обильный, в нём есть свои плюсы и минусы, свои за и против.
Свыше того, окончательная переписка романа послужила даже замене текстовых понятий. Например, во второй версии рассказа Всеволод разговаривает сам с собой, но это указано чётко и в контексте выставлено мелко, выделяясь лишь в самые нужные моменты (как бы присутсвие рассудка Севы находится на втором плане, а на первый расчитан обычный сказ рассказщика, его описание персонажей, предметов, действий и прочего). В финальной же версии самокопательные реплики были намного альтерированы, поставлены в квадратные скобки и наделёны большей автономностью. Таким образом читатель сразу понимает, что мозг Севы, его размышление присутствует всегда и может вылезти в любом месте в любой момент, даже когда речь о нём не идёт. Другими словами Сева имеет приоритет над всеми остальными персонажами романа выразить своё мнение о том, на чём автор ставит эмфазу в тот или иной моменты. Согласиться с ним или нет - другой вопрос.
Фундаментальным в "Тишине" является понимание аспекта книги по отношению к главному персонажу романа. Если читатель не улавливает при чтении мысли о том, что книга потукает Всеволоду, то есть другими словами идёт на поводу его субъективности и уже заранее инклинирует в его сторону - такое чтение можно считать тщетным. Ибо весь роман в корне не объективен, он не стоит на нейтральной оси и не описывает каждого своего участника одинаково. Наоборот, рассказщик придерживается мнения Всеволода о любой вещи, любом элементе (до такой степени, что по мере продвижения читателя по роману создаётся это самое впечатление присутствия первого лица, хоть книга и не была написана от "Я"). Рассудок Севы сильно изгибается в проходе от 1-й до 16-й главы, но ясным это становится лишь в конце как раз по причине изгиба самого романа вместе с персонажем. Потому как если бы мнение автора оставалось нейтральным в корне, то роман не занял бы и более трёх глав, а в четвертой, по приходу Севы в подворотни, юноша бы был уже назван тронутым, если не больше. Всеволод нарочно симпатизирован на протяжении романа, равно так же как и антипатизирвоаны его недруги, к примеру Молочников и его шайка. И это - новшество именно финальной версии, поскольку ни в первом, ни во втором черновиках подобного взгляда на произведение не фигурировалось по причине ограниченного воображения.
Смена стиля повлекла за собой и смену характеров персонажей. Некоторых из них не стало, других стало наоборот больше. Главный принцип в данном случае указанный автором, который следует понять: в "Тишине" нет ни одного лишнего постороннего персонажа. В отличие от других произведений того же автора, проба различной вариации стиля заставила его сменить крупные планы обычной повседневной жизни на общество, в коем вроде бы всё в порядке, но что-то не так. В коем каждый стоит на своём месте, в то время как по идее только там стоять не должен. Где одного всегда избивают, другой всегда выворачивается из ситуаций, а третий всегда манипулирует остальными. Испокон веков. И это - взгляд на жизнь глазами Всеволода, а они, как это становится видно изначально, уже затуманены и не подобают глазам обычного подростка. Разум более не думает здраво и всё больше и больше допускает наличие казусов, в то время как совершение ошибки в созданном кругу превосходства приведёт юношу к нервному срыву в 12-й главе (и далее). Можно следовать за этой цепочкой из главы в главу, медленно ловя поведение каждого персонажа и улавливая насколько она изменилось для Севы и в каком напрпавлении. А отточены изменения настолько, что если, эксперимента ради, прочесть вторую главу, а затем - сразу десятую, то можно будет принять эти вещи за отрывки из абсолютно разных произведений. В финальной версии автор играл с этим дабы изменить стиль, хотя удался ему трюк или нет - судить читателям.
Для Севы же, сколь странным это ни казалось, помимо всех остальных персонажей (где каждый олицетворяет что-то своё, что образно подчёркнуто в жизни Севы, но что не обязательно сразу найдётся в настоящей жизни), существует две Милы. Его сестра принимает разные формы в психике подростка, но она остаётся чем-то присутствующим при нужных обстоятельствах, как бы его собственным дополнением, и в то же время растянута по заднему плану, как бы фигурирует за спиной у Севы. Эти две разных Милы как раз являются ключём в загадке Севиного разума, ибо в то время как одна из них питает к Севе тёплые чувства и считает его самым лучшим подарком на свете - родным братом, то другая постоянно ягозит за спиной, но для Севы она иллюзорна, и из-за сего он теряет рассудок пытаясь догнать другую Милу и связать оба конца вместе. Это, пожалуй, единственное исключение, сделанное автором для усвоения темы "готики" в романе, что прибавляет основному тексту немного фаталистический характер и заставляет задуматься над тем, что каждый человек в конечном итоге обречён оставаться с тем, чем его наделила судьба, как бы он ни пытался изменить своё положение и вычиркнуть себя из списка оберчённых.
Это и есть та самая беда, одержавшая Всеволода.

22/04/2005



















"Ад - это все те, кто вокруг."
- Жан-Поль Сартр



ГЛАВА 1


Сева любил сочинять. Сочиняя рассказы утром и вечером, он писал. Иногда это было на широком, прочерченым в линейку листе белой, чистой бумаги, иногда на других листах, но каждый раз не больше тридцати или сорока минут свободного времени. День Севы был часто строго просчитан по времени.
Большинство его рассказов не имели ни единного смысла да и сам он знал это. Тем не менне, упорно веря в лучшее, Сева продолжал выкладывать на бумаге свои сочинения, заполняя каждый белый уголок листа чёрными или синими чернилами. Потом надо было остановиться, отложить ручку в сторону и перечитать только что написанное до последней точки. Сева следил за всем этим, хотя редко придавал внимание грамматическим ошибкам вылазившим от быстроты его руки.
В этих часто просто бессмысленных историях проплывали туманные картинки. Сева наслаждался быть своими собственными писателем и читателем. Таким образом он прочитывал своё письмо с уймой дурных тем и намерений, таких как собака, попавшая под поезд или например супружеская жизнь и наконец даже наводнение Земли марсианами. Зная, что это ничто большее чем плод воображения, Сева заканчивал подобные рассказы либо знаками вопроса, либо многоточиями.
В Севе была эта черта которой он так наслаждался, это умение воспринять объекты видимые им как что либо иное, словно сотовое или тысячное измерение того, что на самом деле многого вовсе и не значило. Смотря на большой гладиолус а углу комнаты, Севе в голову приходило столько идей, что он даже не знал стоило ли ему было вообще браться за ручку.
Цветы нравились Севе почти как ничто другое. Конечно, он мог и ненавидеть некоторые из них, но эта загадочная флора наполняла его самого духом, а некоторые лепестки просто дурманили его нос. Смотря на цветы, Сева пристально сосредотачивался и начинал или же продолжал писать и сочинять свои небольшие новеллы. Часть его комнаты была заставлена многими домашними растениями, но лишь по цветам он мог определиться в настроении наступившего дня. Цветы были его компасом и временами это и приводило Севу в восторг.
Всеволод, как его звали многие, не был особо знаменитым и выдающимся: средний рост, невзрачное телосложение, короткие, не особо выделяющиеся неровно подстриженные волосы и маленькая серая бородка были смягчены лицом, обсыпанным веснушками и толстыми очками. Но всё-же лоб Севы кидался в глаза сразу. Этот толстый кусок белой кожи не мог миновать никто, даже не сам Сева стоя перед зеркалом в удобные моменты. Иногда ему даже казалось, что люди, разговаривающие с ним смотрели именно на его лоб, глубоко во внутрь этой кожи, а даже не в уши и не в его глаза.
Средний рост и ряд этих примет должны были как-то быть компенсированы в каждом человеке. У Севы эта компенсация былв умом, который он осторожно использовал везде и всегда. Думая, он пытался думать о том, что было бы ему важно на недалёкое будущее, тем самым особо не отвлекаясь. Это часто приводило Всеволода в краткие, но дикие размышления, не давало ему спать по ночам, а иногда вообще заставляло его говорить с самим собой. В эти моменты Сева пытался быть оставлен в покое. Странным фактом иногда являлось присутствие Севы в наполненых людбми местах: школа, улицы, магазины и тд. Раньше, когда он видел как другие относятся к нему с явным презрением и хотят как можно быстрее от него удалиться, Сева бросался в плач или убегал первым. Но теперь он привык к этому и входя в общество был готов ко всему вплоть от игнорации до тумаков и часто первый укрывался в ожидании ударов.
Севе не везло и в школе, даже особенно не везло. Помимн отченок, которые прыгали с четвёрки на пятёрку, он часто поддавался небрежному отношению. Не особо употребляя ум в знания, его уже дразнили "зазанайкой" и "очкариком", хотя самих "очкариков" Всеволод не мог выносить больше чем остальных. Казалось, Севу использовали направо и налево, практически всегда оставляя его в дураках, но на самом деле в дураках были те, кто его использовал. Но почти никому, даже учителям, не было жалко Всеволода если вдруг он влипал в нелепые ситуации с теми, кто понимали, что были им обдурены. Его жизнь была не из лучших. Сева легко вспоминал те моменты, которые радовали его, и молча наслаждался временем чтобы вспомнить их и выбраться из хаоса. Ко всему оставшемуся в своей жизни Сева был скромен и робок, буд-то напуган или в ожидании чего-то нового, какой-то сенсации. Но, продолжая сочинения рассказов, проводил вечера как этот в состоянии глубоких раздумок, размышлений и письма.
Сегодня вечером Сева сова был за своим хобби. Буква за буквой, слово за словом, предложение за предложением. Ему хотелось побыстрее закончить рассказ и завязать на время с этим делом, медленно переходящим во вред. Всё это началось с того, что некоторое время назад его мать насторого запретила Севе заниматься "сею чушью, не развивающей ничего кроме самой чуши", после того как нашла пару исписанных им листков в одном из ящиков его стола. Запреты такой персоны как его мать не проходили даром, Всеволод знал это. Он особенно не хотел иметь проблем со своей семьёй, но каждый раз поправляя свои толстые очки, спавшие на нос, он перечитывал последнее слово и снова набрасывался на незаконченное творение. Когда на улице было темно и шёлковые шторы накрывали окна, вечерняя настольная лампа Севы была его мяком в этом тесном мире чтения. Сева не любил слишком яркое освещение, но этот маяк яростно и весело бросал свои жёлтые лучи на кривоватый, но вполне понятный почерк Севы. Кроме его и лампы, никто больше не должен был увидеть эти чёрно-синие буквы. Сева не мог оторваться от своих сочинений навчегда, но надеялся продержать их в секрете как можно дольше.
Вдруг Сева резко поднял голову и посмотрел на насиольные часы. Он замешкался и посмотрел ещё раз. Десять часов вечера.
- Десять... - повторил он про себя - Десять и одна минута, уже?
Время не врало, оно звало Севу но тут-же давало ему знать что час пришёл и что сеанс подошёл к концу. Сева подчинялся. Отложив ручку в сторону, Всеволод тотчас наткнулся на что-то острое своей спиной, откинувшись назад на спинку стула. Сева обернулся и заметил маленький кусок спички. Он встряхнул мягкую бархатныю спинку и задумался:
- [Откуда это? Как он мог сюда попасть?.. Санька!]
Его друг Санька, так любивший играть со спичками либо зажигая и туша их либо расскладывая их ввиде рисунка где попало у Севы дома, этим утром не явился в школу. Вчера на школьном дворе он был сильно побит старшиклассниками по неизвестной Всеволоду причине. Это было весьма неожиданно, но Сева соглашался с тем, что дела его друга Сани вечно были затуманены и закутанны в паутину опасности. Во многих из них сам Всеволод не был даже и сотой частью действия. Зная значительную суровость директора школы, Сева мог лишь предполагать что дело это окажется скверным и что этот человек не будет мелочиться с неопытным Саньком, который в свои пятнадцать лет наимелся приключений ещё больше чем некоторые за всю их жизнь.
Севе было столько-же лет, сколько и Сане, но он пытался скрыть это неоднократно, имея на такой выбор свои причины. Его возраст не особо мучил его, но желание поскорее стать взрослым и, ещё точнее, уважаемым другими, просто терзало его. С каждым новым терзанием Сева придумывал новое словосочитание и выделял его на бумагу. Он знал всё, что ему хотелось знать и писал о том, что знал.
Слов больше не находилось и Всеволод закончил свой незаконченный рассказ. На сей раз название гласило: "Лиловый снег". Решивши перечитать написанное, его глаз сразу наткнулся на несколько грамматических ошибок.
- [Ерунда какая-то. При чём тут лиловый снег?]
Он скомкал три несчастных листа и положил их к себе в стол. Здесь помогли бы спички, но, как назло, у Севы их на себе не имелось, а те, что лежали на кухне, не стоило трогать.
Эта мысль натолкнула Всеволода на кого-то или даже что-то ужасное - его мать.
Странность Севиной матери была главная из её черт. В то время как сам Сева был основным предметом злости и психологической мишенью, другие члены поломанной семьи и многие её знакомые называли мать "ангелом".
Отец Всеволода был мёртв. По крайней мере, Сева так это предполагал и не пытался искать истину. Ему часто говорили с самых детских лет что его отец умер от рака лёгких, но сам Сева не мог судить точно и не знал точной причины смерти. Вот уже шесть или семь лет как единственное, что напоминало Всеволоду об его отце, его родная бабушка, покоилась во мрачной могиле. Ему ещё хорошо вспоминалось время от времени её пухлое и румяное лицо, трасущееся руки и вечные болезни, особенно временной склероз о котором та так часто жаловалось, но само название неизвестной маленькому Севе болезни заставляло его смеяться. Сева где-то слышал, что на фотографиях молодости его бабушки, та была красивой и приятной женщиной, но их Сева не видел уже так давно что толком забыл про их смутное существование. Но не было исключено, что над этим снова постаралась его мать...
Десять ноль пять. Сева поднялся со стула, развернулся и медленно вышел из комнаты в длиннющих корридоп, ведущий на кухню. Помимо трёх комнат, кухни и туалета, смежного с ванной комнатой, сам корридор шёл через прихожую, отделённую двумя арочными проходами где когда-то в прошлых десятилетиях мешались две огромные деревянные двери. Здесь и именно через эту входую дверь с затворкой, можно было покинуть грязную квартиру и устремиться в ночь, в уличный мир независимости.
Как ни странно, Севу часто брало такое желание, столь непонятный поступок побега который наверняка в его семье никто бы не одобрил. Поначалу эти желания были лишь попутным ветром в голове подростка, но со временем они стали превращаться в коей степени размышления или наже тщетные попытки.
Однажны днём, когда мать Всеволода была занята стиркой, он тайно проник на лестничную площадку, а оттуда - в то место где было много настенных надписей и стоял резкий запах сигаретного дыма. Но, к сожалению, это было всё его резвое путешествие.
После того момента Всеволод навестил это место, прозванное им "курильное горло", всего два или три раза. В конце концов, он понял, что скрываться от жизненных проблем ему там было трудно и временно прекратил визиты...
Кухня была маленькая, до жути запущенная и запылённая. Жёлто-зелёный цвет, в который она была небрежно покрашена при новоселье, со временем привратился в оттенок ржавой бронзы и напоминал Севе либо вечерний траур морга, либо ужасы операционного зала. Как бы то ни было, Сева с трудом выносил даже это место.
Всё-же он мог легко успокоиться при воспоминании о "столовой" в коммунальной квартире Саньки. Там собиралось около пятеро семей каждый вечер за одним столом, где ужин постепенно превращался в гам. В таком месте Севе не раз приходилось быть приглашённым к столу, но он искал отговорки, не ел и наотрез не стал бы.
Сева имел привычку считать себя ниже по сравнению с другими, но никак не мог понять веселье своего друга даже вопреки тому, что Саня ходил по лезвию ножа да при этом нередко был его жертвой. Этим самым он сильно походил на собственное выражение "Одним меньше", особенно при мерах его риска. Саня был в курсе наказаний блатных группировок за перегон наркотиков и нелегальных сумм денег, но не бросал с этими делами так как либо знал толк в таких вещах, либо просто шёл на "пан или пропал", ставя многое на кон. Риск Сани не приносил его другу ничего хорошего и не стоил глубоких взволнований на взгял Севы, поэтому он решил сменить сюжет своих мыслей, подумать о другом.
После десяти часов вечера на кухне никого не было. Вода тихо капала из крана над умывальником, комфорка на плите была слегка нагрета, и лёгкий огонёк всё ещё плясал внутри неё. Рядом, на той же плите стояла кастрюля с ужином и чайник. Тарелки и чашки лежали в раковине и Сева сразу понял намёк. Больше всего он боялся того, что его мать войдёт и увидит невыматую посуду, хотя Сева знал что с обеда он ещё ничего не ел. Потом, его охватил внезапный страх в связи с другой мыслью. "А что если она вдруг прокрадётся в мою комнату и увидив очередной из его рассказов, откроет окно и... Нет!" Этого нельзя было допустить, и даже больно представить. Эти самые окна, а вернее оконные сооружения, отодвигающиеся вправо и влево, заместо форточек, глотали всё, что летело через них. Здесь Всеволод был беспомощен, он не мог дотянуться до этих зверей чтобы как следует их защёлкнуть раз и навсегда. Он знал, что одним днём у него это всё-же получится, но пока это была его боязнь, фобия...
В любом случае, его прозы не могли долго оставаться в секрете. Они были слишком видными и могли выдать Севу в момент, впитывая всю материнскую злость в эти жалкие листы бумаги. Бесспорно, это произойдёт раньше чем Всеволод сможет мог себе представить. А потом это повторится, и повторится столько раз, сколько жизни будет угодно. Казус этого был заключён в том, что для Севы письмо являлось дыханием, жизнью, было равномерно существованию.
Не долго думая, Сева решил не медлить и покинуть эту жёлто-зелёную палату как можно скорее, пока не поздно. Он взял с плиты кастрюлю и сел за стол.
В десять тоидцать семь Всеволод закончил ужин и быстро, но в то-же время тихонько вернулся в свою комнату, закрыв дверь и включив свет. Первой его реакцией было радостное облегчение. Его рассказы лежали нетронутыми, тихо припрятанными в ящик стола. С ними всё было в порядке. Сева поспешил достать их и как бы стряхивая с них пыль, быстро пробежал глазами по последним предложениям. Потом, лёгким движением рук они были переложены на верхнюю полку книжной этажерки, гдк ещё мирно таился не открытый том "Мёртвых Душ", заданный Севе в школе. На самом деле, Всеволод ознакомился с этой книжкой ещё несколько лет назад и более менее помнил её сюжет.
Удостоверившись в сохранности его произведений, Сева вернулся в центр комнаты и, недолго думая, выключил свет, направившись к кровати. Он бухнулся на неё даже не снимая одежды, лицом в потолок.
Между десятью и одиннадцатью часами вечера. Это было время в которое Сева обожал мирно посидеть или полежать у себя в комнате думая или мечтая о чём-либо, что было ему приятно. Иногда, как сейчас, он даже выключал свет и сосредотачивался. Думая о всяком, он часто не замечал о своём погружении в мир снов виной тому его повседневная усталость. К сожалению, этим вечером ему не спалось.
Нет, Всеволод не курил и не пил. Он сочинял рассказы и был нередко отруган за это. Руганье это пререходило в повсеместную жизнь в которой ему приходилось быть таким или иным и часто прикидываться, что казалось ему трудным с годами. Сева думал, вспоминал школу, людей, которых он не знал, да и вообще оспаривал всё то, что ненароком приходило к нему в голову, включая странные и немыслимые идеи. Возможно, он даже толком не знал зачем это приходило в его нагруженный разум. Чего-же он так хотел в эти самые моменты? Удрать из дома, из своей жизни? Изменить то, что ему в ней не подходит? Или быть может просто найти счастье в том, что у Севы уже есть, чем он владеет? Все эти вопросы нередко крутились у него в голове, не давая ему покоя в такие моменты как сейчас. Почему же до сих пор он ничего не сделал? Почему не сделал, что так хотел от жизни? От времени? Если его не было достаточно, значит Сева ещё не решился, или не дался нужный момент. Но если же что-то было не так, Сева будто бы не осмеливался сказать нет, остановив то, что ему не подходило. Этот ничтожный момент, эта секунда при которой он мог бы всё взять на себя, в свои руки, и поменять ситуацию так, чтобы польза была на его стороне, пролетала мимо со скоростью света каждый раз когда Севе казалось что тот или иной выход из этой непопутки выигрышный. Именно лишь таким образом он мог остаться в дураках, потом ещё раз и много других, не понимая самого главного. Он мог обвести вокруг пальца многих, но не знал что люди не могли стать больше тех, кем они были рождены и не могли стать теми, кем им стать было не суждено. Ко Всеволоду это тоже относилось, но ему было не под сиду понять такую истину, даже не смотря на истечение детства из его взрослеющих рук.
Вскоре, свет в комнате Всеволода зажёгся снова, но не от его руки. Резкий и столь неожиданный удар лучей по глазам сильно вывел Севу из мышлений и заставил его приподнять свою голову, глядя на дверь. На пороге стояла его сестра Мила, которая явно только что пришла с улицы со своей очередной вечерней прогулки, судя по каплям дождя на её зонте и по её слякотным калошам. Обе эти вещи она немедля положила сохнуть возле большой батареи под окном. Сева не сказал ничего, он знал что батарея в комнате Милы не работала уже несколько лет и то место снабжал електрообогреватель и естественно не хотел иметь проблем со своей матерью, с ангелом-хранителем его сестры.
С яркой улыбкой на лице, Мила обшарила комнату взглядом, хотя и острым но невиновным и сняла с себя короткое девичье пальто. Взгляд её на какое-то время остановился и сравнялся с усталыми глазами Севы. Отложив пальто в сторону, она подошла ближе к батарее и проверила тепло своеё тонкой ладонью, а потом полностью повернулась к брату. Улыбка Милы временно сменилась на некую детскую озабоченность и возволнованность к Севе, который было плюнул на внезапный приход своей сестры и улёгка на исходную позицию лицом вверх. Мила же глянула на зеркало на шкафу немного причесала свои длинные каштановые волосы и села на кресло рядом с ним, коленка на коленку тем самым показывая свои белые чулки из под платья.
- Прости, я тебя разбудила?
- Нисколько, что ты! - завертелся Всеволод отвечая ложью и слегка привстал с кровати, поняв прибытие ещё одной лекции его сестры.
- Ну что, признавайся, как жизнь?
Это в данном случае означало только одно для Севы: попытка завести речь о Сане. На данном плане Мила скорее была в курсе всего. Но почему-же кому-то надо было плести плохие сплетни про друга Севы? Какой будет реакция школы после того как дело разъяснится? Сева ни в коем случае не должен был вмешивать свою сестру в эту личную жизнь, но не потому что она уже знала большую часть всех этих дел, а скорее потому что объяснять некоторые из этих фактов было бы долго и сложно, особенно Миле.
С минуты на минуту они смотрели друг другу в глаза. Пронзительно и в то-же время спокойно. Суровый взгляд Севы не предвещал особенного ответа на вопрос, но улыбка Милы была безупречной, ласковой и искренней. У тому-же, из её рта пахло мятой а волосы отражали запахом шампуня, промытого под дождём. Её красное платье, так ненавистное Всеволодом за сходство с одеждой топ-моделей, блестело под светом включённой лампы и свет его отвращал брата. Она быстро поправила свои чулки и сменила колено.
Сева смотрел на девичье лицо, нахощееся в метре от него с крайней взволнованносью, лёгкой недоверчивостью и умеренной злобой. Он не мог понять почему его сестра до сих пор позволяла себе так свободно с ним обращаться и почти что использовала его как источник информации. Всеволода гневало материнское опекунство этой хотя и доверчивой, но довольно смелой души и столь необъяснимая ярость на него самого. Уже в течение нескольких лет, он пытался избежать либо одного либо другого, сам ещё не совсем вникая в последствия. Тщетный поступок. Словно дерзкие псы, эти две души иронично догоняли его и пользовались его вниманием. Взволнованность Севы проходила и он почувствовал как его вдруг наполнала ненависть. Какое право имела Мила вмешиваться в его дела, в его жизнь? И зачем ей было нужно всё это? Он не понимал.
Мила смотела Сева в глаза не моргая. По его щеке внезапно пролилась небольшая капля пота или слеза, выведшая его из комы размышлений и Всеволод оторвал свой взгляд от лица Милы, уставившись в кроватное одеяло.
- Никак, ты знаешь...
- Ты такой смешной когда делаешь серьёзное лицо! - с улыбкой сказала Мила и привстала с кровати, поправляя чулки - Слушай, не надо на меня злиться, Сева, - уже не улыбаясь - я просто хотела поболтать немного, к тому-же у Саньки со школой проблемы.
- Уходи пожалуйста! - отрезал заикающийся Сева, отвернувшись в стенке.
Это была минута молчания. Всеволод уже не смотрел на свою сестру, но знал что она всё ещё ждала от него хоть какой-то информации. Он не скажет ничего. В его голове уже каждая мысль была надёжно спрятана от упрёков Милы. Он знал насколько серьёзно может отразиться на нём тот факт, что он скажет что-нибудь лишнее и поэтому тем более предпочитал молчать. И потом, Мила уже не просила, а чётко настаивала на том, чтобы Сева проговорился. "Но какое она имела првао на это?"
- Я не могу ничего тебе сообщить по поводу Сани коль сам знаю мало про его проблемы. Я лишь надеюсь что его простят...
Сева кончил фразу на полуслове, поняв что Мила уже ничего от него не хотела. Её лицо выражало некую грусть.
- Ты лжёшь мне, Севочка - с искренней честностью пролепетала его сестра и её голос показался Севе мягким и по-детски нежным.
- [Чёрт возьми, да оставит она меня в покое в конце концов?]
Эти последние слова Милы решили всё сами за себя. Сева слегка успокоился и насторожился. Смотря в стену, он чувствовал как Мила слегка всхлюпывала, но зачистую отказывался этому верить и продолжал догадывать её действия. Мила сделала шаг вперёд по направлению к двери, потом ещё один и коснулась её ручки. Наконец она открыла дверь и выпустила лишь одно слово из своего девичьего рта: "Эгоист..." Это было сказано безо всякого гнева, после чего свет снова выключился а дверь закрылась.
Сева обернулся в кровати. Теперь он уже смотрел на комнату, оставленную в полумраке и лёгком, тусклом свете, выходящим из соседних домов. При освещении большой люстры посреди Севиной комнаты, сама она казалась маленькой, узкой и низкой. Но только лишь стоило погасить единственный источник света и в темноте его кровать, шкаф и писменный стол отделялись друг от друга и преобретали более расширенный вид. Комната же казалась намного увеличенной, будто бы одна стена отодвигалась от другой, а потолок и пол отталкивались в разные стороны.
Квартира, в которой жила семья Всеволода была трёхкомнатной и явно требовала для себя хорошего капитального ремонта. Дом был старый, в недалёком будущем предназначенный на снос, настолько, что даже некоторые квартиры уже стояли либо опустошёнными от их жильцов, либо переделанными на коммерцеский лад, хранящие в себе память о распавшихся или об усопших семьях далёкого прошлого. С пятого этажа иногда можно было увидеть салют, ещё по старой традиции, но конечно только если везло. В июле солнце более-менее освещало некоторые участки этого дома, но в основном в нём было весьма прохладно.
Всеволод всё-же относился к этому дому с неким уважением, не только так как вырос в нём с самого рождения, но ещё и из-за этой загадачности заброшенных квартир. Это наталкивало юношу на воспоминания былых лет, того времени когда в его жизни не было закрытых дверей и смертельно мрачных моментов. Ну а если таковые вдруг и были, по детству Сева ещё не принимал их всерьёз. И вот однажды, в счасливом детстве но не так давно, он, его друзья Санёк и Павел пробрались в пару этих заветших стен прошлого чтобы немного пошастать там и сям как это полагается невинным ребячьим душам. Из помещения в помещение, из того, что когда-то было квартирой в разрушенные стены, в потрёпанные ковры, в не до конца закрытые окна на кухнях с брошенной мебелью. Из одного пустыря в другой, и так на протяжении пары золотых младенческих лет. Обследование столь чудных Севе мест продолжалось бы и по сей день, думал он, пока закрывшим надолго такие променады трём сорванцам не стала бездомная собака огромных размеров, внезапно высунувшаяся из-за трухлявого дивана в одной из впреть молчаливых комнатушек этого дома. Обнюхав всё вокруг, объект принял грозную позу и едва не набросился на маленького Павлика, ошеломлению которого не было границ. Дело бы закончилось плачевно среди каркасов старой мебели и содранных обоев, но, слава Богу, всё обошлось.
- [Слава Богу? Нет! Какой абсурд!]
Всеволод поймал себя на мысли что он не верил в Господа Бога, хотя и был крещён. Он верил лишь в случайность.
Но даже в то время, возврат к началу, даже тогда Мила уже проявляла свою доброту и искренность, ещё будучи дитёй. Со смекалкой она сильно, но по-детстки, обругала Севу и двух его сопровождающих слегка ухмыльными словами вроде "простофили". Севе это казалось смешным.
- Эх вы, шалуны, что вы только не придумаете! - следовало потом - Вот все вы мальчишки такие! И зачем вам лазить в тех комнатах? Играйте тут...
Саня и Павлик стояли как обвиняемые пока Мила осматривала ссадину на руке у последнего их них. Всеволод знал, что бувквально сразу был прощён своей сестрой и потому стоял в стороне, улыбаясь и скромно хихикая над двумя обруганными мальцами. Справедливая Мила прощала ему всё в его детские годы вопреки всем их ссорам и руганиям. Другие малыши просто подчинялись его очаровательной сестре и он сам не видел никаких преград перед своей персоной. Но то были лишь ребяческие годы, детский лепет, напрочь закрытый суровым выражением лица Севиной матери.
- Мда... - Сева потёр свой огромный лоб, замешкался.
Мила изменилась и, возможно, далеко не к лучшему. Она уже больше не приносила ему смеха, не радовала его и под гневом суровой матери казалась ему только лишним грузом, тянущим его на дно. Она не выносила его рассказов и ни за что не читала их. Она гуляла по ночам, время проводила в украдке и редко вникала в чужие дела. Быть может это переходный возраст что так сменил её образ жизни, быть может что-либо другое, иное, о чём Всеволод только догадывался. Да, она всё ещё оставалась наивной и добродушной девчонкой, всё ещё имела хорошие отношения со своей матерью и, самое главное, всё ещё проявляла родственную любовь и взаимную дружбу к своему родному брату. Но вот именно эта причина время от времени и угнетала, и мучила Севу, бросая его в панику и, чуть-ли не в ненависть. С определённого момента он понял, что любовь стала ложной, абсолютно не нужной, и теперь, казалась даже разыгранной.
С другой стороны изменился и сам Всеволод. Он научился любить цветы, писать сочинения как последствия прочитанных им книг. Он стал размышлительней и увидел наконец-то, что не замечал долгие годы. В отличие от Милы, Сева не имел интимностей, не вёл личную жизнь кроме своих рассказов. Он научился игнорировать общество, выносить насмешки над самим собой, но никак не мог проникнуть в жизнь своей сестры, каждый раз получая отпор. Мила стала непреодолеваемой стеной для него, не дающей ему даже удрать из собственной квартиры через заветную дверь в корридоре, ведущую в открытый мир. Безусловно, Сева мог обдурить Милу и добиться своего, но ему было ужасно горько на душе видя, что его сестра медленно превращается в его мать, но носящую добрую маску. Он научился реальности, но потерял навсегда своё золотое детство.
Миле было четырнадцать лет. Всего один год раздницы, этот чёртов год решающий всё в их жизнях. Она была красивого телосложения, очень обаятельная для своего возраста и, как полагается, общительная личность в противовес Севе. Её разговоры слушали многие, сплетни иной раз не проходили даром и доходили до самых незнакомых её брату людей. Вопреки всему вышесказаному, у неё был добрый и довольно отзывчивый характер, так как, несмотря на небольшую распущенность, она часто прощала людей, сделавших ей больно кучи раз, как впрочем и в детстве. Всеволод считал эту лёгкость восприятия своей сестры ни чем иначе как последствиями избалованности Милы с самого её рождения. Мать Севы проводила уйму времени вместе с ней и дозволяла ей практически всё, сильно радуя своё чадо. Всеволод, в то же время, либо по своей воле, либо по наказанности сидел один в комнате и читал книги, одну за другой, незадолго до того как он сам начал решаться на сочинения своих рассказов.
В школе Милу, казалось, любили многие: учителя, ученики и остальные вплоть до самого директора. Как только она заходила в школьное помещение, да и вообще в людное место, на неё сбегались и её окружали толпы ребят, буквально создавая базарный гам и похоже местами даже завидуя сей столь интересной персоне. При виде своего брата в общественных местах, происходило следующее. Мила громко здоровалась с ним, была добра или просто перекидывалась с ним парой реплик и вопросов, где её чрезмерная "доброта" превращалась в стыд в Севиных глазах. Зная, что в школе к Севе было иное отношение, Мила особо с ним там не общалась, а самому ему пришлось добавить свою собственную сестру к списку игнорируемых и избегать её при каждой общественной встрече. Мила нехотя выдавала Севу на посмешище, но, с его точки зрения, парадоксальным было другое.
У Милы не было таких оценок как у Всеволода, она была удовлетворена и тройками коль её мать всё равно их ей прощала. Учёба не была её коньком, в ней она не напрягалась вообще и часто списывала домашние задания у других подростков, её "поклонников". Это не казалось столь странным ни одному из них, Сева не нуждался в помощи с уроками, а Миоа уже имела под рукой то, что ей в них было нужно. Она приходила, бесспорно, к Севе за иной помощью довольно часто, но здесь и сам Всеволод был рад помочь своей сестре так как не видел в этом ничего плохого.
Всё это было неважной ерундой. Главным, что тревожило брата, скорее являлось это непонятное к нему отношение его сестры, которое для него выражалось очень теплокровной любовью за которой он подозревал прямое коварство или заговор как от всего остального мира. Для него Мила "любила", но, интимизируя собственную жизнь, "дюбила" путём опасным для Севы, ведь он избегал её любовь а она, с его точки зрения, избегала и боялась, что Сева таки докопается до истины. Их дороги проходили в одну точку разными путями.
На протяжении последующих минут Сева лежал в кровати, продвигая свои размышления до определённого момента, который настал скоро. Теперь, ему уже стало обидно за то, как он отнёсся к Миле минутами назад. Конечно, она пыталась выудить из него информацию о Саньке и тем самым мгновенно получить своего. Но, к этой несомнённости на Всеволода давила ральность и искренность её характера. Он знал её лучше, чем кто-либо иной, больше даже чем их мать, причиной чего когда-то были их детские сговоры и интимы. Она была девственно откровенной перед ним и, значит, не могла желать ему зла. Он вдруг проклял себя за столь нелепое поведение перед ней и сделал бы это ещё кучу раз, если бы его вдруг не осенило то, чего раньше он просто учесть не мог.
Ещё немного полежав, Сева поднялся с кровати и в начале сел на её край, как бы замешкавшись подобно минутам назад, но потом резко встал и решительным шагом направился к окну. План уже был продуман в его голове и по его мнению включал любую деталь, ждя своего очуществления. Схватив зонт Милы, Сева направился в противоположную сторону, к двери, и в темноте нащупав её ручку, что для него уже стало легче лёгкого, покинул свою комнату, снова почувствовав себя в семеёном корридоре. Не теряя времени, Всеволод прошёл по нему и остановился около комнаты своей сестры, где с успехом горел свет судя по щели под дверью, и оттуда доносился голос невинной девочки со своим присущным смехом. Судя по обстановке, мила говорила по телефону. Сева прислушался, но впустую и ненадолго, поскольку это никогда не было его призванием. Однако, судя по всему, Мила не зря трепалась с кем-то из своих фанатов, а скорее выслушивала любовные признания от ещё одного кавалера, что уже можно было принять за обычай. Не желая больше медлить, Сева прикоснулся к заветной ручке двери своей свободной рукой, но приостановил себя, решив подождать конца этой романтической беседы. Вообще-то, это его в данный момент интересовало меньше всего.
Следуя инстинкту, Всеволод отодвинул свою руку от ручки двери и сильно уставился взглядом в настенные часы по другую стоону корридора. Свет включать тут было нельзя, а из-за большой дистанции и темноты вокруг, он практически не мог ничего разглядеть на погружённом во мрак циферблате. Единственное, что попалось ему на глаза была маленькая стрелка этих часов, что по его мнению стояла на римской восьмёрке.
В эту самую минуту из комнаты матери послышался сперва скрип кровати, затем шарканье топочек по паркетному полу и, наконец дверная ручка, ведущая в эту запретную комнату, вдруг задрожала, поворачиваясь вниз. Едва-ли успел Сева взять себя в руки и спрятаться за огромным дубовым и отжившим свои годы гардеробом который мирно стоял посреди корридорного прохода и уже подчистую не был использован по назначению, как дверь распахнулась. Всеволод крепче примкнул к его "спасителю" и вонзился панцами в зонт, опасаясь что его падение доставит своему носителю хлопот. Сева внезапно вспомнил, что шкаф этот стоял на своём положенном месте впредь с самого рождения Севы, по словам его усопшей бабушки завезённый сюда отцом ещё до того как Всеволод появился на свет, и оставленный в четырёх стенах, будто отбывать остаток нелепой учести. В данный-же момент, Сева буквально молил шкаф не выдать его самого и пока что гардероб невольно подчинялся юношеской воле. Мать Милы тихонько прошла по корридору мимо двери в комнату Севы и остановилась перед входом в спальню его сестры, малость трогая дверь в полумраке дабы удостовериться. Всеволод был ближе чем в трёх метрах от своего единственного родителя. Наступила тишина, прорезаемая лишь очередным смехом из комнаты Милы. Мать вздрогнула и после недолгого раздумья сделала-таки три стука по дверной фанере, подождала, и распахнула дверь. Оттуда слышались громкие хохоты и возгласы. Потом ничего, и снова продолжительный смех.
- Милушка, - начал ангел-тиран - уже поздно и тебе пора баеньки. Отложи, пожалуйста, все разговоры на завтра и выключи телефон, хорошо?
- Мама, я же не маленькая! - потом в телефон, смеясь - Да, тебе тоже. Целую! Спокойной ночи! - телефон выключился.
- Приятных сновидений, дочка... - она тоже засмеялась.
- Спасибо, мамуля, того и тебе-же. Я вот только схожу в ванную комнату и сразу лягу.
Мать развернулась и услышав ласковое девичье "Я тебя люблю, мама!" позади себя, направилсяь к комнате Севы. Сам юноша ёкнул:
- Хоть бы она не решилась войти туда!
Но мысль эта была ненужной. Его мать даже не остановилась у двери. Увидив погашенный свет, она на ходу неслабо стукнула по ней и выдала, как старшина на сборах:
- Всеволод! Отбой!
После чего родитель благополучно удалилась в свою спальную берлогу и закрыла дверь. Легкое кашлянье, пара других шагов и скрип кровати.
Тем временем Мила положила телефонную трубку на аппарат, обе вещи от которых уже наверняка пахло её духами вовсю, и, надев свои мягкие тапочки, отправилась в ванную комнату легкими шажками. У двери она прихватила своё короткое ночное платье и ещё кое-какие личные предметы. Мила прошла мимо гардероба во мрачном корридоре не заметив Всеволода и он увидел её со спины. Он хотел было дёрнуть её за плечо чтобы привлечь своё внимание, но потом решил, что их диалог в стенах корридора будет не лучшей идеей и, посему сдержался. Когда его сестра наконец вошла в ванную и заперла за собой дверь, преждевременно включив там замодный светильник, Сева расслабился. Он отомкнул от стенки шкафа и провёл руку по своему лицу, погладив свои волосы, то место на носу в котором школе лежали толстые очки, и лёгкий пучок солос на подбородке. Хотя он и носил свои очки лишь в школе и на улице так как в обоих местах ему приходилось смотреть вдаль, два плотных следа от рамки всё-же оставались на его переносице. Сева любил потирать это место время от времени. Теперь уже находясь посреди корридорного проёма, он мог чётко разглядеть время на настенных часах, благодаря свету, исходящему из комнаты своей сестры через открытую дверь.
- [Чёрт возьми! Без пятнадцати полночь!]
Надо было действовать. Всеволод решительно вступил в спальню Милы, оглядываясь по сторонам. В этом месте интересным казалось всё: розовато-белые обои, цветная весёлая люстра и куча плакатов, наклеянным там и сям. Кроме того, вся мебель была завалена чем попало и, среди этого непорядка, Сева погрузился в странный запах смеси духов и девичьего присутствия, как-то неощущаемый им раньше. Одним словом, в этом месте царил интенсивный бардак занятного хлама от которого зачастую пахло Милой.
Продолжая осмотр всякой всячины но при этом оставаясь на одном месте, Всеволод вдруг узрел одну вещицу, показавшуюся ему особо важной среди всего прочего. Это была розовая открытка в форме сердечка с голубой лентой, оборачивающей её. Сева мог прекрасно догадаться о сути написанного в ней содержания, но его скорее интриговало откуда она появилась у Милы и кто именно был её основным владельцем. Кто-же передал его сестре любовную открытку?
Севу тотчас толкнуло желание добраться до этого куска розово-красной бумаги и всё узнать, но он пытался найти сопротивление пульции, толкающей его на столь низкий поступок. С одной стороны, это была личная жизнь Милы в которой эта открытка оказалась малюсенькой лазейкой через непокорную стену секретов и Сева не имел права так просто совать в неё свой вездесущий нос. Но с другой стороны Всеволоду была позарез необходима любая информация возможная на объяснение всего поведения его сестры, которое менялось всё больше и больше на его глазах и вроде даже становилось опасным. К тому-же, это мог быть единственный шанс на то, куда обычно для Севы стоял крепкий засов запрета.
Вконец убедившись во временой тищине момента, Сева практически наскочил на несчастную открытку и открыл её, отложив зонт в сторону. В ней гласило:
"Раз сводишь, Милка, ты меня с ума так абалденно,
Хочу штоб ты в меня влюбилась как и я, столь непременно!"
Чуть ниже, другим почерком:
"Лёха Молочников из 9го Б." Правее - "Я обожаю тебя!"
- Лёха? Он?! Вот это да... Хотя первые строки точно не его. - пробубнил Сева себе под нос - Но в прочем, с меня хватит, остальное уже пусть будет её личным делом...
В этот самый момент сквозь дверь в комнату Милы послышались шаги её хозяйки, ближе и ближе. Всеволод отскочил от открытки и, переложив зонт своей сестры на более видное место, встал затаив дыхание рядом с дверью, дожидаясь главного. Вскоре появилась и сама Мила в ночной рубашке, опять пахнущей мятой. В то время как она вошла в свою комнату, её взгляд плавно перекинулся налево где во всей красе стоял ей брат Сева, резко захлопнувший за ней дверь сразу после того как Мила слегка вздрогнула от испуга, но тут-же снова нашлась:
- Сева?.. Что ты тут делаешь?
Он чудно уставился ей в глаза и глупо улыбнулся:
- Ничего особенного, как видишь. Я просто пришёл занести тебе твой зонт, он высох. Ну и, может, пожелать спокойной ночи.
- Спасибо за зонтик! - мила осмотрела комнату и увидила его свёрнутым, в углу между кроватью и тумбочкой - Но разве ты не должен спать? Мама будет волноваться если узнает.
- Мне просто не спится, несмотря на то что я вроде бы и устал... Бывает.
Сева сделал пару шагов к центру комнаты и сел на стул напротив кровати Милы, нахмурив брови.
- Слушай, Мила, я конечно понимаю что это дерзки неприлично и что уже поздно, но у меня к тебе имеется пара вопросов, которые просто не дают мне заснуть. И потом, прости что налгал тебе недавно.
На лице у девчонки снова появилась улыбка. Она слегка просмеялась и села на свою кровать, при этом быстро спрятав открытку под подушку. Её лёгкий смех прозвенел в ушах Всеволода и от её взволнования след было уже простыл.
- Ложь я прощаю всегда, ты знаешь. А по поводу вопросов: слушаю внимательно. - Мила уставилась на Севу.
- Мила... - он вздохнул и сделал паузу - мила, ты меня любишь как брата, так-же как и прежде, в детстве?
- Да о чём ты, Севушка? Похоже ты перетрудился своей писаниной, как всегда. Мне тебя так жалко...
- Значит всё-же любишь, как раньше?
- Ну ты же сам знаешь, а задаёшь вопрос по пустяку.
- Благодарю за поддержку. - монотонно выдал Всеволод.
Для него это была пустая болтовня, отговорки.
- Не за что. - детским голоском пролепетала Мила, вздохнув, и привстала чтобы поправить платье, а потом сложить свои ноги - Теперь у меня к тебе будет просьба... Кстати, ириску хочешь? Лови.
Мила достала из под другой подушки пакет с ирисками, нечаянно выронив несколько штук на пол до этого, потом кинула одну из них Севе, который не смог поймать конфету с первого раза, но поднял её со своего живота и положил к себе в карман.
- От Лёхи? - тихо про себя поинтересовался он, но его сестра не услышала вопроса и встала с кровати. Она разложила одеяло и легко легла на него, устраиваясь поудобнее как щенок сворачивается в комок.
- Так вот, - продолжила она - Севушка, пожалуйста, расскажи мне сказку. Очень тебя прошу.
- Какую? - удивился юноша.
- Одну единственную, про Санька-горбунька! - она засмеялась.
- Мила! Ты опять за своё!
- Ладно, ладно, не сердись, братик, я шучу. Но всё равно жалко...
Всеволод встал со стула с улыбкой, но в глубине души с сильным чувством унижения. Он направился к двери, поняв, что больше ему здесь делать было нечего.
- Спокойной ночи, ворчунок. - сказала сквозь вечное хихиканье Мила - Погаси пожалуйста люстру при выходи.
В ответ-же послышалось лишь грубое "Хорошо..." и несколько тяжёлых шагов. Потом свет выключился и дверь накрепко закрылась. Снова оказавшись в уязвимом корридоре, Сева остановился и резко прикусил нижнюю губу. Он чувствовал себя неудачным клоуном, пришедшим лишь за моральной болью и вконец получившим её. Было видно что, похоже, его одурачили. Хотя...
Половина первого. Всеволод обернулся и ещё резвее удалился в свою комнату. Дверь, шаги, он лёг в одежде. Ириска, пахнущая мятой, валялась под ножками старого гардероба, в пыли, вечно обречённой на полумрак.



