Коммерческой ценности не имеет

 Коммерческой ценности не имеет. 


                «Коммерческой ценности не имеет» - красовалось на первом листе потрепанной рукописи.  Красная надпись была сделана размашисто, уверенно, перечеркивая по диагонали всю страницу и всю его жизнь. Но не это больше всего огорчало Матвея. Немного ниже названия темнело коричневое кольцо с размытыми краями. Матвей сидел на стареньком стуле, не сводя с него глаз. Он смотрел не моргая. Кольцо гипнотизировало его, притягивая и внушая отвращение одновременно.
                «Вот истинная цена моей работы», - Матвей отрешенно вздохнул. Рецензии бывали и похуже, а подчас их вообще не было, рукописи просто не возвращали, а использовали, верно, по их прямому назначению. Но это кольцо! Оно ясно давало понять, что более, чем подставки для кофе, его мысли ни на что не годились.
               «Мои мысли. А мои ли?», - Матвей помотал головой, чтобы прийти в себя. Он уже сбился со счета, коллекционируя отказы, иногда вежливые, иногда не очень. Но это кольцо! Оно кричало громче всяких слов, что он полная бездарность, бумагомучитель, принесший в мир притянутые за уши мысли в слабовыраженной форме. И это еще мягко говоря. Все его попытки найти хотя бы понимание, оканчивались полным провалом, за исключением, правда, одного раза.
               Иногда, вечерами, он перечитывал книгу, удивляясь, что сам написал ее. Она была чем-то инородным для этого мира. Она отличалась от всего, что наполняло его одинокую, никому не нужную, холостяцкую жизнь. В его обшарпанной квартирке с потертыми, в масляных пятнах полосатыми обоями, с пыльными не знающими прикосновения человеческой руки занавесками, с убогой мебелью и скрипучими полами. Книга была словно сияющий Ковчег, священный артефакт другой цивилизации.
               Тоскливые дни, унизительная работа с еще более унизительной зарплатой, постоянный насморк и телевизор, который вот уже несколько лет, как переставший что-либо показывать, только разговаривающий, шипя, словно ядовитая змея. Все это отступало, растворяясь в небытие, когда Матвей открывал ее. Каждый раз читая, он испытывал разные чувства. Но она всегда захватывала его целиком, без остатка и он всю ночь проводил под тусклой лампочкой, пока не закрывал последнюю страницу. На его глазах были слезы.
                Он никогда никому не говорил о ней. Лишь однажды, выпив лишнего по случаю Нового года в компании шипящего телевизора, он позвал соседа, отъявленного алкоголика и скандалиста, чтобы почитать ему несколько глав. Тот согласился при условии, что Матвей проставится водкой и не расскажет ничего его жене, у которой была на редкость тяжелая рука. Но к удивлению Матвея, сосед, после нескольких страниц, перестал ругаться, уселся на пол и забыв про водку слушал, изредка прерывая чтение звучной отрыжкой. Он заставил дочитать книгу до конца и удалился, не проронив ни слова и не притронувшись больше к бутылке. На следующее утро сосед ушел из дому и больше не вернулся. Только через несколько лет докатилось невероятное известие, что он стал монахом где-то на Дальнем Востоке, куда сам добрался пешком и, что он теперь не то ясновидец, не то прорицатель. В общем, ерунда какая-то.
               Еще задолго до книги, Матвей не раз садился за стол и брал в руки карандаш. Его голова была переполнена неясными образами, которые любили, спорили, рождались и умирали, в общем, жили своей внутренней жизнью, настойчиво требуя проявления в мире людей. Но одна картина детства напрочь убивала в нем всякое желание писать, карандаш ломался, а бумага клочками разлеталась по комнате. Матвей с ужасом вспоминал, искаженное гневом лицо отца, когда он, мальчишкой написал свои первые несколько строчек и принес их на суд миру. Отец справедливо считал, что его сын должен стать настоящим мужчиной, а не писакой. Поэтому мир при помощи отца оставил на теле Матвея несколько глубоких рубцов, которые не исчезли даже спустя много лет. И Матвей надолго похоронил свои голоса. Но однажды они заговорили в нем настолько сильно, что он не смог им противостоять. Он начал писать. И родилась книга.
               После случая с соседом, Матвей подумал о том, чтобы опубликовать ее. Но эта мысль вселила в него такой ужас, что он тут же отказался от своей затеи. Хотя его отец давно умер, второй разборки с миром он точно бы не перенес.
              Матвей сидел на стареньком стуле, не сводя с кольца глаз. Наконец он поднялся, осунувшийся и постаревший, словно каждая неудача отнимала у него несколько лет жизни. Подойдя к покосившемуся шкафу, он открыл дверь и, на него обрушились сотни потрепанных рукописей, уложенные в штабеля. На некоторых были рецензии, на некоторых нет. Матвей, осторожно перешагнув через бумажную гору, достал с самой верхней уцелевшей полки несколько новеньких рукописей. Выбрав одну, он неистово стал ее мять, складывая пополам и загибая уголки, даже несколько раз укусил. Когда она была готова, он положил ее на замусоленный стол и налил кофе в треснувшую чашку.
            Присев на краешек стула, он вывел красной ручкой размашисто, уверенно, перечеркивая по диагонали всю страницу:

           «Коммерческой ценности не имеет».

На этот раз чашку он решил не ставить, это было слишком.