Детство

В детстве мы летали в Оренбург каждое лето к бабушке с дедушкой, тёте Оле с дядей Витей, сестрёнкам Алёне и Маше. Там, в Дубках, у них дача: красивый двухэтажный кирпичный дом с балконом и остроугольной крышей, тогда, думаю, всё казалось очень красивым. Хорошо помню: на балконе стоит пчелиный улей – домик, которым ведал дядя. Он занимался пчеловодством, собирал мёд, хоть и немного, но всё же неплохо. На этом балконе вечно валялось летом разное тряпье. Обычно, не боясь пчёл (в детстве, оказывается, всё проще, нет страха), мы играли там куклами, которые одеваются на руку. У них головы были вроде из глины, одежда из ткани. Уже потрёпаные и старые, для нас они представляли огромную ценность. На втором этаже был проигрыватель, и когда деда ложился там спать, мы включали этот проигрыватель и слушали сказки. На втором этаже были какие-то сундуки с тряпьём, кровати, миниатюрный бильярдный стол, правда, без шаров и киев. Туда, в комнату, иногда залетали пчёлы. Пчёл было полно везде. Помню, в стенах дома, снаружи (а он ведь был из кирпича), в щёлочках жили осы, мы иногда баловались, поливая их «выходы из домиков» водой, но нам же потом от них и доставалось. На первом этаже была веранда и 2 комнаты: в одной спали все, кроме деда, излюбленное место которого было на 2 этаже, а вот бабушка всегда спала во второй, да это даже и не комната, а помещение, соединяющее веранду со спальной комнатой и лестницей на 2 этаж. Там всегда было сыро и темно. По весне Урал выходит из своих берегов, дачу затапливает, иногда доходит до 2 этажа. Когда вода уходит, для просушки дома открывают подпол, но сырость, хоть и слабая, держится всё лето, потому что дом из кирпича.
Сам дом находится на участке довольно большом, плюс, через дорогу, ширина которой метра 2, находится второй участок. Этот чуть поменьше, но зато личная собственность тёти Оли. Здесь растут ранетки и груши, малина и земляника, томаты и огурцы, перцы и кабачки, яблони, множество кустов чёрной смородины вдоль забора, также белая и красная и ещё много чего. И здесь есть душевая, где любила освежиться бабушка. А на участке вокруг дома ещё больше интересного: на стороне, где балкон, метрах в двух от дома, растут две огромные берёзы, их бабушка сама посадила, когда они с дедом только построили дачу. На берёзы вешали качели, и ещё там висела верёвочная лесница, кольца; рядом, здесь же, висел гамак – излюбленное место всех обитателей дачи. На нём обычно отдыхали взрослые, пока мы качались на качелях и на ветвях берёз. Помню, один раз меня и Полину снимали лестницей с одной из них, Поля быстро слезла, а я забралась очень далеко, удобно устроилась и, вроде, не собиралась слезать даже – как там было хорошо. А все внизу бегали, суетились. Рядом с берёзами была песочница, когда мы были совсем маленькими, играли там с огромным удовольствием, а став чуть постарше, уже в младших классах, играли редко, но с тем же азартом, закапывая формочки, игрушки и разные предметы глубоко в песок.
На этом участке вокруг дома росли овощи, фрукты, ягода и, самое главное - цветы. Их тоже садила сама бабушка, их было много – несколько клумб. А ближе к скамейке у крыльца росли 4 куста роз: для каждой внучки свой собственный. У Полины, самой старшей, были тёмно-бордовые. У Алёны, средней сестры – несколько светлее, хотя  разницы не помню. У меня – младшей – белые. Они были самые нежные, их цветки быстрее погибали от непогоды. А когда родилась Маша, ей также посадили куст, но уже нежно розовых роз. И у каждой из нас на даче были свои любимые цветы: у Поли – гладиолусы, которые росли у калитки рядом с иргой, у Алёны – анютины глазки, а у меня – лилии. Они были ярко-жёлтые, высокие, метра полтора-два в высоту, но я всегда умудрялась их понюхать так, что весь нос потом был в пыльце.