ГЛАВА 2


Одна за другой стекали мелкими каплями сосульки под воздействием весеннего тепла и солнечных лучей. Безоблачное, утреннее небо имело особый оттенок абсолютно лазурного цвета, именно тот, который можно было заметить в пустынном климате южной Африки. За этой безупречной пеленой космос казался большой стеклянной банкой куда поместили Землю, словно в вакуум на сине-голубом фоне. Изредка по небу пролетала пара птиц или безшумно проносился сверхзвуковой самолёт, оставляя белый шрам на девственной чистоте синевы утреннего неба.
Сева сидел в классе, за партой около окна, украдкой смотря на медленно тающую сосульку на подоконнике верхнего этажа. Солнце попадало ему в глаза как бы он ни вертелся и из-за этого Всеволод был обязан время от времени прикрывать свои глаза левой ладонью, что в принципе не мешало ему смотреть вверх, на небо. Таким нереальным, но таким оживлённым почему-то казалось ему оно, как путь во что-то далёкое. Часто, иногда, как впрочем и сейчас, Сева любовался небом когда был возле окна или на улице, в ожидании чего-либо, или в свободный но бесполезный момент. Смотря вверх, он видел либо синеву, либо облака, либо даже звёзды. Вероятно, эти облака, эта синева и эти звёзды и давали ему немного вдохновления для любого занятия, несколько утешая или жалобя Севу, временами напоминая ему о существовании некоторых вещей, лиц, мест, но к сожалению, не играли для подростка никакой важной роли. Всеволод не чувствовал себя столь сродным с небом сколько, скажем, с цветами. Он просто любил смотреть на него, и, пожалуй всё.
Проходил урок литературы, безразличный впрочем как и все другие предметы для Всеволода. Сегодня ему даже казалось будто время, застывше, пытается пробиться вперёд, но практически стоит на месте. В самом деле, вроде бы прошла уже целая вечность как стрелка часов перешла с четвёрки на пятёрку и часы теперь показывали девять двадцать пять утра, глухо тикая по стенке.
Учитель долго стоял у главного окна класса, что-то объясняя, доказывая, оспаривая и при этом закрываясь затылком от солнечных лучей, потом часто всплёскивая своими руками, меняя тон и, складывая руки на груди, вертел большими пальцами; под конец, время от времени раскачиваясь взад-вперёд припомощи ступней, разъяснял очередной сюжет, очередную тему дискуссии. Вдруг он делал паузу и, устраивая небольшой момент полного молчания, доказывая тем самым полный возврат к главной теме, привлекал разяв к вниманию. На доске учитель в этот день почти ничего не писал. После очередной паузы и, убедившись в полном к себе внимании, учитель подошёл к середине доски и начал мелко но разборчиво выводить на ней буквы для нового оспаривания. Для Севы это не играло никакой роли, он прекрасно понимал всё сказанное учителем и поэтому даже не был заинтересован.
В половину десятого к нему почему-то вернулись куски воспоминаний, но явно не благодаря небу и солнцу. Среди них был вчерашний диалог с Милой, закончившийся ещё большим сомнением Севы в душе своей сестры. Ему на мгновение показалось, что он сделал что-то не так, как желал, вроде бы не оставшись ни с чем, но в то же время упустив самое главное из этой беседы. Быть может он небрежно отнёсся к своей сестре, но факт, что она никак не хотела оставить при себе этот глупый вопрос про Саньку просто ёрзал Всеволода.
- Но она ведь всё-таки пыталась влезть в мою жизнь!
Дабы подавить эту чушную мысль, он сразу перешёл на другую суровость реальности, вспомнив самого Саню при помощи предыдущих воспоминаний. Здесь надо было что-то делать, а не сидеть сложа руки в то время как приятель гибнул в липкой паутине директора школы. Его судьба решалась сегодня и возможно даже в это самое время. Во всяком случае, Сева знал и уже отчасти проработал всё, что он болжен быть сказать, всё, что от него бы потребовалось. Всеволод не видел своего друга в школе сегодня утром, но продолжал надеяться на лучшее. Единственным его промахом была одна лазейка во всей его истории, которую он надеялся продумать прежде чем придёт этот чёртов час лжы и краснения.
Девять тридцать три, ещё один взгляд в окно, на небо и на солнце, закончившийся ничем. Всеволода дико ослепил один из лучей этого ярила и он интинктивно отвернулся от своих наблюдений. Теперь его взгляду препятствовало лицо одного из своих одноклассников и его соседа по парте Жени. Тот смотрел на него довольно чато и, как ни странно, разными взглядами. Вообще-то Хобот, такова была его кличка, любил разглядывать своих соседей по парте во время урока, но скорее из-за интереса к тому, чем они бывали заняты. Это было неудивительно, поскольку Хобота игнорировали и избегали многие, примерно так же как и Севу. Он напрасно пытался найти себе хоть каких-либо товарищей на протяжении уже долгих восьми лет. Скорее всего другим не нравилась привычка Жени постоянно появляться неоткуда в разных компаниях и пытаться им понравиться говоря вещи не по делу. Помимо этого, Хобот настырно смотрел в глаза своему собеседнику при разговоре даже не моргая, а если тот прогбовал убрать свой взгляд в сторону, то тут-же снова встречался с лицом Хобота. Женя вертел глазами как речной рак и имел привычку смотреть на кого-либо в это время думая о своём. И возможно Всеволод бы не был так шокирован этим, если бы на Женином лице не было иного отвращения.
Продоль правой части лица, задевая нос и поперёк глаза Хобота проходил неровный розовый шрам, довольно глубокий чтобы разрезать щёку практически пополам. При этом, на самом глазу имелось белое как снег бельмо, покрывающее зрачок. Когда Хобот таким образом смотрел прямо в глаза кому-либо, то не отвернуться этой персоне было сложно, не говоря уже о старании не акцентировать внимания на шраме. Но всё же на настырные вопросы младшеклассников в школе касающиеся того, как Женя видел тем глазом, на котором у него было бельмо, пострадаший со взохом и сурово отвечал:
- Одинаково я вижу обоими глазами! Вам-то какая разница?
- [Только задать пару вопросов такого типа, ничего больше. Даже не спросить имени, фамилии, ни телефонного номера, не говоря уже о приглашении куда-либо... Одиночество.]
Всеволод не перекидывал взглядов. Он не осмеливался "глазеть" на шрам Хобота и ограничивал себя украдким взглядом по направлению к Жене. Тот тоже не особо рассматривал Севу поскольку он уже не интересовался окном и не вертел головой. Тем не менее, Всеволод до мих пор чувствовал любопытное отслеживание его действий и тяжёлое бельмо, реагирующее на каждый его вздох.
- [Как ни посадят, так обязательно с уродом!]
Хобот попал в 805-ю среднеобразовательную школу во втором класее, но в класс к Всеволоду попал лишь в пятом. Насколько давно Сева помнил Женю, его шрам ещё с тех пор мало кому давал покоя, хотя ходили слухи, судя по которым, Хобот получил это увечье в третьем классе. А чуть похже к Жене и пришла его странная кличка Хобот так как с тех пор его нос, искажённый шрамом, стал издалека напоминать и походить на слоновый хобот. Дети начали насмехаться и дразнить его, долго и пристально устраивая ему всевозможные розыгрыши, а сам Женя не заметил как лишился своих последних друзей с появлением проклятого бельма. Годы детства постепенно стирались с возрастом школьников, на смену дерзким приколам к нему пришло только игнорирование, а кличка осталась - Хобот. И хотя сам он никогда не выдавал настоящей причины этого ранения, немногие всё же говорили, якобы  Женя оказался на свалке в тот вечер, когда там произошёл пожар и лопнула одна из выкинутых бутылок с огнеопасным содержанием. Другие заявляли, что видели Хобота через три или четыре дня после пожара с перевязкой на правой части его головы и лица. Как бы то ни было, он точно пропустил около двух недель школы, игнорируя вопросы о том, почему и как он оказался на свалке, заданные теми, кто его там узрел. Потом годы стёрли этот случай и оставили лишь шрам и бельмо в роли каких-либо доказательств.
В Севе и Жене была пара вещей, которые их объединяли. Одной из них были не оценки и не поведение, а скорее равное отсутствие близких друзей и компаний. Всеволод был омерзителен обществу, от него сторонились. То же самое происходило и с Хоботом, но, в отличие от первого юноши, Женя напрасно пытался завести себе друзей, до сих пор не смирившись со столь подлым физическим обманом. Помимо этого, Хобота сторонился и сам Всеволод так как желание попасть в друзья к этому "уродцу" практиковалось и на самом Севе. Но, более очевидно, их сажали рядом весьма часто уже на протяжении пяти лет, начиная ещё с урока английского языка, на котором их классы были смежными. Вероятно, учителя просто компановали подростков судя либо по их школьной жизни, либо по их успехам в определённых предметах, сажая вместе уже не девушек и юношей, а определённый тип характеров, подходящий друг к другу. Таким образом, Всеволод, вопреки себе, обязательно встречал рядом с собой взгляд бельма Хобота, хотя самому ему, в глубине души, абсолютно не казалось, что подружиться с уродцем будет началом новой жизни. Всеволод поймал себя на мысли, что не сделает этого даже будучи под прицелом. Женя был не его тип людей, а абсолютно иная персона, но многим почему-то казалось обратное.
- [Уж лучше бы они меня с моей сестрой посадили, чем с ним. Чего они этим добиваются? Дружбы между нами?]
Сева замер на секунды и внезапно понял, что последняя фраза была им не только продумана, но ещё и пролепетана его устами как последствие машинального мышления. Ему вдруг стало стыдно за этот шёпот и он покраснел. Он знал что в данный момент Хобот уже пристально рассматривал его с другого конца парты, его и его лепет. Севе срочно требовалось изменить ситуацию.
Дабы отвлечься, Всеволод надел свои толстые очки, взял чистый лист бумаги в линейку, что всегда клал на край парты вместе с тетрадками, и, почесав мелкую серую бородку под его ртом, принялся за дело. Схватив карандаш, он отрывисто но быстро принялся калякать на листе связанные буквы, слова и предложения, медленно постраивая своё новое творение. Поставив словосочетание "Белая ворона" как заголовок, Всеволод писал с использованием слов типа "освобождение", "летать", "другая оболочка" и т.п. Вообще-то, он даже не имел конкретной идеи, плана в своей голове. Он просто выписывал предложение, связанные между собой неким косвенным смыслом и тем самым всё больше и больше заполнял бумагу карандашным грифелем. Позже, Сева прокрутился две минуты вокруг последнего написаннаго им предложения, пречитал эту фразу раз пять, но никак не мог полностью вникнуть в её смысл. Он даже усмехнулся самому себе за такую плоскую гениальность. Идеи убегали из его головы, они морфировали в непонятные вещи, и, казалось бы, уже никто в классе не был заинтересован делом Всеволода. Всё это воображение было слишком большим чтобы тот мог сосредоточиться и выдать на лист приличную историю похожую на те, что удавались Севе в момент краткого вдохновления. Нет, сегодня юноша прибывал в абсолютно ином настороении, он сам это только понял, возможно благодаря ясному небу, возможно просто из-за взволнованости. Наконец Сева дождался момента в который учитель был полностью отвлечён чем-либо посторонним, порвал листок в линейку пополам и, не снимая своих очков, начал новый текст. На сей раз он писал аккуратнее, время от времени проверяя действия учителя и заодно стараясь осмыслить свою писанину стоящими словами. Строка за строкой, бежала его рука по новому листу, на время прерываясь и вновь продолжала пару мзновений спустя. Вскоре, треть листа была закончена и Всеволод принялся за своё любимое хобби - быть собственным читателем. Его рассказ гласил:

"Представьте себя чёрной вороной! В вашей бурной птичьей жизни полно воронят, этих толстоклювых птенцов с нравами заполучить каждый кусочек прнесённой им пищи. А теперь представьте, что чёрный вороны вас не любят, может даже избегают, но только одна ищет с вами дружбы. И хотя она такая-же чёрная как и другие члены её сообщества, эта ворона считает вас родным, а вы понимаете её так как оба выросли в одном гнезде и питались одной пищей. Неужели, думаете вы, неужели вам уже будет не скрыться от неё, дав ей понять, что вы - другая, не принадлежащая этому обшществу птица: Однако, в глубине души вы знаете, что её надо остерегаться: её дружба с вами выглядит слишком коварной и ненастоящей. Проще говоря, эта чёрная ворона пользуется вами и ни в какую не желает  знать разницу в окраске перьев и не берёт в счёт каждый признак, делающий вас другим, иным существом..."

