Семь и пожалуйста

1       Слишком много писать – вредно для желудка, - сказал мне светлоглазый парень, и, потому что он был лысым, я (хотя, быть может, и напрасно), подумал, что он кришнаит. Он говорил, размахивая руками и сильно раскачиваясь, и с тех пор беспокойство о желудке помимо прочих расстройств преследует меня. Но я не могу не писать, и писал, и пишу по сей день. Иного не дано.

2       Разный бред наподобие этого, который ты говоришь, мешает жить. Разные штуки наподобие этой, которую ты делаешь, лишь бередят нервы. Разные мысли наподобие той, что ты сейчас подумал, только расстраивают. Береги себя.

3       Жизненный план, если он есть – основная движущая и направляющая сила. Его наличие или отсутствие говорит о главном – двигается человек сам, либо его передвигают, как тумбу, а может, как плот или лодку – скрытые подводные силы и течения. Жить по плану – практически невозможная задача, но этого не требуется – важно само наличие такого плана и решительность в его выполнении. Это вполне реально.

4       Зачем я пишу все это? Может, я хочу что-то сказать? Значит ли это, что мне есть что сказать, или, может быть, я думаю что мне есть что сказать? Спроси меня. Дерни меня. Разрежь меня. Съешь меня. Думаю, я съедобен; хотя возможно, что я ошибаюсь. Бойся несварения.

5       Если думать лежа, это добавляет мудрости, хотя часто мнимой. Если думать сидя, это наводит на странные мысли, часто тупые. Если думать стоя, движение образов в голове тормозится, если идти – ускоряется, быстрее – больше, до суматошности. Попробуй.

6       Однажды я нашел лист бумаги. Простой, белый лист. Этот лист вмещал в себя всю вселенную, все, что есть или могло бы быть. Я развернул его, и написав слово, сузил границы листа. Потом еще. Но и заполнив словами весь лист, невозможно сузить его до размеров написанного – остаются пустоты, которые все еще могут содержать что угодно. Думаю, в этой ситуации поможет только огонь.

7       Словно капельки дождя на коже – слезы души. Роса на цветах вдохновения… Я пишу, потому что не могу иначе, и лысый кришнаит удаляется, потрясая своим бубном; и потом, остановившись вдалеке, закуривает дорогую сигару, глядя на меня долгим взглядом, будто знает что-то важное помимо того, что сказал о желудке и прочем. Потом он разворачивается и уходит, оставив меня в раздумьях: о листе, о сигаре, что он закурил, об огне.