Отдельно стоял кухонный домик метрах в трёх от большого дома. Там мы научились стряпать оладьи, а с другой стороны, под навесом, стояла уличная печь, куда дед добавлял дров, чтобы еда готовилась быстрее.
Помню наш излюбленный путь вокруг дачи: от калитки через песочницу к бобам и гороху, через помидоры – к кукурузе и малине, потом оттуда – к крыжовнику, птичьей вишне, затем к землянике и кальраби, к смородине и черноплодке, к яблокам, и через другой выход – мимо черёмухи, вдоль стены зелени – живого забора – на дорогу, на участок тёти Оли. Ну, а там уже своя история.
Между домом и кухней, через дорожку, стоял большой уличный стол. Вокруг окружающих стол шестов, рядом, рос синий и зелёный виноград, а верх, сетку, натянутую над столом обвивали ветви дикого винограда. Под ним мы обедали, резали грибы, которые дед приносил из леса почти каждый день, которые занимали весь этот стол и были огромными. Я до сих пор прихожу в детский восторг от запаха жареных подберёзовиков, лучше даже без картошки.
Если выйти на дорогу и пройти чуть дальше, вглубь дач, дойти до зарослей деревьев, зайти внутрь, пройти ещё немного через крапиву туда внутрь, можно прийти на третий участок, дядин. Там много кустов картошки, яблоневые деревья, малина. Туда мы ходили на охоту за колорадскими жуками, за ёжиками и прочей живностью, включая малину и яблоки.
Уже с июня наступал купальный сезон – все начинали ходить на Урал. Мы набирали банки разных ягод, морковки, помидоров, огурцов, кальраби, яблок и прочего, покрывала, панамки и, конечно же, сумочку с ватой и зелёнкой, которую имели честь носить по-очереди, как очень важное поручение, и шли на реку. Выйдя на главную автобусную дорогу, пересекая её, попадаешь на другую и идёшь вдоль тополей и других деревьев к реке. По дороге мы проходили старую заброшенную остановку, вокруг которой всегда было сыро и прохладно идти босиком по влажной земле. Проходили кусты волчьей ягоды, и шли уже по песчаной дороге. Дойдя, выбирали место в тени деревьев, или расстилали покрывала прямо на солнце. Камни вокруг, как нам тогда казалось, были раскалены до предела, но родители заставляли нас ходить босиком, чтобы закаляться. Это верно – никто из нас тогда не болел. Бегая нагишём лет в 5-6 в одних панамках по этим «углям», мы искали куриного бога (любые камни с дырочкой, через которую можно продеть верёвку), сердолик, горный хрусталь, ракушки и ещё много разных замечательных вещей. Плавать нас научила бабушка – кинула как-то в воду, нам было лет по 6, сказала, чтобы доплыли до сетки. Чуть не захлебнувшись, мы это осилили. Правда, Полина это вспоминает с ужасом. Ах, да, что за сетка. Дело в том, что на этом пляже купались дети из пинерлагеря, что неподалёку, для них ставили заграждения очень похожие на футбольные ворота. Может, это они и были. Тогда, помню, эти дети заходили в воду по свистку и купались по 10 минут, и мне было так их жалко, что они не могут купаться как мы – почти столько, сколько хотим. Сейчас, сама побывав вожатой, я уже знаю, почему так было, а в то время это казалось удивительным.
Ещё мы частенько ходили с дедом за грибами, на рыбалку или просто прогуляться по окресностям. Край там богатый – земля чёрная и жирная, трава сочная и густая, деревьев много: тополя, берёзы, ивы, дубы, лиственницы. Мы уходили далеко от дачи, многое видели, многое пробовали и многое узнавали в природе. Сейчас редко встречается, чтобы так близко к природе воспитывали городских детей. Эта благодарность в душе будет со мной всегда – за то, что наше детство было самым безоблачным, самым интересным, самым чудесным.
С тетей Олей мы ходили ловить кузнечиков, она многое нам рассказывала о насекомых и прочей живности. Она была доброй, самой доброй, а теперь её нет. Как бы я хотела, чтобы мы вот так опять все встретились: сестры и родители, все: мы с Полей, Алёной, Машей, папа, мама, дедушка, бабушка, тетя Оля, дядя Витя...