На слове "существом" Сева остановился, поправил лист и резко поднял голову. Он сделал это инстинктивно, глядя в сторону учителя, который вдруг остановил свой рассказ и в тишине тридцати двух дыханий, отчётливо смотрел на Всеволода стоя у своего стола. Сева этим временем сделал вид, что откладывает его чтиво в сторону, и с лёгкой улыбкой уставился в лицо учителю. Вскоре тот прочистил горло легким "Гм!" и продолжил свой монолог к центру класса. Сева протёр лицо левой рукой.
- [Фуф! Вот как пронесло!] - подумал он, и потом, глядя на свою писанину - [Ну так вот, где я остановился?]

"... иным существом. Да, в этом плане, жизнь поступила довольно нечестно и наградила всей красотой и любовью одну ворону, оставив её похожей на других, но при том полностью оголив и отбелив другую пернатую подругу. А ведь в глубине души, вы всё равно похожи словно..."

На этом слове грифель кончался и дальше следовали пустые строки. Дабы всё-таки дополнить эту идею и в то же время отвлечься на ещё немного времени, Всеволод поднял карандаш со своего живота, давиче смахнув его туда нечаянно, и поставил его на исходную позицию. Но как только его кончик начал ровно начертывать контур буквы "д" рядом с последним словом на листе, грифель вдруг издал мелкий треск, заставивший учителя замолчать во второй раз, и обломился на незаполненной части бумаги. Сева понял ситуацию и хотел было выругаться на это орудие творчества, теперь уже непригодное без хорошего затачивания, но воздержался и бросил взгляд на школьные часы. Девять сорок две.
Возможно, этот факт был для Всеволода сигналом, означающим завершение его рассказа и обращение полного внимания на своего педагога. но, с другой стороны, он считал починку карандаша не только необходимой, но вообще неприменной на данное время. Точилок Всеволод не имел; все они были либо только у него дома, либо теперь мирно лежали в Милином пенале, а значит, требовалось спрашивать окружающих, что он ненавидел.
На одну парту ближе к учителю располагались места двух девчонок из Севиного класса. Одной из них была Машка Косичкина или просто "Косичка", как её прозвали ребята. Другой была Таня, её подружка. Маша была одной из тех девочек, которых Сева особенно избегал и опасался. Вроде бы, внешне она не представляла никакой обоятельности: четырнадцатилетняя черноволосая "дева" крупного телосложения с полной не чрезмерно, но розоватого оттенка кожей. Характер Косички был довольно прост. Она могла громко хохотать прямо посреди урока, перебивать своих собеседников, нахально обращаться со всем, что ей было необходимо, а главное, использовать свои кулаки во многих ситуациях дабы выразить тем самым недовольство. Практически никто из знакомых Севе людей не предпочитал вмешиваться в Машкину жизнь, тем более вставать у неё на пути. Дело тут было даже не в силе, а в моральном давлении на неё Тани, что делало обеих девочек просто непобедимым дуетом. По словам Сани, "одна косичкина левая бьёт тысячей ньютонов!" Всеволоду казалось, что он уже испытал эти тысячу на своих лице и теле на протяжении его школьной жизни.
Юноша взглянул на Машку со спины и на её коротко подстриженные волосы, вопреки её кличке осязающиие на верхней части её черепа.  Он немного вздрогнул, бросаясь в воспоминания её спины, что даже позабыл про точилку. Этой вещи он низачто бы у неё не спросил - внушал Сева самому себе, считая себя правым. А ведь наверняка она имела точилку, и даже не одну, так как Косичка считалась самой богатой девчонкой в классе.
- [Красоту не купишь...]
Всеволод думал, что никогда не забудет моменты младших классов своей жизни в которых Машка была безжалостной шкодой на его глазах и без конца над ним издевалась, называя его "очкариком", "Севой-девой" и "картофельным рылом". Память об этих моментах всплывала, часто не давала Всеволоду жить, он плакал но ничего не мог поделать. И, глядя в спину одному из своих врагов, Сева вдруг вспомнил следующее.
Шестой класс. Чёртов заговор, устроенный между Всеволодом и ещё тремя сверстниками из его школы, заключался в том, что первый человек, кого из них поймает Косичка, должен будет подарить ей одну из четырёх гвоздик, найденных дельми на улице неподалёку от школы. Мысль одурманила Севу, хоть и рассудительного, но тогда ещё глупыша и он согласился, думая, что смягчит Машкин характер и пробудит в нём хоть каплю женственности. Но бедняга был тем и именно тем несчастным, кто попался в косичкино поле зрения. Недолго думая, он остановил её кулак своим цветком. Дело всё-таки закончилось весьма плачевно и жёсткое сердце этой разрушительницы не было ослащено какой-то гвоздикой:
- Ешь сам своё сено, козёл!
Сева почувствовал лепести цветка внутри своего рта и пару сильных ударов в продых, которые заставили его лечь на пол в то время как Маша стянула с него обувь и засунула её Всеволоду в подмышки, хохотом своим привлекая других ребят. Но самым обидным был приход трёх других "цветочных" сообщников, которые пожали руки Косичке и смеялись, показывая на Севу своими пальцами. Он лежал, сопротивляясь боли и фобии общества. Как ни странно, всё это было сговором, большой шуткой.
Зрачок в глазу Всеволода незаметно увеличился, по его щеке протёк пот. Он с ужасом посмотрел ещё раз на косичкину спину и понял, что не хотел от неё ничего. Абсолютно ничего.
- [Никаких точилок от этой паршивки! Тьфу на неё!]
Сева медленно удалился из своих воспоминаний о Машке и взглянул на часы. Девять сорок шесть...
- [В десять ровно звонок.] - подумал он и снял с себя очки.
Медленно передвинув взгляд с часов на лист бумаги, лежащий на парте, Всеволод сначала наткнулся своими глазами прямо на широкий шрам Хобота, а потом на гребень карамельного цвета в волосах Тани Бекер, этой блестящей славой девчушки, всегда казавшейся превосходной на глазах у пацанов. Это было её роковой способностью в Танином неразборчивом характере.
Севе чудилось, будто в Тане блестело всё, от гребня в её светлых волосах вплоть до маленьких золотых шнурочков на её юбке, так прекрасно показывающих себя и в то же время настолько привлекательных, что они мгновенно бросались в поле зрения Севы, каждый раз, когда Таня была рядом. Её зелёные глаза действовали на Всеволода, да и вообще на всех, кто был ею очарован, словно зелье, вводящее мужской пол в торпор, комбинацию которого заканчивали её подглазные еки и обалденной красоты слегка втиснутые щёчки, при помощи которых красота Таниного лица была неописуема.
Таня Бекер была из богатой семьи, возможно даже из более богатой чем Косичка, но никогда и не при каких обстоятельствах не показала бы этого. Соединившись с Машкой в то, что казалось уже в течении пяти лет превосходным дуетом, Таня полностью сливалась с ней по характеру и временами та даже называла её своей лучшей подругой. Здесь Сева отлично понимал, что Таня просто пользуется Косичкой в любых ситуациях плюс в качестве самозащиты, но Машке было просто не под силу уловить это и обернуться против своей злоумышленницы. Ну а ежели вдруг возникала какая-либо непредвиденная Таней Бекер проблема, то она быстро смягчала её своим ласковым голоском и стремительно выбивала её из Машкиной головы за считанные секунды. Против Тани было просто не пойти с психологической точки зрения.
Больше всего Севе Таня напоминала хитрую лисицу. На драках она, большую часть своего времени, оставалась спокойной и тихой девочкой-очаровашкой, каких обожали учителя, но вне школы часто ругалась матом и была способна возможно на самые дерзкие поступки, при этом абсолютно не ставя окружающих её людей ни во что человеческое. Для неё это были всего навсего игральные пешки, фишки. Её очаровательная внешность и привлекательная фигура, наравне с деликатностью её речи, были главными коньками в мире Тани для всеобщего завоевания других. И к превеликому Севиному сожалению, он тоже попался на удочку Тани Бекер так как был физически притянут к ней и характерно открыт и уязвим для любого её морального удара. Увы, Всеволод был умным но не хитрым и из-за этого Таня и немногие персоны всё же использовали его как хотели, но похоже, на одну лишь неё он никогда не злился и всё прощал ей.
В свои ранние пятнадцать лет Таня Бекер наверное успела уже перецеловаться почти с каждым не омерзительным ей парнем, в то же время многим срывая и портя личные взаимные отношения, имеющиеся с другими девочками. Помимо этого, она весьма вероятно, уже познала и испытала свою первую любовь, и не зря. Красота её лица, её тела, вечно носящего миниюбку и её стройных девичьих ног в колготках заставляло мужскую половину класса смело покоряться ей в ошеломлении и в недоумении. Те, кто ей протестовали и пытались освободить себя от её влияния, были обычно жестоко подавлены красотой и безукорызненностью её лживоватой речи или её коварством. В буквальном смысле, Таня шла всем по головам, безразличных к ней ребят были единицы, так как другие девочки тоже поддавались силе её личности.
Сева внушал себе право считаться счастливчиком по отношению к Тане, она не игнорировала его пожалуй никогда. Её всегда ставили в одном классе с ним с самого начала их школы и вот уже три года как сажали на многих уроках вблизи Севы, позади или впереди него. Таня похорошела и ему это нравилось, к тому же в алфавитном порядке её фамилия часто была перед Всеволодом, а значит, и она была всё время где-то рядом. В любом случае, Всеволод мог наслаждаться её роскошными светлыми плосколежащими волосами, их запахом, очень похожим на шампунь Милы и, естестыенно, их блеском.
Действительно, волосы этой блондинки говорили сами за себя. Даже с воткнутым гребнем они спокойно достигали середины Таниной спины, а в распущенном виде вообще ложились на её скромно-стройные плечи и могли задевать аж Танин копчик вместе с верхушками её ягодиц, закрытых миниюбками, когда она садилась. Эти волосы, как бы странным то ни показалось, были тем, что нравилось Севе в Тане Бекер больше всего, даже больше её прекрасных глаз и, несмотря на апатическое отношение к нему самому, он глупо продолжал любить и желать её, чувствовать в её волосах свою собственную радость и при виде них утопически мечтать, понимая в то же время, что этого никогда не случится, хотя бы из-за конкуренции юношей, знающих Таню, некоторых учителей и даже молоденьких двадцатилетних завучей-новичков Севиной школы. Это была тайна его судьбы.
Таня Бекер не сидела на уроках сложа руки. Даже при том, что её не особо замечали поднимающей руку или рвущейся к доске, девочка часто баля при деле, как впрочем и сейчас, чего-то калякая на жёлтом картонном листочке. Ясно было, что учитель никогда этого не просёк да и не смог бы, учитывая Танину коварность. Сева мешкался на желании попросить у хитрой лисицы точилку, заранее уверенный в обязательно её наличии у Тани. В результате, её сумочка-пенал заинтриговала Всеволода, и, решившись на сей поступок, он аккуратно прикоснулся указательным пальцем до её левого плеча два раза, тут же ощутил хрупкость и автоматически отдёрнул руку. Ответ последовал лишь через несколько секунд в виде поднятого кверху указательного пальца левой руки, по отношению к Севе, дав ему сигнал о внимании. Всеволод отсел назад, заметив и поняв Таню, которая продолжала свои дела довольно легко правой рукой, даже не прерываясь. В этот момент на глаза Севе снова попался шрам Жени, который не только смотрел на него искоса, но и очевидно что-то хотел понять в поведении Севы, интересовался. Всеволод вообще не придал этлму значения снаружи, дотронулся до своих очков и потом бросил взгляд в возлюбленное им окно в мир небес. Это продлилось недолго, так как вскоре учитель снова повернулся лицом к доске и открыл свою уязвимую сторону письмом очередного термина. Таня быстро повернулась, украшенная мимической улыбкой, в сторону Всеволода, давно жаждущего и наконец получившего её внимание:
- В чём дело? - прочёл Сева в её глазах.
- Таня, - начал он, но потом понял нужду быть кратким и разозлился на мгновение, сдержав себя, продолжив - У меня сломался карандаш. Мне кажется у тебя должна быть...
- Извини, - резко перебила его Таня Бекер и Сева снова почувствовал власть над собой и покорение, как от её волос - Прости, дружок, сегодня точилок не имею.
И дабы закончить свою комбинацию, она резво показала ему свои белые зубы, даже сахарно-белые, считая преувеличения Севы.
Он снова отсел на спинку стула в недоумении, видя как зло и косо посмотрела на него Косичка, и, сглотнув слюну, весьма не обрадовался волосам Тани Бекер, снова показавшим себя. Машка отвернулась.
- [Нет...]
Сева понял, что снова доказал себе этот гнилой вариант власти. Против такого человека как Таня Бекер он пойти не мог, она была хитрее и раскованнее, следовательно, куда выше его в социальном смысле. Он не мог сравниться с ней по той причине, что она была лидером, а он 0 обычным полуподчинённым, но не полностью входящим под контроль других лидеров. Её орудия не были ему под силу, в которые между прочим входила и сама Машка Косичкина, манипулируемый бульдог, цепная псина Тани.
 Он ведь знал, что у неё была точилка, и не одна, он видел их, но оставался ни ч сем, так просто и так легко. Хотя он и не ожидал много удачи от этого хода, но, однако...
Сева получил отпор и сидел побеждённый. Он хотел продолжить свой рассказ, но не мог, так как всё его воображение теперь пострадало и медленно стиралось, настроение уходило. Будучи готовым смириться с жестокостью жизни и с голосом учителя, Сева получил второй удар ярости. В конце концов, он незаметно бросил карандаш на пол и отвернулся к окну в который раз, надеясь на хоть какую-то поддержку от ясного дня.
А тем временем в окне опять поплыли облака, хотя небо оставалось чисто-голубым.
Эффект Севиной фантазии расширился, разросся и стал выдавать различные формы погоды и времени. Снача возник дождь, который промчался бы через небо, через солнце, всё бы озарилось тёмными красками и ушло бы в бездну, а солнце бы всё светило как желток в яичнице. Он был побеждён, он сидел в глубокой и широкой яме и душевно тихонько плакал. Но вдруг чья-то рука тронула его спину, то ли пошекотав её, то ли наоборот глубо ткнув в неё пальцем, но Севой она не интересовалась. Рука прошла далее и послышался звук удара, секундами позже, какого-то предмета по деревянной парте. Потом звуки затихли, будто предмет этот упал как камень и остался там, куда его положила та самая старательная рука, а шум заслонили возгласы учителя спереди класса, откуда тот всё провозглашал свои нудные теоремы. Учитель не придал значения звуку загадочного предмета.
Всеволод повернулся и увидел перед собой долгожданную точилку, измусоленную опилками правда немного. А за точилкой, дальше, ближе к окну и к солнечному свету распологалась кое-чья улыбка. И лицо "Хобота". И его красный шрам с белым бельмом на глазу. Всё это глядело прямо на самого Севу, что настолько стеснило подростка, что он тотчас захотел повернуться обратно и вообще забыть про всё на свете, но его привлекла именно та самая столь нужная ему вещица. Хобот ушёл на второй план, как бы стал неважен через некоторое время, стоило лишь Севе к обстановке этой привыкнуть. Долго смотрев на маленькую железяку для отточки с опилковым резервуаром, он наконец вгляделся в Женю полностью, уже при сём не почувствовав такого уж отвращения, и смело, в удивлении, спросил:
- Твоя точилка?
Хобот кивнул и Сева, подняв упавший до этого момента карандаш из под стола, тщательно привёл его в порядок, а потом, как по старой привычке, дунув в точилку и на грифель, вернув ту владельцу - положив её на парту перед Женей.
- Спасибо... - он запнулся, набрался храбрости и снова сказал это чудное слово - Спасибо! - а потом почему-то повторил его про себя - Спасибо...
Точилка незамедлимо исчезла в темени Жениного портфеля, оставив на парте лишь немножко опилков что были тут же стряхнуты его костявой ручонкой. Сева, принявшись за прерванное до этого момента дело, положил лист бумаги ближе к себе и взял карандаш в правую руку. Он принялся было намалевать пару букв, но сначала вылезла трёхногая "т", затем "е", "н", и когда он понял, какое слово крутится в его мозгу и столь сильно рвётся наружу, то вообще прекратил всё. Подождал, переложил карандаш в левую и протёр правую руку, повертел шеей, посмотрел на доску и решил продолжить, взяться заново ещё разок. На бумагу теперь вылез мягкий знак и ехидно улыбнулся Всеволоду, который окончательно остановился. Замер ав позе. Девять пятьдесят. Севе было нечего писать, как он рассудил, кроме слова "тень". А с чёрной вороной это не имело никакой связи. Что писать, как написать? С чего бы начать заново?
- [Заново? Как, опять?]
Теперь Севина голова уже была погружена в совершенно другое. Почему же Хобот вдруг помог ему? Вот о чём он задумался - ведь после того, как он сидел почти неподвижный и после его ужасного лица, он всё же осведомился в нужде Всеволода и не пожалел тому своей личной точилки, в отлицие от всех этих дряных Бекер. Неужели он был столь добр, столь позитивен характером, или являлось это просто очередной противной проделкой, высмешкой? Но насколько он знал Хобота, тот не издевался над Севой ещё ни разу, вроде бы это его не интересовало. но в то же время Женя и не приближался к нему тоже, по крайней мере вот этот случай с точилкой был первым. В конце концов, Сева смирился с тем, что это всё же Женя, кто бы за его мерзким обличием ни прятался. А лицо этого старшеклассника не предвещало ничего хорошего. И посему, отложив карандаш в сторону за неимением интересных мыслей в уже выключенной от интеллекта голове, Сева напросто решил забыть эту нелепую ситуацию. Как бы больше к ней не возвращаться.
Женя больше вообще не отвлекался за всё оставшееся время от урока, слушал учителя и помалкивал. Ведь оставалось всего десять минут. Сева его понимал, Хобот наверное был смущён своим гордым поступком. Не подавился. Что ж, в данном положении действительно стоило бы оставаться без комментариев. Всеволод убрал и бумагу тоже, откинулся полностью назад на своём стуле и принялся гипнозно следить за ртом учителя, редко посматривая на светлые волосы Тани Бекер, её замечательные плети. Они до сих пор привлекали юношу.
На сей раз учитель не задавал домашней работы на уроке литературы, но объяснял какой-то сюжет, большую часть коего Сева совсем прослушал. Но это его не волновало, Сева знал, что мог восстановить всю изречённую информацию почти построчно, если того захочет, и выкрутиться тем самым на хорошую четвёрку. Иногда и на пять - интеллект помогает. Но вдруг учитель остановился, неожидаемо, и попросил одного из учеников прочитать пару страниц из известного произведения. и пока тот читал, учитель предупредил всех внимательно случать контекст, без запинок и пропусков в сознании, а сам сел за стол и снова сложил пальцы. Его ноги нуждались в отдыхе после двадцати пяти минут полного стоячего положения. Сева сразу смекнул, что это было не зря, и, насколько он помнил своего учителя, после обзаца должно было последовать что-то важное, вопросы скорее всего.
Сева ненавидил вопросы из зала. Это заставляло его вставать перед всеми остальными, выпячивать грудь и начинать невнятно отвечать на заданое. Причём иногда именно из-за классным вопросов в его табеле выскакивали тройки. Он боялся, стеснялся всех этих глаз чёрных существ, и учителя в том числе, глядящих на него исподтишка. И все они хотели знать, что вот-вот скажет бедный очкарик. Сева потел, его морщинистый лоб покрывался жидким, бородка чесалась. А его неуклюжий живот тоже давал знать о себе. Вот все смотрят, а он ничего почти сказать не может. Так, выцыганил. И трояк. К чёрту.
Он их на душу не выносил.
Но вот чтение закончилось и, на удивление всем, учитель вдруг задал вопрос сразу, даже не раздумывая, как делал это раньше. Просто - паф! Кто попался - отвечай. Вопреки тем, кто не слушал, он начал выбирать, быстро ведя убийственным пальцем по списку, случайную фамилию из всего обширного класса.
Сева вздрогнул, припомнив тот раз, когда из-за такого же вопроса пострадал Серёга Косоренко (тоже вестимая личность), сидевший неделю назад на последних рядах. За двойку, как бы то ни казалось предсказуемым, его быстро передвинули вперёд, а на его место сел не менее известный Севе Борька Фонарёв, "Фонарь", который доставал четвёрки буквально отовсюду, но на пятерки, как бы то ни было странным, не тянул. Скорее всего и не хотел. А Севе почему-то вдруг померещилось, что он может, в этот прекрасный день, разделить участь Серёги и потом горько винить себя за то, что не смог нормально сконцентрироваться среди всех этим прековарных глаз. Впрочем, теперь у него оставалось было выбора, какой бы путь ему ни выпал, и он замер на стуле, скрестив пальцы левой руки под партой.
Никто не тянул руку и карандаш учителя медленно спускался по бумажному списку, то и дело замирая. Ниже, стоп. Потом ещё ниже, ниже и ниже, выше, и под самый конец резко остановился:
- Варфоломеев Всеволод! - и тише - Всеволод, что ты можешь рассказать мне про сегоднящнюю тему урока?

* * *

- [Всеволод...]
Все глаза, сотни их, мигом окружили Севу. Шок был неотразим, причём настолько пронзителен, что Сева ёрзнул на месте дважды, и потом немного застясся, прилипнув к стулу. Он прочувствовал всю месть учителя за тот раз, когда он дозволил себе принебрести сочинение по русскому языку и сдать его позже, кстати из-за Милы, да ещё и в грязном виде. Но сдал ведь... И теперь он видел как сильно отомстил ему тот за этот случай, как Сева влип. Перед всем классом, опять. Ведь он едва сможет наговорить даже на четвёрку за то, что все на него смотрят. Это ведь ужасно. Учитель нарочно наколол подростка. Что же дальше? Тройка?
- Неужели три? В кой раз за устный ответ на этом проклятом уроке?!
Способом пролёта, он мечтал и вообще всеми своими силами надеялся на то, чтоб урок кончился прямо сейчас, вот прямо в это самое мгновение. Но часы продолжали ехидно показывать свои девять пятьдесят и три минуты. Семь жалких минут не спасли Всеволода. И именно их он проклянал в этот момент, именно они сыграли в его дне очередной поворот. И его спросили. Всем на посмешище.
- Неужели у тебя нет никаких слов по поводу этой темы, Всеволод? Разве я ничего не сказал, разве моей темой было молчание?
- [Молчание?]
- Молчание.
- [Пшёл к чёрту, козёл!]
Севе хотелось, если бы не взгляды, сказать это не только вслух, но ещё и прокричать эти слова, а затем рассказать всё про тему, вообще всё, как с иголочки, и под конец показать, что их он не боится. Глаза ему не страшны, общество за бок не укусит. Но этого ему лишь хотелось, а как он поступил, дело другое. Сева опустил голову и смотрел на свои ботинки, стоя рядом со своей партой. Потом всё же набрался храбрости, и, закрыв глаза, произнёс едва слышно:
- Литернатурные повести. Классика. Пушкин. - а дальше замер.
Но учитель расслышал его и вытянулся всем телом по направлению юноши, делая свой вгляд невыносимым даже для закрытых глаз. Всеволод гадал его слова одно за другим.
- И? Что про Пушкина?
В классе послышались насмешки, Сева терял достоинство, унижался.
- [Будь трижды проклят за это.]
Затем пришло спасение. Всеволод был уже наготове открыть рот и промолвить с грустным, извинительным видом, что этого он не читал, вернее как-то был знаком с, но невнимательно отнёсся к тому, что читал и пересказывал учитель на уроке, а потом и к тому, что прочли ученики. Ему бы тогда поставили тройку, хорошо заработанный трояк. И это было бы нормально, за исключением дерзких взглядов, пожирающих его сероватый, морщинистый лоб и полное тело. Нормально потому как Сева не был силён в литературе, он писал не читая других авторов, без ошибок, но писал своё. Даже не так, он просто ненавидел писателей. Зачем-то считал их самозванцами. И сам бы никогда не стал, как он рассудил, публиковать свои рассказы. Входить в известность. Но, на это, кроме Севы, всем остальным было плевать, и его собственная мать бы с него потом просто не слезла. Он ведь обещал себе, если бы не мерзость окружающих, вытянуть оценку на четыре, крепкие четыре, но пока оставался вне данного обещания. Бездейственным.
Произошло в тот самый спасителый момент ничто иное как обычное появление среди всей этой сцены одного важного человечка. Всеволоду повезло, так как дверь в класс открылась и на пороге показалась одна из младших завучей школы номер 805 Наталья Владимировна, которая была также соседкой Севиной матери и чато садилась в один и тот же автобус с ней по утрам. Сева насто звал её просто Наташей, потому что знал эту женщину с самого своего детства. Она была невысокой и брюнеткой, с неплохой фигурой, но прикрывала её за широкими свитерами и безформенными штанами. Лицом Сева её не помнил, это лицо имело возможность менять интонации столь часто, что Сева не придавал значение каждой его черте и не считал её важной, подчёркивающей. Возрастом Наташа была старше Всеволода на двенадцать лет, ведь как уже замечалось, его детство было крепко с ней связано. К тому же, у него был очередной повод звать её "ангелом-хранителем". Хотя надолго ли, вот здесь была прадва.
Наталья Владимировна повернулась влево-вправо, что ничего её толком не дало, и, сделав неробкий рывок к учительскому столу, она прекратила свой балет пируетов как раз в центре класса, у доски. Дверь медленно захлопнулась и как бы окончательно свела все глаза с Севы на Наташу. Также и учительские, хотя вопроса тот пока не снимал.
- [Ух какое облегчение!]
В результате та подала голос и, что не было ожидаемо Севой даже после перехода глаз, огласила она именно его, попросив юношу пройти вместе с ней в учительскую. В директорский кабинет. Пронто. Всеволода постигло второе, ещё большее счастье и он, взмолясь, смотрел на учителя, даже под конец произнеся робкое "Можно?" А учитель не снимал глаз с Натальи, что похоже тоже допытывалась ухода Севы из класса. Глаза обоих об этом говорили и в конце живодёр получил отпор.
Наташа настояла на своём. Ещё бы!
Переглядываясь между ею и волосами Тани Бекер, смышлённо наблюдавшей за сценкой, Сева надел очки, сел, вобрал вещи, встал, вложил всё в портфель, что-то там пошарил и проверил, наконец с гордым видом последовал за савучем-спасителем в коридор.
Кстати, Наташа должна была раскрыть Севе секрет который он знал уже сам, парадоксально: суд Саньки. Ему же, будто присяжному, лишь оставалось присутствовать в кабинете директора в совершенно расслабленном состоянии. По крайней мере, как думал он. В душе правда надеяться на освобождение Сани из лап чёрных ворон. Благодарность за спасение Наталье была неуместна не только потому что глупа, но даже поскольку Всеволоду было куда престижнее не выдавать нутра своих событий, куда бы не смотрели коварные глаза. ДА и вообще не высовываться из под оболочки отличника вариантами дебоширства. Ни к чему это. Такие ситуации редки, но не настолько редки чтобы бросать всё и делать что душе угодно. Хотя однажды...
В корридоре Севу разоблачило мнимое ничто. Так как он был выведен вне подозрений, а время от времени проклянал то себя, то окружащих, то тут как раз общественное давление спало из-за неналичия людских душ, что привели к тихому спокойствию. Класс и урок были позади.
Тут же не мелькало ни единного лица кроме знойной мордочки Наташи, которая этим утром явно показывала себя чрезмерно серьёзной и даже её макияж как-то смешно смотрелся на уже повзрослевшем лице сегодня. Даже её хладнокровие по всеобщим сюжетам не давало ей покоя по поводу поступка Саньки, Севе ведь было ясно уже какого. Холодный воздух легко, но мёрзло обдумал лица обоих, сквозняж же вовсю прогуливался из одного окна в другое. Стараясь избежать взгляда подростка хотя бы чтобы не иметь с ним лишних проблем, Наталья Владимировна долго смотрела по сторонам, при этом не двигаясь дальше чем на два шага от двери и всё будто бы прислушивалась. Только лишь потом, когда она уже убедилась в том, что молчание окончательно покорило их, а учитель уже спросил другого несчастного и по другому вопросу, Наташа стала полностью взрослой и выпрямилась как молодая женщина. Взгляну на свои ручные часы, что предвещали четыре минуты до конца урока, заполнения коридоров учениками, повернулась в сторону школьной лестницы и сделала Севе знак следовать за ней, будто маня его пальцем, отдаляясь.
- Семён Карлович ждёт тебя в своём кабинете. Дергунин твой, озорник, уже там, так что пошли быстрее! Ну же! Четыре минуты осталось.
Сева замешкался, но в голове его уже всё было решено:
- [Как прикажешь, красивая ты моя.] - Наташа...
Та поспешила оглянуться и снова показать Всеволоду взрослой девушкой, уже давно достигшей зрелости:
- Что?
- Нет. Ничего - едва слышно.
Вопреки свежести и тишине школьного коридора третьего этажа, и лестниц иже примыкающих, Всеволоду пришлось в скорее забыстренном темпе следовать за фигурой завуча в кабинет директора, но самым обидным фактом были оставшиеся минуты. Они утекали, уплывали.
Семён Карлович, по фамилии не особо важный Севе, что привык так прямо его и звать, а также директор школы номер 805 в одном лице явно с сегодняшнего утра был абсолютно не в форме, раз никак не мог справиться с Сашкой Дергуниным этим ужасно-солнечным утром. Вообще-то, стоит ли замечать, что Семён был огроменным индивидом во всей этой школьной структуре, причём не проигрывал он ни в росте, ни в уме. Его точный возраст не знал наверное никто во всём заведении, за исключением случайных любовниц, хотя и это также не играло ни малейшего значения. Одни гипотезы уходили далеко за полтинник, а порой и то сводились к 60-ти. Другие стояли на твёрдых сорока и утверждали, что отговорок по этому поводу принципиально и быть не может. Хоть и лысый, немного сутулый, директор постоянно поддерживал в превосходстве свою физическую форму и, как показалось бы, был готов сыграть партию баскетбола или там скажем хоккея прямо посреди своих угрюмых речей, при том ещё и не сорвав дыхания. Многие люди завидовали его социальному и особенно материальному положению, встерались ведь бесспорно таковые. Других тащило от его денежного дохода, его семьи, то есть жены и трёх "замечательных" детей. А кого-то и от другого, но зависть была велика и видна. В конце концов ко всему вышеперечисленному превосходству, директор обладал замечательной памятью и вполне беспромахным в его возрасте слухом. Что было явственными плюсами. Конечно вряд ли он сам замечал за собой подозрения по поводу этих вещей, но пользовался он и памятью и слухом там где надо было и как надо было, в результате чего и создавал себе неоспаримый авторитет.
Лично Всеволода от директора часто тошнило, он не желал и не хотел завидовать ему, потому как чаще представлял себя в индивидуальной среде, возможно писателем или поэтом, но отделённым от общества, в то время как Семён Карлович из него никак не вылезал. Единственное, быть может, чему Сева и завидовал, и то редкостно, это была зарплата директора. Но пока что ни на какие дурные мысли, в отличие от других вещей, это его не толкало. Пускай живёт себе, директор.
Наташа говорила мало, даже точнее она вообще не разговаривала, молчала на всём протяжении конвоя. Она лишь шла быстрым шагом к месту назначения, время от времени проверяя, не отстал ли Сева, и то и дело поглядывая на свои часики-браслет на руке. Подталкавала идущего сзади и торопила его, вот и всё. Юноша же, как ни странно, шагал не спеша, быстро и кратко оглядывая её и поглядывая конвоирше в лицо в нужные моменты. Больше всего он смотрел на тело молоденького завуча с заднего ракурса, не сводя глаз ни с талии, ни с бёдер. На ней больше не было ни растрёпанных дырявых джинсов, изредка показывавших части её бледных ляжек, ни чёрной футболки с изображением дракона, нет. Наташа более не носила распущенными свои волосы и не одевала на шею неуклюжий крест с цепочкой, что быть может и не были особо украшающимися, но хотя бы когда-то делали из неё забавную девицу. Всё, всё это было ровным счётом потеряно. Теперь же Наталья Владимировна одевалась строго в синий в чёрную полоску женский костюм (пиджак и юбку), под ним носила лимонного цвета блузку с галстучком и воротничком, а ноги её, эти стройные ещё десять лет тому назад все в порезах от шастанья по гаражам ноги теперь обволакивали тёмные колготки, сжимающие их, делающие их какими-то другими, взрослыми чтоли, и лакированные чёрные туфли красовались на их кончиках. И в данный момент цокали по кафельному школьному полу.
Да-да, это было удивительно. Давиче сама учившееся здесь, в этой самой школе озорная Наташка, как её звали "Натка-гроза" за её проказы, теперь стала солидной и уважаемой Натальей Владимировной, одним из завучей школы с пятилетним стажем преподавателя и очень хорошей репутацией среди учительского совета. Она больше не шлялась по гаражам с дворовыми ребятами и не кидалась камнями в окна, а занималась на дома практическим трудом, писала школьные отчёты а свободное время проводила со своим новобрачным. И так катилась её нынешняя жизнь. Сева замечал, как старели люди, как они становились другими, но примера Наташи был, пожалуй, самым близким, самым дорогим ему из всех и он твёрдо понимал, что и сам однажды станет таким и навсегда укатится во взрослую бездну. Безвозвратно. Точнее даже нет, она сама поглотит его, где бы он тогда бы ни был.
Фигура у Натальи Владимировны, равно что и у прежней Натки-грозы, была по правде сказать неплохая, но ведь довольно уже состарившаяся для возраста Всеволода. А всё это было, он понимал, из-за дурной одежды. Хотя, как сказать, время тут тоже играло своё. Сева не мог сравнить её с Таней Бекер, куда уж там, хоть и долго пытался. Разные нравы, разная возрастная категория. Эта бывшая девушка была из совершенно другого мира да и вовсе различной персоной. Как ни странно, в Тане ведь было что-то такое, что как раз служило приманкой мальчишкам любого типа и Сева ещё ни разу не встречал того бы, кто на это никак не клюнул, вообще бы никак не среагировал. В Наташе же, как и во всякой повзрослевшей персоне, приманка уже осбо не виднелась. Та, нашедши кого нужно, уже успела приубрать её, отстранить и категорично так заявить выше всех других: "Я более не подросток! Я не дитя на шее родителей! Я - взрослый человек, чихать хотела я на недоразвитых юношей и девушек, ещё не достигших зрелости! Вот так вот." за что воздействовала лишь негативно на Всеволода, заставляя душевно его её ненавидеть. А он тем временем, вышедший из воспоминаний о том, какой Наташа была, лишь шёл следом за ней и не испытовал ничего кроме усталого волнения. С другой стороны, он ведь был всего лишь ребёнком для неё, ребёнком и оставался. Входящим в мир взрослых. Ну куда было ему совать свой недоразвитый нос и возомнять о себе, ругаться с Натальей. Она всё-таки не виновата, как Сева окончательно решил, в своём критическом изменении с возрастом. Так просто произошла и в мир взрослых когда-то вошла она сама.
- Быстро время-то течёт... - пробубнил едва слышно себе под нос Сева, явно желая сказать одно, но ответ получил спереди совсем про другое:
- Не то и дело, Большая вон через пару минут! Ну всё, входи, Варфоломеев, Карл Семёнович заждался.
- Наташ, не зайдёшь со мной? - боязливо.
Бывшая Натка-гроза остановилась у самой двери. Затем обернулась, фиксируя Всеволода взглядом, и, хотя тот остался суровым, всё лицо опять надулось, макияж будто сгинул и овал, щёчки, носик приобрели детский вид. На секудну, постепенно. Потом та быстро нашлась:
- Во-первых, не "зайдёшь", а "зайдёте", а во-вторых, Варфоломеев, прекрати надоедать мне. Ничего  там с тобйо не будет, никто тебя не съест. Здоровый парень уже, а ведёшь себя как маленький! Давай-давай, пошёл.
- [Изменилась ты, Наташа...]
- Ещё один взгляд в подобном духе, и я-
- Уже иду, Наталья Владимировна. Прощайте! - он обошёл её стороной, поняв, что теперь не время шутить как ранее, и что, хоть и не подзатыльником, но ответит "Гроза" кое-чем покруче. Через пару секунд он уже оказался перед дверью в назначение, откуда расцветал бурный диалог и ну явно никак не хотел прекращаться, даже после звонка.
Наташа кинула взгляд на дверь, чтобы убедиться в выполнении своей миссии, будто бы пригрозила ему пальцем и быстро скрылась из виду, менькнув через коридоры к лестнице, изчезнув за ней. Она ускользнулся столь быстро, что Всеволоду показалось, будто не прошло и двух секунд с момента её присутствия и что на часах всё те же четыре минуты. Он взглянул - нет, две. Эти тёмные колготки... Эх, Наташа.
Тут Сева осознал, Что остался абсолютно один в том коридоре, где через сто пятьдесят секунд всё наполнится детьми и гам пробежится по этажу. Надо было действовать прежде чем его бы заглотила волна, а посему Сева спешно постучался в дверь к директору и, почти не дождавшись заветного ответа, неприглашённым быстро и стремительно вошёл в директорский кабинет.
Здесь царил хаос, но хаос по порядку, то есть от А до Я. Своры бумаг и каких-то странных бланков лежали на столе, занимая почти всю его поверхность, из-за чего папки с документами, очевидно также необходимые директору для его работ, валялись на полу, хоть и ровненькой стопочкой. У ковра. Хоть и всё было упорядочено, или по крайней мере создавало такой вид, это самое всё ну никак не лежало на своём месте. Было ясно видно, что Семён Карлович, любящий порядок и дисциплину человек, подготовленный ко встрече с учениками утрами подобными сегодня, в этот час сидел, без кружки кофе, как на шиле. Словно бы встал не с той ноги, что и было вероятнее всего. В результате такого события, как задержка Дергунина для выяснения дальнейших обстоятельств, да ещё и переговоры с ним тэт-а-тэт, на своих обычных завсегдалых местах оставалась лишь пара комнатных растений, любимая статуэтка директора в виде бюста греческой богини и четыре портрета на стене. Кои, само собой, никто и не трогал ибо никому они не были нужны, висели и пылились. С крайнего левого, Лермонтов задумчиво разглядывал крайнего правого - Пушкина. В центре помещались Тургенев и Толстой.
Всё же остальное создавало упорядоченный кавардак.
В связи с этими бросающимися в глаза признаками описания кабинета директора, Семён Карлович присутствовал там не один, как кстати вообще-то ему быть полагалось. Сегодня, рядом с его писменным столом, очень хорошо отражающим ругань директора на дверь, что поставляла её в уши Севе, на деревянном стуле сидел, слегка покачиваясь очевидно от горя своего, и сильно потея, Санька Дергунин. Лицо этого одноклассника, даже при всей вежливости ругани Семёна, выражало наистраннейшие эмоции. По нему, даже если представить себе, что внутреннее состояние подростка оно выражало смутно, можно было спокойно заявить, что беднягу словно напугали так, что он теперь казался запертым в клетке вместе с диким зверем, тигром или львом. Директор же, как и тому полагалось в свою очередь, особо не мелочился и один за другим палил в Санька вопросами, ответов на половину которых было, ясное дело, теоритически не найти. Они и близко не подходили к тому, на что пятнадцатилетний юноша мог бы безразборочно ответить. Поэтому ударная атака, как смекнул Всеволод, велась лишь в одну сторону. Другая по большей степени молчала, ибо Санёк, как бы он сам выразился, "влип." Единственное, что Севу настораживало, это его личное присутствие при этих разборках. Так сказать, вмешательство третьего в диалогическую сферу.
- [Ну вот так я это себе и представлял...] - подумал он.
Всеволод был знаком с Саней почти с юного детства, тем не менее никогда не относил его к списку своих настоящих друзей, хотя в последнее время испытывал к этому странноватому, но смышлённому пареньку приятельский интерес. Они познакомились одним вечером, когда у Сани как всегда не было денег и он занял некую копейку у Севы. Разумеется, ничего после не вернув. Ещё тогда, поздним вечером, Санька всё же вернулся на ту скамейку, где сидел Всеволод и отблагодарил его, сказал, что деньги вернёт потом. Что сейчас, такова уж была ситуация. Главным было то, что он предпочёл вернуться к Севе и поболтать с ним нежели просто забыть про своего спасителя и уйти восвояси. У Сани был точный выбор между тем и другим. Одним словом, пригляделся Всеволод ему, и с тех самых пор, они были почти неразлучны уже на протяжении пяти - шести лет, держа тем не менее каждый свои секреты, как тот с передачей денег и своими личными проблемами, что Саня хранил в глубине себя и из-за которого теперь влипал всё больше и больше на лице директора, уже явно давя тому на нервы. А сам и не думал прекращать менять свой образ жизни. Наверное, судя по семье Саньки... Хотя Сева даже почти ничего не знал о его родителях, за исключением того, что оба были живы и жили вместе. Но Сева хорошо помнил дядю Сани, приятного в общении и улыбчивого человека. Он жил со всей семьёй и раньше провожал Саню в школу. В последнее время Всеволод видел дядю редко.
Санёк не был великим человеком, по крайней мере ещё не был, мог лишь намеревать этого. Не был он ни личностью, умеющей обучать других моментальной дисциплине, ни лидером, ни кем другим уж точно. Был Саня всего лишь мелкой пешкой, как Сева, среди больших чёрных ворон, правда умел лихо выкручиваться из ситуаций и никогда не унывать, не раскисать по какому-либо поводу. Неутомимый шутник! Даже в этот день он сидел не в полном отчаинии перед директором, а явно уже думал, как бы зацепиться и пронестись мимо наказания. Весь 9-й Б класс примерно знал Санькины намерения, помимо того, что все оттуда, естественно, знали о случившемся.
Хотя о драке со страшеклассниками уже знала вообще вся школа.
Так вот, Всеволод вошёл в эту паучью каморку и едва-ли слышно закрыл за собой дверь, глядя при этом не на Семёна Карловича, а в глаза смотревшему на него Сане. И по лицу Севы прополз лучик улыбки так как он понял, что даже, в абсолютно никудышном виде, сутулым и всдрагивающим, Саня всё равно осмеливался смотреть на всё оптимистично, его глаза горели как прежде, а при виде Севы он мельком улыбнулся, а затем снова зафиксировал директора.
Но вот только тот не шутил, а сверлил сознание Сани как дантист больной зуб. В руках он держал платок, коим провёл по своему лбу, сняв очки, как только Сева очутился в кабинете, а затем надел их снова чтобы созерцать новопришедшего ученика. Причём при этом суровость свою он скрыл и с безупречной улыбкой на лице молвил:
- Доброе утро, Всеволод! - он указал скамью слева от обвиняемого, - Проходи-ка, садись.
- Спасибо. - шёпотом пробубнил Всеволод, коряво обошёл стопки бумаг и прочего хлама, прошёл перед двумя враждующими сторонами и прикировал на скамейку так, что сел точь на самый её край и тут же уставился на директора, в ожидании команды, - Вы вызывали меня?
- Да, вызывал. - как будто машинально ответил Семён, сразу после вопроса Севы и сквозь свои линзы окинул взглядом линзы Севы, причём у того они почему-то принялись запотевать, а Саня всхлипнул.
Наступило небольшое молчание, на протяжении которого никто не сказал ничего, но Всеволод почувствовал себя как-то дисконфортно, глуповато и хотел ещё спросить "Зачем вызывали?", но этот вопрос стал бы уж чересчур неуместен. Если директор вызывал в подобной ситуации, всё-таки было ясно зачем. Семён Карлович поправил свой пиджак и незаметно, хотя Сева явно узрел это, пнул Санькину ногу носком своего штиблета, будто ждал от него чего-то, но тот лишь выпрямился. Тогда на лице директора возникла очередная искусственная улыбка и он опять обратился конкретно к Севе:
- Я надеюсь тебе понятно зачем я пригласил тебя сюда, Всеволод? - начал директор.
- [Чуть ли сам не спросил!] - с запинкой, - Да, Семён Карлович...
На часах прямо над головой Семёна было девять пятьдесят восемь, но те, очевидно, опаздывали. Звокон должен был вот-вот дать о себе знать. Ещё один аргумент о непонятности сегодняшнего утра.
- Ну что ж, в таком случае дерзай, высказывайся. Я имею в виду всё, что знаешь о делах и затеях дружка своего, - улыбку как ветром сдуло.
В это мгновение Сева хотел выпалить что-то подсознательное, инстинктивное из своего рта, но запнулся и повернулся головой к Сане. Лицо, а вернее всего лишь профиль теперь почему-то показался совсем не таким, каким казался от двери. С этой позиции можно было разглядеть, что Саня уже успел проронить слезу из своего правого ока и губы его дрожали покруче пальцев, а глаза вовсе не горели лихим огоньком. Нет, это они так просили о пощаде. Неумело, но просили. И теперь даже просили у Всеволода, а не у членистоногого из паучьей норы. Этот профиль заставил подростка скорее сжалиться, чем насмехнуться, как раньше, над Саньком. Но сочувствие для чужих ворон нельзя было ник коем случае показывать! Ни тут, нигде. Во всяком случае, Всеволод не смел говорить что-либо против своего друга, не потому что не желал выдать того, а потому что просто не мог. Сказать всё, что ему было известно, ничего бы толком не дало, а лишь разразило бы конфликт. Зато потом, когда нашли бы виновного, и им бы оказался Саня, или же старшеклассник, ох как бы досталось Севе. Не важно с какой из сторон, но своё бы он получил. Даже за сказанную правду. Посему эту ситуацию можно бы было даже назвать ва-банк,но неумелый для Севы ва-банк, почему тот и решил, что уж лучше он не скажет ничего или в крайнем случае наврёт, чем потом его поймают за нос и пиши пропало подарочным от матери очкам с новыми стёклами.
- [Ничего я не скажу. Давай, выуживай лучше. Хотя - грянет звонок.]
И будто проглотил язык, сглотнув слюну. Он оставался инкактным, время текло и рано или поздно надо было хоть что-то выдать, всё равно открыть свой рот, будь то для хорошего аль для плохого.
Сева знял Саню, знал и предвидел все его шутки и хорошо помнил, что тот самый день был ясным, как сегодня, помнил, что Сане не хватало денег, как в день их знакомства, и возможно даже меньше чем их не хватало старшеклассникам. Он видел только что его другу пришлось худо и что без синяков, а то и ран, тот не отделался. Хотя всё произошло так быстро, как подобает дракам, причём те спросили его что-то про непонятные Севе вещи, чтоли наркотики, а быть может просто пошутили и захохотали, а Саня не ответил ничего и был уже бит. Хромая, он последовал в медпункт вместе с Севой и Андреем, ещё одним сорвиголой с долгой историей попадения в круг друзей Севы. Руки Санька, слегка окровавленные и все аж синие от тщетной попытки укрыться от ударов, скользили по плечам его помошников, но Анрей крепко держал того и нёс почти на себе. Всеволод удерживал лишь правый бок с кочкой на рёбрах. И небольной раной, истекающей кровью по содранной коже. Ничего страшного, в общем. Он стонал, дрожал, хватался за руки несущих его но не прекращал улыбаться и всё время твердил: "Двадцать они не получат... Двадцать к пяти - не видать..." Потом он будто просыпался, жал их плечи, сплёвывал кровь и кричал в уши обоим ничего не рассказывать своим родителям, чего Сева и в помине не намеревался делать. Даже Мила, встретившая его в медпункте, обласкала его с ног до головы как любящая мать ласкает своего ребёнка и начала заботиться о нём, что ввело Всеволода в глубокую ревность. Но это продлилось недолго, ибо Саня сам прогнал её, едва ли отблагодарив и сказал, что сам себя приведёт в порядок, а страшное было уже позади, на что Мила фыркнула и скрылась, но зла не держала. Вариант "Как хочешь...", тем не менее и он не дал Севе забыть этот уход и заботы его сестры над его другом, на теле кого ещё долгое время после каждая рана была пропитала запахом мятной жвачки изо рта Милы и весь он пах её духами и девичьим запахом.
 А быть может последнее Севе лишь показалось. Лишь иллюзия, созданная жутчайшей ревностью.
Вот, в принципе, и всё, что было известно Севе. И всё это, по законам правильного ученика, он должен был слепо высказать директору, жаждущему каждого нового слова. От слова до слова, высказать всё как только что возникло перед его глазами, в его голове, пробежалось от извилины к извилине, вот всю эту информацию следовало бы слить в волосатые уши Семёна Карловича. Но сделает ли Всеволод это до того как его постигнет школьный звонок и он будет свободен? Нет, и ни в коем случае. Ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах Сева не собирался выдавать Саню на съедение директору. Он это уже твёрдо решил. И крепко держал своё слово, что вообще промолчит, а наврёт лишь в крайнем случае. Если честно, Всеволод совсем не хотел лгать, это, как говорилось, влекло за собой чёрт знает какие последствия. Следовательно, подросток не снимал с себя обязательства молчать и просто сказать, что ничего не знает, и делу конец. Хотя, как выяснится попозже, Судьба готовила Севе очередной неприятный сюрприз.
- Я... Я не знаю, - робко произнёс Сева, всё запинаясь, - Я не помню, Семён Карлович, не помню.
Директор не отличился (или наоборот отличился):
- Зря, зря ты теряешь своё время, Всеволод, также как и моё к тебе доверие. Я ведь даже знаю сколько он им должен был и чего именно. Не думай, что я совсем уж слеп. Я бы-таки хотел улышать от тебя интересующие меня вещи и очень надеялся, что такой молодец как ты, меня никак не подведёт.
Это задело Севу, но не более. Лишь легко задело, как задело бы его плечо мимо проходящего директора. Так сказать, попытка на нападающий удар, но вялая. Он ведь был всего лишь пешкой, как Сева повторял себе, но это не мешало использовать ситуации в своё благо, как и то, что складывалось в кабинете на данный момент. Но Севе просто было мало лишь этого, он желал бы лидерствовать, подойти и поступить с Семёном так, будто Семён он, а директор - сам Сева. Не надо всегда, испробовать это лишь раз было бы достаточным. Но жизнь такая, какая она есть, понимал он. И молча успокаивал себя.
На каждую увёртку Всеволода следовала неотразимая пальба директора, что постепенно срезала канаты один за другим и заводило Севу туда, где уже сидел молчаливый Саня. Хотя не загнала бы никогда, для Севы такого было бы многовато.
- [Эх, если бы только я был как Таня Бекер], - вздумалось ему и Сева уставился в линзы директора, - [Я бы смог так тут всё перевернуть, но жаль, я не она.]
Секунды продолжали бежать. Надо было уже говорить что-то открывающее, а ещё лучше закрывающее диалог, но Сева немел.
- А что же тогда вы хотите от меня, ежели вам вам всё и так известно, Семён Карлович? - рискнул он.
- От тебя, Всеволод, я хочу самого главного. Я хочу узнать как именно проходила драка между Александром и другими учениками, чьи имена мне более-менее известны, и кто её начал первым. Желательно ещё и слова, названия, из-за которых всё пошло. Разве это много?
Реторический вопрос повис в воздухе и никак не хотел улетать в окно, своей весомостью нажимая, давя на Севу.
- [Какой он таки умный, сообразительный. Недаром директор ведь!]
А Санёк так и сидел в недоумении. Чем больше он тёр пот на своём лице краткими движаниями рукавов, тем более там же его появлялось. Казалось, что сверление его пришло к концу и муки оборвутся, но не счастьем, а скорее горем, и завизжит он именно на Севу нечеловеческим голосом. Обругает за всё, что тот сказал, если скажет, и если вообще не скажет, но сорвётся и нервы его полетят в распад. Правда Саня ещё как-то держался, только вот дрожал так, будто паркингсон охватил его ещё этим утром, из-за чего Сева стал даже немного побаиваться его дальнейших действий. Он молчал, но ситуацию это ухудшало, а каждое слово его будто хватало Санька за глотку и душило, душило, душило его. Оно прибавляло по одному камню в чашу правосудия, кою с некудышным успехом оба ученика пытались так долго привести в неравенство, сбить весы. Им надо было этого избежать, но вот куда было бежать от директора, держа обоих мысленно крепко, до невозможности.
Наконец Сева почувствовал, что изо рта его опять что-то вырывается, и на сей раз дал ему фору:
- Уж этого я точно знать не могу, - воскликнул его рот и донёс данное до директора, причём Сева и толком не сразу понял, что сказал.
Директор открыл было рот для ответного удара, и тут его реплику с треском в ушах перебил долгожданный школьный звонок. Столь ожидаемый Всеволодом. Было десять часов утра, наконец-то, начиналась большая перемена.
Десять и над головой Семёна, его часы всё же не врали.
Саня всхлипнул снова. Паук перевзял фразу:
- Хорошо. Спасибо и на этом, Всеволод, - это прозвучало, не стоит скрывать, непредсказуемо, не своим даже голосом - Можешь идти, да.
Всеволод кивнул и тем же макаром, что добрёл до скамьи, с неё удалился к двери, созерцав лишь нос Сани сверху как последний кадр. Но остался боком повёрнутым к директору. И до самой двери вроде бы дотянулся тоже боком, как краб, прежде чем почувствовать её ручку. Семён Карлович всё это время наблюдал за движениями Севы, потом, брякнув ключами в своём кармане, добавил к монологу:
- Но напоследок знай, что этого я так не оставлю. Если вовремя не проявишь инициативу, Всеволод, другие это сделают за тебя, - он нарочно сгримасил лицо, - и против тебя же. Всё, иди.
- [И вас туда же, хрен ли.]
Последнее, что Всеволод мог заметить у двери, это продолжение диалога, но уже на других тонах и с применением совсем иного сверла. Всемирная, так сказать, эпопея ругающего и кивающего головой. Во всяком случае, Сева сделал всё, что было в его силах и что мог сделать чтобы не выдать друга но в то же время и не задеться самому. Но, к прискорбию, директором он брошен пока что не был, подозрение пока что висело на нём словно какая-то липкая масса, кою не смыть.О стыде здесь речь конечно же не шла, стыдно должно было быть и Сане, и директору, и вообще всем вплоть до Милы, но учесть Севы оставалась его учестью. Замкнутый круг, возможно.
В коридоре было до сих пор прохладно, как и ранее, но уже правда значительно теплее. Будто бы стены согревала радость учеников, кидающих классы. И пока что лишь немногие успели выйти и показаться у дверей, всё дело целиком ждать не заставляло. Шум наступающих толп детей слышался из лестничных площадок, снизу и сверху, справа и слева от Севы. Через считанные минуты, как осознал он, все места по которым ему приходилось добираться до кабинета директора в сопровождении с чудной Наташей, будут кишить толпами озорных детей, подростков, и уже ни от кого не будет спасения. Пары глаз и гам окажутся повсюду, как всеядный призрак и Всеволод должен был поспешить, чтобы уйти туда, где контингента было бы поменьше, а ещё желательнее не было бы вообще.
А ученики наступали.
Немного постояв и решившись наконец, куда именно ему стоило уйти на время перемены, Всеволод приблизился к лестнице неподалёку от кабинета и взялся левой рукой за перила. Ступеньки перед ним расстелились будто полотно, медленно ведущее вниз и уходящее туда, где по нему уже поднимались вверх несколько пар взволнованный и радостных глаз. Лестница показалась вечностью, но сзади нагоняла Севу точно такая же толпа детей. Он сделал шаг и ступил на первую ступень, затем на вторую, на третью. Остановился, сделал глубокий вдох, что-то внишил себе и спустился ещё на пять ступеней вниз, до первого лестничного пролёта меж третьим и вторым этажами. С обеих сторон пролётов уже появились дети и один из них шли вверх, другие вниз. Севу сжирала толпа и, когда он сделал поворот, чтобы спуститься на второй этаж, уже всё уишило учениками, правда лишь глаза немногих созерцали его, а остальных его присутствие не касалось. Ему показалось, что он стал почему-то прозрачным и не все его замечали. Да, это было бы прекрасным желанием на данный момент, но увы, был он как был. Никаких изменений, лишь пот на лице и кафель под ногами.
Ниже второго этажа была засада. Причём неожидаемая больше всех Севой, хотя для него она была страшнее встречи с матёрыми старшеклассники, хотевшими потереть свои кулаки об его пухлое чрево. Но внизу, почти прамо под Севой, были отнюдь не они, нет, а родной его ушам голос, тут же нагнавший его. Родной женский голос, но, хоть и столь приятный ушам других парней, совсем омерзительный для него. Там, под ним находилось женское создание способное менять не только пульс Севы, и это была не Таня Бекер.
Это была его сестра Мила. И, ко всему этому, ещё и не одна. Её окружал голос старшеклассника.
Ненависть тотчас достигла Севинызх лёгких, исказила его всего, причём в сторону, противоположную искажению от страха, будто даже выпрямила его перед другими учениками, но при этом ничуть не отпустила его. Горло Всеволода наполнилось горькой слюной и стало тут же неприязненным. Засим последовал толчок в спину, но толчок не физически, а будто бы Севу хлестанул сам его позвоночник, отлипнув от спинного хребта. В общем, состояние его совсем отклонило и приобрило оно характербоязливого ненавистника.
Мила же, приближаясь к цели, смеялась, что-то говорила очень быстро, и хотя можно было предпренять, что её заглушали сотни детских голосов, но Сева различал почти каждое из её слов и слогов, тут же улавливая его на свой слух. Не услышать этот голос он просто не мог. Правда вот того голоса, что отвечал Миле, он почти не слышал и посему разговор выдавался маленько ломанным:
- Ой, правда? - безупречный смех, - Ну ты как скажешь, тоже мне! Ха-ха!
Севу окончательно распёрло ревностное любопытство и он решил нагнуться, чтобы в лестничном проходе над собой узреть именно того, кто был бы её счастливым собеседником. Слева от Милы ему почудился Лёшка, явственно державший её за стройную талию. Да, тот самый Лёшка из 9-го Б. Точно он, второгодник. И вместе обе жертвы морального обречения Севы смеялись и веселились, хохотали среди ропота других людей, медленно поднимаясь по лестнице в сторону Севы и настигая его как бы смерть настигла измученного висельника.
- [Думай, думай как избежать их!] - изрекнуло его создание в очередной раз, - [Сделай что-нибудь, только спокойно, не надо паники.]
Но Сева лишь терялся, так как даже его сознание теперь было как-то настроено против него самого, что можно было бы подумать:
- [Давай же!]
- Погоди ка... - бодро буркнул Сева себе под нос и тут же его будто осинило нездравой мыслью. Улыбка приобрела ехидный вид, а глаза засияли, как у бешеного.
Он заметил, что вот уже несколько секунд как стоял словно вкопанный на месте, на последней ступени лестницы перед входом на второй этаж, где базарились толпы народу. Пока ещё двое нежеланный путников его не заметили, Всеволод поправил очки, рукавом стёр пот с лица и мигом бросился к верху лестницы, туда, откуда пришёл. Мимо него чуть ли не свистом пронёсся какой-то младшеклассник и лишь задел плечо Севы, причём сам при этом, как пушечный снаряд, даже не остановившись и продолжив свой путь вниз.
- Ах ты!..
Но Всеволод толком не успел ничего сделать и никак не хотел отвлекаться. Быстрее наверх, прочь от злосчастной пары! Его чувство ненависти уже давило вовсю чувство панического страха, убить которое в себе Севе никак не удавалось. Рассудительно, надо было бежать не иначе как наверх и нынче прятаться от Милы вмсесте с этим амбалом. Вопреки своей судьбе. Сева сделал выбор, даже не имея при этом никакого другого исходного варианта.
Наверху, возле брошенного парой минут тому назад кабинета Семёна Карловича уже паслось стадо ничего не заподозревающих учеников и ненароком пялилось на бегущего обратно Всеволода. Сначала он аж хотел просто раздвинуть их в стороны, раскидать по стенам лишь бы он успел пройти и осуществить свой ранее надуманный план жуткой ненависти против кавалера Милы и тем самым спастись самому. Он промчался мимо каждого из них тотчас вихрь и наконец перед ним опять возникла дверь в знакомое помещение директорской каморки. Её, на его счастье, никто не охранял. А изнутри всё доносился гам паучьего голоса и Санькино всхлипывание. Сева разделял и их. Словом, ему повезло.
Хотя призрак увиденного всё ещё доганял Всеволода и наровил кусануть того за зад в самый непредсказуемый момент. Ему зачудилось, чтосуровый взгляд его радостной сестры уже предследует того повсюду, следит за каждым движением Севы и, с минуты на минуту, нейтрализует его. Как подопытного кролика.
Сева сделал глубокий взход во второй раз и ступил за дверь кабинета.
Картина же им увиденная по ту сторону двери почти ничем не отлицалась от той, что покинул он минутами назад прямо до звонка. Только директор теперь подтирал ластиком на кончике карандаша свои зубы и явно что-то составлял на бумаге. А Саня не сидел, а уже стоял рядом с потрфелем в руке и уныло-возволнованным видом. Оба даже не переглядывались, словно играли роли в театре.
Сева оказался каталистом в данном положений. Лишь только хлопнув за собой дверью, он словно примык к ней и, протирая свой лоб то левым, то правым рукавом, примкнул к ней ухом и стал поговаривать:
- Это уже неслыханно... Вместе они меня просто удушат! Надо бы рвать.
Он тяжело дышал.
При виде вышеописанного оба персонажа замерли и, даже не оглянувшись между собой, с вопросительным видом заглядели на Севу. В лице директора читалось непонимание, причём полнейшее, такого неописуемого поведения со стороны в принципе респектабильного им ученика и, по его понятиям, весьма неплохого человека, лишь пугливого. В глазах же Сани читался очередной лучик надежды, неугасаемый на сей раз и он весь озарился мыслью, что его спасут хоть на сей раз.
Да, его-то спасут, но как!
Всеволод наконец осознал, что находится на только за заветной дверью спасения, но ещё и вообще-то в весьма важном кабинете, где дуракаваляние подобного типа никак не прощалось. Ни с чьей-либо стороны, за исключением разумного объяснения, соответственно ожидаемого директором:
- А, здрасьте снова, Семён... Карлович, - Всеволод переходил на нормальное дыхание а в голове бежался, словно в картотеке, по подошедшим бы при данном раскладе принципам, - я вернулся...
- Вижу, что вернулся, Всеволод, вижу... - с иронией отрезал он, потом немного подумал, и добавил, - Зачем вернулся?
Тот успокоился, отлип от двери и немного поправил на себе одежду. Сделал умные глаза, нахмурил брови и даже успел в отведённое его словам молчанием время окинуть взглядом Саню.
- Пришёл рассказать правду, Семён Карлович.
Тут ситуация приобрела ещё более неожиданный вид. Санёк весь подпрыгнул на месте, его глаза заслезились и он, похоже, на полном серьёзе воспринял поступок Севы, пролепетав лишь жалкое "Не надо..." А директор тем временем наоборот улыбнулся, убрал свою паучью маску и множества ног, стал опять поприветливее и даже кивнул Севе:
- Ну, садись, садись. Выкладывай, раз пришёл, я прошу тебя.
- Нет, я лучше стоя! - испугавшись выложил Всеволод лишь представив себе очередное засидание в этой каморке и дал знать, что к долгому диалогу не готов, протом прочистил горло, и - Саня не виноват. Я там был, я сам всё видел. Своими глазами.
- Не надо.
- Молчи, Дергунин! - директор с интересом откинулся на кресле и продолжал солнечно улыбаться, а глаза его искрились - Так-так-так...
Сева старался не глядеть Сане в глаза, и всё больше смотреть на директора. В походе той речи, кою он придумывал и доставал из своей картотеки, у него это получалось. Саня же медленно немел.
- Так, а кто же тогда начал первым?
- Лёша. Лёша Молочников.
Директор сгримасил лицо:
- Странно. Мне же сказали, что его там не было...
- Он был там. Я сам его видел. Он начал первым, вместе со Степаном, ну этим, высоким.
- Неужели?
- Ага.
Директор запнулся.
- Замечательно! Продолжай, Всеволод, продолжай.