Помню, дядя Витя был милиционером, и когда мы приезжали домой в гости к дяде с тётей и сестрам, он брал меня подмышки, надевал свою милицейскую фуражку. Тогда я даже хотела стать милиционером, ну, может, хотела быть им лета два.
Мама иногда была в городе, пока мы бесились на даче. А когда она приезжала, то привозила целый пакет пирожных. Ах, какие восхитительные пирожные! Сейчас таких нигде не найти. Они продавались в магазине рядом с домом, где была квартира дедушки и бабушки. Эти заварные, корзиночки, картошки, кексы и меренги, как я их ещё называла, воздушки, приводили в восторг всех нас. Воздушки были моими любимыми пирожными, до сих пор при их виде хоть на миг я возвращаюсь в Оренбург, ко всей той детской беззаботной жизни, что была у нас. Если бы мне предложили отдать жизнь за ещё одно только прежнее наше общее лето, я бы не задумываясь согласилась.
У Алёны было много разных игрушек: собаки и зайцы, у каждой было какое-то интересное имя. Но у меня там была одна игрушка, к которой я всегда с трепетом в сердце возвращалась, встречи с которой ждала всю зиму, искала по приезду – эта была обезьянка Чита, старая выброшенная когда-то игрушка, которую бабушка нашла, залатала, вернула к жизни. И когда сестрёнки отбирали её у меня и убегали, я ужасно расстраивалась, ходила со слезами. Она до сих пор лежит в квартире у дедушки. И до сих пор она мне так же дорога, как прежде.
Как бы я хотела такого же детства своим детям. Ведь, если бабушка и дедушка, прожив свои детские годы во время войны, пожелали создать совсем другое для нас, что им удалось, разве мы не обязаны сделать того же для своих детей? И пусть удастся и нам создать такое же чудесное и волшебное детство своим детям.
Я помню зиму, когда мы с папой приехали в Оренбург. Мне было 18, я не была у бабушки с дедушкой уже 5 лет. Как всё изменилось! И как всё по-прежднему! В квартире тот же запах, что и прежде, те же занавески на дверях, та же мебель. За окнами как и раньше стаи голубей. Всё – как прежде. Только нет бабушки и, почему-то, не слышно гудков поездов. Как я люблю гудки поезда вдалеке, мерно раздающиеся вокруг, эти звуки разлетаются по улицам, вокруг вокзала, мерно плывут в воздухе, долетая до наших ушей. Так хорошо засыпать под эти звуки! А сейчас их не было. Я даже уговорила папу сходить на мост над железной дорогой, чтобы побывать на вокзале, услышать, увидеть поезда. Мы пошли. Было уже темно – там ведь быстро темнеет. Но поездов не было. В январе поезда ходят редко. Как грустно было возвращаться обратно. Ночью я стала замерзать в бабушкиной постели. Первый раз за всю жизнь спала в её постели. Папа пришёл и накрыл меня одеялом. Каждую ночь было как-то не по себе, но в тоже время так уютно и спокойно. Папа по утрам играл на гитаре, я знаю – мне: песню о златовласой девочке, которую любит. Как же я тебя тоже люблю!
А скверы в городе, по которым гуляла бабушка, где мы носились с сёстрами, мы были там – они совсем не те, что раньше. Конечно, сейчас не время для цветов, но и деревьев стало меньше, скверы уже не те, они умирают от натиска города.
У Алёны с Машей дома всё совсем по-другому. После смерти отца, они начали делать ремонт, а после смерти тёти Оли квартиру изменили совсем.
Да и сам Оренбург изменился, это уже не тихий дачный город густой зелени, гудков поездов, старых улочек и скверов, где мы провели часть своей жизни – это уже совсем новый Оренбург, совсем другой. И магазина, продающего пирожные нет, и в парках какие-то новые аттракционы, и как-то всё по-иному. И детство прошло – быстро и безвозвратно. Остались только воспоминания, только жизнь и только мы – сёстры.