ГЛАВА 3


Когда-то, может ещё совсем недавно, огромные краны устилали своими тенями и каркасами этот большой и просторный парк позади старого мединститута, который состоял из пары детских площадок близлежащих районов и каштановых стволов, украшающих местный ландшафт своими зелёными кронами. К середине марта пейзаж сей не был особо выделяющимся на фоне голых стволов и груд снега. Всё таяло, меняло формы и поддавалось вечному ходу времени, в то время как вечера наливались светлой радостью, переставая быть суровыми. Март постепенно ломал зимнюю серьёзность и придавал всему парку каплю весенней радости и тепла. А капля меняла многое.
Зимой же это было мрачное место, без единного звука или шума, за икслючением конца недели и выходных, когда сюда сбегались толпы весёлой ребятни и до темени катались на ледяных горках, образованных на склонах по другую сторону парка, и иногда даже самые крутые тридцатиметровые склоны дрожали под весом веселящейся малышни. Лёд летел в разные стороны. А в понедельник прекращалось всё это. Горки не были видны и снег падал в низины парка, образовывая сугробы и пряча  двухметровые сорняки под своим слоем. Даже при всей белизне снега, сам парк казался тёмным вопреки детской радости, и три старых фонаря, оставшихся там ещё с жестоких, но мирных времён, горели тускловато жёлтым светом, освещая дорогу приблудным странникам. Средний из них, тот, что огревал своим светом деревянную скамью под собой, был слабо изогнут, серая краска на нём изрядно потрепалась и стекол не хватало ещё даже когда Сева приходил в этот парк совсем щеглом вместе со своими бабушкой и дедушкой, кататься на горках. Летние ночь здесь проводили лишь влюблённые и бродяги, но тем не менее никто особо не пылал желанием проходить через центр парка в позднем часу, к тому же после пожара на свалке.
Весной, как уже было замечано, картина менялась, но не намного. Вечера становились менее опасными и менее суровыми, снег таял, глухая тишина наполнялась карканьем ворон, грачей, свистом воробьёв и гульканьем голубей. А поскольку рядом с парком находилась городская голубятня, то весь этот гам не умолкал подолгу и, ближе к лету, его верещанием отвечали парку крыши соседних домов. Главная аллея, берущая парк в окружность где-то около двухсот метров, была расчищена от общей зелёной массы яркой асфальтовой чертой и бордюрами, но зато местами трескалась, а другими наполнялась листьями, пылью, грязью, почерневшим снегом и т.п. Её охраняли кроны деревьев, аккуратно выращенные на окраине. Она вилась между парком и крутыми склонами, служившими зимой для создания детских горок, внизу которых всё ещё таяли сугробы. На другой стороне, у конца парка, детская площадка выходила к забору у проезжей части, пряча за качелями небольшую дырку меж трёх прутьев. Не весьма удобную для пролези взрослого, но превосходную для подростка. Другой конец парка содержал аналогичную дырку, но ещё чуть меньше, и вела та как раз на школьный двор учебного заведения № 805.
В течение двадцати трёх лет парк мединститута принадлежал государству города, но позже его закрыли, и парк впал в отчаяние на десяток лет. Приход кранов означал смену, новую идею. А именно, возник план переделки главного здания на два или три меньших, посколько здание оное ещё до этого момента готовили на снос. Всю постройку решили переоборудовать под продовольственный центр (или, возможно, и что-то другое...), но снесено на самом деле было лишь два последних этажа бывшего института. Краны тогда застелили своими тенями парк на целую зиму и оба этажа приоблели свой новый, призрачный вид. В то же время, от остальной массы сооружения они как-то отделились. Отсутствие двух этажей придало запинку и строительству, что, по неясным причинам, вдруг прекратилось и проект мигом исчез. Будто бы что-то помешало кранам сносить дом дальше.
Но, кто знает, во всяком случай в ближайшее время это самое место было не узнать, хотя краны и ушли вскоре после своей неудавшейся попытки. Их колеи до сих пор полосовали парк, а дом до сих пор пустел и в дождь становился похож на кружку, полную воды, и немного даже на бассейн, настолько дыра в его потери была огромной.
Засим настал долгожданный конец марта...

***

Всеволод располагался на старой скамье меж трёх фонарей и смотрел вдаль парка. В линзах его толстых очков проплывали серые, беловатые облака, сменялись другими облаками, но прогалин неба в них не было. Сзади него чирикали птицы, лесок у дорожного круга погружался в апрельское тепло и готовился по-серьёзному к весне. Редкий прохожий пинал своей обувью щебень под ногами и тот летел, издавая в леске глухой звук. Но Сева не моргал, он даже почти не шевелился, а только спокойно разглядывал облака и думал о чём-то своём в этот день. Он, кстати, был менеесолнечным нежели вреча, но юношу это, наоборот, лишь радовало.
Вскоре его окликнули издалека, справа. Это был Санёк. И, как всегда, он опаздывал. Всеволод ждал своего собеседника уже с получаса.
Тот, запыхавшись, придал ускорения и вскоре очутился возле Севы:
- Ты уже тут. А я, только вот, мы с ребятами короче, это, - фразы его оправданий не имели никакой связи.
- Аньку провожал? - отрезал Всеволод и наконец отлепил свой взгляд от неба, смотря туда, откуда прибежал приблудный Саня.
Дергунин тем временем ничего не ответил, быть может и кивнул, но неясно, а потом восстановил нормальное дыхание и уже спокойно обратился к Севе:
- Ты молодец! Меня отпустили! Сегодня они вообще ни слова не сказали, кроме завуча-злюки.
- Наташи чтоль?
- Нет, другой, злюки, - на что Всеволод лишь пожал плечами:
- Считай, что я тебе по-дружески помог. Считай, что тебе повезло.
- А я так и считаю. Я просто хотел тебя отблагодарить, - и вот тут Саня как раз сменил тон на более суровый, его легкомыслие улетучилось, - только с Лёшкой теперь проблем нахлебаешься...
Сева сначала ничего не ответил, но потом, будто подпрыгнув, вдруг уставился в глаза Сане и нахмурил брови, а по его виску протекла капля пота:
- Что? - он зачесал свой пушок на подбородке.
- Они тебя в порошок сотрут, Севуха. Я гарантирую. Но, ты знаешь, у нас многие уже так попадали, и ведь Дроныч с нами, он тебя в обиду не даст!
В отличие от возбуждения Сани, Всеволод испытывал лишь волнение:
-Я ничего не понимаю. Объясни, что там было-то.
- Ну, как те сказать, это, они ведь...
Тот поймал Саню за плечо и утведительно прищурил глаза:
- Не виляй. Говори прямо.
- В общем, - Саня прикусил губу и стал готовиться к ударным словам, потому как это для него не имело большого смысла, но вот Севу могло задеть. Он мигом приобрёл серьёзный вид, глянул на свои ботинки и, будто бы зубрил их все до одного, вылил в воздух - В общем его выставили вон из школы сегодня в полдень. За твоё вчерашнее признание и ещё за пару других вещей, - тут на его лице появилась улыбка, но мгновениями позже исчезла, - Я думал ты рад будешь, Сева, а ты что же подраскис и этого Молочникова испугался? Не боись, защитим мы тебя, - он захлопал друга по спине, - защитим.
- Я не этого боюсь... - опять отрезал Всеволод.
Он начал понимать связанную цепь событий. Если ему удалось свалить вину на Молочникова, то вышло, что он принципиально разлучил свою сестру и этого негодяя. Это точно. Но, тогда, он создал себе проблему со старшеклассниками, довольно-таки сильную проблемы, и, свыше всего, очередной каприз Милы. А насколько помнил Сева, её капризы были просто ужасными, они начинались срёва по всей квартире и заканчивались наказаниями Севы его матерью за то, что он "не присмотрел за своей маленькой сестрёнкой". Однажды эта капризная девочка чуть ли не лишила себя жизни из-за какого Паши, но правда всё обошлось. И то, даже тогда Севе пришлось худо. И на сей раз он представил себе очередной плач и  слёзы и сопли, и всю гадость у себя дома, как только он вернётся. что уже было вероятным.
Но Сева ответил флегматично:
- Я боюсь, Саня, что больше всех достанется как раз тебе.
Тот насторожился:
- О чём ты таком говоришь. Я уже семь лет неуловимый!
- Это ты так думаешь, - Сева покачал головой, - а если они через меня узнают, что я тебя защищал, представь себе, что будет.
- И ты им скажешь?
- Я Косичке уже сказал, кто в её портфель снегу накидал.
Саня рассмеялся:
- Косичка это чепуха, Косичку эту Андрей на лопатки уложит, она по сравнению со старшеклашками пушинка.
- Ну вот! - Сева провожал облака печальным взглядом и вытирал пот с лица рукавами - А я ей признался.
Молчание.
- Я тебе скажу, друг, влипли мы оба. - зафамильярничал Дергунин и обнял Всеволода одной рукой, в то время как другой жестикулировал, - Только когда Андрей придёт, ему ни слова. Скажем, просто так, мол, что вот помощь товарищеская понадобилась. Он, это, поможет.
- [Эх, ну почему я и не Андрей... Был бы им - ничего бы не боялся. Кому бы хотел, мог бы сразу дать отпор...]
Всеволод призадумался и слушал трель птиц за своей спиной, смотря в облака. Саня провёл ладонью перед его лицом, вверх-вниз, на что Сева оскалил зубы и вцепился руками в скамейку:
- Нет, Андрею мы однозначно ничего не скажем. Скажем только тогда, когда будет нужно. Но ты, Саня, - он снова окинул взглядом лицо собеседника, так сказать вцепился глазами почему-то именно в его нос, - ты смотри другим не проболтайся. Я тебя-то знаю.
На что Санёк сразу принял уверенный вид, встал и как-то неправильно перескрестился, слева направо, сделал поклон и воскликнул:
- Чур-чур-чур! Никогда, никому. Дружеское-товарищеское!
- Верно... - Сева пытался пустить себя в раздумья, в то время как Саня снова присел к Севе и стал копошиться в своём портфеле, то и дело выговаривая "Ну когда он уже придёт?"
Тут Всеволод осознал, что поступок совершил умный с одной точки зрения, хотя глупый с абсолютно другой. Помимо того, он этот поступок сделал не думая о последствиях и не беря в счёт то, что однажды ему придётся кому-то его доверить. То есть высказать правду. Он не сможет постоянно говорить, что якобы защищал Саню и поддакивать тому, кто очевидно не брал в голову поступков своих друзей. Севе бы следовало признаться Дергунину первому, хотя реакция могла быть острой, ибо Всеволод её бы понял: влипнуть в ссору из-за какой-то личной ненависти к своей сестре. Для того, кто ей чужд, это, бесспорно, глупо. Хитрая, но идиотская махинация. А если бы Саня отреагировал нормально, то можно было бы и довериться Андрею. Со спокойной душой.
Плевать на всякие чуры!
- Кстати, Саня, а что за "двадцать к пяти"?
- Что-что?
- "Двадцать к пяти"! Это ты о чём?
- Какие двадцать?
Сева перевёл дух:
- Когда они тебя били, ты кричал что-то вроде "Двадцать к пяти! Двадцать к пяти! Они ничего не получат!"
- А, хе-хе-хе... - безбожно прохихикал Саня и тотчас принял абсолютно угрюмый вид, - а зачем тебе?
- Просто интересно. Личное чтоли?
- Не-а, это про деньги.
- Тогда почему же "не получат"? Они же потом обшарили все твои карманы и всё забрали.
- Они забрали пять, - Саня вздохнул, - "бамбук" стоит двадцать. Что по-твоему больше?
- "Бамбук"?
- Ну.
- Ах, это... - Сева махнул рукой и ухмыльнулся, - Они тебя и так возьмут. Ради пятнадцати устраивать такую взбучку - это глупость, Саня.
- Уже не возьмут, уже не возьмут, - ехидно, - Лехи нет.
Сева помучил свои брови, двигая их вверх и вниз, то хмурясь, то расслабляясь и уже смотрел не на небо, а гораздо ниже, на склон:
- Да это плюс... - но голова входила в иные, совестные раздумья, - [Только вот тебя они пришьют, бегун по острию, а мне тогда уж совсем худо... Надо высказать, надо, пока не поздно, пока правду не узнали! Чёрт с ним, со временем!]
- Твой "бамбук" смертоносен, - на что Санёк лишь рассмеялся.
Потом, молчание и птицы за спиной не заставили долго ждать.
- Ты знаешь, Саня, я сначала не хотел, но...
- Понимаю, понимаю, - поддакивал тот, явно думая о своём и как раз ничего из реплики Севы не понимая.
- Да послушай же меня! - рассердился тот и силой повернул Дергунина лицом к себе. Глаза, что встретил Саня, были суровы и серьёзны. - Я поступил неправильно.
Тот чуть-ли не потерял язык:
- То есть как? Не вьехал.
- Сложно объяснить.
- Погоди, погоди, ты ведь сам с минуту назад заявлял мне, что спас меня, мол, по дружеской воле. Ты сам мне признался, что...
- Я наврал. - перебил Сева, подождал молчания и повторил - Да, я наврал. Я выставил Молочникова на съедение директору не из-за того, что иначе бы выкинули тебя. Ты меня не интересовал, Саня.
На что Дергунин вообще замер, словно повис в воздухе и лишь молча глотал то, что говорил ему его предатель-собеседник. А вот Севу на данном этапе разнесло, он приготовился всё высказать и разговаривал так, что был неперебиваем. Глаза его горели, но смотрел он не в лицо Сане, а в сторону, но вдаль, глубоко вдаль парка.
- Дело не во мне и не в тебе, пойми. Дело в Миле. В моей сестре.
- Что? Причем здесь она-то? - Саня пусто глопал глазами.
- Я видел её внизу, когда спускался по лестнице. И видел как раз с Молочниковым.
- Ну и?
- Ну как же, - он возмутился и подпругнул, - они ведь были вместе! Вместе, понимаешь, она с ним! Я не мог этого допустить,  и нарочно подставил этого гада.
Саня проморгал:
- Тебе-то какое до этого дело? Это жизнь твоей сестры, чудак.
На что Сева окинул Санька взором отчаяния и прикусил губу:
- [Нет, тебе, похоже, этого не понять. Какие мы с тобйо разные друг, какие мы с тобой разные] Такое мне дело. Это недопустимо.
- Но... зачем?
- [Затем!]
- Зачем?! - Саня ухватился за скамейку, сам при этом привстав и начал трясти её вместе с Севой, глядевшим на облака, - Зачем, ответь мне, ты совершил такой глупый поступок? Лучше бы они меня выкинули, было бы честнее.
- А ты не рад?
- Я.. Да я... Да при чём здесь я, мы теперь точно проблем нахлебаемся. Из-за тебя и твоего желания всем вредить!
- Ну я же тебе не вредил.
- Какая разница! - Саня сплюнул, перевёл дух, - Теперь они нас обоих. Двадцать к пяти... Всё, всё из-за тебя.
Облака дали знать о новом молчании и оба лишь медленно вздыхали на скамье, чесали лбы и старались сообразить, что будет теперь. А тучи всё плыли и плыли по небы, отдаляясь на север, в то время как Сева чуял их движение, почти не глядя, давал им смысл и ненароков считал их ещё одними собеседниками. Но там, за небесным стеклом. Те, что всё понимают и всё слышат, но не могут говорить чтобы дать совет в трудных ситуациях. Молчаливые путники.
- Ничего не будет. Не было бы только Милы, но ничего не произойдёт.
- Вот откуда ты знаешь?
- [Поверь, я-то знаю!] Успокойся, Саня. Вот что.
И в этот момент ответ последовал короткий, но правдивый. Из Саниных уст. Было ясно, что более тепреть он выходки Севы уже не мог. Мало того, что ещё с детства часто случалось так, что Всеволод преневрегал Саней, конечно не так, чтобы уж вообще, а просто. Частично игнорировал его. Был, возможно, занят чем-то своим. И Саня, по сути своей часто влипающий в неприятные ситуации, вскоре помощи от Севы совсем не ждал. Он мог лишь надеяться и выжидать, что однажды да ему помогут со стороны Севы. Но нет, каждый раз это был кто угодно от Андрея даже до Милы, но никак не Сева. Тот помогал лишь тогда, когда ему было нужно и выгодно, почему Саню и удивил этот поступок в кабинете директора. Если бы не что-то Сева бы и не вернулся. Саня сослался на честную прямоту Севы, и решил, что того замучала совесть. Во всяком случае, было ясно, что он надеялся на это. Но, как выяснилось, вовсе нет, это очередная из его выгод. Очередной из выкрутасов этого белобрысого очкарика, да к тому же теперь по отношению к своей собственной сестре. Это было едва ли вероятно для Сани и он с трудом представлял, что бы подумала Мила, если бы вдруг узнала, что с Лешей её разлучил именно Всеволод. Поразительный поступок. Что же мог он предпринять дальше? Ведь, и правда, всё, что угодно. Вот взбреди ему в голову какая-нибудь дурковатость - он её и сотворит. Саня даже задрожал в глубине себя, поняв, насколько Всеволод одержим едеей фикс присутствия других и делает чёрт знает что, лишь бы "спастись".
А реплика была вот какая:
- Тебе надо лечиться! Чокнутый!
- Я? Саня, прекрати истерики.
- Да пошёл ты к... Тьфу! -он вдруг резко собрался и сгинул со скамьи, направляясь туда, откуда пришёл временем назад, - Планы он придумывает, - послышалось издалека.
Потом Саня ушёл. Исчез с виду. Причём там резко, что Всеволоду казалось, что он ещё здесь, а ушла лишь его тень. Хотя на самом деле - нет, его уже не было. Он разозлился и ушёл долой, а стуки его обуви уже даже прекратились. Их, возможно, заглушили птицы. Или облака.
А быть может и не было никаких птиц в помине...
Севе сталогрустно и обидно. Ему тотчас померещилось, будто бы весь земной шар его вдруг предал, и даже облака глядели на него теперь с недовольством, опаской и насмешкой. Ему стало стыдно за то,что он всё-таки признался Саня в случившемся, но, коли прошлое не изменишь, факт продолжал оставаться фактом. Лишь те самые воспоминания, что провели они вместе, будучи детьми, медленно вспыли в его мозгу и прежде всего вспомнился тот момент, когда Санька заступился за Всеволода. Это было давно, очень давно даже чтобы судит ьпо возрасту. Но это имело место быть, тот самый факт, случай, когда Севу уже было приготовилась пинать ногами толпа старшеклассников. Он, ещё тогда будучи обычным мальчиком, испугался, сжался в угол и съёжился, прикрываясь руками. Все остальные вокруг него смеялись, шутили, толкали его. Потом кто-то резко ударил его в бок. Боль пронзила мозг Севы из из его глаз беззвучно потекли слёзы. Он оставался в той позиции, к которой был и не ревел. Просто сгримасил лицо от боли. В то же место последовал второй сильный удар, и, прежде чем Сева успел от него оправиться, в противоположный бок ссаданул чей-то ещё ботинок.
- Хе-хе-хе, он не отвечает. Он нас боится. Бей его! - прозвучал ехидный голос рядом с ним.
- Пусть будет знать, кто из нас здесь старше! - поддакнул второй и тогда уже вся толпа взрослых ребят набросилась на Севу и стала лупить его до крови. Пустынная школа после уроков не отвечала и угол за спиной Севы за него не заступался. Вообще-то, он спешил на свою первую продлёнку в этой старшей школе, как всегда к половине четвёртого, но не успел. Его поймали и стали использовать как грушу. А он долго не отвечал. Хотя не слишком уж долго:
- Получай! - один из старшеклассников ударил чем-то острым Севе в голову, и тот наконец не выдержал.
С силой схватив свой тяжёлый портфель, на коем он сидел, сжимаясь, до этого, он размахнулся на месте и влепил им оплеуху самому близкостоящему из противников. Кожаная сумка свистанула в воздухе и на мгновение вонзилась как раз в шею одному из них, отчего тот отступил, взревел от боли и улыбка с его лица мигом исчезла:
- Ах ты падла!!! - последовал ответ и он, уже без всякой поочерёдности, налетел на бедного Севу и запинал его так, что через пять секунд того затошнило и он почувствовал, что теряет сознание.
Поступила подмога. Из левого коридора, как ангел-хранитель, выскочил Андрей и вцепился в одного из хилиганов руками. Пока тот отбивался, он толкнул его на другого и оба упали.
Андрей был рослым блондином, упитанным как и Сева, но плотным и широкоплечим. На пол-головы выше Всеволода, хоть и его же возраста. А драться он умел ещё с детства - отец боксёр. Хотя самого, по этой натуре, его часто избивали до крови из носа, но, как бы там ни было, постоять за себя и за других, как Косичкина, он умел превосходно. Его голубые глаза то и дело мелькали среди старшеклассников, честные и добрые, они карали проишествия с такими людьми как Всеволод. Хотя одного Андрея, кочечно же, на всех в этом мире неправды и обмана не хватало. Как бы он ни пытался их устранить.
Когда старшеклассники отвлеклись и напали на Андрея, буквально окружил иего и принялись так же пинать, возникло уже реальное спасение. Это была Натка-гроза.
Спустившись по лестнице в компании Саньки, завуч схватила одного из хулиганов за шиворот, оттощила в сторону и прижала к стене одной рукой, в другой держа рабочую папку и грозно смотря на него.
- Фамилия?
Тот помалкивал. Остальные драку прекратили.
- Твоя фамилия, я спрашиваю?
- При-блуд-цев... - дрожаще произнёс он.
Наташа отпустила пойму:
- Значит так - Приблудцев будет отвечать за всех вас сразу. Дергунин будет свидетелем. А вы, - она отряхнулась и приобрела грозный вид, отчего окровавленный Всеволод узнал в ней прелестную девчёнку, коей она была годы тому назад, - сейчас же поможете пострадавшему подняться и отведёте его в медпункт. И без выкрутасов - ко мне в кабинет. Всем ясно?
Те, монотонно, тоже отряхиваясь:
- Да, Наталья Владимировна.
- [Молодец, Наташенька...] - подумал Всеволод - [Всего второй месяц в школе, а как справляется!]
Тут его взяли под руки и на её суровых глаза отвели в медпункт те же, кто бил его минутой назад. Потом стало тихо и Севе помогли.
- И ещё, если я увижу, что вы пристаёте в Дергунину после случившегося, - Наталья Владимировна излагалась ясно и чётко, - будете, бездари, иметь дело со мной лично. Вплоть до исключения из школы под согласием Семёна Карловича.
- А если не выйдет? - кто-то посмел себе ехидно высказаться.
Наташа обратилась к нему лично, схватив того за затылок:
- А коли нет - я сама вас исправлю. Своими методами. - и бросила.
Разумеется, помог Севе Саня. Он позвал завуча, он предупредил Андрея. Он видел драку и знал, что должен спасти Севу. Как бы то ни было, отогнать мерзавцев. И ему удалось, даже под тем риском, что сам потом за это мог и вообще-то был избит. Но сделал это.
И как отблагодарил его Всеволод? Да никак, только по собственной выгоде. Сколько лет, а он всё вёл себя так, как считал нужным, всё старался убить двух зайцев одним выстрелом. Тщетно...
- Вот чёрт, что же теперь будет! Он ведь меня может и не простить за такое содеянное... - пролепетал Сева себе под нос, сидя на скамье.
Знакомый голос совсем рядом мигом дал знать о Севе и Всеволод отвлёкся от раздумий, вернулся в мир реальности туч и птиц.
- Привет, - что прозвучало глуповато, - ты чтоль один? - это был Андрей.
- Один, как видишь, - со вздохом отозвался Сева.
- А чё такой грустный? И где Саня, разве он не должен был прийти?
- Он... не смог. У него дела.
- Какие ещё?
- Не ведаю. Он просто не смог. Он ушёл, в общем.
- А, - издал блондинчик и присел на скамейку, превращая враньё Всеволода в правду внутри своей головы.
Полил дождь.



ГЛАВА 4


То, чего так предвидел Всеволод, всё-таки воплотилось в реальность. А именно, дома у себя он застал Милу всю в слезах, бегающую из ванной комнаты на кухню, к себе в комнату, а потом обратно в ванную. И рыдающую, рыдающую. На кухне она готовила обед, суп и макароны, поскольку матери дома ещё не было, у себя в комнате смотрела на кусочки порванной открытки от Лёхи Молочникова, валяющейся на полу (да, агония была сильной), а в ванной умывалась и утирала милое личико полотенцем для рук. В квартире всё оставалось без перемен, за исключением стула, обычно стоящего в коридоре, кой Мила приволокла к кухне чтобы держать её дверть открытой. Стул тем самым проходу не мешал. Метающаяся слева направо Мила мельком окликнула Севу и скрылась как раз за этим стулом, на кухне у плиты. Всеволод прошёл на кухню вслед за ней.
Там его сестра, одетая в одну лишь длинную розовую футболку, из под которой можно было заметить белые трусики, она стояла, босоногая, у раковины рядом с плитой, хныкала и одной рукой утиралась о салфетку, в то время как другой помешивала ложкой содержимое кастрюли на малом огне. Рядом, на второй камфорке, распологалась сковорода.
- Милка, что ты делаешь, дурная? Дай мне сюда ложку! - вскричал на неё Всеволод. Половина кастрюли, как он заметил только сейчас, была вылита на саму плиту, в то время как оставшаяся вода кипела и жгла своими каплями, а макароны в ней уже давно было превратились в густую жижу. Они плавали в куринном супе, а на сковороде находилось ещё одно творение неудачной кулинарии - пережаренное, как угли, мясо.
- Уйди... - в салфетку проговорила она и тут Сева заметил, что на её левом указательном пальце виднелся большой ожог, она мыла его холодной водой изо всех кранов и корчилась от боли ещё больше.
Он достал из морозильника ледяной компресс, поймал её за талию и приложил тот к больному пальцу. Стараясь смотреть своей сестре в глаза, Сева пытался повернуть к той своё лицо, но Мила лишь прижалась им к плечу брата и ревела:
- Он ушёл, они выгнали его, чёрт возьми! Что же это такое?!
- Мила, не стоит, Мила, - Сева гладил её волосы, - Мила, ты ведь такая умница, не надо плакать.
- Это я умница? Да дура я, дура! - с этими словами она внезапно и резко отбилась от рук Севы, так же внезапно овладела близ лежащим ножом и намеренно бросилась к ванной, по пути скидывая компресс.
Всеволод понял, что его сестра по всей очевидности зря не говорила и, по всей сути переворота и психического стресса, испытываемого ею на данном этапе, она действительно хотела доказать Севе этот факт. Но на то и оптимистическая темпераментность, что вены порезать себе Мила не сможет, а вот ерунды всякой наделать, помимо макарон в супе, может ещё как, да и сполна.
Поэтому Сева, не долго думая, последовал вдогонку за ней.
Девушка заперлась в ванной комнате и сначала зачем-то била кулаками по двери и хныкала, а потом включила воду в умывальнике и в самой ванне, и стала что-то бормотать. Всеволод стукнул в дверь, потянул за ручку, настоятельно изречился:
- Мила! Открой, Мила, не валяй дурака!
А в ответ лишь шум воды.
Тогда, вооружившись на кухне тем, что было когда-то лыжной палкой, но к заострённому концу была привязана проволока и состовляла узкую, умелую петлю, Всеволод обогнул корридорчик квартиры, ведущий на кухню и, через дверь рядом с ванной проник в туалет. Встав обеими ногами на закрытый обод унитаза, он смотрел куда-то вверх и щупал там самодельным багром. Тусклая лампочка на потолке туалетной зашевелилась, её задела палка, потом в ней отразились линзы на очках неуклюжего Севыи багр достиг своей точки достижения - засова тёмного окошка, ведущего из туалета в ванную комнату, расположенного на левой стене. Всеволод мог пролезть туда, но уже не целиком, как в детстве, а обильно просунув голову и обе руки. Этого ему для предотвращения глупостей своей сестры было достаточно.
Когда в оконце правой стены ванной комнаты показались две пухлые руки Севы и то аккуратно отворилось, то Мила перестала хныкать. Вид у неё был, конечно, не из лучших: девушка сидела на краю ванной, колени вместе, бёдра в мурашках, её розовая футболка наполовину измоченная капающей водой. А перед ней, словно ни в чём не виноватая игрушка, лежал настольный нож На полу. Мила за ним даже не тянулась. Она просто сидела, скукожившись, и ревела, а вода, хлыстая её тело своими брызгами, капала отовсюду. Умывальник уже был почти полон и скоро бы полился через края. За её спиной вовсю работал душ.
При виде пыхтяще-влезающего в окно Всеволода Мила подняла голову, убрав руки с лица и, сквозь мокроватые, прилипшие к мордашке пряди волос, посмотрела на Севу так, будто бы он исподтишка наблюдал за её интимным умыванием от нечего делать, а не лез её спасть, пачкая при этом руки о чёрную пыль на столь давно не открывавшимся стекле.
Наступила короткая сцена молчания. Первым прервал её Сева:
- Мила... - он перевёл дух, - Давай сейчас спокойно и здраво мысля поговорим, сестрёнка. Без рыданий, паник и глупых ссор. Я прошу тебя, выключи воду и открой дверь, я спущусь и мы с тобой всё обсудим. Я тебя выслушаю, хорошо?
Его сестра не сделала и жеста, лишь смешно икнула.
- Ну пожалуйста, сестрёнка. Я тебя утешу, ты же знаешь. - Сева даже улыбнулся и его губы по-клоунски расплылись по всему лицу.
Мила сдалась. Тоже улыбнулась.
Минуту спустя, оба сидели двуг рядом с другом на краю ванны. Нож валялся на коврике на полу, а вода так и текла из двух кранов. Окно Всеволод закрыл, дверцу в помещение прикрыл и поставил в щель тапок. Мила всхлипывала, по её красивым впалым щёчкам протекали слёзы и Сева едва успевал вытирать их полотенцем. Сам он сидел и внимательно слушал повествования своей сестры, второстепенно слушая звуки из прихожей с предвкушением возврата матери в квартиру.
- Понимаешь, они выгнали Лёшеньку сегодня. За ним пришли в класс прямо на первом уроке и попросили к директору. Долго разбирались, потом он ушёл, и я его больше не видела! Ушёл, будто испарился. Прошёл за окном с жалким видом - и всё, нету! - она всхлипнула, - Ой, горе, что же я буду без него делать-то? Лёшенька, ушёл...
На что Всеволод ехидно улыбнулся в своём уме и протёр ещё один раз щёку своей сестры, затем полотенце положил той на коленку и ласково произнёс:
- Ну не убивайся ж ты так, Милка. Всё ещё будет. Ушёл и ушёл, ведь значит было за что. Ты успокойся, поплачь, он может ещё с тобой свидится.
- Да? Правда? Как же? - Мила сделала глупые и наивные глаза, всхлипывала и тёрла полотенцем лицо.
Сева подыгрывал:
- Может даже очень скоро. Он тебя не забудет. Ведь он тебя любит. Сам тебе писал открытку... - и тут запнулся, поняв, что ляпнул лишнего, но ситуацию верно и быстро изменил, - Мне Саня рассказывал.
- Откуда?..
- Не знаю. Главное в том, что вы увидитесь. Только прошу тебя больше не устраивать детских капризов. Мне это больно видеть и потом за это перед мамой отдуваться. Она вот-вот придёт.
- Но ведь Лёшенька!.. - она снова хотела пуститься в плач, но Сева погладил её по спине и дал ей попить холодной воды из кружки.
- Успокойся.
- Хорошо, хорошо. Я не буду капризничать. Я извиняюсь.
- Не стоит, это нормально. Поплакать можешь потом, сейчас не время, - умно рассудил Всеволод, поправив ночки пальцем на носу.
Он хотел сказать что-то ещё, но как раз в ту секунду когда они оба, он со стаканом в руке и она с полотенцем на коленях, уже забыли об обеде на кухне и остальной части квартиры, в двери послышался звон ключей. После этого отпор засова и скрип, с коем входная дверь в корридор обычно отворялась. На пороге возникла, конечно же, их мать.
Подростки сразу засуетились и сцена в ванной изменилась. Стакан и полотенцо вернулись на свои места, краны Сева тут же выключил. Коврик тоже поправили. Мила встала, опустила свою футболку чтобы прикрыть трусики, а Сева быстро и ненароком протёр линзы. И прежде чем оба смогли выйти, из прихожей раздалось суровое:
- Что это за запах гари? - женский голос настаивал на ответе.
- Я готовлю обед, мама. Суп сейчас сварится, - ответила Мила. Когда она покинула ванную, то на её лице от плача не осталось уже и следа.
- Не надо, Милушка. Такой суп пусть ест Всеволод. Я тебе пельмешек принесла, как любишь сварю.
- Ой спасибо, мамка! - озарилось впереди Севы и он с радостью улыбнулся, ибо понял, что Лёша был забыт.
Ещё один гол в ворота чёрных ворон. К полной свободе.
Когда Мила скрылась в коридоре, перед суровым тираном возник кашлянувший Всеволод. В прихожей он как-то замешкался, потом всё же посмотрел матери в глаза и еле слышно молвил:
- Здравствуй, мама...
На что тиран повернулся к нему спиной, а к зеркалу у вешалки лицом и последовал из его уст строгий тон:
- Всеволод! Мусор!
- [Какой такой ещё мусор? Ах да, мусор...] Да, мама, уже несу. Забыл, прости меня пожалуйста, - он был уже на кухне и вгружал полный мусорный пакет с очистками лука (от чего резкий запах ударил Севе в нос и он проронил слезу), картофеля и каких-то огрызков морковки, очевидно съеденной Милой.
Отправившись с переполненным двумя пакетами ведром через коридор к входной двери, он был окликнут своей матерью, уже сидевшей в кресле у себя в комнате:
- Запомни, Всеволод, что о таких вещах как вынос мусора я вообще не должна тебе упоминать. Это был второй и последний раз, если подобное снова повторится, то ты останешься без обеда и ужина.
- Да, но Мила в ванной... - попытался тщетно оправдаться тот, но был тотчас перебит сровым взглядом и голосом ангельского тирана:
- Никаких но и слышать не хочу! Я ясно высказалсь, будь любезен об этом помнить. Если ещё раз наклеветаешь на свою сестру, ночевать будешь за входной дверью. Я не шучу, - и потом так резко сменила тон, что казалось заговорил другой человек, чего в своей матери Всеволод терпеть вообще не мог превыше всего остального, - Милушка, закрой за своим братом дверь пока он вынесет мусор пожалйста, и отправляйся мыть руки. Обед почти готов.
При этом она продолжала сурово глядеть на Всеволода.
- [Нет, всё-таки однажды я этого просто не выдержу!] - пронеслось в мозгу у Всеволода под звонкое "Иду, мам!" Милы, но он был уже у порога и малость позже очутился на лестничной площадке. Мысль прошла мимо и улетучилась куда-то назад, в подсознание, а дверь за ним издала щелчок и теперь лишь большое мусорное ведро в его правой руке продолжало быть ему верным и послушно ждало своего выноса.
Шаркая тапочками по плиточной площадке его этажа, Всеволод нехотя дошёл до винтовой лестницы, ведущей вон из подъезда, и проклянув себя (да и не только) за то, что в его доме нету мусоропровода, стал аккуратно спускаться по ней вниз, преодолевая одну ступень за другой. В проёме лестницы виднелся низ, первый этаж, плиточный пол, но виднелся далеко. Лифт стоял там, а может быть и нет, ибо шахта была закрытой, хоть и располагалась в центре площадки, а не в стене. Лифт могли снять и тем самым лишить жителей подъезда возможности подниматься до пятого этажа, а быть может он уже давно был на ремонте. Хотя Сева не мог забыть, как, будучи маленьким, он баловался в нём и шалил вместе с Саней, порой нажимая на все кнопки сразу. Тогда это было весело, а теперь...
Нет, лифт однозначно должны были починить. Но, между должным и обязательным есть разница, хоть и оба сих значения не делаются сразу, по велению кого бы то ни было. А Сева как раз и был этим кем-то, хотел он того или нет. Даже для жителей подъезда, он был лишь случайнм прохожим, нередко шумно пользующимся их лестницой и теперь выносящий на улицу ведро мусора.
То, что ранее казалось весёлым, соответственно, на нынешний день принимало для Варфоломеева сугубо-грубый характер.
Снаружи. Темно. Вечер уже пал на принявший его город, район, улицу и дом, из которого вышел очкастый подросток с зелёным кулем в руке.
- [Должно быть шесть...] - про себя подумал Сева.
Но точных указателей времени на нём сейчас не было. Прохладный март сковал его вытянутую правую руку и волосики на ней тут же встали дыбом, в то время как левую юношу смог спрятать в рукав своего свитера. Ветром дунуло ему в лицо, он сморщился, а холодный поток хлынул за шиворот, пробежался по задней части плеч,  задел позвоночник, обдул затылок и скрылся восвояси. Всеволод тсиснул зубы, пошатнулся и дрогнул. На улице всё ещё стоял холод и приходилось ждать, пока прохладные вечера сменятся тёплыми и настанет те времена, кои так любил Всеволод. Можно будет прогуливаться по дождливым улицам под закатом солнца и любоваться растущими цветами. Можно будет восхищаться плывущими облаками и иронично считать число туч, грозящихся вылить полный зоб воды на его белокурую голову. Можно будет любить...
Тут Всеволода снова передёрнуло обратно при самом слове "любовь", он трясонул головой, как бы опомнился и тотчас нашёл себя стоящим перед крылечными ступенями, выводящими прочь из подъезда в тихий дворик близь дома, с детской площадкой в центре и гаражами вокруг. А ветер так и дул ему в лицо и щёлкнувшая сзади дверь быдто насмехнулась над ним, будто заместо нейтрального щелчка издала та пейоративное "Ха!" и закрыла своей массой проход к тёплому. Впереди ждали ступеньки, затем поворот налево и вдоль стены дома до маленького углубления с мусорным баком по ту сторону двора, у фонарей, где тот кончался. Вот аж до куда Всеволоду предстояло доплести в одних лишь тапочках и синем свитерке, но, если подумать о том, что после его ждало то самое сладкое тёплое, то, как подумал Сева, предстояло вообще-то мало.
Кашлянув, поддавшись ещё одному потоку ветра, Сева ступил вперёд и его ноги сглотнули одну за другой ступени крыльца, после чего фигура с ведёрком по правую руку отразилась в ближайщий окнах и на её спину пал свет от подъездного фонаря. Вдали прерывисто лаяла собака.
Повернув за угол, Сева без оглядки протопал до углубления в стене, затем повернул ещё раз у входя во второстепенный подъезд дома и, пройдя тёмную подворотню, он оказался у железного мусорного бака. В темно тот, заместо зелёного, казался серым и, как всегда, переполненным до отказа всяким ненужным хламом, поскольку мусороуборочная машина, в шутку прозываемая Севой и Саней "мусороглотом", приезжала лишь по пятницам. Утром. Хлам превышал рост Севы, как, впрочим, и сам огроменный бак, размером с кузов грузовика, но Всеволод думал недолго. Он уже наглядно понимал, как избавиться от ведра вони, вовлечённого в свою правую руку, но ожидать мог чего угодно.
И "что угодно" это как раз произошло.
В тот момент, когда Всеволод, в сумерках пробирающийся к другому концу подворотни, настиг-таки мусорный бак и вскарабкался на бетонное ограждение рядом с ним, чтобы быть выше стенки, сзади послышался очередной лай собаки. Большой собаки, по всей видимости, ибо это был даже не лай, а какой-то уканье, прорезающее дворы соседних домов своим шумом. Лай повторился и тотчас, прямо из самого бака, ему ответило звонкое тявканье мелкой собачонки, но заглушённое чем-то крытым, возможно картонкой или мусорным пакетом. Потом замолкло. Сева подождал, нерешительно, затем медленно стал высыпать содержимое своего ведра в ближайщий к нему угол бака, правой рукой держась за ободом ведра, а левой постукивая по его дну. Овощные очистки, газеты, чья-то вата полетела вон на другие пакеты, и тотчас ответил ей второй звонкий лай, на кой Сева ошибиться уже не мог. Тявканье доносилось точно из самого бака, а не вблизи его. Что-то, по всей видимости щенок мелкой породы трезвонил из под укрытия, куда его кто-то запрятал или нарочно посадила зловещая хозяйская рука. Прямо из бака. Плюс ко всему, вглядевшись лишь теперь, уже в почти упавшей на городские дома ночи, Всеволод ясно приметил движение одного из пакетов в противоположном конце мусорного бака. его будто бы рвали изнутри, а может из-под него самого. Но глянул Сева нерешительно, что-то приказало ему не лезть туда, куда не следует и вообще-то возвращаться домой, так как ветер всё же одолевал его шею, плечи, грудь и лицо. Всеволод замешкался, потом поставил ведро на землю и слез с уступья перед баком, повернувшись лицом к подворотне:
-[Да ну его нахрен! Ещё неизвестно что это вообще, авось какая лабораторная псина мне ещё попадётся.] - дали о себе знать Севины раздумья и он приготовился покидать это в принципе устрашающее и совсем не симпатичное ему место.
Все события налегли на подростка как-то сразу. Сначала вой раздался из бака и оттуда уже конкретно выпал разорванный пакет мусора, причём явно что-то стеклянное в нём разбилось, прогремев на весь двор. Затем в том месте, откуда он выпал, заскулил масенький щенок белого цвета с чёрным пятном на правой глазу, а  над подворотней тотчас зажёгся свет в окне и вздрогнули занавески. Сева нехотя подумал совершить шаг вперёд и вообще скрыться в темени прохода под домом, тем самым убрав себя с места гама, созданного щенком, но белое создание мигом принялось скулить и вырываться из бака. По всей видимости, что-то держало щенка там и не позволяло тому выскочить наружу.
Всеволод развернулся, встал точь над окном:
- Ну что ты скулишь, а? Что ты ко мне пристал? Не нужен ты мне, ты это понимаешь, я ничего от тебя не хочу. - по-децки обратился он к щенку, но тот продолжал дышать, двигая своим язычком в пасти и рваться наружу, прочь от груды мусора.
Наверху послышалось, как кто-то открывает окно.
- [Ну вот и чудненько!], - смекнул Всеволод - [Сейчас хозяин квартиры приметит его и заберёт себе, а от меня от отстанет.]
Но не тут-то было. Лишь только скрипнули оконные засовы, и то распахнулось на мартовский вечер, оттуда раздался раздражительный мужской голос по всей видимости пьяного в стельку человека:
- Чё за?.. Эй, ты, тварь п-дворотная, а ну пер-стань скулить! - на что щенок лишь звонко тявкнул по направлению к окну, пытаясь вылезти из груды мусора, - Ты шо, не понял шо-ли? Я т-бе сказал заткнутьс!..
Следующим актом нетрезвого жителя был, сквозь неразберимый незамеченным Всеволодом говор, бросок чего-то коричневого по отношению к собаке, едва задевший бак. Коричневое во пса, естественно, не попало, но приземлилось мигом у ног Севы и тот, не двигаясь с места, смог распознать в объекте мужской ботинок. Впервые Сева понял, что псину стоит всё же вытянуть из передряги, поскольку немирный житель никоем образом не хотел находить в нём милого домашнего друга, а скорее был настроен на уничтожение. Правда долгих моментов на размышления Севе так и не предоставили.
- Где-т-то тут был он... - продолжил пьяный голос из окна, - Мань! Манька, где мой второй тапок?
На что получил резкое:
- Опять нализался, гад! Ложись спать, я сказала!
- Мань...
Потом послышался какой-то грохот, возня разных предметов и отборные ругания пьяного мужчины. Пользуясь мгновением, Сева ухватился за подкинутый ему ботинок и вернулся на огражение. Протянув предмет щенку, он ласково приманил того, всё ещё с опаской оглядываясь на окно в доме, а затем потянул башмак в свою сторону. Пёс на это среагировал одобрительно и с увлечением кусанул коричневый кожаный носок, вцепившись в него зубами и рыча. Всеволод, дожидаясь правильного момента, резко потянул ботинок на себя, вцепившись в него обеими руками, в результате чего и он, и щенок и ботинок пали на землю у бака. Спасённый зверь принялся лаского облизывать щёку Севы.
- Перестань... Ну прекрати! - пытаясь встать, недовольствовал тот и в результате щенок завился у ног своего спасителя, в то время как Всеволод, размахнувшись, вернул ботинок своему хозяину, швурнув его в распахнутое окно (откуда уже доносился не то плач, не то храп) и удалился в подворотни. Ведёрко он подобрал по пути.
- Оставь же меня в покое, беги куда хочешь, но от меня уйди! - взмолился Сева на белого зверя когда оба они оказались в подворотне.
Щенок никак не хотел слушаться советов уже спешащего домой Всеволода и тому наконец пришлось легонько пнуть животное в бок своим тапком, чтобы тот он него всё же отстал. Сева внушал себе очередной раз, что любил он цветы, а не животных. Лишь цветы и прозу. Ни животных, ни насекомых, а только цветы, прозу и... Подворотни?
Сева остановился и огляделся, затем поставил пустое ведёрко у своих ног и ехидно позарился на скулящего белого щенка в углу подворотни:
- "Тварь подворотная"... - с насмешкой произнёс он.
И не зря.
Тотчас в его голове возник превосходный концепт властвования. Он ещё раз огляделся, осматривая своим взором гиганскую подворотню, предназначенную даже для проезда в ней машины и заметил её силу, её властие над всеми теми, кто находился тут поздним вечером или в любое время после заката солнца и до его восхода. Сева осознал, как сильно влияли эти огромные чёрные пасти со всей грязью на их стенах и потолке на тех, кто оказывался в них. Маленькая белая точка, принадлежащая телу бездомного щенка теперь казалась пытинкой, ничем среди этой могущей темени каменной пасти, словно проглотившей её и заодно закусившей Всеволодом. Щенок теперь казался ещё далостнее, намного более жалостным нежели казался он в баке, хотя тогда ему грозила смерть. Теперь щенка, можно было подумать, просто съели и он стал точкой белого во власти чёрного, единственным контрастов цветов до тех пор пока Сева не бросил его, если тоже уйдёт из под властия подворотен и тот не сдохнет как позорная псина под давлением вечной тьмы. И это было так упоительно, так сладко и в то же время ранимо, шокирующе, что от потрясения раскрытый рот Севы аж испустил слюну на асфальт, а отки запотели от его дыхания. Севе показалось, будто холода уже не было, не было вообще ничего кроме его, собаки и этой огромной тёмной пасти. Молчащей всегда, молчащей и теперь, захлушая своей смертоносной тишиной скуление бедного щенка, попавшего в неё словно муха в паутину.
И в это самое мгновение Сева осознал всю силу подворотен, силу их тьмы и тишины. И Сева отпил её, будто из чашы бессмертия, и насладился ею. И радостное удивление выступило на его лице когда он понял, что отныне влюбился в ночные подворотни, вошёл под их власть. И тогда Всеволод наконец осмыслил, что без них он не сможет жить как без своих рассказов, как без цветов и без времени, что их он отселе будет всегда включать в свою прозу, будто богинь темноты и пожирательниц ничего не подозревающих мирных жителей домов.
- Вау... - произнёс окаменевший от тёмных сил Всеволод и услышал, как его голос стал летучим эхом и затерялся в подворотне, равно как и вой щенка, этого маленького и теперь настолько беззащиного создания, что это уже даже казалось Севе полным абсурдом, - [Вау!] - повторил он уже про себя, дабы не нарушить правления подворотен.
Его мысли оборвал крик из вне:
- Сева? Севушка, ты здесь? Куда ты делся?! - прозвучал тонкий голосок его сестры за ближайшей стеной, - Севушка? Отзовись, ты слышишь?
Мила отправилась на поиски своего задержавшегося брата.
- Я здесь. - устало отозвался Всеволод, не меняя позиции, лишь подобрав ведро.
- Сева... - зачем-то пробормотала Мила и тут же вышла из-за угла, нагвигаясь в подворотню и руша её чёрную гармонию. Одета она была всё в ту же фтболку, только накинула мамин плащ-пальто повер неё и теперь казалась вся укутанная до колен, а ниже торчали все девичьи ноги в колготках и детских сапожках.
Приметив Севу, Мила подоспела к нему и уже принялась его по-матерински отщитывать (только в отличие от сурового тирана, Миле Сева мог не только возразить, но даже посмеяться в лицо) за задержание на улице на столь долгое время.
- Так я же всего до бака, и обратно! - вскричал Сева и ему показалось, будто подворотня, в которой они тебе вместе находились, придала ему какой-то неведомой, но мощной силы, - Как ты думаешь, Милка, по-твоему мусор тоже должен выноситься бегом?
- Ну зачем ты там, Севушка. Просто мама волнуется, ты ведь её знаешь, и потом...
Милу прервало тявканье маленького зверя в углу подворотни. Она на миг замерла и сделала Севе вопросительный вид.
- Да вон, щенок попался, - изложился тот и вытянул левую руку в сторону животного, - Застрял в мусоре, я его спасал. Тупое создание. Всё, пошли, действительно холодно, ты права.
Но Мила его уже не слушала. С оглушённой радостью она подбежала к белому щенку и аж присела на корточки возле него. Создание сразу обрадовалось и залаяло, завиляло хвостиком.
- Ой какая прелесть! Сева, он же такой милый! - отозвалась сестра.
- Пошли! - строго отрезал Всеволод и направился было к выходу из подворотни в сторону своего подъезда.
- Погоди, - Мила захлебнулась в счастье, - стой. Возьмём Марика с собой? - она уже стояла и держала щенка, почему-то ныне оглашённого Мариком, в своих ручонках, а тот радовался и лизал её лицо, - А? Ну Сева, ну прошу тебя, пожа-а-алуйста! - надувшись, протянула она.
- [Ох, нет мне покоя в жизни этой!..] - подумал Всеволод и сказал, - Я не против, особо-то. Но вот что скажет мама? Она ведь животных на дух не выносит, Милка. Нет, ты идею эту лучше забудь, а то...
Фразу он как-то недокончил, а Мила уже спешила домой с щенком на руках. От её фривольности Всеволода просто трясло и перекошивало.
- Ой, да брось ты! - раздалось впереди Севы, - Мы её уговорим!
- [Особенно я.] - с иронией отозвался непослушный мозг.
- Всё будет хорошо, правда, Марик? Какой же ты у меня лапочка!
Сева неспеша шёл позади, помахивая пустым ведром, глазами устало глядя вверх. Ему снова предстояло попасть в сумасшедший дом с, пусть и красивой, но избалованной сестрой, матерью-тираном, а теперь ещё и тявкающим ртом, годным лишь для пожирания еды и хождения в туалет.
А ведь помимо этого были ещё и дела, уроки, уборка. Недописанные рассказы...



ГЛАВА 5


Само собой, Всеволоду жизни новый член семьи вообще не давал. С тех пор, как Мила воздействовала на тирана и ей всё же удалось убедить свою мать принять псину домой, Сева понял, что это ещё одна палка в его колёса. С собакой надо было гулять по утрам и по вечерам - это с удовольствием делала Мила. За собакой надо было следить и ухаживать - это тоже делала Мила. А вот уормил её и выносил за ней фекалии как раз Всеволод. Как всегда, ему досталась черновая работа. Каждый раз проходя мимо тявкающего, лежащего на диване или бегающего повсюду Марика, и порой мешаясь у него на пути (из-за чего пёс лаял ещё больше), Сева с упоением вспоминал тот самый момент, когда ему встретился этот зверь в куче мусора и когда загнал тот его в страшные подворотни, что сильно повлияли на обоих и Марика испугали. Пёс тогда дрожал, а Сева наслаждался властью. Но момент прошёл, и теперь Всеволод заставал подворотню лишь днём, а вечером гульбы, как его сестре, ему не давали. Пёс продолжал царствовать в квартире, причём стало ясно, что Миле он уже ненароком поднадоел, а у Севы крал много личного от хождения в туалет в его обувь до сна прямо в его комнате под кроватью. Сева принялся проверять то самое место каждый раз перед тем как ложиться спать, но иногда пёс ворчал, не давал Севе вытворить себя вон из тёплой камерки и норовил укусить пухлую руку, тянущуюся к нему с явно неблагими намерениями. Весь этот пузырь наростающего терпения, ясное дело, долго продержаться не мог и рано или поздно бы с треском лопнул в создании Севы. И вот такой самый день настал одим апрельским субботнем утром, когда Всеволод особо не готовился к тому, что увидел позже, но о том, что всё-таки увидел, пожалел довольно крупно, можно даже сказать в какой-то степени истерически.
Проснувшись тем самым утром, Сева раскрыл глаза от солнца, отражающегося в окне противоположного дома и бьющего ему в лицо. И тут же сморщился, атк как лучи его были сильны. Приподнявшись над подушкой, поправляя взбудедененное ногами одеяло и свисая левой рукой над полом, Всеволод поспешил посмотреть на часы. Это было первым его действием споросоня, уже давненько вошедшим в привычку - проверка времени. На сей раз будильник показал мирные 7:17 утра.
- Какая рань... - прошипел Всеволод, но тут же вытянулся как встрой, ибо что-то резкое и весьма неприятное ударило ему в нос.
Этот резкий запах Всеволод разспознал сразу. Это была собачья моча. Он глянул на подоконник и запетил, среди своих любимых гладиолусов и прочей растительности, Марика, сладко посапывающего в своём утреннем сне и сквозь сон же облизывающегося. Пёс даже зевнул.
Сева понял, что эта живность снова забралась под его постель пока тот сам не замечал этого и теперь, понаделав в комнате дел, Сева сразу раскусил щенка, как ни в чём не бывало лежала у него на подоконнике и грелась теплом от батареи. Это была фактом, теперь оставалось лишь выяснить куда именно повелось нагадить Марику на сей раз и какие последствия будет это иметь (а обычно последствия это имело самые разные, но вне зависимости от вины щенка, Сева всегда первым делом вышвыривал его прочь из комнаты и старался совершить это не на глазах у Милы) на проживании в квартире сей жалкой псины.
Откинув с себя тёплое покрывало и поднявшись с кровати, Сева натянул на свои ноги домашние портянки заместо брюк со свитером и взялся за свои очки. Как только он протёр линзы, дыхнув на них, его взору тотчас открылась более чёткая комната в утренних очертаниях, принявшая солнечный и весёлый вид. За окошком щебетали птицы, а щенок не сделал и жеста, кроме как открыл свои глаза дабы удостовериться в том, что Всеволод встал. Сева же покружил на месте под люстрой, в центре своей комнаты с жёлтыми обоями, а после принялся заглядывать повсюду и принюхиваться, причмокиваться, пытаться найти источник жуткого запаха собачьей мочи. Когда он наконец понял, что это доносилось не из под мебели и точно не с полок одежды, его взору возник мигом письменный стол, заброшенный накануне всякой всячиной и большим количествомбумажных листов. На них Всеволод вчера до поздней ночи писал рассказы, сочинял новые миры и выкладывал на эту самую бумагу всё ране сочинённое.
- [Неужчто оттуда?] - удивлённо позарился он на стопки листов.
Следующий жест Севы дал сам узнать об этом. А именно, юноша буквально накинулся на все листы подряд, рывнув к столу, включил настольную старую лампу и стал, словно профессор, изучающий образцы, доставать каждый листик и осторожно вглядываться, внюхиваться в него. Вот у него в руках возник давний рассказ про белых ворон - отложил в сторону. Затем "Лиловый снег" - тоже отложил. Потом ещё куча каких-то обрезанных листовок и наконец ему попалась повесть про марсиан. Всего в пять страниц, но повесть. Все эти страницы, без единного исключения, содержали на себе большое жёлтое пятно, уже частично впитанное в их ткань и наложенное на чернила. От них и дурно пахло. К тому же, все другие листы, оказавшиеся под этим рассказом-повестью были вообще зверски изорваны и гнили в луже собачьей мочи, устроенной прямо на столе Всеволода. Всё было кончено, большая часть его милых рассказов была уничтожена белым псом.
Всеволода постиг лёгкий шок. Ему померещилось, будто его проза горит в огне прямо на его столе, а чернила исчезают навсегда с листов. Он уже не чувствовал вони, а просто с ужасом глядел на эту картину и чувствовал, как быстро забегало сердце в его груди, как оно помчалось вон изо рта и прочь, долой из этой проклятой комнаты. Утренней солнце чию секунду воспринялось им зловещим, глумящимся над его неудачей и готовым также проглотить самого Севы, как только что огонь постиг его рассказы. Больше ему терять было нечего, Сева рассудил, что этим самым утром его задели за одно из больных мест и нарочно сдавили его, пробежались по его нервам и с хохотом дёрнули того за рассудок.
Подросток со злобой оглянулся и посмотрел на Марика, сопящего у окна.
- [Опомнись!] - ясно заговорила его совесть где-то глубоко в сознании, - [Сева, ты не можешь винить за это животное. Оно подчиняется инстинктам, оно не понимает, что для людей это что-то значит...]
И тем не менее мать Севы отучила этого негодяя гадить в цветы, причём почти с первого раза, как сразу отозвалось в его голове. Тем не менее, на эту тварь подворотнюю ведь нашли же меры.
Нет, так он этого оставить не мог. Ему захотелось проучить щенка, и проучить его сильно, а поскольку мозг был после спячки и теперь думал вполне здраво, идеи сразу побежали в нём и Сева увидел кучу возможностей это сделать. Одной из них он подчинился.
Всеволод накинул на себя домашнюю рубашёнку и аккуратным шагом направился на кухню. Он выюркнул из своей комнаты, тихонько прикрыл дверь и через коридор шмыгнул к кухонному столу. Рядом с ним, в хлебнице, помимо двух нарезных батонов красовалась пачка пряников. Схватив оттуда нужный куш, Сева вернулся к себе в комнату и у порога тихонько приманил им пса:
- Марик! Марик, на-на-на! Иди скорей сюда.
Пёс вяло подчинился. Он зевнул, чихнул, прподнялся с подоконника, затем уже встал во весь рост и мирно направился к своей добыче, виляя маленьким хвостиком. Разумеется, о своих давних похождениях в туалет в Севины рассказы щенок ничего и не подразумевал. Сева тем самым временем отошёл с порога и расположился в коридоре. Любопытный Марик, норовящий куснуть лакомство, последовал за ним и вскоре оба они очутились у входной двери, на низ коей падали первые лучи солнца.
- Держи! - скомандовал юноша и, приоткрыв её, бесшумно отперев замок, бросил пряник прочь из квартиры, на лестничнцю площадку. Тот ударился о ступень и раскололся на две аппетитные половинки.
Не долго думая, пёс облизнулся, своими разноцветными глазами глянул на Севу и увидал на его лице огромную улыбку, после чего устремился за пряником на лестницу. В этот самый момент, коего так долго ожидал Сева, дверь за Мариком захлопнулась и щёлкнул замок. Всеволод изолировал пса и очень надеялся, что тот в квартиру, а в частности к нему в комнату уже больше не вернётся.
Но радость Севы была недолгой, ибо лишь только он отошёл к своей комнате, а пёс сглотнул обе половинки лакомства, за запертой парадной дверью послышался уже столь знакомый звонкий лай и животное заскреблось когтями о её низ. Лай повторился, когда Всеволод, тут же надумавший другой план избавления себы от щенка, уже стремительно доставал второй пряник из кухонной хлебницы. По пути к двери от наткнулся боком на угол стола и испустил короткое ругание.
чтобы не впускать собаку снова внутрь, Сева, одевши весенние ботинки, по всё ещё в подштаниках и рубашке, приставил к образовавшейся щели обе свои ноги и потом, стараясь не распахивать входной двери, пролез через щель к радостному псу. Тот встретил его ещё одним вилянием хвоста и желанием запрыгнуть тому на руки, но при виде второго пряника насторожился. Сева тихо защёлкнул дверь за собой и показал рукой с пряником вперёд, перед собой, Марику:
- Пошли! Пошли гулять! На улице дам, пошли!
Проходя по лестнице, у Севы возникла левая мысль бросить лакомство в проём и более не волноваться, ибо щенок бы сиганул вниз за ним и разбился бы насмерть о кафель первого этажа. Но эту мысль он почему-то убил в себе и посчитал слишком уж негуманной, ведь падение бы не только всполошило весь подъезд, но ещё бы и не простилось Миле, если бы та узнала. А так, Всеволод мог лишь сказать, что мол щенка он упустил при прогулке, даже проще: просился погулять, выпустил за дверь - убежал. Вот и всё, и не надо никаких копликаций. Посему Сева воздержал себя от ненужных мыслей и вскоре очутился внизу, у входа.
Пёс, едва сдерживавший себя от радости, тявкнул, но Сева быстро шагнул на улицу и, когда солнце ударило ему в глаза, пса уже заглушила апрельская птичья трель.
Сева мешкаться не стал, и всё, что он сделал, сделал это быстро, почти что инстинктивно как и провинившееся до этого животное. Лишь только оба оказались на улице, Сева побежал за угол и резво настиг ту самую подворотню, где был не так давно, а затем тот самый мусорный бак, где и нашёл зверя недели две тому назад. Неотстающий весёлый Марик устремился за ним и вскоре настиг Севу у бака, делающего ему знак:
- Вот смотри - пряник. Получишь его, если побежишь. Понял меня? - щенок повернул голову набок и смотрел косо, с вытянутым языком, - Догони его и он твой. Готов? Ну, лови, Марик! - с этими словами Сева, разместившийся до этого на бетонном бордюре у бака, со всей силы кинул пряник куда-то вдаль, через проезжую часть меж домов и даже через другую подворотню. Пряник протелет над асфальтом и скрылся из виду, лишь дав знать о себе ударом обо что-то по ту сторону двора.
Но Севу это уже не интересовало, так как Марик сдвинулся с места и бросился бежать за кушем ещё даже до того как пряник ударился оземь. Секундой после исчезновения самого куска в соседней подворотне исчез и пёс, та будто проглотила его. Послышался его лай где-то вдалеке, потом ещё, потом чья-то беготня и Всеволод понял, что находился теперь вне кругозора щенка, чего так долго и добивался. В ту самую секунду, как пряник нагнал пёс, Всеволод уже, держась за свою поясницу, изо всех сил летел к дверям в свою подъезд, надеясь только на одно - Марик за ним не бежит. И это было так, дорогу обратно пёс действительно не знал, и, наверное, как только Сева испарился в подъездной двери, он зашарил повсюду и заскулил. Только вот зря, хозяин был уже далеко.
Отдышавшись вдовль на первом этаже, Сева медленно поднялся вверх и вернулся в свою квартиру. К его счастью, все так и спали. Он прошмыгнул, словно толстая мышь, к себе в комнату, скомкал грязные и мокрые рассказы и со злости бросил их в окно, а после сего устроился в ещё тёплой кровати. Отражение солнца на его лицо уже не падало и подросток смог вдовль выспаться. Хоть и заснул медленно.
Разбудил его очередной крик Милы - пса больше не было, равно как и не было "Лиловго снега".



ГЛАВА 6


- Порой я их просто не понимаю. Кажется, будто они хотят унизить меня до полного состояния ничтожества. Вот просто взять и сделать так, чтобы я расстаял прямо у них на глазах, провалился сквозь землю.
- Отчего это тебе вдруг такое мерещится?
- Можешь мне не верить, Саня, но я уже много лет подряд наблюдал за другими такое поведение. Понимаешь, при виде меня общество будто уходило в сторону и начинало вилять, лишь бы я не входил в его рамки.
- И именно поэтому тебе КАЖЕТСЯ, что все тебя ненавидят, Сева?
- Да нет, это здесь не при чём! Попытайся понять мою ситуацию, я уже почти десять лет знаю тех, с кем учусь. И все эти десять лет от меня шарахаются далеко или же меня ненавидят так, что готовятся излупасить как боксёрскую грушу до полной потери сил и нервов.
- Хе! Не удивительно. Ты посмотри сколько бед нанёс всем нашим свертсникам: Хоботу, Молочникову. Вон даже мне, но я тебя прощаю.
- Ты думаешь? Нет-нет-нет, Санька, дело здесь в другом. Я бы не насёс этих бед первым, я не агрессивен. Это лишь самооборона.
- Легко валить всё на других, блин!
- Да пойми ты, что не я их натравливал на себя. Все эти случаи, от того момента когда нас Приблудцев и его шайка круто отмочили до моих ссор и разборок с Косичкой...
- Ссор и разборок? Ха-ха-ха, Севка, да она тебя просто лупасила!
- Какая разница! Я о том, что всё не спроста - меня ненавидят за что-то, что есть во мне. Ты тоже, в глубине своей души, Саня, ты это тоже знаешь. Это может быть и чертой моего характера, а может и нет. Но каким-то образом, все эти гады, назовём их "воронами", это знают и чуют те моменты, в которые я боюсь их глаз.
- А почему "воронами"?
- Я так решил.
- А.
- Вот. Дело тут во взгляде. Когда их много, они слетаются на меня будто на падаль, и глазеют, глазеют.
- Что ты такое несёшь-то?
- Я решил рассказать тебе об этом здесь и сейчас. Не надо отрекаться, ты, Саня, слушай. Это дело важное.
- Я слушаю...
- Так вот, как ты думаешь, по-твоему это проблема психического корня?
- Хе-хе, я ж тебе давно говорю - лечиться тебе надо. Это неладно, Сева, всё это очень неладно. Какие-то глаза, странные симптомы и желание ненавидеть всё окружающее, по-моему это болезнь. И скверная.
- Но я же ещё в уме. Смотри, я же с тобой разговариваю. Я же тебя понимаю и отвечаю тебе. Я пока способен думать.
- Вот именно, что "пока". У меня такой проблемы нет. Мне вообще такие комплексы не попадались. Люди - как люди, причём здесь "вороны"?
- Да что угодно, это я их так прозвал. Ты можешь звать кем хочешь.
- И что же, тогда, твои "вороны" мешают тебе жить спокойно?
- Вовсе не мои они. Но мешают, они мне мешают быть самим собой.
- А ты уверен, Сева, в том, что теперяшний ты это другой ты? Ведь может вполне быть и правдой их домыслы, то есть ты такой и есть, каким они тебя видят. Никаких изменений на самом деле нет.
- Это всё враньё! Я же знаю, что это невозможно.
- Почему?
- Потому что ещё в детстве, помнишь это, ещё в раннем детстве я был совсем другим. Перед тобой не стояло очкастого неудачника и заучки. Перед тобой стоял тогда нормальный мальчик. А сейчас...
- Ну это уже как понимать, Сева. Если передо мной стоял полный ноль, то он стоит и сейчас. Мне кажется, что ничего в тебе не изменилось.
- Эх, тебе так только кажется...
- Ну посмотри сам, я для тебя разве изменился?
- Скажем да.
- А точнее?
- А точнее - не очень.
- Так "да" или "не очень"?
- Да откуда я знаю. Ты такой какой есть, ёлки-палки. Откуда я могу судить о твоих изменениях ,если я тебя маленьким не помню. Я сам маленький был в те времена. Я вроде с тобой дружил. Ты со мной тоже дружил. И всё было нормально, а теперь что-то тут не то. Я чувствую.
- Что? Что?!
- Ой... Не знаю.
- Ну вот.
- Но я чую неладное.
- Сева, угомонись. Это твои домыслы о подростковой жизни.
- Но ежели б не она, Саня, ежели б не она, я стоял перед тобой, да и перед всеми этими пакостями таким, каким я мог их выносить.
- И ты хочешь этим сказать, что переходный возраст тебя "сломал"? То есть взял и открыл врагам твои уязвимые места?
- Точняк!
- Но отчего же тогда он не сделал того же со мной?
- А что?
- Прикинь, я же нормален. Я вхожу, как ты выражаешься, в нормы. И все меня принимают таким какой я есть на самом деле.
- ...но то ведь ты, а то - я.
- Так в чём различие?
- Да во всём! Вообще во всём! Слишком мы с тобой, друг, разные.
- А дружим.
- Н-да, разные, а дружим... Ты вот что скажи: неужели никогда не испытывал желания вот всех прямо взять и уничтожить? Вот взять и всем шеи свернуть, всем, кто смотрит на тебя когда ты того не хочешь?
- Всем-всем? Прямо вот так? Не-еее, ты что, такого ещё не бывало. Это совсем не нормально, это больные так поступают, чтобы всем. У меня бывало порой, когда хотелось кого-то избить, повесить на суку и набить морду. И часто. Но то ведь одному, а ты мне с чего-то про всех. Ведь за что-то ты ж "их всех", как говоришь, ненавидишь?
- Ненавижу.
- И хочешь за что-то всем отомстить?
- Да.
- Но не можешь?
- Именно. К тому же, я знаю за что.
- И?
- Я их за то, что они меня, я тебе уже говорил. Это замкнутый круг.
- Не вижу тут ничего замкнутого.
- Значит, Санька, станешь постарше - увидишь.
- Вряд ли. Я не больной.
- Да и я тоже...
- А почему именно глаза? Почему не нос, не рот, не губы?
- Потому что глаза?
- И всё?
- Ну что, потому что они меня жгут. Ничто больше так не жжёт. Не изнуряет столь сильно.
- Думаешь?
- Знаю. Могу заверить. Всё дело в глазах. Вот дать бы мне вилку, чтобы я их все выскреб из черепушек вон - и проблем не будет.
- Это уже маньячество, садизм.
- Но это же жизнь! А то, что они со мной делают, ты думаешь это не садизм, не маньячество, не полное лишение всех нравов?
- Это ты, дружок, загнул.
- Да ничего я не загнул! Правду толкую. Они, чёрт возьми, себе позволяют на меня пялиться, вся эта чёрная масса, все эти вороньи зрачки парами да парами, а я, значит, ничего не могу предпринять?
- Да скажи ты им, мол "Не смотрите!" или "Хватит зырить!" Зачем ножом-то хотеть всё изуродовать?
- А они не понимают. Есть правда умные, но для меня все вместе уже давно стали одним целым. Я уже не в силах отличить добрых взглядов от злых. Может это и зашло далеко, но словами здесь не помочь.
- Ты хоть пробовал?
- Раза два.
- Ну так попробуй ещё.
- Надоело. Хватить это пробовать, вот что. Я тоже человек, я имею право сторого наказывать всех, кто собирается учинить мне вред, разве нет?
- Да, но...
- Вот и всё, имею право. Им надо отомстить, начать от злых взглядов и закончить теми, кто тоже мнят себя воронами. Чтобы было неповадно.
- Ну ты смотри, Севка. Я к этому делу не отношусь...
- Ты мне друг или как?
- Дело тут не в дружбе. Это - явная болезнь. И говорить нечего.
- Ну раз так считаешь...
- Я знаю, что ты открылся лишь мне. Как друга, Сева, тебя я не выдам. Но знай, моё мнение по этому поводу не меняется - чепуха. Я не могу взять в серьёз. Это хреномуть какая-то. Если честно, я даже и половины не секу от такого странного восприятия. А ведь раньше в тебе подобного не было. По крайней мере никак не припомню.
- Вот и я о чём! Когда-то нет, причём тогда не чувствовал вообще никаких ворон, глаз, подворотен...
- Подворотен.
- Нет-нет, постой, я оговорился. Я хотел сказать "посторонних". "Глаз посторонних", я их не чуял. Всё было без раздумий. А потом что-то словно произошло, но ведь ничего на самом деле такого уж и не было, значит просто в определённый момент это выскочило и на тебе, пытаюсь разобраться откуда всё взялось.
- Да уж, ситуация психологическая. Ходил к психологу?
- А что я ему скажу?
- Ну, опишешь ситуацию. "Покорнейше, дело обстоит вот так и так, мол, имею проблемы принятия других за ворон..." там, или не знаю.
- Ха-ха, не смеши. Он меня и упрячет. Не, здесь всё гораздо сложнее, здесь всё и описывается-то по-другому, иначе.
- Как же?
- Главную роль играет конечно же влияние. То самое влияние других на тебя самого. И выражается оно взглядом.
- Уже говорили.
- Да-да, но в то время как для тебя это сущее ничто, я отношусь к этому абсолютно странно. Я могу часами описывать то, что чувствую во всех этих ороньих взорах по отношению ко мне. И вот тогда, в те моменты жуткого желания выбиться из колеи и поломать другим кости, была бы сила, за то, что позволяют себе они со мной делать, я начинаю осознавать смысл моей боли и печали неудачника. Фишка, Саня, в том, что этот взор не просто оголяет, он даёт знать о пытках разума. Когда мы говорим, что мир - это ад, мы думаем многое. Но я, это именно так, способен доказать, притом найдя тысячу причин, что ад это как раз не человеческий мир в общем. Ад - это ГЛАЗА окружающих. Потому что чем больше становится их, Саня, тем меньше меня и тебя. Чем больше клюют в нас они, тем меньше нас способны им защититься. И, как ты полагаешь, чем это может обостриться?
- Бредом.
- Не смешно. Ты не видишь всей серьёзности.
- Ты, по-моему, манной каши переел, Севка...
- Смейся, смейся. Вот когда ты увидишь, прочувствуешь, что я был прав, станет не до шуток. Когда они и на тебя так посмотрят, что уже ничто не спасёт твой жалкий осколок души, припомнишь ты мои слова.
- Да ну!
- Ад, не думай, это не огненные пещеры где прогуливается рогатый дядка и варит нас в котлах, нет. Ад - вот он, это здесь. И никуда ходить не надо. Раз попадаешь в поле зрения того общества, что тебя любит, а меня уже ни одно из обществ не любит, то начинаешь нехотя понимать, как это неприятно, жутко, какие дерзкие и каверзные пытки тебе устраиваит матушка Судьба. В них и сознаёшься.
- Ни разу не бывало! Даже и близко так себя не чуял! Брешишь ты.
- Будет, Саня, будет. Я тебе не желаю, но это дело всех нагоняет.
- Не думаю.
- А бороться невозможно.
- Ну если повеситься, или выпрыгнуть из окна, то сможешь наверно это дело побороть и забудется оно навсегда.
- Такими мыслями я ещё одержим не был. Может и забудется...
- А ты бы покончил с собой?
- Я... Не знаю.
- Значит трусишь, трусишка.
- Да ничего я не трушу. Могу прямо сейчас.
- Трусишка, трусишка!
- Прекрати! Довольно об этом. Всё, забудь про сказанное, раз не понимаешь. Моя голова останется моей головой, мыслей не передашь.
- Как знать. Я тебе часто доверяюсь. И порой ты всё прекрасно улавливаешь. Даже так, что заставляешь меня самого задуматься.
- А что же ты тогда над этим глумишься?
- Это немного не то, Сева. Здесь есть доля странности. Надо будет поговорить с врачами, серьёзно. Может они поймут.
- Не буду.
- Как хочешь, я не заставляю, но, блин, тебе же было бы лучше.
- Хватит, это больше никуда не ведёт. Слишком много путей, слишком много мышления, ты прав. Мне надо просто расслабиться.
- Ну вот видишь! Сразу нашёл выход из ситуации.
- Если бы, Саня, если бы...



ГЛАВА 7


Для Тани Бекер утро вышло потрясающим. Лёгким, радостным, ещё более блестательным нежели другие утра, которые, в принципе, почти целиком её тоже устраивали. Просто сегодня, этим самым ясным и безоблачным утром Таня держала в душе большую радость по важным ей причинам. Их не стоило выдавать другим, в курсе этих причин утром были и все ученики Таниной школы, да может даже и других школ. О да, это было прекрасно, потому когда Таня раскрыла глаза от отражающегося в зеркале дубового трюмо солнечного луча, на её лице тут же заиграла улыбка. Улыбка по поводу всего. Она встала из под мягкой кровати с плюшевыми игрушками, в пижамной сорочке дошла до пуховых тапочек, надела их на свои манюсенькие, но стройненькие ступни с педикюром на ногтях и, позёвывая после сладкого сна, пахнущая одеялом и девичьими духами пошла умываться. Из кухни попахивало вкусной яицничей-глазуньей и свежим запахом заваренного кофе, а также доносился голос ведущего новостей из мини-телевизора. Таня сходила в туалет, прополоскала рот, умыла лицо и протёрла глаза, после чего воспользовалась полотенцем и улыбнулась себе в зеркале:
- Ну что, мир, ждите меня, - ехидно выдала её улыбка.
Спустившись по ступенькам на кухню уже одетой для школы (лакированные бежевые туфли, зелёноватые чулочки и оливовая юбка до колен с примочками, поверх неё белый с жёлтыми полосками шерстяной свитер и малиновый шарф обхватывая шею) и задеваяперила и стену своими прямыми золотистыми, спускающимися до талии словно водопад, волосами, Таня Бекер вышла в гостинную, потом через столовую прошла в кухню. Её отец Даниель сидел за столиком и, почитывая журнал, одним глазом поглядывал на коробку новостей, а другим следил за кофе со сливками в правой руке. Он уже был готов для работы и одет на выход, рабочем в костюме, почему-то походящим на фрачный. С иголочки. Его чёрные волосы были глуховато зализаны на бок, но привлекательности в то же время не теряли.
Даниель Бекер был важным правительственным работником в сороковке и человеком высокого роста, стройной комплекции, с очень серьёзным лицом. Уже четыре года как в разводе. К бывшим жёнам у него вообще разговор был коротким, а женщин он меня едва ли реже своих синих носков. В школе, все те, кто знали Таню (а благо её красоте, в какой-то степени не уступающей даже Миле (на самом деле Таня не была уж столь красивее Севиной сестры, но факт постояннго пользования макияжем в свои юные годы и постоянного ухода за собой Таню хорошенько красивил), знали её в школе весьма многие), были также сильно знакомы с её отцом и озорные мальчишки почасту побаивались его. Своею дочурой тот, ясное дело, дорожил практически больше всего на свете и за любую каверзу отвечал весьма сурово. Поэтому Таня, широко пользующаяся этим правилом зачастую использовала своего папу как защитного пса в тех случаях, если где-то что-то вдруг было не так, как бы этого желала она. И, самое трагичное, защита срабатывала.
- Доброе утречко... - протянула Таня, войдя в кухню и первым делом повернувшись спиной к отцу - лицом к холодильнику и доставая оттуда молоко для утренней каши, - Встал уже, папочка?
- Доброе. Ну ты же знаешь, дочура, что сегодня день у меня очень ответственный, - при этих словах Даниель сложил газету и глянул на свою разодевшуюся дочь, зачем-то указывая пальцем в потолок, - Там уже долго ждут. Вопросы о государственной деятельности настигли...
- Ну как я тебе, папуля? - уже не слушая своего отца вдруг выдала дочь, закрыв холодильник и, лицом к своему прородителю, прокрутившись на месте как балерина. Улыбаться она не переставала.
- Замечательно! - хвальнул тот и допил залпом кофе.
Потом Даниель встал и вымыл посуду за собой, дыхнул на руку чтобы проверить своё дыхание, и наконец у зеркала поправил свой серый галстук немного влево, при этом смотря не на него, а на спину Тани. Его же дочь поставила молоко на огонь, и, дожидаясь пока то скипит, достала из кухонного шкафчика крупу быстрого приготовления. Через пять минут каша была готова. Отец выкурил сигару, ещё раз поправил галстук уже в прихожей, а потом его лицо возникло в кухонном проёме:
- Танечка, со мной поедешь или на автобусе?
- С тобой, конечно же. До школы, - даже не оборачиваясь.
- Но дочка, я до школы тебя довезти не смогу. У меня важное дело, я же говорил. Ну давай до метро, чтобы тебе в автобус не садиться.
- Папа, а я сказала, что хочу чтобы довёз меня до самой школы... - не повышая голоса сказала она.
Отец, казалось, рассердился:
- Это что, приказ?
На что Таня, после очередной ложки каши, внезапно повернула своё лицо в направлении отца и то превратилось в милую улыбчивую мордашку без единной левой мысли:
- Папочка! До школы, папочка, всего-то. Ну о-очень прошу тебя.
Тон при этом она даже не повысила, но отец тотчас сменил интонацию на свою обычную, улыбчивую и с хитрыми глазами произнёс, помахав указательным пальцем в воздухе:
- Ладно-ладно, так уж и быть. Но смотри у меня, озорница!
Он сильно любил свою дочь. И знал, что это служило ему промахом в достижении превосходной репутации, пусть и всего единственным.
Вскоре они ехали вдвоём на чёрной волге с занавесочками у задних боковых стёкол и с сидениями и рулём, обитыми бардовым бархатом. Машина колесила по утренним улицам и через двадцать - тридцать минут оказалась у подъездной к школе № 805 дорожке. Та уже была вовсю населена учениками и кишила прохожими этим самым утром. Неудивительно почему. Да и вообще, даже серое и обычно мрачное здание самой школы сегодня, этим майским утром казалось каким-то солнечным, радостным и будто поющим. На его парадной стене, меж окон второго и третьего этажа висел красный лозунг: "Вселюбимые ученики! Перед отдыхом не забывайте Ваш должный труд!"
- Они-то не забудут, - пошутил отец Тани, глядя в лобовое зеркало своей машины и явно насмехаясь над лозунгом. Но Таню это уже не интересовало, она норовила выйти из машины и устремиться в поток учеников, - Ну, приятного тебе дня, дочка.
- Фпафибо! - раздалось из-под крыши с наружной стороны машины, заглушённое говором учеников, так как Таня уже открыла дверцу и голова её оказалась наруже. Тело вставало.
Отец, переглянувшись между рулём машины и Таниной юбкой, сначала хотел любя ущипнуть дочку за правую ягодицу, но в конечном итоге просто легонько провёл по юбке в том месте своей шальной рукой и ехидно улыбнулся. Таня, естественно, приняла это весьма негативно, но не показала никому своих отрицательных эмоций, а наоборот улыбнулась отцу уже вне машины и помчалась в толпу с рюкзачком на спине, одетым всего на одну лямку.
Отец закрыл за ней дверцу. Но ещё прежде чем он успел отъехать прочь, Таню уже захватила толпа и вокруг неё кольцом возникли девчонки. Первой, разумеется, была Косичкина. Мальчишки, приметившие красивую Таню ещё издалека и готовые поспешить к ней ещё быстрее девчонок, ненароком поглядели взад и, поскольку машина с Даниелем всё ещё стояла на месте, не очень-то поторопились. Лишних проблем наживать себе со слишком хлопотным отцом им не особо хотелось. А Таня тем временем была в полной дискуссии с окружившим её девичником.
- Последний день школы... - мечтательно протянула Косичка.
- Не говори, - оттрезвонила Таня Бекер, иронично продолжив - А где Павлик, интересно?
Маша пожала плечами. Как раз в тот момент мальчишки начали постепенно осаживать круг Тани, подобая пчёлам у мёда, что говорило об отбытии машины отца. Девочка обернулась - точно, его больше не было. Как-то облегчённо вздохнув, Таня мигом скинула с левого плеча портфель, притворяясь удивляющейся его тяжести и, уже с немного другой интонацией в голосе, воскликнула своему кругу слуг:
- А ну ка, кто хочет сегодня понести мой груз? - с улыбкой.
Мальчишки завопили в хор. И сразу, как грачи, протянули свои ручищи. Но Таню это не интересовало, на самом деле она была взволнована отсутствием обычно почти всегда встречающего её старшеклассником Павликом, непревзойдённым боксёром и любителем спорта. Он просто должен быть здесь в такой важный день окончания школы! Он просто должен был встречать её утром в школьном дворе! Но увы, его не было. А тех представителей молодого мужского пола, кто были, Таня уже заведомо обозвала нехорошими словами, но им улыбалась всё равно и глазами исказа достойного её портфеля кавалера. Среди них были разные лица, в том числе и лицо Андрея, друга Севы, мирного плотного блондинчика когда-то любившего Таню в тайне, но теперь уже практически не питающего никаких чувств к ней. Он всего-навсего играл роль в её жизни, как рассудила она.
И именно ему Таня вдруг вручила свой бежевый кожаный рюкзачок. Андрей с радостью принял дар, принюхался к тому, что пахло духами и ещё чем-то непонятным, но явно женственным. Все остальные пареньки уныло позарились на победителя, правда это было недолгим, так как с Андреем, в отличие от Сани и Севы, связываться всё-таки не желали.
Таня провозгласила:
- Держи! - засим встала с ним рядом и улыбнулась, - А как тебя зовут?
- Андрей... - будто с удивлением произнёс он, прижимая к себе чужую сумку, хотя на самом деле почувствовал, что до сих пор очарован её глазами и Таня поняла, что победно держит и его на крючке.
- Андрей. Ну пошли, Андрюша, - сладко пролепетала она прямо ему в лицо и тронула его правое плечо, после обратившись к остальной толпе, - Ребят, с удовольствием поговорим в другой раз, идёт?
Те нехотя и улыбчиво кивнули, потом мужская половина толпы как-то расстаяла и остались лишь "подружки" Тани плюс Косичка, с суровым видом идущая позади Тани будто её телохранитель.
Таня толкнула речь о чём-то своём с Андреем, улыбаясь ему и шагая рядом, хотя временами останавливаясь (при том весь кортеж останавливался вместе с ней) и поглядывала по сторонам, затем продолжала. Парень что-то отвечал, пытался не утонуть в её глубоких и красивых глазах, понимая, что всё-таки она чертовски сводит его с ума и до сих пор, хотя по многу раз говорил он себе забить на это дело. Таким образом вся толпа приближалась к школе и уже когда деревья исчезли по сторонам аллеи и под ногами появился гравий, устилающий парадное крыльцо и ведущий прямо к ступеням, а солнце скрыла за собой терпеливая школа с красным лозунгом во рту, к Андрею подбежал кое-кто. Вернее, он не сразу подбежал к тому, а сначала возник слева из-за угла школы и ужасающим голосом протрубил:
- Севу бьют! Дрон, ты где, моталки зелёные?! Всеволода же изобьют!!!
Андрей сначала никак не отреагировал, машинально пытаясь не поддаваться второстепенным звукам и слушая свою собеседницу, но после второго крика его зрачки сузились и он как следует прислушался к нему. Услыхав слово "Сева" Андрей полностью отвлёкся посильнее Тани и стало ясно, что он уже никого не слушает кроме кричащего.
А кричал как раз Саня Дергунин. Именно он вырвался из-за угла и рванул напрямик к центру аллеи, углядев Андрея и спеша к тому со спины:
- Дрон! Дрон... Там, Сева... - он сильно запыхался и когда наконец нагнал уже бдительного Андрея и шлёпнул того по спине сзади, при этом просвистев прямо рядом с обалдевшей Машкой, то сначала отдышался, сглотнул слюни раза два, а потом уже кое-как заговорил, - Севку избивают старшеклашки, там, во дворе!.. - он хаотично замахал рукой перед носом Косички и вообще завёл себя как бешеный.
- Что?! Кто? Где? Как? - вылилось изо рта обычно спокойного Андрея и глаза его быстро округлились до размера слив.
- Я шёл, слышу - шум. Там, где мы обычно встречаемся, ну, знаешь? Так вот, должен был ждать Севу... А тут, что-то неладное. Ну, я туда через это, подъезд, сразу под арку, и по аллее фить! - Саня уже что-то жестикулировал и показывал пальцами одной ладони на другой, двигая руками вправо и влево, при этом выражение лица Андрея ничуть не сменилось, - А та-а-ам...
- Прости, милый, но нас с Андреем не инте- - начала было Таня Бекер, спокойно и с закрытыми глазами перебевая спешный говор доносца и уже хотела было продолжить свою походку, как вдруг Андрей сам нагло перебил её, при этом на Таню даже не посмотрев:
- Погоди же! - а в сторону Сани - Уже нагнали или... ?
- Нет пока. Но, короче, побежали, его надо защитить иначе к нам в класс придёт клубничный кисель.
- Их сколько?
- Я что, считал? Пять, пять или шесть где-то...
- На те! Побежали! - прямо на глазах у превосходной Тани Бекер и всего её королевского кортежа заключил Андрей и при этом спешно обернулся к своей путнице, всучая обратно ей её сумку. Но поскольку произошёл весь диалог за считанные секунды и для остальных два друга поняли себя с полуслова, Таня даже не успела принять свой куш обратно и тот свалился на пыльную аллею прямо перед ней, у её лакированной обуви, испачкав и лак на ней и свой правый бок пылью и грязью. Ни Косичка, ни кто-либо остальной не успели и среагировать на падение рюкзака, как двое мальчишек уже бежали к тому месту, где якобы недруги настигли Севу и скрывались за углом школы. Андрей извинился, но неумело и вяло и уже за своей спиной, отчего на Таню извинение его почти не подействовало, а даже наоборот - ещё сильнее задело девушку:
- Ах ты... Нехороший подлец! - промолвила она, хотев вероятно прибавить ещё какое-то ругательство более сильного масштаба, но опомнившись, что находится у толпы своих фанатов, сдержалась и ограничилась этим, а потом искося глянула на рюкзак в пыли - Маша! Подбери, помоги мне донести, будь ласкова, - при чём за этими словами ясно полагалось, что "помогать" нести рюкзак Тани будет одна Маша, а её "подруга" не шевельнёт и пальцем.
Но Косичка повиновалась и молча подняла рюкзак, отряхнула его, после чего повесила на своё второе плечо, к основной ноше и кортеж продолжил ход к зданию школы, радостный их последним днём.

* * *

Для Севы же весь последний день школы ознаменовался иначе, абсолютно другими событиями, да и начался не весьма приятно (если не сказать "туго"). Он проснулся, как всегда, ровно в семь утра и первым делом, не вставая с постели, рукой нашарил свои толстые очки, потом надел их. Следующим жестом было посмотреть на часы и убедиться, что утро начинается ровно так же как и все остальные утра до этого. Сева нехотя, кряхтя, встал с постели, столь же нехотя заправил её, затем надел на ноги изношенные носки, напялил майку на свой голый торс, а на трусы натянул подштаники. Перед выходом в коридор, он остановился у двери и, с торжественным жестом, вздохнув, произнёс:
- Последний день школы. Последний раз в восьмом классе. - с улыбкой.
Но даже прежде чем он успел дотянуться до ручки своей двери чтобы её наконец отворить, та, словно заколдованная, вдруг подчиниась желанию Севы и ручка сама быстро повернулась, после чего дверь открылась и на пороге возникла неумолкаемая Мила:
- Сева! Под... - она сменила тон, - А, ты уже встал? Ну, извини, не заметила. Пошли быстрее есть и вон из дому! Последний день школы! - на чём стройная Мила обхватила пухлого Севу своими руками и сильно прижала к себе, закрыв глаза и улыбаясь. Севе это не особо понравилось, но он сдержался и даже не успел прореагировать, так как секундами позже его сестра вприпрыжку ускокала на кухню, забежав на миг в ванную чтобы забрать с петель двери свои джинсы. Их она одела прямо по пути и на кухонном табурете возникла уже в своеё розовой футболке, джинсах и с распущенными нечёсанными волосами.
Всеволод, успевший подобрать своё полотенце, покачал головой, заглянул в ванную на более долгий периуд и вышел из неё, протирая лицо. На кухне от его рта запахло зубной пастой. На столе лежала записка от матери с именем Севы на ней. Тот поспешил зачитать:
"Всеволод! Меня ни будить ни в коем случае! Я больна, поэтому приготовь яичницу себе и сестре, вымой посуду и проследи за тем, чтобы моя Милушка всё съела." Последнее слово было дважды подчёркнуто.
- [МОЯ Милушка? Что за околесина?!]
Но Мила просила есть и через десять минут завтрак был готов. Сева заварил чаи, достал конфеты и хлеб, оба быстро закусили. Но поскольку Мила ещё ковырялась в тарелке, Сева приказал ей всё доесть, после чего сам направился к себе в комнату и наскоро собрал свой чёрный портфель. Но не успел он и как следует одеться, как из окна вдруг послышался юношеский клич:
- Мила!!! Мила, выходи! - это была её подруга.
Тотчас на кухне послушался шум, суета, беготня в свою комнату и открытие окна рядом с окном Севы:
- Я сейчас, Вик! Погоди, соберусь только. Ждите!!!
- Хорошо! - донеслось снизу.
И буквально в то же мгновение дверь в комнату Севы распахнулась как незадолго до этого тем же самым утром:
- Севушка, я не доела, но там чуть-чуть. Вот столечко, клянусь! - она показала сантиметра три пальцами своей правой ручонки, - Ты не сердись, меня уже зовут и ждут. Я побежала в общем, разберись! - и зачем-то дунула Всеволоду воздушный поцелуй.
Сева ничего не сказал, махнул рукой. Крики повторили ещё раза два, после чего он оделся и когда вышел из своей комнаты одетым и с рюкзаком на плече, Мила как раз хлопнула входной дверью с лёгким "Увидимся в школе!", в лицо её брату отдало сквозняком, а нетерпеливый голос позвал Милу в очередной раз, в конце концов этого апофеоза дав начало скрипам из комнаты матери и Сева понял, что та проснулась. Он положил сумку в прихожей, рванул на кухню и запихнул в свой рот то, что не доела Мила, потом быстро поставил её тарелку под воду и принялся мыть общую посуду. Он понял, что тиран сходил в туалет, потом заглянул на кухню, осмотрелся там и провёл некое время за спиной Севы, наблюдая за его жестами, после чего вернулся к себе.
Всеволод вытер руки после мытья, взглянул на часы. Семь двадцать.
- [Время ещё есть, но лучше поспешить.] - отозвалась голова.
Всеволод накинул синий пиджачок в прихожей и осторожно отворил дверь, затем осторожно же запер её за собой снаружи, не забыв свой портфель. Он пробежался по лестнице и вышел на солнечное утро и безоблачное небо, как тем самым днём, как днями намного ранее. И тут же невзлюбил его ибо именно таких дней он опасался. Они могли принести немало бед, нежели суровые дождливые дни. Причём "немало бед" было ещё легко сказано для того, что произошло позднее.
Вышло всё весьма нелепо, но задумано ненавистниками Севы было умно. Когда тот покинул подъезд и оказался на улице, наскоро одевая пиджачок и щурясь от лучей солнца, его взору попалась подворотня его собственного двора и, кстати говоря, это была единственная вещь, которой он улыбнулся этим утром. Затем она зажрала юношу и он возник уже меж двух домов в переулке, у поезжей части, возле поворота к баку, где месяца полтора тому назад нашёл белого щенка (Сева думал, что о нём более уже не вспомнит никогда, хотя всё же помнил о существовании сей "подворотной твари"), только вместо правого поворота свернуло влево и тут уже вышел на саму улицу, ещё освещённую фонарями, но уже вошедшими в негодность после восхода жёлтого ярила. По неё проезжали машины, редкие, но всё чаще и чаще.
Семь двадцать восемь. Всеволод достиг второго перекрёстка и перебежал улицу, не дожидаясь зелёного света. В тот самый момент солнце уже взошло над домами целиком, а фонари погасли. Мимо него прочесал автобус, глянув ненароком в который, Всеволод думал, что увидел лицо своей сестры, но быть может и заблуждался. Так или иначе, он оглянулся и продолжил буть по переулку уже поперечному этой улицы, в конце концов выйдя к четырёхполосному проспекту. Школа находилась за мединститутом, а тот - на другой стороне проспекта. Но требовался переход, поскольку здесь машины уже колесили вовсю и солнце подвепало им. А ближайший переход находился метрах в ста отсюда. Вообще, Сева раздумал, что сам как-то неправильно начал походку, хотя Саня и дожидался его в известном парке (в том смысле, что должен был там быть в семь сорок пять), и что следовало бы ему сесть в тот самый автобус, что проколесил рядом и скрылся в улице. Он выезжал на проспект, делая правда небольшой крюк, но подъезжая прямо к школе, что было не нужно Севе этим утром, но зато весьма безопасно. А ведь в парке, как предсказали ему его раздумья, могло быть что-то неприятное, в последний день школы всё было возможно. А вдруг старшеклассники? Вдруг бить будут?
И Сева вовсе не заблуждался!
Хотя тотчас соринка, попавшая ему в глаз прервала его мысли и, прослезив око, напомнила подростку о том, что тот до сих пор стоит у тротуара проспекта в нерешительной позе, а время бежит. И правда, надо было уже действовать и решать на что-то...
- [Семь тридцать три? Чёрт со всем, пойду в переход!]
Решение было тут же принято и Всеволод быстрым шагом направился к переходу. По его правую сторону зашумел гул машин, ехавших навстречу, причём, укрываясь от всё ещё бьющего в глаза солнца Сева, как ему опять показалось, приметил в потоке автомобилей чёрную волгу и глянул по ту сторону стекла, где сидела, смотрятолько вперёд, милая Таня Бекер. На сей раз Сева уже точно понял, что это был не мираж, но, когда обернулся, машина уже почти скрылась из виду и выхлоп полностью окутал её. Вскоре появился и переход.
Сева юркнул под землю и прошёл под проспектом, где играл на саксофоне какой-то музыкант слева и продавали газеты справа, но подросток не обратил ни на что внимание, уже даже почти добежавший до лестницу по другую сторону подземного перехода. Там стояли ларьки, был открыт ларёк с мороженым, но Всеволод не заметил и этого, ибо здесь он уже пустился в бег и пробежал до самого мединститута в обратную сторону, постепенно решая для себя дальнейший маршрут.
Здесь-то он и совершил, так сказать, роковую ошибку, решив в конечном итоге не мешкаться на территории заведения и не стараться пролезть в дыру у прохожих на глазах, но скорее зайти в двор рядом с институтом, через очередную арку дабы срезать путь, а там уже, по крышам гаражей, добраться до нужной территории и через другую дыру настичь сам парк. Это было быстрее, учитывая тот факт, что по гаражам Сева лазил пока ещё без упрёков. Но ведь само фатальное решение проявило свой произвол именно в то мгновение когда Всеволод вошёл в несчастный двор. На часах было уже семь сорок. Когда глазами подросток усёк небольшую детскую площадку в центре чужого двора, освещённую солнцем и укрытую падающими на неё тенями близстоящих деревьев, он понял, что на гаражи ему сейчас не залезть, сердце бегало как сумасшедшее и требовалась передышка хотя бы с одну минуту после бега, а пустая скамья так и манила к себе. Правда не успел Сева даже приблизиться к изгороди площадки, как тотчас из-за угла перед ним выскочил какой-то парень. Он был того же возраста, что и Сева, только носил малость потрёпанную одежду и жадно болтал медной цепью в своих руках, неспеша крутя её меж кулаков. На ногах он носил кожаные буты, и, при виде Севы, сначала его окликнул свистом:
- Эй, ты! А ну постой, подойди ка сюда!
- Да чего тебе?.. - изнеможённо спросил сглятывающий слюну Всеволод и спешно приблизился к пацану. Тот смотрел на него с ухмылкой:
- Скок время не подскажешь? - продолжил он, причём стало ясно, что время этого мальчугана не интересует, а пялится он Севе прямо в нос.
Всеволод полностью остановился, перевёл дух. Шутки не входили в его планы, тем более такие глупые и простецкие вопросы, посему ответил он строго и прямо, даже не глядя на свои часы:
- Ну сорок минут восьмого утраивает?
- Конечно устраивает... - совсем ехидно выдал паренёк, будто вопрос ему был задан "Ну, тебя устраивает то, что я здесь вообще стою?" и следующим его жестом было свистнуть вовсю, два пальца во рту, на весь двор, что было столь сильным, что даже чья-то псина повиновательно откликнулась в одной из квартир этого двора.
И вот тут Севе стало тихо-плохо, ибо то, что он увидал, уже добром ну никак не пахло. А именно - прямо из-за противоположного пацану угла, со спины Севы и немного сбоку, выбежало парней пять с дерзкими улыбками на лице. Среди них Сева узнал и старшклассников, в том числе Павла, друга Лёхи Молочникова, да и его самого неподалёку. И пока круг недоброжелателей сужался возле бедолаги Всеволода, стоявший до этого паренёк вдруг вытянул свою цепь вперёд, вместе с двумя кулаками и стал насмехаться с ней над Севой:
- Ути-пути-пути! Попался, цыпа жареная! Сща мы тебя расфигачим до потери пульса, как последнего лоха, ты мя пойял?! - резко повысив тон.
Сева задрожал. Вторая реплика тотчас пришла сбоку:
- Мишут, тих, не тронь его, твою мать. Эта скотина сначала получит от меня за то, что он меня выбил из школы, а потом уже допинаем вместе, - и он дико захохотал во всё горло в то время как круг всё сужался.
Сердце Севы более чем ёкнуло. Оно, казалось, разорвалось пополам, причём левая половина ушла в левую пятку, а правая - в правую. И запрыгали, как бешеные, в то время как Всеволод уже хотел зажаться в комочек среди нападающих и дать свои бока на болевые страдания.
Хотя почему-то он того не сделал. Более оного, Всеволод показал протест, вдруг вынув окоченелые руки из карманов и принявшись бежать прочь от круга, толкнув первого предателя в сторону и пробежав в образовавшуюся тем самым в круге щель. И так и принялся бежать по направлению к гаражам, а сзади тем временем послышались возгласы, топот, крики "Бей его! Бей гада!" парней и свист. Сева едва успел настичь гаражи, поставил одну ногу в проём между двумя, а другой зацепился где-то и ухватился руками за крышу одного из них. Тем временем кто-то уже успел схватить его штанину и лупаснуть по голени чем-то жёстким, отчего грянула боль, но Сева смог её отстранить и вырвать ногу из хваткой руки. Затем он оказался на крыше. Что-то полетело в его сторону снизу, но его не задело, а свист продолжился. Недолго медля, вся шайка злоумышленников полезла прямо за Севой на крышу гаража, но те, по всей видимости, её знали плохо и первым на ней оказался, пошатнувшись, Молочников. Он почти задел Всеволода своим железным прутом, но не успел зацепиться и Сева ушёл во второй раз, пролезая через забор. Там ему повезло, он спрыгнул прямо со второго гаража, хоть и немного уклюже, но приземлившись на территорию парка, в густую растительность, при том обо что-то порвав рукав пиджака.
- [Ну вот, теперь мать ругать ещё чего будет...] - отозвался мозг, но Всеволод тут же приказал ему молчать, ведь то, что могло с ним произойти в ближайшее время было хуже всякой матери.
Старшеклассники не медлили и тут и лишь только Всеволод поднялся на ноги, зачем-то отряхиваясь и держа за лямку портфель, как другие уже спускались вниз по забору у второго гаража и вот-вот прыгали вдогонку. Он поторопился бежать к дороге гуськом по тропе, но получилось туда, куда глаза глядят, и у места, где должен быть ждать его Саня, в панике не пробежал. Нет, он скорее пустился к другому концу парка и лишь там выскочил на аллею, у скамеек и фонарей. За ним по траве неслась целая гусеница в шесть человек и голова её, Леха, находилась всего в пяти метрах от Севы. Гам и гул так не прекратились, даже наоборот, повысились.
У скамьи Сева понял лишь одно - дальше бежать он уже не сможет. Никудышная спортивная форма из-за чёртовой полной фигуры и никуда не годившаяся дыхалка ему этого просто не позволяли. А посему, Всеволод грохнулся на ближайщую скамью, виня себя за то, каким он дураком оказался, проходя через двор, о чём подразумевали все эти сорванцы. Из последних сил, что ещё в нём оставались, он прислонил ладони ко рту и во всю глотку проорал:
- На помощь!!! Кто-нибудь, помогите! Избивают!
На что ответил ещё один дерзкий хохот поблизости. Всё, дело было конченным, Всеволод понял это, равно как и понял, что этот последний день школы оказался также для него возможно самым худшим днём в его жизни. Сущая правда. Тут он скукожился в комок, как хотел, бросил портфель под скамью и, зажмурив глаза, принялся ждать ударов.
А они последовали весьма быстро. Секунду спустя Севу сначала огрели со всей силы по голове, отчего очки с глаз долой тут же полетели под скамью и треснули, затем порвался пиджак, на глаза выступили слёзы, а удары последовали слева и справа, будто стены, будто его мутузили во все бока, а сзади ещё кто-то и шлёпал. Ударами Севу напросто скинули со скамьи, разошлись в паху и в коленях брюки, выступила голая коленка и раздался дикий вопль, когда Всеволоду вдруг проехались чем-то очень твёрдым по всей спине, прямо по другой одежде и обрывкам пиджака, затем он сразу осознал, что там выступила кровь. Вторая кровь хлынула из носа когда одна из сволочей ударила прямо в лицо ботинком лежащего Севу. Прозрачные слёзы смешались с красным и тут до бедняги дошло, что боль уже постоянна и что, после этого удара, он уже долго не продержится. Его захватило ощущение сильного головокружения, глаза потеряли чёткость, а изо рта вывалился прямо на асфальт кусок жёванной яичницы. В следующее мгновение Всеволод потерял сознание, битый всеми и думая, что он так умирает. Но в последний момент он-таки услышал чьи-то знакомые возгласы, хотя показались те ему уже сущим бредом, а не реальностью.

* * *

Андрей и Саня тянуть не стали. В тот момент когда подростки рванули к месту нападения, как сказал Саня, у другого конца аллеи, оттуда уже доносились победные крики. Кто-то смеялся, кто-то ещё свистел, но в общем и в целом было ясно, что что-то там творится. По пути Саня, не переставая жестикулировать, смог конкретно объяснить, где находились злоумышленники и заявил, что примчался он туда, как только услышал крик Севы о помощи. Потом затаился и увидел, как те с разгону окружили его. Тогда сначало медленно, а потом сиганув со всей дури, Санька уже через полторы минуты оказался возле Андрея, а ещё через минуту оба уже бежали на помощь Севе. Общее время едва ли заняло три минуты, хотя дабы сильно отлупасить даже пухлого юношу этого было достаточно. По пути Андрей, буквально полусловом огласив своего младшего брата Олега, приказал тому собрать всю свою страдающую ничегонеделанием ребятню и мигом последовать за ними в парк, а дальше - по шуму. Это сделалось быстрее чем за полминуты, и в семь сорок восемь вторая толпа в восемь детей, из которых было шестеро семиклассников и двое шестиклассниковклассников плюс два друга наконец нагнала то место, где били Севу. Причём там его уже пинали и тот едва ли шевелился. Когда его вырвало и он потерял сознание, пинавший сильнее всех Молочников наконец остановился, в поте лица протирая лоб рукавом:
- Вот так... Вот это тебя проучит... Тварь... Будешь ты теперь знать моё имя... Запомнишь ты, кто я такой...
- А ну стоять, отморозки! - вдруг прервал его говор басок со стороны аллеи. Те злоумышленники, что ещё были при деле, в агонии, даже не видя, что Сева теперь лежал как дохлый ёж, без сознания, дыша пылью, наконец приостановились. Лёха оглянулся и увидел представшего перед ним Андрея и худенького Саню рядом, хотя и с грозным видом, но где-то в глубине трусливого и дрожащего как девчонка. И при этом зрелище вся компания перестала добивать Севу и вдруг захохотала этим двум в лицо:
- Что-о?! Вы вдвоём против нас, шестерых? Ха-ха-ха-ха!!! Да вас тут, как его - того, без всякого шмонла! - отозвался малый Мишутка.
- Зря так думаешь, нас вовсе не двое.
- А скок же, ась?
И тут уже ответ сам дал знать о себе. Из-за поворота тотчас показалось восемь четырнадцатилетних ребят, силой почти с этого самого Мишутку каждый, плюс Олег, знающий навыки карате. Большинству школы было известно, что у него зелёный пояс. И Молочникову в том числе. Хотя гнусный Мишутка так и продолжил улыбаться, но улыбки тут же слезли с лиц Павлика, Лёхи и примерно всех остальных ребят. А когда Олег приготовил кулаки, да Андрей засучил рукава, стало придельно ясно, что силы теперь как минимум равны.
- Давай-давай, не пугай народ, - отозвался глупый малый, - Забирайте вашу тряпку и мотайте восвояси, пока...
Но фраза так и не была законченной, ибо почему-то позади себя Мишутка вдруг услыхал топот и шелест листьев, а когда обернулся, то увидел, что вся его шайка незамедлительно улепётывает с места, и лишь двое обалдевших старцов и он до сих пор остались где были.
- Типун тебе на язык, Мишут! - отозвался Павлик, - Попёхали отседу!
- Вы... Вы чё, братаны?! - в растерянности выдал тот и ещё более растерялся, - Да куда вы, трусы несчастные?.. Стойте, стойте-ее!!! - и сам побежал за ними в догонку, оставив лишь двоих старших.
Лёха прищурил глаза:
- Ладно, будьте вы все у дьявола, можете забирать эту нюню. На сегодня хватит. Но это далеко не всё, я ещё повстречаюсь с ним один на один и тогда он мне по настоящему заплатит. За всё!
- Нет сердца у тебя, Молочников, нету, - рассудил Андрей, - Ты, мелкая мразь, прячешься за других, и твои "один на один" ничего не значат. Сам ты тряпка, сам ты нюня. Да если бы твоя бывшая девушка знала, что ты сделаешь с её братом, она бы тебя в жизнь возненавидела.
- Не твоего собачьего ума дело это, а жизнь моя личная, - отозвался на сий монолог собеседник и, обширно сплюнув прямо в метре от валяющегося Севы, уже уходя вслед за отступающим Павлом, добавил - Ну ничего, с тобой я тоже разберусь. Тоже один на один. Вот и посмотрим, кто тут из нас мразь, нюня и тряпка. Да я из твоей хари друшлак сделаю, недоросток, вот попомнишь ты мои слова... - и с ними как раз последним ушёл прочь.
Другие спустились по пригорку, к гаражам, и через минуту ни всей шайки, ни нагнавшего их Молочникова уже не было. Они скрылись в дыре. А Андрей и Саня подобрали Севу, посадили его на скамью, протёрли лицо рванью пиджака и, хлопая по щёкам, привели в чувство. Наконец, когда их друг полностью пришёл в себя и смог хотя бы завертеть головой, то он открыл рот и хотел что-то сказать, но пара зубов вывалились оттуда.
- Молчи, Сева, не надо, - образумил его Андрей, но тот всё же сплюнул дважды, долго причмокивался, и, когда его уже подняли на руки и под плечи понесли в травмпункт, он будто полным орехов ртом произнёс:
- По-ворошь-ни... По-воро-о-о-шьни...
- Что-что? - отозвался Саня справа.
Сева улыбнулся:
- Два-ать кь пя-и, Шаня, два-ть к пя-и... - на что улыбнулся и Дергунин, протянув долгое и ностальгическое "М-да-ааа..."
Вот таким вот выдался последний день школы для Севы этой весной.